С парусами по жизни. Часть 2.1. Онежско-Ладожские приключения

– Стараюсь понять, да не все удается!

– Кхе, кхе, вы мне скажите: почему все перевернулось, особенно, для нас, для стариков? – он наклонился ко мне, чтобы не орать на весь вагон. – Вот я, участник войны, на свою пенсию не могу ничего сделать: ни крышу в доме починить, ни по хозяйству чего-нибудь купить, ни поехать к врачу (а своих-то в деревне теперь нет), а мне на автобусе, электричке и метро полдня ехать надо, а это полпенсии, да еще не принимают врачи! Я вот по здоровью вынужден был из Москвы в деревню податься, там сейчас работается легче.

– Ты, дед, того, небось, в Куликовской битве ещё участвовал, так, значит, не положено тебе, не заслужил, не за то воевал, – «шутят» стоящие в проходе пацаны, которым я не дал сесть к нам на лавочки, и ржут на весь вагон. – Надо было к немцам топать, сейчас бы на мерине ездил бы, а не в электричке трясся, а то непонятно, чего вы для нас отвоевали?

Старик, не обращая внимания на молодняк, продолжал:

– Мы горбатились в полях, в КБ и на заводах, умирали на фронтах, а подонкам все досталось. Лучшие люди полегли в окопах и в застенках. На их костях все построено было. А кто мы теперь и наши дети, и внуки? Никто! Мы отдавали всё, чтобы наши дети и внуки жили лучше, а на деле?

В глазах у деда появились слезы. Ответить было нечего, и все молчали, только один из пацанов со злобой заметил:

– Ничего, скоро мы всех в сортире замочим (крылатая фраза Путина)! – потом он допил из горлышка пиво и кинул бутылку в открытое окно, окатив пеной сидящих на лавочках.

Мужчина, уже в годах, сидевший рядом со старичком, неожиданно оторвался от газеты и вступил в разговор:

– Вот послушайте, что пишут в газетах: «… партии, лидеры и их команды приходят и уходят, делая путь развития извилистым, а аппарат остается… реально, властные функции находятся у аппарата, который заинтересован только в стабильности своего положения и его качественного улучшения» – и не более того, понимаете! Рука руку моет, вот как это называется, и никакого развития!

– Открутить башку можно лишь отдельно взятому зарвавшемуся чиновнику, – продолжил человек с газетой, – да и то тому, кто ворует не по чину, но победить аппарат, то есть систему невозможно!

– Да, скорее всего, это так, – вступил в разговор старичок профессорского вида, – этот аппарат себя воспроизводит из числа родственников и их близких, отторгая всех чужаков. Из недр аппарата выходит правящая элита, которая и определяет, как и куда развиваться стране, как жить всем остальным и куда расходовать материальные ресурсы. А ведь наши интересы сегодня с их интересами не совпадают!

У мужчины в руках была газета «Аргументы и факты» и он цитировал отрывки из статьи про властные элиты.

– А что такое правящая элита? – спросил тот пацан, что кинул бутылку в окно.

– А это та часть общества, над которой не каплет ни при какой погоде, и которая паразитирует на всех остальных! А все остальные – просто рабы, создающие материальные блага, – вступил мужчина с соседней лавки, опережая тех, кому был задан вопрос.

– Возможно, они и правы, – сказал старичок напротив меня.

– У нас прав тот, у кого больше прав, кто сильнее и у кого больше денег и связей, – заявил пацан в проходе и разразился громким смехом, явно довольный собой.

– Вот-вот, – сказал кто-то рядом.

– Чего вот-вот? – продолжил пацан. – А как иначе? Слабаков, что ли, вперед пускать?

Перед бурей

– Причем тут слабаки! – опять вступил пассажир с газетой. – Умные, совестливые люди, способные к созиданию и развитию общества должны всем управлять, а не второгодники и бандиты, ведущие нас в тупик.

– Ну, ты загнул, отец, прямо как лектор общества «Знание». Что скажешь, раньше лучше было? Ничего нельзя, туда не ходи, этого не делай, заграницу нельзя, машину, квартиру не купить, а как жить? Вот, сейчас, бля, все можно, главное, чтобы бабло было. И никто вопросов не задаёт, откуда деньги, Зин? Ха-ха-ха…

– Да, раньше лучше было! Люди были добрее! Раньше как было: каждый входил в положение других, уступал, помогал, уважение к заслугам человека было. Мы не уважаем друг друга, не уважаем Президента, правительство и депутатов, мудаками их называем. А раньше они для нас богами были бы, потому что заботились о людях, а сейчас им плевать на нас!

– Ага, заботились! В лагеря половину народа посадили, поубивали! Эти хоть не убивают! За что тех уважать-то?

Кто-то с соседней лавки поторопился вставить:

– Это пока не убивают и не сажают. Сейчас ни у кого нет никаких гарантий. Сегодня ты член системы, а завтра ты уже на помойке. Вон Ходорковский уже сидит, а был крутой!

– Наворовал, вот и сидит!

– Это же передел собственности. Наворовал, дай другим! Главное во власть, в Кремль не лезть.

– Просто создан такой механизм, который безразличен к своим шестеренкам—исполнителям. Незаменимых шестерен нет. Поэтому каждая шестеренка хочет иметь все и сразу, понимая, что будущего может не быть, – это уже подключился человек интеллигентного вида из прохода, глотнув что-то из пластиковой бутылки, от чего его глаза заблестели и подобрели.

– Вообще, в стране состояние острой государственной недостаточности, – неожиданно заявил человек средних лет в камуфляжной куртке.

– А куда же партии смотрят? – вдруг спросила старушка в проходе.

– Тебе что, мать, коровника не хватает, хочешь в партию вступить?

– Я бы в партию «Родина» вступила, – уверенно заявила бабуля.

– А я бы в ЛДПР пошёл, – вдруг сказал ершистый пацан, – они своих в регионах рассаживают в кресла управленцев.

Все засмеялись.

– А что Вы смеетесь, они правильные вещи говорят, – не унималась старушка про партию «Родина».

Все начали что-то говорить, разом, не слушая друг друга. Поезд подошел к конечной станции, опоздав на два часа. Я поднялся и помог старику снять его вещи с полки, достал свои.

– Удачи тебе, сынок, смотрю, не прост ты…

– И вам не хворать, а насчет власти – люди еще про Сталина вспомнят.

Боцман, сидевший в кокпите с видом машиниста, у которого паровоз «под парами», завидев меня еще на подходе к яхт-клубу на дороге, соскочил на дебаркадер, у которого стояла яхта, подбежал к воротам и открыл калитку – мы обнялись молча и молча пошли к лодке, прыгнули в кокпит, я спустился в каюту, сказав Боцману:

– Заводи дизель, готовься к отходу.

– Кэп, а перекусить с дороги?

– Спасибо, вижу, что ждал и приготовил, но лучше потом, на ходу.

– Ооо, это по-нашему, ура, а то нет сил тут больше сидеть.

Я сделал записи в Судовом журнале (СЖ) и вышел в кокпит в привычной яхтенной одежде, встал к румпелю и скомандовал:

– Отходим, носовой, потом кормовой…

– Есть, сэээр, – с явным удовольствием и хорошим настроением Боцман быстро отвязался и уже отталкивался от дебаркадера футштоком.

На стоянке не было никого, и никто не махал нам рукой и не желал «семь футов под килем» – была яхта, и нет её… Нам телячьи нежности и не нужны, мы народ бывалый, но порядок-то должен быть.

– Кэп, ты какой-то ошалелый, электричка задолбала?

– Есть немного, духота, шум, больше четырёх часов ехали, да ещё разговоры дурацкие и всё о политике. Как медным тазом придавило.

– Сейчас всё пройдет, пойду чайку сделаю с сушками.

Разговор за чаем, когда лодка покидала окраины Твери, сразу перешёл на «производственные» темы – каков будет график перехода. Боцман вытащил в кокпит лоцию, блокнот, карандаш и калькулятор. Стали прикидывать, а сможем ли попасть в прежний график и в те же места стоянок. Путь длинный, более 1000 км, а мест нормальных для ночёвки очень мало и лучше стоять на проверенных.

В шлюзе у Дубны

До шлюза в Дубне нам засветло не дойти. Решили встать в правую часть Новосельского залива, что у острова Уходово, туда, где я хотел строить спортивно-туристический комплекс «Московское море» (писал о нём в первой части).

Место там пустынное, обычно никого не бывает, а тут одинокий дымок с берега, но никого не видно. Мы зашли поглубже и встали на носовой якорь на глубине два метра, чуть не касаясь швертом дна. По обыкновению, искупались в теплой мутноватой от цветения воде. Боцман, зная мой крутой нрав в первые 3—5 дней похода, был молчалив и ждал указаний.

Полный штиль. Вода – зеркало, только старое – все в оспах тополиного пуха. Запахи свежескошенной травы и дыма костра, теплые лучи закатного солнца. Все это унесло меня в воспоминания о выборе этого места для Проекта – тогда была осень, ветер и холодно, а пришли мы сюда на теплоходе. С раздражением я отмахнулся от этих воспоминаний и стал погружаться в волшебный мир предстоящего путешествия. Суета дня отодвинулась на задний план.

Ура! Свобода! В каком смысле свобода? Да в простом – ближайшие два месяца мы сами для себя все определяем: куда идти, как идти, где стоять, что делать и сами за все это ответим. Все проблемы, вопросы, заботы позади! Напряжение последних часов спало, и наступила расслабуха. Всегда перед отходом, месяца за два, я старался переделать все дела вперед на два месяца и дома, и на даче, и на работе, чтобы уйти налегке. Это кажется, что всё просто: сел на яхту и ушёл. Одно дело на недельку сходить – и домой, а другое дело на два месяца и более уйти за тысячи километров, где связи часто нет, откуда не сорваться и домой не приехать. Как ни крути, а на яхте думы о доме, а дома о яхте.

– Боцман, кто-то обещал перекусить, или я ослышался?

– Кэп, усё готово, садитесь жрать, плиз.

Мы поели и сидели в кокпите. Боцман, экономя время и свои силы, положил мне рис с тушёнкой в тарелку, а себе поставил кастрюльку, сказав: меньше мыть, Кэп, извини.

– Последний раз, хорошо, мы же не бомжи, а ты в университете учился.

У нас на яхте заведены порядки в старых традициях: мы нормально сервируем стол, Боцман готовит как «у тещи», за столом нельзя сидеть с голым торсом и в плавках, чтятся старые флотские порядки, о которых потом. Традиции на флоте – это атрибут хорошего тона.

Стоим за кормой сухогруза и слушаем матросов

Боцман мыл посуду, сидя на кормовой площадке, а я привычно сидел в кокпите, вытирал то, что протягивал мне боцман, и мы обсуждали маршрут. Завтра надо встать после рассвета и двигать к шлюзу. Впереди долгий путь на Онегу, и нет смысла тут засиживаться. Мы считали дни – у Боцмана в этот раз было всего две-три недели, на больше его не отпускали. Мы договорились еще зимой, что мы с ним перегоняем лодку на Онегу в Петрозаводск, откуда он уезжает, а ко мне должен приехать матросом/коком приятель Никита, с которым мы будем ходить две недели. Потом он улетает, и ко мне на яхту приедут девочки из Белоруссии, а на перегон в Тверь матросом/коком Андрей, нуждающийся в морской практике. Все же я надеялся и на Боцмана, как без него, пусть он вернется хоть на перегон яхты. Был составлен график приездов и отъездов и занесен в СЖ – такой понедельный календарь, в котором я с завтрашнего дня начну вычеркивать завершенные дни.

Давление растет, а погода все портится и портится. Начал моросить дождь. Как быстро меняется погода, а ведь из Твери выходили при ясном небе. Небо ровно-свинцовое и только там, где садится солнце, образовалось окно, через него резко ударил сноп солнечных лучей, подсветив все и увеличив контраст. Мгновение, и тучи надвинулись, все померкло, небо стало серым и тоскливым – как вспышка фотоаппарата и кадр в памяти. В городе мы этого не замечаем, а здесь это меняет настроение и ощущение Мира.

Разошлись по каютам. Я приоткрыл люк и лег. Сразу вспомнилось, как два года назад мы стояли тут двумя лодками вместе с нашим приятелем на «микрике».

Из воспоминаний о яхтенных происшествиях

Мы стояли в Новосельском заливе, на Иваньковском водохранилище. Дело было под ночь, начиналась гроза, накрапывал дождь. Я лежал в носовой каюте и читал книгу. Вокруг громыхало. Чувствовалось, что гроза приближается – всё меньше времени проходило от вспышки молнии до звука грома. В какой-то момент одновременно сверкнуло и громыхнуло так, что я сразу оглох и перестал различать звуки, а вокруг стало светло, как бывает в зале, где включены софиты. Причём свет сначала включали, как бы поворачивая реостат, а потом он начал спадать, яхту тряхануло.

Я инстинктивно выбросился через верхний люк и распластался на палубе на баке. Было тихо и поливал дождь. Рядом со мной, распластавшись на палубе, лежал Масик с закрытыми глазами и тяжело дышал. Из лодки в кокпит вылез Боцман, держась руками за уши и качая головой, как после контузии. Всё было как в тумане – глазам не хватало резкости, но зрение постепенно восстанавливалось. Прошло несколько минут, и я поднялся. Прошлепал голыми ногами по мокрой палубе в кокпит. Боцман точно был контужен. Мы сидели друг напротив друга молча, потом начали улыбаться и рассмеялись. К нам присоединился Масик, он пытался пару раз тявкнуть, но у него не получилось, он фыркнул и устроился у меня на коленях. Смеялись долго – это был выход из шока, который мы испытали. На «микрике», что стоял рядом, из каюты шел дым.

Потом выяснилось, что и у нас, и на «микрухе» сгорело все электронное оборудование, которое было заведено на мачту или работало в этот момент. Свидетель на берегу, чей костер так и дымил, сказал, что в нас попала молния.

Да, все приборы, что имели выходы на мачту, сгорели, но молния не тронула GPS-навигатор. Все металлические детали на палубе и мачта с вантами и штагами у нас заземлены на шверт и чугунную плиту под днищем яхты.

На «микрике» загорелась проводка под подволоком, но ее быстро погасили, также сгорели приборы, и, кажется, что-то было с «подвесняком».

А Эдди после этого случая сделался каким-то другим, философом, что ли, начал ходить к парикмахеру, полюбил смотреться в зеркало и стал строже, хитрее, принципиальнее: что решит – сделает обязательно.

В дождь хорошо спится. В пять утра встали с большим трудом, сразу подняли якорь и ушли в сторону Дубны. На подходе связались со шлюзом, и диспетчер сказал, что мы можем заходить за сухогрузом.

Мы стоим прямо у кормы небольшого сухогруза и невольно слушаем разговор двух матросов на корме, что курят, сидя на лавочке прямо рядом с нами (слышно не все):

– … руководитель страны (наверное, речь о Президенте) – это государственный муж, приходящий, как мужик, в новую семью с десятком детей и сотней родственников, которые смотрят на него с широко раскрытыми ртами, и все кричат: дай! дай, дай! – матрос затягивается глубоко, выпускает дым, стряхивает пепел за борт и продолжает:

– Новому папаше, чтобы брак не распался, нужно со всеми найти общий язык, блин, и старых фаворитов убрать – друзья есть и свои.

– Да, блин…

Матрос сидит к нам спиной, наклоняется к приятелю, что-то говорит и его не слышно.

– Кэп, слушай, какой у нас народ политизированный, даже матросы на швартовых о политике говорят, – Боцман.

– Да хрен с ними, надоело это уже.

Капитан сухогруза по громкой связи дал команду снимать швартовы, и матросы ушли. Ворота шлюза открылись, сухогруз начинает движение. Его корма удаляется, а мы и не заметили, как прошло шлюзование, получая урок новой семейной жизни – интересно матросы пляшут.

Час за часом мы уходили на Север к заветной цели на встречу с Онегой, проходя знакомые уже места, ставшие родными. Даже на ночную стоянку мы вставали, говоря: пошли на наше место, где стояли. Мы двигались в светлое время, вставая за час до наступления темноты и выходя на маршрут с рассветом. Если и тратим время утром, то только на купание.

Вот такие картинки мы видим каждый вечер в пути

Светает. Ночной туман еще не ушел с реки, а из «заводи», где мы стоим, и вовсе. Вода теплая и парит. Медленно спускаешься по трапу, и без плесканий и оханий, чтобы не спугнуть утреннюю тишину и восходящее солнце, опускаешься в воду и неторопливо крадучись плывешь, погружаясь в туман. Очертания лодки размыты. Солнце поднимается, вот мачта освещена, а вот и палуба, а Боцман, пока купается Капитан, готовит чай с бутербродами и ждет, когда я поднимусь на борт, а потом уже опускается в воду сам. Он знает, что Кэп не любит шума-гама в воде и оханий, и суеты в кокпите, да и лодку покидать нельзя – всегда кто-то из «понимающих» должен оставаться на яхте, это хорошая морская практика. Пьем чай минут 5—10 и поднимаем якорь. Выходя на фарватер, слушаем эфир на 5-м канале. Обычно на фарватер лодку вывожу я, а Боцман выносит в кокпит лоцию, бинокль, если нужно, одежду, что-то пожевать и меняет меня, а я иду заниматься любимым делом – заполнять СЖ и дневник.

Второй год мы идем без Эдди, и нам его сильно не хватает. Когда уходит друг, уходит часть тебя. Когда мы проходили нижнюю Шексну, там было место такое, километров пять-семь протяженностью, где жили огромные слепни – кусачие такие мухи. И мы всегда вспоминали, как Эдди, сидя в кокпите, ловил ртом пролетающих слепней. Он сидел в стойке «смирно» и только делал выброс морды вперед, хватая пролетающую муху. А Боцман, весь укутанный и в маске для ныряния, стоя на румпеле, бил мух полотенцем и кидал Эдди, который ловил добычу пастью на лету.

Пройдя Вытегорский маяк, мы взяли курс на Большой Клименецкий, чтобы сразу заночевать на Кижском фарватере и сходить потом в Кижи, а уж там видно будет. До места назначения топать нам было около 75 миль, а это примерно 15 часов хода. Как заходить в губу будем – с запада или с востока, определимся по ходу, какой ветер будет и как пойдем, а там, глядишь, еще миль 15 прибавится. Неплохой переход для одичавших в каналах и шлюзах яхтсменов.

В бухте «восточной» на Б. Клименецком

Однако, по ходу планы поменялись вместе с изменением погоды и ветра. Идти пришлось в лавировку на встречный ветер и волну. Было принято решение зайти в бухту Восточную на южной оконечности острова Большой Клименецкий. Детского спортивного лагеря, что стоит тут ежегодно, еще не было, и мы встали к дебаркадеру школы при входе в бухту. Как обычно, решили стоять пару дней. Поставить сеть, купаться и выспаться. Грибов пока не было. Часто шли дожди и грозы. На третий день мы выбрали «окно без дождя» и перешли на Кижский фарватер, затем встали за небольшим островком, искупались, покормили комаров и пошли слушать переговоры капитанов пассажирских кораблей. Часто, перейдя с пятого канала на «оговоренный», капитаны общались по-свойски, наверное, лежа в каюте. Подобное мы наблюдали и слушали с Боцманом много лет спустя, стоя в Стамбуле в ожидании конца шторма, и слушали наших ребят на сухогрузах, что десятками стояли на рейде Стамбула. Это как хороший радиоспектакль – развлекуха и источник информации.

Утром долго выжидали, когда прекратится дождь. Нам до заповедника ходу минут 30. Мы видели, как мимо острова к Кижам прошли два четырехпалубных «пассажира». Отвязались от берега, подняли якорь и неспешно пошли искать место, где пристать к берегу или причалу.

– Кэп, подходим! Вон купола, – Боцман уже суетился с якорем и концами.

– Не торопись. Там к причалам не подойти, корабли стоят. Может, обогнём остров левым боротом и к магазину, к деревушке?

– Там яхтсменов не любят.

На подходе к Кижам

Мы обходили остров, рассматривая храм и берега в бинокль, ища место для стоянки. Но наш взгляд постоянно упирался в таблички «ПРИСТАВАТЬ НЕЛЬЗЯ» или «ЯКОРЯ НЕ БРОСАТЬ». Наконец, подошли к рыбацкому пирсу на дальней оконечности острова, где было несколько домов и магазин. Положив с кормы якорь, подошли носом к пирсу и уперлись в табличку «Туристам НЕ вставать». Решили сходить по очереди, или пусть Боцман будет разведчиком, сходит в музей, храм и магазин. По времени на это отводилось полтора часа. Сам же я занялся приборкой в каютах и просушкой хлеба, который хранился в белых холщовых мешках. Погода этим летом выдалась дождливая, и хлеб из-за влажности постоянно плесневел.

Разложив хлеб в кокпите, под солнцем, я прилег в кают-компании, и уж начал было дремать, как был поднят стуком в борт. Поднялся на палубу и увидел стоящего на пирсе милиционера – молодого парня лет двадцати пяти. В одной руке тот держал рацию, в другой – велосипед.

Пока я говорю с блюстителем порядка, пришли за нашим хлебом

– Вы капитан?

– Да.

– Вы знаете, что здесь нельзя приставать?

– Да.

– Тогда прошу отойти от пирса и стоять на якоре.

– Боцман пошёл в магазин и скоро вернётся. Я каждый год здесь бываю и пристаю именно здесь, нам заповедник не нужен. Мне будет трудно одному подходить к пирсу – место здесь неудобное, да и ветер боковой сильный. Может, разрешите постоять до возвращения Боцмана?

– Ладно, но не больше часа.

В знак благодарности я протянул милиционеру 50 рублей, по московской привычке:

– Спасибо! Держите на пиво, погода-то шикарная.

– Я не пью!

– Ну, пригодится…

– Нет! Это вам не Москва, где все продается и покупается и менты продажные…

– А вы что, там бывали?

– Да, бывал. К земляку своему заезжал. Он здесь работать не смог и подался в столицу к родственнику, так тот его в гаишники устроил. Теперь отрабатывает.

– Ну и как?

– По-вашему, он как человек живет, а по-нашему, как бандит.

– А у вас что же, этого нет?

– Да нет, почти. Все на виду. Это у вас там людей, как деревьев в лесу, не уследишь!

– Что же вы не остались в столице?

– Мне и здесь хорошо. Здесь Родина.

– Скоро здесь никого не останется, Родина о вас забудет.

– Да, людей все меньше. Но ничего, Бог даст, поднимемся! Россия вообще если возродится, то только окраинами! Так, договорились – через час уходите!

Милиционер уезжает, а я только теперь замечаю гвалт и кружение чаек над кокпитом, которые стремятся схватить и поднять в воздух батон белого хлеба.

– Вот они, местные менты и гаишники!

Боцман осмотрел заповедник, узнал, куда лучше приставать и с кем договариваться, если подойти к пассажирским причалам с другой стороны – с парадного входа, куда подходят четырехпалубники, и мы отошли, как я и обещал служителю правопорядка.

Боцман Володя, в ожидании команды Кэпа: «забрать конец»

Шардоны на Онеге это одно из самых красивых мест. Не побывать там нельзя. Мы уже хорошо изучили акваторию островов и знаем, как подходить, где встать. Это сейчас на яхтах стоит столько современных приборов – и эхолоты вперед смотрящие, и навигационные системы в кокпите, и радары, и приемники погоды, даже неинтересно ходить становится, а раньше вообще ходили по бумажным картам и компасу, по пеленгам. Эхолоты не у всех были. Эти острова – любимое место яхтсменов из Петрозаводска, и у каждого своё укромное место. Шторма на Онеге ого-го какие бывают. Мы же стояли не на самом защищенном месте, но зато с него открывались виды на волшебные закаты. Яхтсмены сюда не вставали. А мы со своей кучей якорей и длинных швартовых концов с опаской, но вставали. Именно здесь нам удалось поймать трех сигов по килограмму и закоптить их.

Кстати, забыл рассказать, что при выходе с Кижского фарватера нам повезло. Мы, пропустив «Метеор» из Петрозаводска, выходили на большую воду по пенному следу и успели размотать «закидушку» (блесну с грузом на длинной леске, которую тащили за кормой лодки), благодаря чему поймали лосося на пару килограмм. Всегда, если идти сразу после «Метеора», велика вероятность поймать лосося, видимо, корабль поднимает винтами и глушит малька, а лосось приходит собирать.