Гаргантюа и Пантагрюэль

Приказание было исполнено тотчас же. Богу одному известно, сколько тут было выпито и съедено. Местные жители тоже принесли в изобилии съестного. Пантагрюэлисты отдарили их своими припасами с лихвой. Правда, что последние были порядком попорчены во время бури.

По окончании пира Пантагрюэль попросил всех приняться за работу – чинить поломанное бурей.

Работа весело закипела. Починка не представляла трудности, потому что все островитяне были плотники – и такие мастера, как в венецианском арсенале; большой остров был населен только в трех гаванях и десяти приходах, а все остальное пространство было покрыто высоким лесом, безлюдным как Арденнские леса.

По нашему настоянию старик макроб показал нам все достопримечательности острова. В тенистом и пустынном лесу оказалось много старых разрушенных храмов, обелисков и пирамид, древних памятников «гробниц, с различными надписями и эпитафиями; одни из них были сделаны иероглифическими письменами; другие – на ионическом наречии третьи – на языках арабском, агарянском, славянском и т. д.

Эпистемон из любознательности списал некоторые из них.

Панург между тем сказал брату Жану:

– Это Остров Макреонов. А Макреон по-гречески означает «старик», – человек, которому много лет.

Брат Жан спросил:

– Что ты хочешь, чтоб я делал? Ты хочешь, чтобы я это переделал. Но меня не было здесь, когда их так окрестили.

– Кстати, – сказал Панург, – я думаю, что слово «макрель» происходит от слова «макреон», потому что сводничают только старухи. И на мой взгляд этот остров Макрель – оригинал и прототип того, который есть в Париже. Пойдем ловить устриц.

Старик макроб на ионийском наречии спрашивал у Пантагрюэля, какими усилиями, каким искусством удалось им добраться до гавани острова сегодня, в день, когда было так неспокойно в воздухе и такая страшная буря разыгралась на море. Пантагрюэль отвечал ему, что всевышний господь снизошел к простоте и искренней любви его спутников, которые путешествуют не ради корысти и не ради торговли. Единственная причина побудила их пуститься в море, а именно – ревностное желание увидеть и узнать оракул Бакбюк и получить ответ Бутылки относительно некоторых затруднений одного из товарищей. Все-таки они находились в большой беде и подвергались явной опасности потерпеть крушение. Потом Пантагрюэль спросил старца, как ему кажется: по какой причине разразилась такая страшная буря? Может быть, прилегающие к острову моря обычно подвержены бурям, как у островов на океане близ Сан-Майе, или в Средиземном море близ Саталина, в Гибралтарском проливе, у Мессинского маяка и т. д.

ГЛАВА XXVI. Как добрый макроб рассказывает Пантагрюэлю про то, как жили и умирали герои

Тогда добрый макроб в ответ произнес следующее:

– Дорогие путники, здесь вы на одном из островов Спорад, не тех ваших Спорад, которые лежат в Карпатском море, но Спорад океанических, некогда богатых, часто посещавшихся, полных товаров я всякого изобилия, многолюдных и подчиненных владычеству Британии. Теперь, когда время бежит и мир близится к концу, они бедны и пустынны, как вы сами видите.

«В этом темном лесу, протянувшемся на семьдесят восемь с лишком тысяч лье, обитают демоны и герои, теперь состарившиеся; мы думаем, что так как сейчас перестала сиять на небе комета, выходившая три предыдущих дня под ряд, значит, вчера кто-нибудь из них умер и от его-то кончины и произошла эта страшная буря, перенесенная вами. Ибо при их жизни и здесь и на соседних островах всегда полное изобилие, на море же – ясность и спокойствие.

«Но когда кто-нибудь из них умирает, то мы обычно слышим в лесу страшные жалобы и вопли, а на земле видим болезни, опустошения и бедствия, в воздухе – трепет и мрак, на море – бурю и ураган».

– В том, что вы говорите, – сказал Пантагрюэль, – много правдоподобного. Как факел или свеча, пока живут и горят, изливают свой блеск на всех, освещают все вокруг, радуют каждого, каждому оказывая своим светом услугу и никому не причиняя ни ущерба, ни неприятности, а как только потухнут, так дымом и чадом заражают воздух, вредят и доставляют неприятности каждому, – так и эти благородные и замечательные души. Пока они обитают в теле, их пребывание спокойно, полезно, приятно и почетно. Но в час их кончины – одновременно и на островах и на материке происходят в воздухе великие потрясениям трепет и мрак, гроза и град; земля сотрясается и дрожит; на море начинаются бури и ураганы; среди народа поднимаются жалобы и возмущение, меняются религии, падают королевства, низвергаются республики.

– Еще недавно, – сказал Эпистемон, – мы испытали это сами, при кончине доблестного и ученого рыцаря Гильома дю-Бэлле, при жизни которого Франция благоденствовала настолько, что весь мир ей завидовал, все искали союза с ней и боялись ее. И вдруг по смерти его она надолго впала в жалкое состояние и всеобщее презрение.

– Так же и при смерти Анхиза в Дрепани, в Сицилии, – сказал Пантагрюэль, – буря причинила Энею страшные страдания. Вероятно, по этой же причине и Ирод – тиран и жестокий царь иудейский, – видя, что он близок к смерти, отвратительной и ужасной по своей природе (он умер от фтириазиса, заживо съеденный червями, вшами, – как до него умерли Люций Сулла, Ферецид-сириец, наставник Пифагора, греческий поэт Алькман[253] и другие), и предвидя, что после его смерти евреи устроят иллюминацию, велел собрать к себе во дворец отовсюду из городов, местечек и поместий Иудеи всех знатных и чиновных граждан под обманным предлогом, будто он желает сообщить им важные сведения относительно порядка управления и охраны провинции. Всех явившихся он велел запереть в дворцовом ипподроме. А затем он сказал своей сестре Саломее и мужу ее Александру:

«– Я уверен, что евреи возрадуются моей смерти; но если вы желаете выслушать и исполнить то, что я вам скажу, то похороны мои будут почетными, и весь народ на них будет плакать. Как только я умру, вы велите сейчас же моим телохранителям, лучникам (я уже им отдал насчет этого распоряжения), перебить всех этих знатных чиновников, которые там заперты. Когда это будет сделано, то вся Иудея вопреки своему желанию будет охвачена горем и слезами, а иностранцам покажется, что все плачут по случаю моей смерти: будто в моем лице отошел герой.

«Тем же одушевлен был некий другой отчаянный тиран, говоривший так:

«– При моей смерти да смешается земля с огнем и сгорит, – то есть да погибнет весь мир!

«А Нерон-бездельник сказал, изменив эти слова: не «при моей смерти», а «при моей жизни», как свидетельствует Светоний. Эти отвратительные слова, о которых упоминают Цицерон в III книге «О целях» и Сенека в II книге «О жалости», – приписываются Дионом Никейсккм и Суидасом императору Тиверию».

ГЛАВА XXVII. Как Пантагрюэль рассуждает об отходе душ героев и об ужасных чудесах, предшествовавших кончине покойного владельца Ланже

Пантагрюэль рассуждает в этой главе про то, что появление на небе комет предшествует за несколько дней «переселению» душ некоторых благородных и героических людей. Небо в этом случае действует наподобие хорошего врача, который, ставя прогноз больному и видя неизбежную смерть, предупреждает его близких об этом, чтобы умирающий мог «привести в порядок свой дом, преподать наставление детям, рекомендовать вдовство жене», и т. д. Так и небо, будто радуясь предстоящему на него переселению блаженной души, возжигает у себя заранее веселые огни в виде комет и падучих звезд.

Как афинский ареопаг выставлял для всеобщего обозрения особые знаки по поводу судьбы обвиняемых, как-то: «Θ», означавшее смертный приговор, «Т» – оправдание, «А» – неясность[254], так, – говорил Пантагрюэль, – и небеса молчаливо говорят воздушными эфирными знаками комет: «Если вы, о смертные, хотите что-нибудь еще узнать от умирающих касательно общественного блага и пользы, – старайтесь скорее к ним попасть и получить от умирающих ответ. Конец и развязка комедии приближаются. Если пропустите – тщетно будет ваше сожаление!»

«Чтобы показать земле, – говорит Пантагрюэль, – что жители ее недостойны присутствия среди них и общения с ними столь замечательных душ, небеса пугают и изумляют людей чудесами, знамениями и другими предваряющими явлениями, противоречащими всем законам природы».

Эпистемон упоминает о чудесах, предшествовавших кончине славного рыцаря Ланже, но в чем эти чудеса состояли – не рассказывает. Брат Жан задает наивный вопрос: «Как это могут умирать эти герои и полубоги?» На это Пантагрюэль отвечает, что, по мнению стоиков, все люди смертны, кроме одного, который «бессмертен, не подвержен страстям и невидим». Лесным дриадам «Парки прядут нить жизни такой же длины, как жизнь их дерева (которое ими охраняется)». Это, – говорит Пантагрюэль, – сказано у Пиндара и других.

– Что касается полубогов – Пана, фавнов, сатиров, лесных, водяных, демонов, нимф и героев, – то многие из них, в общей сложности, если взять сроки их жизни, как высчитал Гезиод, живут около 9 720 лет. Число это составляется через умножение шести в третьей степени на три во второй степени и всего этого произведения на пять. Смотри Плутархову книгу «О прекращении оракулов».

– Этого, – сказал брат Жан, – в требнике не стоит. Поверить этому я смогу разве только в угоду вам.

– Я думаю, – сказал Пантагрюэль, – все разумные души изъяты из ножниц Парки Атропос. Все бессмертны – ангелы, демоны и люди. Я вам расскажу очень странную историю, которая записана и засвидетельствована многими учеными и знающими историографами.

ГЛАВА XXVIII. Как Пантагрюэль рассказывает жалостную историю касательно кончины героев

– Эпитерсес, отец Эмилиана-ритора, плыл из Греции в Италию на корабле, нагруженном различными товарами, с несколькими путешественниками, и однажды под вечер, около Эхинских островов (что между Мореей и Тунисом), когда ветер стих, корабль их отнесло к острову Паксосу. Там они причалили, и в то время как часть путешественников спала, другая же бодрствовала, ела и пила, – с острова Паксоса был услышан чей-то голос, громко призывавший Тамуса.

«Этот крик привел всех в ужас.

«Тамус был их шкипер, уроженец Египта, но имя его было известно лишь нескольким из путешественников.

«Потом услыхали вторично голос, с ужасным криком зовущий Тамуса. Никто не отвечал, и все оставались в молчании и трепете, когда тот же голос раздался в третий раз, и еще ужаснее, чем раньше. Тогда Тамус ответил:

«– Я здесь. О чем ты меня спрашиваешь? Чего ты хочешь от меня?

«Тот же голос раздался еще громче, приказывая ему, когда он придет в Палоду, объявить, что Пан, великий бог, умер.

«При этих словах, как рассказывал Эпитерсес, все матросы и путешественники изумились и очень испугались. И когда они совещались между собой, что лучше: молчать, или объявить то, что им было приказано, Тамус сказал, что, по его мнению, следует поступить так: если случится, что ветер будет попутный, то проплыть мимо острова и ничего не объявлять. Если же тогда море будет спокойно, то объявить, что они слышали.

«И вот, когда они были близ Палоды, случилось так, что не было ни ветра, ни течения.

«Тогда Тамус, взойдя на нос корабля и обратившись лицом к земле, закричал, как ему было приказано, что великий Пан умер. Не успел он еще докончить последнего слова, как с берега послышались глубокие вздохи, вопли и восклицания ужаса – не одного, а многих. Известие об этом (так как многие там были) быстро распространилось по всему Риму, и цезарь Тиверий, тогдашний римский император, послал за этим Тамусом и, выслушав его, поверил его словам. Осведомившись у ученых людей (которых было порядочное число тогда в Риме и при дворе Тиверия), кто был этот Пан, он убедился из их объяснений, что это был сын Меркурия и Пенелопы. Так еще раньше было написано Геродотом и Цицероном в III книге «О природе богов».

«Все же я толкую это как смерть великого спасителя верующих, который был вероломно умерщвлен в Иудее завистливыми и неправедными первосвященниками, книжниками, священниками и монахами Моисеева закона. И это объяснение мне не кажется неприемлемым, потому что на греческом языке он с полным правом может быть назван Паном: ибо он – наше Все, все, что мы имеем, все, чем мы живем, все, на что мы надеемся, – все есть он, в нем, от него и через него. Это добрый Пан, великий пастырь, который, по свидетельству пламенного пастуха Коридона, не только овец своих любит и милует, но и пастырей. И при его смерти жалобы, вздохи, восклицания и стенания раздались по всей великой вселенной – на небесах, на земле, на море, в аду. Такому моему толкованию соответствует и время. Ибо этот превеликий и предобрый Пан, единственный наш спаситель, скончался в Иерусалиме, когда в Риме царствовал цезарь Тиверий».

Кончив свою речь, Пантагрюэль пробыл некоторое время в молчании и в глубоком созерцании. Немного спустя мы увидели, как слезы закапали с его глаз, крупные как страусовы яйца.

Убей меня бог, если я солгал хоть слово!

ГЛАВА XXIX. Как Пантагрюэль прошел остров Тапинуа, где царствовал Каремпренан

Когда корабли нашего веселого каравана были починены и исправлены, съестные припасы возобновлены, и макреоны остались более чем довольны и удовлетворены тем, как Пантагрюэль расплатился за все, а наши люди были тоже веселее обычного, – на следующий день в великой радости поставили паруса под легкий и приятный ветер. На вершине дня Ксеноман издали показал остров Тапинуа, где царствовал Каремпренан о котором Пантагрюэль уже когда-то слышал и охотно бы повидал его лично, если бы Ксеноман не отговорил его, как потому, что для этого надо будет сделать большое отклонение от пути, так и потому, что на всем этом острове и при королевском дворе уж очень было скудно.

– Вы там увидите, – говорил он, – одного великого пожирателя гороха, потребителя сельдей и кротов, великого уборщика сена; полувеликана, плешивого и с двойной тонзурой по образцу фонарийцев; еще фонарщика, знаменосца ихтиофагов, диктатора Горчичников грозу малых детей, обжигателя золы, отца и кормильца врачей; расточителя индульгенций, помилований и молитвенных коленопреклонений; человека порядочного, хорошего и очень набожного католика. Три четверти дня он плачет. Никогда не посещает свадеб. Правда, он самый искусный человек на сорок королевств в деле выделки игл для шпигования, а также вертелов. Лет шесть тому назад я был в Тапинуа, вывез оттуда целый гросс игол и раздарил их мясникам в Канд. Последние оценили их по достоинству. Когда мы будем возвращаться, я покажу две такие иглы: они воткнуты на главном портале.

«Пища, которой он питается, состоит из соленых бобов, улиток, соленых грибов и соленого салата, отчего он страдает иной раз мочеизнурением. Его одежда очень веселая и покроем и цветом. Цветом – серая, и прехолодная: ни спереди ни сзади ничего нет, рукавов тоже нет».

– Вы мне сделаете удовольствие, – сказал Пантагрюэль, – если опишете мне его наружность и сложение, и как он работает и развлекается, так же подробно, как уже рассказали об его одежде и пище.

– Пожалуйста, – сказал брат Жан, – я его нашел в моем требнике, он ускользнул после подвижных праздников.

– Охотно, – отвечал Ксеноман. – Мы подробнее, вероятно, услышим о нем, проходя мимо острова Фаруш, на котором правят жирные Колбасы, смертельные его враги, с которыми он ведет вечную войну.

«Не помогай им Чистый Вторник, их добрый сосед и покровитель, этот великий фонарщик Каремпренан расколотил бы их в прах и искоренил весь их род».

– А что эти Колбасы – самцы или самки? – спросил брат Жан. – Ангелы или смертные люди? Женщины или девушки?

– Они, – отвечал Ксеноман, – по своему полу – женщины; по положению – смертные. Некоторые из них девственны, другие – нет.

– Убей меня дьявол, – сказал брат Жан, – а я на их стороне! Какой беспорядок в природе – вести войну против женщин! Вернемся; Разорим этого великого негодяя.

– Сражаться с Каремпренаном! – сказал Панург. – Клянусь всеми дьяволами! Я не так глуп и не так смел.

«Quid juris[255], если мы очутимся запертыми между Каремпренаном и Колбасами? Между молотом и наковальней! Тьфу ты, пропасть! Скорее прочь отсюда! Поплывем окольной дорогой. Прощайте, господин Каремпренан! Рекомендую вам Колбасы, да не забудьте и кровяных тоже!»

ГЛАВА XXX. Как Каремпренан анатомируется и описывается Ксеноманом

В этой главе идет подробное описание Каремпренана, у которого, например, «нёбо – в роде калильной печи… затылок – в роде фонаря… память – в роде повязки»… и т. д.

Разум у него – «как табурет».

ГЛАВА XXXI. Анатомия внешних органов Каремпренана

Еще несколько страниц таких же шутливых анатомических описаний.

ГЛАВА XXXII. Продолжение описания Каремпренана

Ксеноман продолжает рассказ про особые свойства Каремпренана, в таком роде:

«Его кашель был в роде ящиков с вареньем из айвы… Его зевок – горшки с гороховым супом. Его вздохи – копченые говяжьи языки».

«И вот удивительное дело! – продолжал Ксеноман. – Он работал, ничего не делая; ничего не делая, работал; его работа состояла в бездельничанье, а его бездельничанье – в работе… Чтобы заснуть, он открывал глаза; чтобы открыть глаза, он засыпал (он – как заяц – боялся козней со стороны его вековечных врагов – Колбас). Смеялся, кусаясь; а укусы его состояли в одном смехе. Постничая, ничего не ел; не ел ничего – и все-таки ел постное… Купался на высоких колокольнях, сушился в прудах и реках… Охотился в глубине моря, а рыбу удил в воздухе. Боялся только своей тени да крика жирных козуль… Гвозди вбивал кулаком. Своим толстым стилетом писал на гладком пергаменте предсказания и альманахи».

Далее рассказывает Пантагрюэль.

– Физис (т.-е. Природа) прежде всего родила Красоту и Гармонию, и родила без плотского совокупления, так как она сама по себе весьма плодовита и плодоносна. Антифизис, всегдашняя противница Природы, немедленно позавидовала таким прекрасным и благородным родам и сама родила Амодунта и Дискорданс, совокупившись с Теллюмоном.

«Голова этих новорожденных была сферической и круглой со всех сторон, как шар, а не сдавленная немного с двух сторон, как у людей. Уши у них были высоко подняты и огромны, как у осла; глаза – выпученные, без ресниц, прикреплены к косточке, твердые как рачьи; ноги – круглые как клубки; руки – вывороченные назад к плечам. Ходили они постоянно колесом, на голове, ногами вверх. Вы знаете, что обезьяньим самкам их детеныши кажутся прекраснее всего на свете; так и Антифизис хвалилась и старалась доказать, что дети ее красивее и привлекательнее детей Физис, говоря, что иметь голову и ноги круглые и ходить колесом – самая совершенная и наиболее подходящая походка, в которой есть доля божественности, благодаря которой небеса и все вечное закруглено.

Ходить ногами вверх, головой вниз – это значит подражать творцу вселенной: ведь волосы у человека в роде как корни, а ноги – ветви; и деревьям удобнее быть воткнутыми в землю корнями, чем ветвями. Доказывая это, она намекала, что ее дети более естественны – потому что они как прямое дерево, – чем дети у Физис, которые были как дерево опрокинутое. Что же касается рук, она доказывала, что гораздо разумнее, чтобы они были выворочены назад, за спину, так как эта часть тела не должна оставаться без защиты, а перед прекрасно снабжен зубами, которыми человек может не только жевать без помощи рук, но и защищаться против всего вредоносного. Таким образом, благодаря свидетельству и подтверждению тупых дураков, она привлекала на защиту своего мнения всех глупцов и бессмысленных людей. И все безмозглые люди, лишенные от природы способности суждения и здравогосмысла, ею восхищались.

«После этого она еще произвела на свет пустосвятов, ханжей и папистов; затем маньяков пистолетов, женевских кальвинистов-обманщиков, бесноватых пютербов, притворщиков, людоедов и вообще всяких монахов-обжор, а также и других противоестественных и безобразных чудовищ, чтобы досадить Природе».

ГЛАВА XXXIII. Как Пантагрюэль заметил чудовищного кита близ острова Фаруш

Был полный день, когда, приближаясь к острову Фаруш, Пантагрюэль издалека заметил большого и чудовищного кита, который шел прямо на нас, пыхтя и храпя и извергая из пасти воду выше корабельных мачт, которая падала, как с горы огромная река.

Пантагрюэль указал на него шкиперу и Ксеноману. По совету шкипера трубы на «Таламеге» заиграли сигнал кораблям сомкнуться тесным строем. По этому сигналу все суда, галеры и шлюпки – согласно морской дисциплине – расположились в порядке, выстроившись друг за другом в форме греческого τ, пифагоровой буквы, какую образуют летящие журавли, – в виде острого угла, в вершине которого находился «Таламег» с экипажем, приготовившимся к доблестному бою.

Брат Жан весело и решительно поднялся на палубу вместе с бомбардирами. Панург принялся вопить и кричать, как никогда.

– Бабиль-ба-бу! – кричал он еще хуже, чем раньше. – Бежим! Клянусь смертью быка, это – Левиафан, которого описал благородный пророк Моисей в житии святого Иова. Он проглотит нас всех – и людей и суда – как пилюлю. В его огромной адской пасти мы займем места не больше, чем перечное зернышко в пасти осла. Глядите, какой он! Бежим, достигнем суши! Я думаю, что это то самое морское чудовище, которому некогда было назначено поглотить Андромеду. Мы все погибли. О, если бы был здесь какой-нибудь могучий Персей, чтобы убить это чудовище!

– Я буду этим Персеем, – отвечал Пантагрюэль. – Не бойтесь!

– Господи помилуй! – закричал Панург. – Так вы сделайте, чтобы не было причин боязни. Когда, хотите вы, чтобы я боялся, как не тогда, когда опасность очевидна!

– Если такова судьба ваша, – сказал Пантагрюэль, – какую предрек вам недавно брат Жан, – то вы должны бояться Пирэя, Геоя, Аэтона и Флегона, знаменитых коней пылающего Солнца, извергающих огонь из своих ноздрей. А китов, которые испускают лишь воду из пасти и из ушей, вам совсем не должно бояться. Вашей жизни не грозит опасность от их воды. Эта стихия скорее сохранит и защитит вашу жизнь, чем нарушит и повредит ей.

– Ну, – сказал Панург, – клянусь рыбешкой, не излагал ли я вам учения о превращении элементов и о том, что от жареного до вареного всего один шаг? Увы! Вот он! Я пойду спрячусь внизу. Все мы умрем сейчас. Я уже вижу на марсе мачты, как коварная Атропос свеженаточенными ножницами готова всем нам перерезать нитку жизни… Берегитесь, вот он! О, как ты страшен и отвратителен! Сколько ты потопил других, которые отнюдь этим не хвалились! Если бы он еще выбрасывал доброе, белое и красное, вкусное, сладкое вино, а не эту горькую, вонючую соленую воду, – это было бы еще переносимо, и было бы за что потерпеть, как тому английскому милорду, которому, приговорив его к смерти за разные преступления, позволили выбрать себе казнь, и он выбрал смерть через утопление в бочке с мальвазией!..

«Ай, вот он! Ой-ой! Дьявол, сатана-Левиафан! Я не могу тебя видеть, так ты отвратителен и уродлив! Ступай, подлец, в суд! Жалуйся на меня кляузникам!..»

ГЛАВА XXXIV. Как Пантагрюэль поразил чудовищного кита

Войдя в проход между кораблями, кит окатил их целыми бочками воды, – как будто они попали под Нильский водопад в Эфиопии. Копья, пики, дротики, стрелы и колья летели в кита со всех сторон. Брат Жан не щадил себя при этом. Панург умирал со страху.

Артиллерия дьявольски гремела и палила в кита, исполняя свой долг без смеха. Но пользы было мало: большие медные и железные ядра, входя в его кожу, будто расплавлялись, как черепицы на солнце – так казалось тому, кто глядел на них издалека.

Тогда Пантагрюэль, сообразив, что необходимо приступать к действию, размахивается и показывает, что он может сделать.

Вы говорите, да и написано, что бездельник Коммод, римский император, так искусно владел луком, что издали пропускал стрелы между пальцами детей, поднимавших руки вверх, не раня этих пальцев. Вы рассказываете нам еще об одном индийском стрелке, который во времена покорения Индии Александром Великим был так искусен в стрельбе из лука, что издали пропускал стрелы сквозь кольцо, хотя его стрелы были в три локтя длиной, а их железные наконечники – такие огромные и тяжелые, что ими стрелок пробивал стальные мечи, толстые щиты и крепкие кольчуги и вообще все, к чему ни прикасался, как бы плотно и твердо это ни было.

Вы нам говорите также о чудесах ловкости древних французов, которые превосходили все прочие народы в искусстве метания стрел и на охоте за черным и красным зверем натирали наконечники стрел чемерицею, – чтобы битая дичь была нежнее, вкуснее, здоровее и слаще, – а место, куда попадала стрела, вырезали и удаляли. Вы поведете также рассказ о парфянах, которые, обратившись к цели спиной, стреляли искуснее, чем прочие народы, обратившись к ней лицом. Вы будете прославлять за ловкость скифов, посланник которых однажды предложил Дарию, царю персидскому, подарок, состоявший из птички, лягушки, мыши и пяти стрел, ни слова при этом не говоря. На вопрос, что означают эти подарки и не поручено ли ему сказать что-нибудь, он отвечал, что нет. Дарий страшно удивился и ничего не понимал, пока один из семи капитанов, – которые убили волхвов, – по имени Гобриэс, не растолковал ему, сказав: «Такими дарами и приношениями скифы без слов говорят вам следующее: если персы не улетят на небо, как птицы, не спрячутся подобно мышам в землю, не укроются на дне прудов и болот как лягушки, – все они будут уничтожены могуществом скифских стрел.