MCM

– Догадываюсь об исходе, но всё же: каков итог процесса?

– Блестящий! Блестящий, подобно слезе, что вышиб из меня. В итоге присяжные заседатели оправдали Чинского по части обвинений в совершении преступлений против нравственности, то есть факт гипнотического внушения и влияния на образ мыслей и действий установлен не был, тем самым не создали прецедент – вот вам и ещё один пример изначально оказываемого давления – и признали виновным лишь в подлоге документов и узурпации должности, – то есть в том, для доказательства чего не нужно напрягать высшие нервные центры, отвечающие за абстрактное мышление и сложные логические выводы, когда есть материальные улики – и даже попросили проявить снисхождение, хотя суд и отметил низость образа мыслей подсудимого. Три года Моабита, – при этом, к слову, только в этом году истекает поражение в чести, – давление тюремных стен на полёт мысли, попытка суицида, чудесное прозрение… И вот наш субъект уже слушатель Сорбонны, где получает свидетельство об успешном прослушивании – чего? правильно! – курсов гипноза, и сближается с – извините, я по бумажке зачитаю – Жераром Анаклетом Венсаном Анкоссом, в оккультном мире известном как Папюс.

– А, про этого и впрямь наслышаны. Врач, масон, теософ, таролог, et cetera, et cetera. Привнёс разлад в деятельность одной ложи, расколов её на противников, не желавших спиритуализма и теургии, и сторонников его подхода, но сам довольно систематичен и плодотворен.

– Извините за возможные инсинуации, но мне мыслилось, что для вас и Чинский должен быть на слуху. Вы же, в конце концов, представители этого мира.

– Ох, милейший, как вы заблуждаетесь. С миром оккультным мы пересекаемся постольку-поскольку. Или, вернее, это он редко имеет что-то общее с источником нашей силы.

– Вероятно, это тот наиредчайший случай.

– Михаил, если вы так далеки от подобной ерунды, то зачем вы в неё столь самоотверженно погружаетесь? Вы тайный поклонник «Венеры в мехах»? Ну, или, если хотите, в нашем случае – «Исиды в мехах»?

– А вы, мадмуазель, для такого дня на удивление веселы. Или это способ стряхнуть с себя страсти и страхи?

– Но первый вопрос смысла не лишён, – заступился Мартин больше за важность полученной информации, нежели за «кузин». – Пока что ничего не указывает на связь с Российской империей. Конечно, до меня доходили сведения, что в прошлом году, если не путаю, была устроена первая мартинистская ложа, но сподвижникам Папюса – или какая там линия преемственности? – ещё несколько лет со всей сердечностью стараться, прежде чем обрести значительное влияние на… А, понимаю. Нашёлся способ ускорить процесс?

– Через реакционеров, есть подозрение.

– Это вряд ли, они из разных лагерей. Я бы даже сказал, что если в схему добавить, для примера, графа Толстого, то выйдет треугольник с вершинами, стремящимися от соседей прочь. Или кто-то создаёт ещё одну группу влияния на императора, или это какие-то новые, неизвестные мартинисты с собственной доктриной – прям как ваш Чинский с трансфертом. Скорее, первое. Хм, а забавно: в «Трактате о реинтеграции существ», вобранном в мартинистское учение, есть упоминание, что после грехопадения мысли человека не являются производимыми им, но улавливаемыми от добрых и злых духов, и человек волен выбирать сторону, но не избавление от них, всегда подвержен им.

– Тем не менее, из первых рук, пускай и анонимных, мне известно, что блок, традиционно ратующий за сокращение – примерно по принципу тающего под летним солнцем снежка – бюджета проектов воздушного флота и некоторых других, нашёл способ вывести со счетов этих самых программ достаточную сумму, чтобы поддержать деятельность этой молодой и, как вы считаете, оппозиционной им группировки. И не где-то там, в далёкой и непонятной Тартарии, а здесь. Возможно, что и Бэзи, как вы его называете, нанят на те же деньги. Или привлечён Чинским, опять же и совершенно точно нанятым на них же.

– Блок – образование составное. Кто-то, похоже, решил начать собственную игру, избавиться от плохих карт. Или, как в случае с пресловутым аферистом, сыграть за несколько сборных в нескольких видах спорта.

– Да, верно. Собственно, так я на него и вышел: тот же контакт случайно обронил имя «Чеслав», назвав его связующим звеном между ним, Советом анархитекторов и Папюсом, помощником которого и состоит. Да

– Секунду, Директорат атакован на деньги, недополученные русским флотом? – потрясла рукой Селестина. Михаил прошёл ускоренное введение в положение дел в городе и знал только, что Директорат – «пятая власть», правящая с помощью особого вида энергии и особого её воздействия на материю, и доказательство её существования куда нагляднее и более полно описано, чем та же эфирная теория. Знал он теперь и о причине той встречи с Селестиной, и о стоящей за ней проблеме.

– Об этом мой контакт не упоминал, только о том, что завершились некие приготовления, а в технологию вникать особо не хотел. Какой-то ритуал… Гоэтия, так это назвал. При этом он, вроде как, знает, что они собираются сделать, однако верит, – наверное даже искренне, – что выпущенные тёмные силы будут побеждены могущественным заклинаниями упомянутого Папюса. Ради этого всё и затевалось: его наниматели дают деньги Совету, тот устраивает что-то титаническое по размаху, причём на французской земле, Папюса и Низье – наконец-то вспомнил фамилию второго – зовут всё исправить, те одерживают победу, им устраивают Высочайшую аудиенцию.

– Эта ветка понятна, но что насчёт вызова тёмных сил? То есть он не знает «как», но знает «что»?

– И даже «кого». Духа он назвал Бельфегор. Я им ещё не занимался.

– Очаровательно. Селестина, Сёриз, желаете сами?

– По Вейеру, Бельфегор – посол Ада во Франции. Но вот сколько легионов у него в подчинении и прочее – не моё, – призналась Сёриз.

– Хорошо, тогда добавлю, что он – демон, связываемый также с прогрессом и изобретениями. Вот и ниточка к реакционерам и ретроградам. А заодно и к Выставке.

– О, старые боги! Да, как же всё сходится! Год Экспозиции, город Экспозиции, демон Экспозиции…

– И его предполагается одолеть, хотя контакт и подозревает, что Совет преследует иные цели.

– О каковых навскидку можно догадаться.

– Так, может, это всё-таки тупое разрушение?

– Ну, нет. Мы же ведь понимаем, что речь не о порождениях христианского сознания на излёте Средневековья? Похоже, они знают, как обуздать мощь умбрэнергии – и заодно, чего уж там, дать несчастным мартинистам ощущение, будто это они сотворили чудо.

– Проклятье, должно быть, они и вправду её где-то запасают вне нашего ведома. Запасают и перемещают, как показывает опыт с Большой небесной сферой, чтобы мы не обнаружили. Ваш контакт, как он выглядит и где его найти?

– Обращаю внимание на слово «анонимный». Там клуб. Все в накидках, шапках, масках и перчатках. Собираются в довольно странные часы. №195 по рю Сен-Жак.

– Я этот гадюшник лично выпотрошу.

– Сели. Повремени, чтобы не спугнуть кого-то, о ком мы ещё не знаем.

– Да, я бы попросил о том же. Чинский, к слову, тоже член клуба. Возьмём его и основательно расспросим. Не удивлюсь, если обнаружится кто-то ещё. Насчёт одной особы у меня остались кое-какие подозрения, и её, если они подтвердятся, лучше бы не убивать, каково бы ни было желание. А ещё у них довольно причудливая мифология.

– О, расскажете в дороге, – указала Селестина на ис-диспозитиф. – Метка Анри!

Когда они спустились к «панару-левассору», то Мартин и Михаил остановились у порожков и встали в позы, готовые предложить дамам помощь во вскарабкивании на задний ряд сидений.

– Вы чего это, господа?

– Простите?

– Вы им управлять-то умеете?

– Вообще-то да.

– А вообще-то неинтересно. Вы не из Директората, а это его автомобиль, так что полезайте на гостевой диванчик, назад. Ваше вероятное возмущение, никак не отражающееся на лицах, принято к сведению и будет рассмотрено в ближайшее время. Приятной поездки.

Михаил и Мартин переглянулись, пожали плечами, но уселись назад и вверх, постаравшись укрыть лица ладонями облокоченных о корпус рук. Лица же Селестины и Сёриз, в этот раз управлявшей мощью шести лошадей, сияли ликованием и в освещении улицы соперничали с ацетиленовыми фарами, улыбки в победном оскале обнажили белоснежные зубки – и, как для Михаила и Мартина, привлекали лишнее, абсолютно ненужное внимание.

Селестина почти не отводила взгляда от устройства на руке и в скором времени заключила, что местоположение Анри не меняется: это был дворик, зажатый между бульваром Клиши и рю де Абесс ближе к рю Удон. В штаб она послала запрос об изоляции и снятии показаний с урбматерии в том районе, хоть и подозревала, что если это искомая база Совета, то они наверняка подготовились и «серебряными нитями» всё там опутали в первую же очередь. Пришли данные о том, что близ дворика находилось не менее дюжины людей, не считая жильцов домов вокруг, а по требованию проведут экранизационные процедуры в радиусе тридцати метров, но на этом и всё: ни сведений, что это за люди, ни уточнения, есть ли среди них миноры. По крайней мере, Луна была на её стороне, если за это можно счесть ленивое приподнятие себя за двадцатый, чтоб его, азимут.

Раз уж Анри не перемещался, Михаил предложил свернуть к ближайшему телеграфу или телефону, чтобы он вызвал свою команду и один дирижабль, о существовании которого ни один из присутствующих, как и о всём сказанном ранее, распространяться не должен. В конечном счёте, разведка с воздуха им бы пригодилась, а вылететь они могли вечером благодаря всё тем же, продолжавшим висеть высоким облакам, закрывавшим звёзды, равномерно размазывавшим по небу накатывавшую темень и не отражавшим обратно электрическое свечение города. Михаила предупредили насчёт попытки прибрать Чинского исключительно в свои руки, на что тот предложил подняться на борт всем вместе, и уже там провести первый допрос, поскольку это, пожалуй, единственная территория, над которой Совет власти не имеет, также он заверил, что попросит капитана судна не лететь сразу на ипподром, а покружить над кварталами, но всё же настоял, чтобы после этого Чинского оставили под охраной воздушного флота и под его личную гарантию, что Директорат в лице Сёриз или Селестины может в любой момент потребовать встречу с арестантом и получить её. Особо пререкаться по этому поводу не стали: сам по себе месьё магнетизёр в действительности нужен был только русским.

«Вновь привет, Монмартр», – с грустным вызовом принимал Мартин возвращение в те края. Ныне, не то высоко забравшись, не то глубоко спустившись по шаткой хрустальной лестнице заговоров, он с тоской вспоминал, как упрекал Энрико, что тот заставил его подниматься к Сакре-Кёр по ступеням, хорошим твёрдым каменным ступеням, и не дождался поры, когда запустят фуникулёр. Теперь его путь лежал к подножью холма, где, насыщавшись всей как в канаву стекавшей гущей, садом ароидных – аморфофаллусов и симплокарпусов, – раффлезий, гиднор, цератоний, орхидей фаленопсис, геликодицеросов, стапелий, дракункулюсов, расцветал легко, обманчиво доступный порок. Селестина показала Мартину карту территории, и тот увидел, что дворик не просто располагался напротив имевшей определённую репутацию площади Пигаль, но и что помещался в теле, которому контуры улиц придавали такую форму, при которой ту же Пигаль можно было назвать, хм, оглавлением или известным анатомическим жёлудем. Мартин вспомнил старую игру, и в голове теперь смешивались латинское «glans», французское «gland», английское «gloss» и русское «глянец».

Конечно, где, как не в местном квартале красных фонарей – проявочной греха – и могли укрыться анархитекторы, буквально высвечивавшие натуру? Но – натуру посетителей, как можно понять. Для оказывавших же услуги то была обычная работа, требовавшая притворства и едва ли не поточного, промышленного подхода. То была фабрика по утолению похоти и вожделения, особых предпочтений и фантазий, зазывно отверстым, раскрасневшимся, налившимся сотней электрических и газовых ламп алкалищем привлекавшая, вбиравшая, всасывавшая, проглатывавшая всё новых и новых «инвесторов», вложения которых окупались немедленно и подстрекали к новым. Плоть дряхлела и поражалась недугами, смазка забрызгивала и коркой покрывала все неуместные поверхности, но поршни и плунжеры махины, вгоняемые и отводимые, беспрерывно приводили в движение, гнали огромную махину желания.

Несмотря на всю навигацию, четвёрка всё же пропустила нужный поворот, но зато получила возможность описать круг по местности и сделать кое-какие прикидки. Честно говоря, было непонятно, куда, в случае чего, садиться дирижаблю, но Михаил заверил, что это не проблема, их самих, если понадобится, поднимут. Селестина и Сёриз пробовали получить картину Течения, однако показания ис-дисов были смазанными, шли рябью или даже, по выражению Сёриз, напоминали барханы, навеваемые и сдуваемые жаркими ветрами, притом интенсивно. Впрочем, для подтверждения подозрений Селестины этого было недостаточно: умбрэнергия вполне могла быть подвержена подобным горизонтальным миграциям, недостаточно возбуждённая лунным притяжением, Директорат же обычно просто старался не допускать «заболачивания» подобных участков.

Для Мартина же это была возможность увидеть, хотя бы проездом, до сих пор строившуюся церковь Сен-Жан-де-Монмартр, до которой в экспедиции так и не дошли ноги, хотя Мартин в принципе не отказался бы от интервью с её архитектором – Бодо. (Не тем же, что создал стартстопный телеграф.) Здание, за внешней скромностью и сдержанностью, было при этом по-современному эклектичным и конструкционно провокационным, шедшим вразрез с традицией. Сколькие умы приходили и приходят в беспокойство и иное состояние духа от творений Хоксмура, но столькие же смогут оценить подход Бодо? Сравнивать стили, без сомнения, дело безблагодатное, речь, собственно, об архитектуре как таковой, архитектонике. Что же такое Сен-Жан-де-Монмартр? Это первое вторжение железобетона – по системе Коттансена – в церковную жизнь, способное учинить юридические хлопоты рискнувшей её применить упомянутой паре смельчаков, но и возвращавшее и перерождавшее готику, её внутреннюю структурную «честность» и открытость, её пространственность. Вместе с тем железобетонный каркас не выставлялся напоказ, а одевался кирпичом и керамикой, отчасти сближая здание с викторианской неоготикой. К примеру, кирпичным обликом того же Сент-Панкраса, укрывающим металл вокзального амбаркадера – излюбленную паровой эпохой конструкцию из стекла и железа, с каковой тот же Бодо пробовал спорить ещё на Выставке одиннадцать лет назад, предложив альтернативу Галереи машин, отсылавшую к каркасной системе готики, её нервюрам, пускай, и более пологим, напоминавшим и огромные листья, и паутину, что, возможно, и послужило причиной неприятия. Но где, как не в захватывавшем мир ар-нуво ценились плавность пологого, округлое и растительные аллюзии? Церковь можно счесть примером рационального модерна, каковой ещё непременно появится как реакция переосмысления хаотичности ар-нуво первой волны. Полукружиями умеренно и элегантно в три регистра Бодо и украсил фасад Сен-Жан-де-Монмартр: маркизой над входом на нижнем, на среднем – их перекрестьями, рождающими стрельчатые окончания витража и декоративную распорку с эмблемой, на высшем – кружевом колокольни, ещё только намечавшемся, но обетованным за праведное возведение, как Царство небесное, и под стать ему бирюзовое и лазурное. Впрочем, цвета ещё не нанесённой керамики Мартин мог лишь чувствовать и предрекать, но, увы, пока не видеть. Он задумался, почему подобной симфонии определено это место.

– И как же мы поступим? – сворачивала к краю дороги Сёриз и замедляла ход.

– Первый шаг определён верно: на автомобиле врываться туда не будем, – вернулся к насущному Мартин. – А вот с дальнейшим нужно определиться: это миссия спасения и захвата или что-то более деликатное?

– Да, всё-таки неизвестно, на каком положении двор, – вновь разглядывала ис-диспозитиф Селестина. – Охрану дальше въезда мы не заметили, данных, кроме как по численности, нет, неизвестно, что с Анри: сидит он и спокойно изучает бумажки – или что ему там хотели показать – либо же извивается, связанный на полу. Я условно.

– Мартин прав. Неизвестно даже, стоит ли вмешиваться и похищать Чинского, простите за прямоту, – разминал конечности Михаил. – Вот сейчас бы опробовать какой-нибудь из проектов Сергея Алексеевича… В смысле, неплохо бы запустить воздушного змея с фото– или кинокамерой для разведки с воздуха. Или дождаться «офаним».

– Это вы про дирижабль? У нас, на самом деле, не так и много времени, всего-то где-то до десяти вечера. Да и как вы им дальнейшие команды передадите?

– Без радиооборудования? Банально: жестами.

– К слову об оборудовании, пока опять не забыла. Мне показалось, или у тех чудиков во Дворце конгрессов были экзоскелеты, как на вас в ту ночь?

– Будь они действительно такими же, я бы серьёзно обеспокоился, но нет. Эти не то, что декоративные, они, по-моему, дисфункциональные. Возможно, и пригодны для каких-то определённых и не вполне понятных узкоспециализированных работ, но в остальном же изрядно, насколько могу прикинуть, сковывают движения.

– А вы заметили того, который появился в клетке с Бэзи и исчез вместе с ним?

– Да, только не разглядел. Кажется, на спине у него были какие-то баллоны. Если, конечно, это была спина, и это были баллоны. А знаете… Насчёт того, как мы поступим… Почему бы вам не перенести кого-нибудь из нас на крышу здания?

– Ох, ну, в принципе, можно. Да, это идея, разделимся на пары. Выбираем точки наблюдения, тихо подходим ближе и наблюдаем, общение через ис-дисы. И будем надеяться, что у Совета нет устройств, отслеживающих перемещения по потокам или умбрэнергетические команды. Только учтите, господа: это может быть болезненно, не выдайте нас шумом.

– М-м, Селестина, а я точно потерял сознание из-за выстрела людей Михаила?

– Д-да, да, я же рассказывала про то, как мы выбирались. Эх, жаль, сейчас с нами нет того ружья: тихо бы убрали часовых и прошли через главный вход.

Сёриз и Михаил выбрали здание к северу от двора, а восточное, чтобы и тенью не выдать себя, – Селестина и Мартин, который прихватил саквояж, чем и ужаснул Селестину, когда та увидела его уже после того, как протащила обоих. Сама виновата: о потенциальном поведении взрывоопасных веществ ничего не говорила. Мартин с минуту полежал на крыше, стиснув зубы и накрыв ладонью утрату в его теле. Отдышавшись, в саквояже он нащупал бинокль и стал нашёптывать Селестине то, что видел.

Она говорила, что Анри именно во дворе, но его-то Мартин и не видел. И вряд ли он спрятался за деревом или вроде того, то есть невидимость могла бы объясняться неудачным углом обзора, но Сёриз также сообщала, что и она не видит знакомого силуэта. Возможно, обычная картографическая неточность, преследующая даже самые совершенные и необычные системы. Ещё был вариант, что под двором вырыто подземное помещение: как погреб с отдельным входом или как самовольное расширение подвала одного из домов. Второй вариант подтвердила фигурка, вышедшая из двери в здании к западу и отправившаяся патрулировать территорию взамен другой, поспешившей внутрь, показно утирая лоб, указывая на обмокший шейный платок и потянув лямку ружья, перекинутого через плечо.

Некоторую часть двора, никак, кроме единственной лампы – аккурат у входа в дом – не освещавшегося, занимали навесы из парусины, под которыми складировались ящики с закрашенной маркировкой. Половину из них опустошили, о чём можно было судить по снятым крышкам. Если их хранили для костра, то, пожалуй, выбрали для того не лучший сезон. Было слишком темно, разобрать что-либо ещё было невозможно, нужно было попасть туда, вниз. Мартин передал бинокль Селестине, но и она водила им, явно ничего специфического не обнаруживая, что в определённом смысле было хорошо.

Оба услышали что-то похожее на приглушённый хлопок. Сёриз и Михаил – тоже. Как и караульные. А потом ещё пару. Мартин не стал дожидаться, что будет дальше, и принялся разбирать саквояж – в буквальном смысле. Аккуратно, но и не допуская с её стороны неловкости, передал картридж с колбочками и стал методично расчленять сумку. Отстегнул кожаные бока и тканевое нутро, развинтил плечи с плоской, до того скрытой пружинно-блочной системой, пересобрал рёбра каркаса в ложе с направляющей и в болты, на которые повелел Селестине навинтить колбочки, прикрепил блочно-пружинные плечи к направляющей, зацепил тетиву, из остатков добавил механизмы спуска и натяжения и не глядя протянул Селестине руку, чтобы принять партию болтов с колбами; та не сразу, но поняла, что от неё хотят. Мартин глубоко вздохнул, осмотрев только что собранный арбалет, и потребовал перенести его ближе ко двору; Селестине, как он уточнил, не обязательно ступать на ту почву, главное, чтобы он мог туда добраться – неважно, насколько комфортно. Селестина бессловно схватила его и доставила к весьма удобной позиции за деревом, за спины растерявшимся, но всё же медленно продвигавшимся сторожам. Мартин извинился за тон и приказал ей отступить и укрыться, просил передать это и остальным.

Вовремя: та самая дверь распахнулась, и из неё, один поддерживая другого, поковыляли во двор Анри и какой-то старик. В них ещё не стреляли, но окружали тремя группами. Слишком плотными. Мартин нажал на скобу. Ни один современный Псевдозенон не вышел бы против с апорией о болте: движения, возможно, и не было, но в результате невозможно отрицать изменение состояния материи. Колба при попадании в затылок одному несчастному разбилась и расплескала несомую в себе жидкость, моментально вспыхнувшую жёлто-белым, осветив театр боевых действий, и надёжно, намертво въедавшуюся в ткани ещё двоих страдальцев, бывших рядом и попавших под брызги, которым было суждено либо умереть от ожогов и шока сейчас, либо спустя краткий срок – от отравления токсичными парами. Оставшиеся группы моментально отвлеклись от Анри и его спутника. Мартина заметить не успели, так что он мог произвести ещё залп из той же позиции, но вот потом надлежало заняться тактикой. Второй болт врезался в деревянный приклад винтовки бойца из другой группы. Мартин видел, как буквально на глазах у него и у ошарашенной, впавшей в ступор жертвы расплавлялись ткани руки. Мартин услышал бой стекла, – но то было следствием не вопля агонии, а загоревшихся ящиков, рядом с которыми стоял тот несчастный и в которые полетела половина сероуглерода с фосфором. Вот теперь его обнаружили, нельзя было дать себя зажать, но и в направлении Анри он не мог идти. И, кажется, кто-то обходил его с фланга. Мартин не успевал перезарядить арбалет, а если выпустит болт, то сам попадёт под его действие. Он готовился к рукопашной. Когда показался противник, Мартин замахнулся арбалетом, как киркой, надеясь пробить ярёмную вену, но враг оказался расторопным – успел подставить цевьё ружья – и сцепился с ним. Мартин услышал хруст кости и два, куда более громких, хлопка – уже точно похожих на выстрелы. С широко раскрытыми глазами нападавший рухнул под ему ноги.

Михаил попал точно в позвоночник, хотя во второй пуле уверен не был. Он видел, как Мартин отсалютовал ему и побежал занимать другую позицию. Теперь Михаил принимал огонь на себя. В том смысле, что оборонявшиеся, – а он предпочёл мысль, что, несмотря на превосходство числом, они в положении подавляемых, – кое-как перегруппировались и начали отвечать прицельным огнём. Весьма удачной мыслью было прихватить с собой табельный пистолет – лицензионную копию, хоть и не афишируемо изготовлявшуюся, плоского самозарядника конструкции Браунинга M.1900, использовавшего браунингова же изобретательства бездымные патроны 7,65×17 мм, очень хорошо, как только что Михаил выяснил, работавшие на относительно ближней дистанции. Михаила успокаивало вспоминать все эти детали, и, возможно, он вскользь обдумывал, как бы внести в рапорт подробности боевого применения пистолета и первые реальные рекомендации по тактике использования. Михаил высунулся из-за укрытия и произвёл ещё пару выстрелов, сразив кого-то. Вот так просто. Ещё три выстрела употребил, чтобы сделать перебежку к ящикам, содержимое которых, как он рассчитывал, задержит или отклонит летевшие в него винтовочные пули. Не ошибся. Но нужно было перезарядить оружие. Михаил сменил нагрузчик на полный новый. В его распоряжении вновь было семь патронов. Всего семь. Но это на один больше, чем если бы он вооружился револьвером, который к тому же ещё и перезаряжать дольше. Похоже, с этой проблемой, если судить по затишью, и столкнулась противная сторона. Нужно было воспользоваться шансом и оценить диспозицию. Словно угадав его намерение, Мартин подсветил двор новой фосфорной вспышкой, поджёгшей одно из деревьев и парусину. Михаил увидел пару курицами по загону носившихся голов и точными выстрелами поразил обе, а ещё одного, – того, что ранее уходил с поста, а теперь высунулся в дверь, – немного погодя, ранил. И одна пуля всё-таки не нашла цели. Но это уже было неважно: в общей сложности он с Мартином на пару уничтожил девять противников в манере и мастерстве, достойных лучшей сцены Бульвара преступлений. Три патрона оставалось в нагрузчике и ещё сколько-то в равной степени сеющих смерть и панику припасов у Мартина – и боеспособность сохранили трое же оборонявшихся. В правилах хорошего тона сейчас было предложить отпустить Анри и того, с кем он там вышел, в обмен на жизнь, а ещё лучше – сдаться во избежание недоразумений; Мартин, конечно, поступил недобропорядочно, что открыл огонь без предупреждения, но, должно быть, то не от недостатка профессионализма, а из-за его специфики, в которой почему-то упорствует признаться, ну да теперь неважно.