С парусами по жизни. Часть 2.1. Онежско-Ладожские приключения

Нам встречались корабли

Впервые за последние годы идем в поход без пуделя Эдди. Лодка опустела и осиротела. Мы с Боцманом так и ищем глазами собаку там, где она обычно выбирала себе место. Привыкли к Масику, он стал полноценным членом команды. Это решение далось нелегко. Солнце и блики сожгли Масику глаза, да и шоколад сделал свое дело – пёс стал плохо видеть и начал проходить курс лечения. Решили в этот раз собаку не брать, хоть и приготовили ему спасжилет. Тем паче, что Эдди уже привык к новому месту прописки и к своему соседу по квартире шарпею Сэнди и наладил вполне приличные отношения с домашними. Как говорит жена:

– Если что, Эдди не пропадет, за него волноваться не надо – весь в Хозяина.

Из воспоминаний о пуделе Эдди

Как-то зимой поехал на дачу в сопровождении Масика просто на один день – откачать воду из подвала. Километров за двадцать до участков остановился на лесопилке приятеля, с которым строили мост и дороги на дачах. Остановился, вышел и выпустил пса на улицу. Разговорились с Виктором, вспоминая былое, да про житуху поболтали. А когда пора стало ехать, собаки-то и нет. Приятель говорит:

– Твой Эдди, наверное, со сворой убежал. Там течные собаки и кобели со всей округи. Мой лабрадор тоже убежал. Теперь надолго, могут и завтра прибежать.

– И что же делать?

– А что делать, поезжай на дачу, а на обратном пути заберешь свою собаку. Я ее поймаю.

Так я и сделал. Зима, темнеет быстро. Когда возвращался, уже было темно, метель, мороз. Пес, конечно, не появлялся, а свора собак где-то лаяла. Тогда я взял фонарь, боевой нож и пошел на собачий лай. Через полчаса ходьбы вышел на опушку леса, где из-за сук дрались кобели. Своей собаки я здесь не увидел. Сразу в голове мелькнуло:

– Подрали Масика бедного, волчары поганые! Ну, всех порву!

Пошел по следам собак, идущим в лес. Пройдя с километр по колено в снегу и петляя как заяц, наконец-то увидел своего пса. Тот сидел под большой еловой веткой так, что только морда была видна и, если бы глаза не блеснули в луче фонаря, я бы его и не заметил. Пес жалобно гавкнул пару раз, выпрыгнул из-под ветки и завилял хвостом, пытаясь сказать:

– Ну, наконец-то, я уже заждался тебя!

Онега встретила нас солнцем, туманом и штилем, криком чаек, запахом чистой воды и прибрежного леса – погодой, которая расслабляет и очаровывает. Легли в дрейф напротив Вытегорского маяка. Обычно яхтсмены после выхода в озеро встают на якорь недалеко от берега или ложатся в дрейф, если позволяет ветер, купаются, перекусывают и наслаждаются, отдыхая от грязных и шумных каналов и шлюзов. Вот и мы искупались, перекусили, после чего Боцман убрал посуду и официальным тоном сказал:

– Алексей Борисович, Капитан ты наш дорогой, ты зовешь меня Боцман, а давай-ка я буду звать тебя Кэп, хорошо?

– Не вопрос, только хоть иногда добавляй: «Господин Кэп».

– Лучше я буду иногда говорить: «Овсянка, сэр».

За это время все изменилось.

Небо заволокло, подул сильный северо-северо-западный ветер, пошел мелкий дождь и похолодало. Погода на Севере меняется быстро. Делать было нечего – с навальной волны надо уходить. При таком ветре ближайшее укрытие будет на острове Брусно, а туда идти 41 милю, а это часов восемь. Изрядно соскучившись по парусам после нескольких дней хода по каналу через шлюзы, поставили сразу геную и грот – можно было идти в бейдевинд. Включили авторулевого, задав на GPS-навигаторе координаты острова Брусно, и уселись в кокпите, прижавшись к стенке рубки, чтобы козырек защищал от ветра и дождя. Усталость и пара бессонных ночей да поднявшаяся волна и морось сморили нас. Головы упали на грудь и покачивались в такт волнам – мы дремали.

выход из Вытегорского канала

Яхта, хорошо сбалансированная парусами, мерно качаясь в такт волнам, не торопясь шла за ветром, который то усиливался, то ослабевал. Сквозь дрему я ухитрялся отслеживать курс по компасу. Мне снился сон:

Идем мы через Атлантику в районе экватора, уходя от настигающего нас циклона. Стало душно, ветер поменялся, и чувствовалось приближение шторма. Солнце превратилось в светящий сквозь дымку диск. Изредка Кэп вскидывал голову на волне, смотрел на компас и ронял голову на грудь. Лодка сама шла за ветром, унося его…

Я проснулся от жары и ветра с кормы, который начал разворачивать лодку несмотря на усилия авторулевого. То, что я увидел в небе с юга, заставило меня заорать: «Полундра, снимаем паруса». Боцман вскочил и спросил, что делать, не совсем понимая причину такой спешки.

Вытегра – о. Брусно

– Давай быстро, грот снимаем.

Сам я травил шкоты, заводил дизель и разворачивался против ветра, который нес на нас с юга огромный вал, что-то подобное горизонтальному смерчу в диаметре несколько сот метров и довольно низко над водой – по небу на нас катилась черная колонна из облаков, свернутых трубочкой. Мы успели смотать грот на гике и закрепить шкотами, а потом свернули на закрутке геную. В этот момент вал настиг нас и прошел по нам как каток, чуть не касаясь топа мачты. Лодку раскачивало с борта на борт, но мне удалось её удержать. Температура воздуха скакнула вверх градусов на 20 – было жарко, как в печке. Минут через 10—15 ветер стих и пошел сильный дождь, небо опустилось до мачты, стало сумрачно. Мы упаковали грот, как положено, в чехол, всё привели в штатное состояние и убрали с палубы лишнее. Быстро разобрались, где мы находимся – до Брусно было минут 50 хода на моторе. Дождь превратился в ливень. Лодка, шедшая со скоростью шесть узлов, легко преодолела путь до острова, и мы зашли в мелкий залив, немного прикрытый островом, чтобы встать у причалов рыболовецкой бригады, как мы это делали не раз.

Небо перед началом шторма

Второй день стоим у частного теперь причала, к которому нас не хотели пускать, пережидаем непогоду и отдыхаем. На Онеге шторм.

Подошли к обновленному рыбацкому причалу и завели швартовы мы очень быстро. В этот момент поднялся сильный ветер, похолодало, и морось перешла в сильный дождь. Хотелось быстрее поесть – и в койку. Мы только зашли в лодку и сняли непромы, тут стук в борт. Боцман выглянул наружу.

– Кэп, там тебя…

– Что еще случилось? – вышел на палубу.

На причале стояли две женщины с ружьями в руках.

– Здесь стоять нельзя. Это частный причал. Немедленно покиньте залив.

– Ну, вода-то у нас еще не продается, так что залив я могу не покидать точно.

– Не хорохорьтесь. Сами знаете, в заливе стоять опасно, очень мелко, уходите, пока неприятностей не нажили.

– Вы извините нас, мы не знали, что это все теперь частное владение. Я пятнадцать лет сюда хожу. Здесь раньше рыбаки жили. Бригада рыбаков.

– Это раньше рыбаки, а теперь здесь частный клуб охотников и рыбаков.

– Понятно, то-то я смотрю причал восстановили и удлинили, все по уму сделано… Не гоните нас. Погода портится, шторм начинается, укрытий на этом берегу до Петрозаводска нет, а у меня на борту больной. Темнеет. Негоже яхту в ночь и бурю выгонять, ведь есть писанные, а есть и не писанные правила – людские, и традиции.

– Знаем мы вас. Напьетесь и стрелять начнете.

– Да что вы, не смотрите на размер яхты, нас всего-то двое, да и не пьем мы совсем. Я вам документы сейчас покажу. Боцман! Дай мою сумку с судовыми документами. Вот, смотрите. Есть судовой журнал, в нем можно отметку сделать, что мы зашли, паспорта, документы на лодку, дипломы.

Шлюзовая лестница

– Ну ладно, стойте до утра и на берег чтоб не сходили! Вода у вас есть?

– Да, вода есть, сходить на причал не будем, договорились.

– Всё улажено, Боцман, мы остаёмся, давай жрать, пожалуйста, – спустившись с палубы в каюту, порадовал я команду.

Тогда мы еще были в состоянии есть наши сосиски непонятного содержания – в смысле, здоровья хватало, и на яхте у нас холодильник, в котором запас подобной снеди. Рис с сосисками и горошком да чай. Никаких вечерних посиделок, по каютам.

Теперь можно было спокойно лежать в носовой каюте и через стекло люка смотреть в небо на пролетающие тучи и облака – на вечных небесных странников. Жаль, что они не почтальоны и не могут передать привет близким. Они как бутылки в Океане, но только несут не записки, а наши мысли. И это хорошо, ведь наши слова могут услышать и прочитать бесы, а мысли – только ангелы.

Яхтсмены, которые уходили из центральной России на Онегу или Ладогу, за тысячи километров считали каждый день своего отпуска, шли круглосуточно, чтобы быстрее сюда попасть. И мне было немного жаль, что приходится отстаиваться у этого причала и не иметь возможности сойти на берег, но уж больно сильно похолодало, штормит и дождь не прекращается.

– Стоим уже второй день, похоже, и завтра стоять будем

Но Боцман в хорошем настроении:

– Все, что не делается, все к лучшему. Главное, что мы на яхте, а значит, отпуск не пропал.

Боцман у меня очень позитивен. Что бы ни случилось, он говорит: «Ну и прекрасненько».

– А ты заметил, какие решительные женщины?

– Да, Кэп, свое охраняют. Скоро здесь база отдыха будет, можно будет заходить. Наверное, баня будет, ресторанчик, все лучше, чем рыбаки.

– Что лучше, а что хуже, неизвестно – настоящую цену всему мы узнаем в старости! Здесь всё будет платное, слышал же – Клуб для рыбаков и охотников. Думаю, что со всеми атрибутами будет клуб. Сейчас время такое – еще есть возможность что-то прибрать к рукам, а потом только передел будет.

Пока я заполнял СЖ, рассматривал показания метеостанции и наблюдал за движением облаков, Боцман-кок, занимаясь обедом, философствовал и очень скоро сформулировал закон относительности по Коку:

– Если ты схватился за горячую сковородку, то мгновение кажется часом, а если у тебя в руках оказалась горячая красотка, то час кажется мгновением!

Мы долго смеялись над этой трактовкой, а потом Боцман стал мечтать о том, как мы пойдем в кругосветку. Мечты перешли в рассуждения, и он заметил, что рассуждения делают людей слабыми. Чем больше человек медлит, тем сильнее спешит, тем быстрее бежит его жизнь. Мы убиваем время, а время убивает нас! Если мы тратим время впустую, мы не осознаем цену жизни. Достигнуть цели можно, только пройдя весь путь. А когда мы устаем идти и бороться, мы начинаем рассуждать и делать вид, что стали мудрее, или начинаем пить. Все приходит и уходит, и только время принадлежит нам, и потеря его самая страшная утрата.

– Боцман, нам принадлежит не только время, но и наш бесценный опыт, знания, навыки, информация – и они у нас или есть, или их у нас нет. Кто понял жизнь, тот не спешит! В попытке все успеть мы теряем смысл наших действий. Надо делать только главные и важные дела, именно от них зависят наша эффективность и счастье. Конечно, вся жизнь состоит из мелочей и нюансов, но и главные и важные дела состоят из мелочей. Есть такое правило: 20% твоих усилий приносит тебе 80% дивидендов по жизни – можно не заморачиваться на остальное.

– Кэп, а как же планы, которые ты для нас пишешь по работам на лодке по 50 пунктов – 10—15 пунктов можно из плана не делать?

– Планы Капитана по лодке – это совсем другое дело, от их исполнения зависит наша жизнь.

Боцман продолжал говорить о своих мечтах и надеждах – единственной своей собственности на тот момент, а мне стало казаться, что у нас уже нет будущего – только настоящее, а значит, молодость прошла окончательно, и все, что мы не успели сделать, уже не сделать. А пришла ли зрелость? Надо сказать, что именно такие вопросы приходят в голову в долгих походах на яхте. И себе нельзя соврать, отвечая.

К вечеру на швартов села стрекоза – к хорошей погоде

Пока Боцман заканчивал возиться с обедом, я, размышляя вслух, не спеша сервировал стол. Люблю, чтобы на столе все было красиво и правильно, так научила меня мама еще в детстве, заставляя накрывать на стол к обеду, когда собиралась вся семья.

– Сэээр! Вы где так стол научились сервировать, все хотел Вас спросить?

– В детстве, мама всегда просила помогать ей накрыть стол к обеду, а чтобы мне не скучно было, подсовывала старые поваренные книги, толстые такие, с картинками. Там все расписано было: что и чем едят, как подают, что на столе должно быть и где находится, что в какой последовательности подавать, какие вина, с чем пьют…

– Вы шикарно жили?

– Да нет! У меня, конечно, не было трудного детства. Отец был военным, много летал, испытывая различное оборудование и приборы, был достаток. Мама, хоть и имела два высших образования, не работала. Она ведь у меня университет закончила, географический факультет, и театральное училище, картины маслом писала. Правда, подрабатывала вязанием. Она профессионально это со временем стала делать. У нее были клиенты даже из Большого театра, космонавты из женщин, ну много, в общем. Отвлеклись. Да, порядок такой заведен: за стол садиться всем вместе, а уж обедать – точно. Жизнь текла ритмично, размеренно изо дня в день, мы все ощущали, что есть будущее, и мы все легко собирались на обед. Да, обеды были настоящими…

– Как это, настоящими?

– Настоящими? Как заведено, было! Стол сервируется почти по всем правилам. Закусочки на стол ставятся. Соленая капустка хрустящая, сдобренная пахучим подсолнечным маслом (оно тогда на разлив продавалось), иногда лучок кольцами сверху. Грибочки хорошо шли. Особенно я любил соленые чернушки и грузди. Огурцы и помидоры соленые. И заметьте, все это собственного приготовления!

– Чернушки – это черные грузди, что ли?

– Вроде того. Грибочки в большой кастрюле с холода с балкона достаешь, пласт или два отковырнешь, в дуршлаге промоешь – и в салатник. Лучок кольцами туда же, перчик, маслице пахучее. Это, брат, супер! Чернушки правильные в засолке становились бордовыми. Помидорчики в собственном соку, огурчики соленые. Свежий черный хлеб большими ломтями, он тогда намного лучше был, чем сейчас. Ну, иногда колбаски порежешь докторской или любительской от «Микояна». Я тебе скажу, что от запаха любительской колбасы текли слюни! Закусишь как следует, а уж потом суп! Обычно лапша куриная, или картофельный, или борщ. Экзотику всякую, типа бульона с фрикадельками или клецками, я не любил. Потом второе! Обычно котлеты с картошкой или макаронами, реже с кашей. Каши шли на утро и вечер. Ну, а потом компот, как водится!

– Это сколько же надо есть?

– Да ладно, минут тридцать-сорок, а потом идешь спать на часок. Все равно кровь от головы так отливает, что глаза сами закрываются. Кстати, у меня дед был, он почти до ста лет дожил, так он именно так питался и обязательно после обеда час спал. Правда, вставал он в пять утра, быстрый первый завтрак – и за работу! Дореволюционная еще закваска была, правильная!

Так давно не было ветра

– Это тот, что химиком был, буржуазным специалистом, репрессированный?

– Да, он.

– Слушай, а завтракал ты как?

– Завтрак – это святое. Стакан молока, молочная каша, потом что-нибудь мясное, обычно котлета с гречкой или пшенкой, чай с булочкой – выпечка своя была. Ну что ты смеешься? Это еще не все! После обеденного сна, через час, полдник – чай с пирожками. Мама с бабушкой очень хорошо пекли пирожки, слойки, пончики… Пальчики оближешь!

– А ужин?

– Ну, ужин – неинтересно. Одно блюдо, что за день осталось, и чай.

– Ты мне свои детские фотки показывал, так ты там худой, как скелет, а так питался.

– Так всё в ум и уходило, думаешь, чего это я такой головастый, да и сколько мы двигались! Особенно летом. Я на месте не сидел. Только и помню, как на великах гоняли, в теннис играли… Эх, наши игры были подвижные, перечислять времени не хватит. Есть некогда было! Если ты про тимуровцев читал, так вот, мы так все летние каникулы проводили, даже еще интереснее. Мама утром с рынка придет, разбудит, и сразу завтрак. Стакан молока или пару кульков свежих ягод: смородина, крыжовник, вишня или еще что. Потом котлеты с пюре, чай. С собой пару яблок – и погнал на улицу. Там уже пацаны кучкуются и спорят, во что играть. Все знают, что часов до двух дня все свободны, потому как у многих обед. С полвторого из окон начинают кричать бабушки и мамы, призывая своих чад на обед, так что к этому времени надо быть у дома.

– А летом что у вас на обед было?

– Все просто: салат из помидоров и огурцов, борщ или окрошка, котлеты с рисом или картошкой, компот и яблоки.

– А мясо вы что, не ели?

– Я никогда не ел. Оно жесткое было с жилами, я его терпеть не мог. В то время мясо продавали только замороженное. На тушах даже штампы стояли с годом закладки на хранение. Свежего мяса я и не помню. Так вот, пообедал – и бегом во двор. Мы даже соревновались, кто быстрее вернется во двор, на мороженое за девять копеек.

– А домой когда?

– Летом к девяти вечера всех загоняли домой. Но сделать это было непросто. Мы носились, как лоси, по городку. Что ты хочешь, если я уже в восьмом классе мог забежать на пятый этаж через две ступеньки с тридцатью кило картошки в двух сумках, да еще на время это делали, да на одной ноге бывало!

– А стрелять когда начал?

– В девятом классе, когда военное дело началось. Нас вывезли на военное стрельбище пострелять из настоящего оружия. Хотя нет, стрелять я начал годом раньше в школе, у нас в подвале тир был, для мелкашки. Так вот, наш военрук на меня кивнул офицеру, и тот мне дает винтовку, подводит к огневому рубежу и инструктирует. Дает патрон. Я заряжаю, целюсь, бах, в черный круг. Он еще дает патрон. Я опять в мишень. А третий патрон положил в десятку. Меня потом в военкомат вызвали и определили ходить в тир. Вот я и тренировался в армейском тире два года. Стрелял из пистолетов, винтовки и автомата.

– А чего больше всего любил из еды?

– Больше всего любил докторскую колбасу толстым шматом на свежий черный хлеб или на белый – и тогда с молоком! Я и сейчас так люблю. Вообще, мы раньше каждый праздник ждали. Знали, что застолье будет и что-то очень вкусное подадут. Взрослые поедят как следует, выпьют – обычно по три или пять рюмочек, а потом разговоры, песни, танцы под патефон.

– Ты еще патефон застал?

– Ну да! Родители здорово танцевали, а я вот так и не научился, стеснялся.

– Ну да, не царское это дело!

– Понимаешь, сейчас неинтересно стало праздники отмечать. Не то настроение. Раньше к празднику готовились: все доставать надо было, опять же заготовочки свои. А теперь все в магазинах есть, правда, по вкусу и не сравнить со своим. У всех одно и то же каждый день.

– Ну, ты загнул, каждый день. Дорого-то как все! Многие вообще себе такого и позволить-то не могут.

– Это сейчас не могут, а раньше все могли, хоть и не часто!

– Да, и мы скоро не сможем. Вот на пенсию выйдем – и все! Что ты на 15 000 рублей сможешь купить, что содержать? Всё продать надо будет.

– Все же, Кэп, у Вас было трудное детство. Чтобы так питаться, надо было над собой усилие делать.

– Знаешь, жизнь была более спокойной и размеренной. Не было такого сумасшедшего ритма жизни, как сейчас. У нас было время задуматься, не спеша поесть. Чай пили, так это процесс был, а сейчас пакетики, тьфу, прости Господи! А теперь утром заглотнул чего-нибудь и погнал. Хорошо, если днем успел перехватить где-нибудь, а так приехал к ночи, нажрался как удав, и уже спать пора.

– Вот и толстеем!

– Мне врач сказал, что я не толстею, а пухну с голода! Говорит, что надо есть по три-четыре раза в день, и после семи вечера не есть. А при нашем режиме, говорит, мы превращаемся в верблюда – начинаем запасы делать впрок. Слишком большой промежуток между приемами пищи.

– Все-таки от правильного питания и режима очень многое зависит. Это с годами начинаешь понимать. По молодости все нипочем, а к старости глядь, козленочком стал!

– Особенно теперь! Раньше мы хоть и ограничены во всем были, но имели социальные гарантии, расслоения такого не было. А теперь все упирается в деньги, а заработать их удается далеко не всем. И выучиться удается далеко не всем. Сынки родят сынков и постепенно деградируют. А с сынками, устроенными по блату на ответственную работу, деградирует Государство.

– То есть?

– То и есть, что исследования генетиков показали, что за первые пятьдесят лет Советской власти, в результате жесткого отбора на выживание по признакам не лучших человеческих качеств, социогенетическая единица, которая до революции 1917 года называлась русский народ, перестала существовать. Ей на смену пришла новая единица – советский народ или новая общность людей, мутантов с большими отличиями от исходного материала. И только кое-где еще встречаются отдельные особи, уцелевшие на родной земле, да не успевшие мутировать на чужой, а так все лучшие представители генофонда уничтожены.

– И куда мы после очередного переворота будем мутировать, Кэп?

– Наше спасение будет в том, чтобы вобрать в себя все лучшее, что есть и осталось в Мире – в Европе и Азии, в том числе академические и фундаментальные знания. Это даст нам сильнейший толчок. Выживем мы в любых условиях – мы ведь приспособленцы в высшей степени. Вопрос – какими мы будем? Пойдут ли за нами, или мы потащимся за кем-то в рабство. Так что надо рожать и рожать, учить и воспитывать своих детей в традициях русского народа и русской культуры, не давая насаждать чужестранные традиции, верования и учения, модели образования. И никакой толерантности. Этнос и генофонд должны восстановиться. Надо прививать своим детям широту взглядов, желание творчества, желание учиться и стремление к получению академического образования. Надо искоренять детсадовскую и коммунальную психологию, ведущую к стадности. Надо, чтобы сильные мира сего поняли, что их дети всего лишь их дети, а не будущие властители мира. Если элиты создавать только из детей богатых и продвинутых родителей, они вырождаются, превращаясь в зло нации.

– Да, сейчас торговцы без образования зарабатывают больше, чем инженеры или ученые. Нужны специалисты по деланию денег, а есть у них образование или нет – это никого не волнует. Наличие денег создает у этих людей иллюзию их значимости и элитарности. Молодежь, конечно, учится, но это уже не то образование, что было у нас. Знаешь, мне кажется, что сейчас молодежь с таким образованием еще держится из-за наличия бесплатных информационных потоков в Интернете. Скоро использование компьютера и Интернета станет нормой, но платной по всем направлениям, вот тут недостатки образования и вылезут. Серость и узколобость, как в среднем на Западе. Да и управлять глупыми и наивными много проще, чем хорошо образованными.

– Да, ты прав. Я с американцами и французами общался в свое время, когда еще в НИИ работал. По крайней мере, по нашей ядерной тематике они были весьма узколобы и прямолинейны, хуже наших троечников – ни универсальности, ни широты взглядов, всё очень узко, регламентировано, но уровень выше среднего. Ты же знаешь, у каждого времени есть свои плюсы и минусы. Давай не будем хлопать в ладоши, когда музыканты ушли.

– Ну что, садимся, заморим червячка!

о. Брусно – Петрозаводск

На третий день, когда погода наладилась, по всем показателям и приметам ожидалось только её улучшение, и мы решили отправляться в Петрозаводск, куда должны были приехать Сергей с Татьяной, бывалые моряки, прошедшие на своей 8-ми метровой яхте из Москвы на Канары. А вот на Онеге они еще не были. С Брусно до Петрозаводска нам нужно было пройти 37 миль, часов на шесть хода.

Мы отважились сойти на причал и дошли до небольшого дома современной постройки, где на крыльце нас встретили женщины, что вооруженные ружьями гнали нас с причала. Ничего не оставалось, как поблагодарить за приют и распрощаться.

Ветер был северным в пределах 7 м/с, волны практически не было, и мы одним галсом в бейдевинд дошли до Петрозаводска. Сразу зашли на стоянку на улице Речников, где всё уже было знакомо. Оказалось, что дождей и сильно ветра здесь не было, о чём свидетельствовала паутина на рейлинге соседней с нами лодки. И здесь летал тополиный пух, было жарко и душно.