MCM

За входом №42 их ждал либо ответ на главный вопрос этого лета, либо жестокая шутка. Или шутка и была ответом? Согласно ещё одному кусочку плана Мартина, они задержались, будто бы месьё Вайткроу – до чего рассеянный! – искал завалившиеся в подкладку билеты, но давал Селестине время отыскать глазами сигнал затаившейся Сёриз. Серия солнечных бликов, шедших из ресторана близ ограды, была бледна, но точно происходила не от дрожащего окна, зеркала или начищенных подносов.

– Признаться, думал, что вам придётся или уходить за Кур-ла-Рен, или виться вокруг соседних павильонов. Будто не на карту смотрел, а на чистый лист.

– Какие ж конгрессы без ресторанов? Элементарно, Вайтсон! Ну, а по соседству только Пале-де-ла-Данс и воображариум. Полагаю, танцев и чудес нам и без того хватит. И потом, зачем всё это делать самой, если можно снова занять этим мальчика на побегушках тире заспанного наблюдателя? Сели, не смотри на меня так, он сделал-то всего пару кружков, а сейчас домчится до телеграфно-телефонной станции на Марсовом поле, чтобы оповестить штаб, заодно закажет нам на остаток дня «панар-левассор», который пригонят к первым домам авеню Монтень, – и будет свободен. А, ну да. Сюрприз-сюрприз: от Анри курьер двинулся сюда. Местонахождение второй базы всё ещё под вопросом.

– Или это и есть база.

– Вряд ли, Сели, хотя они и могли бы использовать экранирование как дополнительный фильтр. У «салона» временное окно где-то недели в три, в августе же дворец не будет знать и дня передышки от тех самых конгрессов, для которых и возводился; да что там, уже двадцать седьмого июля пройдёт театральный конгресс – молчи-молчи. И в июне он не пустовал.

– Но вторая ячейка точно дислоцирована здесь и сейчас.

– Какая-то её часть – несомненно. Но я бы не сказала, что за прошедшие часы вокруг было оживлённое движение, хотя заметила странность: во дворец редкие посетители входили, но ни одна живая душа его так и не покинула.

– А что Анри?

– Приехал полчаса назад, но в одном из прохожих признал какого-то знакомца, и они ушли гулять по набережной.

– А если Анри вошёл с другой стороны?

– Сели!

– Что? М-м, Сёриз…

– Не обращайте внимания, Мартин. – Мартин и промолчал, деликатно прикрыв уста чашечкой кофе. – Нет, открыт только вход, обращённый к Плас-де-ль-Альма. Кстати, заметили транспарант над дверями?

– «Skiagraphia». Увы, не представляю, что бы это значило, – прикусил губу Мартин; как показалось Селестине – по-мальчишески.

– Морфоактивность? Возмущения?

– Ис-дис молчит, сама тоже ничего не чувствую. Особенно за общим горением.

– Что делаем дальше?

– Ждём наплыва посетителей дворца. Селестина идёт со мной. Вас же, Сёриз, вновь попрошу приглядывать со стороны. Анри оставьте нам. И понимаю, что саквояж вам не идёт, но не оставляйте его.

– Там будут мирные граждане.

– Потому и не беру его с собой. Но если удастся за кем-то проследить, то… Мы не должны быть безоружны.

– Сами сыграете в бомбиста?

– Это… работает не так. И вас не смущает откровенность беседы?

– Официанты далеко, соседние столики пусты, мы говорим негромко, а подозрительных типов, что бродили поблизости не меньше моего, выглядывали из окон или высовывались с крыш и могли бы работать на Совет, я не заметила.

– Странно, – наморщил лоб Мартин. – Они не боятся облавы? А-а, вот так, значит, и должны выглядеть их акции в рамках закона, вот для освещения какой легализации и требуется участие более-менее авторитетного Анри.

– Ещё остаётся персонал Выставки. Среди них есть миноры, но все проверенные, иначе бы их не допустили. Одного даже знаю. Я могла бы отлучиться и попробовать найти его: вдруг обнаружил что-то неладное, но послал Директорат подальше?

– А тебя не пошлёт?

– Он попробует. Надо будет – заеду ему саквояжем в ухо. Я образно, Мартин. Наверное.

– Хорошо. Но особо не увлекайтесь. А мы пока примем вашу вахту – до появления Анри или других приглашённых.

– Последний совет?

– Только вам, Селестина: не забывайте делать вид, будто только что сошли с портрета работы Больдини или Сарджента.

Народ стал стекаться ко дворцу в полдень. Уже в дверях Мартин увидел Энрико и махнул тому. Тот, приблизившись, вновь поприветствовал Мартина и Селестину и иносказательно одобрил её появление в жизни друга, она же не менее иносказательно подивилась разнообразию жизни самого Анри. Втроём они и вошли в холл дворца, слишком ярко освещённого, как для дневного времени. Стены, насколько можно было видеть вглубь, укрыли парусиной, которую, на то похоже, в ответственный момент предстояло стянуть за лини группе недвижно стоявших у стен людей в масках, белых и чёрных, лишь условно воспроизводивших строение лица, и металлических корсетах поверх одежд – Селестина смутно вспоминала, что когда-то видела нечто похожее. Эту не то стражу, не то часть экспозиции посетители сначала принимали за манекены, но всякий раз отшатывались после попытки, придвинув ухо поближе, постучать по маске или экзоскелету в надежде услышать характерный отзвук того или иного материала, – по поводу которого устраивали пари, – но не дыхание.

Vox ex machina51 предлагал всем желающим развлечь себя опытами с электричеством – к примеру, статическим. Собравшихся вокруг одного из аппаратов дам просили распустить причёски, если те были уложены и заплетены. Тысячи и тысячи волос мгновенно потянулись кверху, напоминая тонкие блестящие нити и превращая их хозяек в марионеток. В другой части группе собравшихся предлагалось встать в ряд и, взявшись за руки, подняться на каучуковый коврик– всем, кроме одного, кто был бы в цепочке последним, и которому доставался заставлявший скорчиться или вскрикнуть заряд. Честно говоря, всё то были фокусы, известные ещё в XVIII веке, но за ними Мартин видел подтекст коллективности, ведомости и послушания – и, к своему удивлению и разочарованию в публике, демонстрации незнания законов электротехники. Или же, если откинуть высокомерие, никто просто не отказывался лишний раз подурачиться.

– Похоже, про Сарджента и Больдини вы хватили лишку, – подтвердила ему Селестина.

– О-хо-хо, друг мой, неужели вы забыли, что движение идёт от низов к верхам? Оно не элитарно.

– Да как тебе сказать, как тебе сказать…

Мартин принялся было подбирать слова, но его избавили от необходимости продолжать тему. С цилиндра, установленного в самом центре, спустили накидку и тем обнажили укрытую капсулу-клетку. Натурально: это был стеклянный сосуд, затянутый тонкой медной сеткой. А внутри – Бэзи. Хотя поместиться внутрь мог бы ещё кто-нибудь. Бэзи всё так же был в маске, всё с такой же странной жестикуляцией, но усилием воли сдерживаемой. Сколько он там просидел и как не задохнулся? Ах, ну вот и ответ: с потолка спустили микрофон, раскрыв существование отверстия в вершине конструкции. Мартин подумал, что в принципе стекло и сетка выдержат экзотермическую реакцию… Обойдётся без случайных жертв. Диаметр отверстия также достаточен – но на высоте восьми футов. Да и на саму сетку, какой обтянули сосуд, наверняка подведено напряжение: дотронется – получит мышечный спазм.

– Сочувствующие приветствуют вас на дебюте «Скиаграфии»! – с обертонами пилы, по которой прокатили контрабасным смычком, привлёк Бэзи внимание даже тех, кто был слишком занят дешёвыми трюками, чтобы заметить предшествовавшие перемены.

Впрочем, никто другой из возможных сочувствующих не шелохнулся. Люди затихли, было слышно шуршание тока и статических помех. Атмосфера, что называется, электризовалась.

– Каждый из вас оказался здесь по воле случая, прислушавшись к нашим глашатаям, и мы благодарны за то, что столь разные люди нашли общий интерес!

«Понятно, подобие случайной выборки. Если всё пройдёт успешно для Бэзи, то их представление получит огласку во всех основных сообществах».

– Вы уже успели позабавиться с плодами науки прошлого века. – «А его речь поправилась». – И не единожды за пределами этой постройки – с наукой века уходящего. Вернее, с тем побочным эффектом, что она создаёт – развлечением. Увеселением. Свободным временем. О, не переживайте, никто вас ни в чём не упрекает, к этому человечество и должно стремиться. Но помните! Помните, что отныне пожимают плоды и с вашего труда, и с вашего досуга.

«На этот раз ведь обойдётся без серебряных приборов и тенёт?»

– И ведь как пожимают: они же и производят инструментарий, и говорят вам, что иначе невозможно! И так окутывают себя ореолом всеведения. Недосягаемости. Интеллектуальной и физической.

Тут Бэзи захрипел, но хрип его сливался со скрежетом акустических усилителей. Он и сам растворялся в «инструментарии».

– И сегодня вы станете первыми, перед кем сорвут этот покров. Мы избавим вас от иррационального страха и почтения. Мы избавим вас от ощущения предрешённости. От ощущения исчерпанности путей. Мы покажем вам, что путь вы можете отыскать сами.

«И-и переход к тематике света…»

– Горы моря технологий – несть им числа! – заграждают небосклон, подменяют свет естественный искусственным, плетут лишающий чувств кокон, становятся новыми барьерами и цензами!

«Пора сбавить градус».

– Но знают ли сами акционеры и директора компаний, куда ведут народы? Есть ли среди нас кто-то из этой среды? Не стесняйтесь и не бойтесь! Нет? Жаль, ответа на этот вопрос из первых уст мы не получим. Зато избавим их от необходимости отвечать на другой: знают ли титаны индустрии о собственной уязвимости перед технологиями? И знают ли, что технологии, промышленность и наука во всём своём ужасающем мардуковом величии низвергают их к нам, к обычным людям?

«Боги мертвы… Да здравствуют боги? Интересно, жив ли ещё старик Фридрих? Но какое это имеет значение, если его болезнь сродни смерти для общества и философии?»

– Мы, сочувствующие, не луддиты, не ретрограды. Мы лишь верим: люди должны знать, что ими управляет. Не вся власть публична, но при этом осмеливается направлять из кабинетов и штабов.

«А вот и намёк на Директорат».

– И сегодня мы высветим хотя бы часть её. Вы знаете поговорку: темнее всего под фонарём. И сегодня мы сбросим таинственную тень, порождающую монстров, явим их нутро – такое же, что и ваше.

«Они же не собираются никого препарировать?»

– Узрите же сказанное вам с помощью науки века грядущего!

Мартин не понял, как Бэзи выдавил из микрофона – или себя? – тот странный звук, но по нему ожили маски, единым порывом дёрнули за тросы – и оставили Мартина, Селестину, Анри и всю честную публику в недоумении. Какие-то белёсые и тёмные разводы от молочно-голубого до оксфордского синего, рассечённые на квадраты и прямоугольники, – «несть им числа!» – были вывешены на ослепительно белых стенах, вплотную друг к другу, как на полотне «Эрцгерцог Леопольд Вильгельм в своей картинной галерее» Тенирса Младшего или пандане «Древнего Рима» и «Современного Рима» кисти Панини. Селестина, будто следила за теннисным матчем, поворачивала голову то к Мартину, то к Анри, но те не знали, что ответить на немой вопрос. Пришлось оставить Бэзи в его аутентичном изоляторе и подвинуться ближе к холстам. Только тогда Мартина и посетили кое-какие догадки. Каждая «композиция» подписывалась двумя-четырьмя буквами, причём первая могла быть строчной, а прописными – уже следующие за ней, и одной-двумя цифрами; иногда рядом в скобках встречались и явно «свойские» пояснения-аббревиатуры вроде (FB), (MR), (AÉ) и (CQA). И – каков слепец! – едва не упустил главное: это были не «холсты», а целлулоид с фотоэмульсионным слоем. Теперь он отчётливо угадывал анатомическую природу пятен, мог различить движение структурных элементов, а вернее, их тени. Тени…

– Тени! – обрадовался Мартин индуктивному заключению и тут же взял себя в руки. – Скиаграфия. Я совсем забыл греческий… Будто когда-то мог похвастаться, что знаю, но да неважно. Со второй частью – «γράφία» – всё понятно, но вот первая – «σκιά» – это, Селестина, аналог латинского «umbra».

– Ах, чтоб меня! Но… Но природа иная.

– Допускаю, что название выбрано укола ради. Вы же слышали упоминание теневой власти.

– Подождите-подождите. Я улавливаю суть: это какой-то антипод того, что зовётся «φωτογραφία», – то есть, дословно, «светопись», – но я далёк от техники и не могу понять: это негативы, пересвеченные плёнки, неизвестным мне образом всё ещё пригодные для шантажа, – или что?

– Почти, Анри: рёнтгенограммы. Только не медицинские или научные. И не вполне развлекательные, как на мой вкус.

– Да, возможно, насчёт шантажа, только не типичного, ты отчасти угадал. Более того, здесь имеется ещё одно прочтение, которое из-за особенностей транскрипции и прононса я чуть не выпустил. Два-три века назад в английском языке почти так же – «sciagraphy» – стали, помимо самого искусства тушёвки, называть особую архитектурную проекцию, вид перспективы сверху вниз.

– Сверху вниз… – вглядывались Энрико и Селестина в снимки и тоже начинали понимать механику вращения иначе высвеченных областей внутри больших окружностей и клякс.

– Да, – вязко захрипел Бэзи, не то каким-то образом услышавший перешёптывания троицы, не то решивший не оставлять в неведении остальных, – пред вами во множестве представлен человече, возвысившийся над иными и мнящий, что башни и престолы из денег, юридических актов, павших ниц поклонников и тел разорённых и поверженных конкурентов приблизят их к небесам и укроют от ада, в которой мир своими деяниями и ввергают. Но чудо электротехники позволяет нам увидеть его без мантии, без сюртука, без регалий…

Энрико – впрочем, как и Мартина с Селестиной, – быстро отвлекли от речи. Именно к Энрико подошёл некий элегантно одетый господин, весьма средний, непредставительный рост которого компенсировали отменный крой костюма, прибавлявший дюйм-другой, и густая, по-животному косматая, хоть и припомаженная, чёрная шевелюра и по-животному же, по-хищному убедительный взор очей, обретавших большую выразительность под тёмными и прямыми бровями, задающими для собеседника линию притяжения. Из-под плотных, непроницаемых усов, скрывавших всю мимику рта, требовавшую поднятия уголков губ, мехи натренированных лёгких выдули почтительное, но не принимавшее отказа приглашение, раз уж у месьё Анри не вышло этим утром, после основной части представления – собравшиеся поймут, когда она кончится, – составить этому господину компанию для посещения некоего места с целью ознакомиться с некими же материалами, бывшими, увы-увы, ещё утром здесь, но ныне вывезенными, для дальнейшего употребления в статьях. Когда этот господин откланялся, услышав ожидаемые заверения в готовности исполнить его просьбу, Мартин притянул к себе Энрико и, стараясь не уступать в серьёзности взгляда эмиссару Совета:

– Ты ведь помнишь ту игрушку, подаренную апашами?

– Подожди, что…

– Я-то подождать могу, но вот события – вряд ли. Ты понимаешь, о чём я? Ты умеешь ей пользоваться?

– Ну да, побаловался как-то, однако затем куда-то положил и не особо утруждал себя поисками, но, Мартин…

Но Мартин быстро и чётко провернул следующую манипуляцию: рука описала движение, подобно производимому паровой машиной с кривошипно-шатунным механизмом и перенесла некий предмет из кармана Мартина в карман Энрико. Тот запустил руку в ткань и нащупал именно то, что и должен был, то есть причудливый ответ апашей продукции фирм «Victorinox» и «Wenger»: соединение маломощного бесствольного револьвера со шпилечными патронами, старого доброго кастета и лезвия, напоминавшего выкидыш в семействе фламбергов, о которое Энрико уколол палец и тут же поднёс его к губам. Попросил извинить его, но он должен отлучиться в уборную. Да, Мартин видел, что другу было не по себе, однако не отпустил его, пока не прошептал долгое напутствие:

– Послушай, эти люди могут быть опаснее и непредсказуемее апашей, ведь те хотя бы не скрываются под иными личинами. Но с дикарями периферии ты имел дело, остался жив и овеял себя ореолом славы. Справишься и на этот раз. Я не прошу тебя при встрече с опасностью всех их перестрелять из этого оружейного недоразумения, но если ещё в пути почувствуешь угрозу или попытку принуждения и давления со стороны того господина, то приставь ему эту штучку к боку, а надо будет – ткни лезвием или даже пальни, скорее всего ранение не окажется смертельным, но доставит ему много неприятностей и позволит тебе спрыгнуть, уйти. Не знаю, удастся ли мне приглядеть за тобой, поэтому и говорю всё это. Ты понял? – Энрико подтвердил кивком и умчался, куда собирался.

– Мартин, ничего, что вы, хм, забыли попросить его если не отказаться, то тихо уйти, затаиться, избежать той встречи?

– Он бы ни за что не отступил. Анри из тех трусов, что вынуждены постоянно совершать поступки, опровергающие их страхи. Селестина, вы же сможете его как-то отследить?

– Да, я оставила на нём метку, однако, во-первых, слежка по ис-дису возможна будет только где-то после половины восьмого вечера, во-вторых, остаётся надеяться, что метку не перебьют. Я уже не знаю, чего и ожидать.

– Как насчёт нежданного возобновления некогда прерванных бесед? – Оба привздрогнули от вкрадчивого, уже знакомого голоса. – Можно даже надеяться на прямое продолжение: Анри, – ах, вновь упустил возможность заполучить автограф, – апаши, – а название-то, смотрю, прижилось, – интригующие манёвры с таинственными устройствами… Тематика всё та же. Не извольте беспокоиться: в этот раз я настроен на равноправное сотрудничество. И приношу извинения за вторжение в ваше личное пространство, просто не хотел привлекать внимание никого из «галеристов», да и на глаза вашему другу журналисту лучше было не попадаться.

– Как и ожидалось, появление новой информации заставило вас пересмотреть приоритеты? – Селестина полуобернулась, скрывая движение плеча, но Мартин легонько остановил её руку.

– И теперь вы понимаете, кто истинный противник?

– Истинность – понятие весьма требовательное, но наши интересы сплетены. Полагаю, до части ваших мне и вовсе нет дела, готов умерить амбиции.

– Лучше синица в руке, чем дирижабль в небе?

– Занятный каламбурчик, мадмуазель. Конфиденциально вам сообщаю: тот человек с угольной гривой, что подходил к вам, – вот субъект моего интереса. И косвенно он может быть связан с определёнными проблемами воздушного флота.

– И не менее косвенно – с моим появлением в ту майскую ночь.

– Да, я готов признать, что вы не шпионили против нас. Но вот вы, месьё…

– Столь же косвенно моё появление в городе и последующие за этим события, – уж извините, позволю оставить их без уточнения, – также могут быть связаны с данным субъектом. Впрочем, это зависит от того, что вы можете об этом человеке рассказать. Но могу в качестве жеста доброй воли кое-что сообщить о работодателе вашей цели, ведь уже мой, как вы выразились, субъект интереса – он.

– Принято. Но не сейчас: кажется, зрителей намереваются оставить наедине с рёнтгенограммами.

«Галеристы», вновь повинуясь тому звуку, оставили караул у стен и плотным кольцом окружили капсулу с Бэзи. «Странно, что просто снова не накинули завесу. Как на клетку попугая». Впрочем, призрачный шанс увидеть таинственное исчезновение притягивал внимание публики. Селестина почувствовала вибрацию, как тогда, при переходе Бэзи в дверь за сценой. Мартину же послышалось знакомое касание пола металлической обувью. И, кажется, все успели на мгновение заметить присутствие иного, унёсшего Бэзи.

– Но одну оплошность исправить мы можем сию же секунду: Мартин.

– Селестина.

– Михаил.

21

– Сёриз. Сели, скажу сразу и ясно: упустила, они долго петляли и где-то сделали пересадку. Итак, Механил…

– «Михаил».

После всех объяснений Мартина и Селестины, каковые они сочли необходимыми дать Михаилу, теперь был его черёд делиться сведениями. К их началу и поспела Сёриз, весь предыдущий час пытавшаяся на автомобиле самостоятельно выследить Анри и его сопровождающего. Безрезультатно, как уже можно понять. Впрочем, не оправдало себя и предложение собраться в квартире Энрико в надежде, что тот объявится. Единственным оправданием служило лишь то, что само место располагало для подобных разговоров: квартиру он оформил совершенно в духе и букве «Философии обстановки» По.

– Михаил, что же с тем господином из Австро-Венгрии?

– Предположили, опираясь на корпус физиогномики? Почти правы, Мартин. И всё же не из Австро-Венгрии – Царства Польского. Хотя понимаю, какую связь вы пытаетесь отыскать, и исключить её не могу, ведь субъект порой наезжает туда с гастролями, равно как и в рейх, да и родители его в своё время приняли австрийское подданство. И, чтобы более не надоедать сим термином, назову имя: Чеслав Чинский. Он же Чеслав фон Любич-Чинский. Он же австрийский подданный граф Риттер-Станислав фон Чинский. Он же Пунар Бхава. Выбирайте на свой вкус.

– Даже не знаю, на чём и остановиться. «Субъект», кажется, тоже ничего. И чем же промышляет persona suspecta52?

– Гипнозом и магнетизмом, а также по мелочи хиромантией, спиритизмом и прочими оккультными науками, хоть и начинал как пропагандист волапюка и учитель при гимназии и реальном училище. Признаюсь, на меня это обстоятельство навевает ужас, и остаётся лишь надеяться, что ничьё детство не было поругано и отравлено, никто не стал юной жертвой его первых опытов, и по сию пору может о том не ведать – возможно, к горькому счастью.

– В одном из имён он просит считать его подданным Австро-Венгрии, его родственники также предпочли это государство, так как же он попал в поле зрения российских властей?

– Никак. Пока что. Я намерен это исправить. Тем более что учительствовал он как раз в Кракове, а два года назад вроде бы подал заявление о восстановлении российского гражданства. Но о его персоне я узнал только на этой неделе. И одного поверхностного знакомства с его деяниями по доступным источникам мне хватает, чтобы считать его важной фигурой в нашем – отныне нашем – перекрёстном расследовании. Попробую изложить некоторые фрагменты его биографии в интересующем нас русле. Известно, что ещё в конце восьмидесятых он начал выступать в роли гипнотизёра и спирита, а в девяносто третьем даже успел надоесть прусским властям, выславшим его вон. Хотя сам он утверждает, что ещё в девяносто втором переехал в Дрезден, чтобы обустроить там две неких клиники – для мужчин и женщин. Дальнейшее я вам привожу на основе записей о судебном процессе, затеянном в Мюнхене уже в девяносто четвёртом году.

– Ой, ну вот, испортили интригу.

– Разве? Оговорка-затравка. Процесс, как оказалось, в Европе был известен и в достаточной степени освещался во многих странах, поминаем и сейчас, что, собственно, и позволило мне столь быстро собрать о нём сведения, не выезжая из города. В ходе процесса и по его результатам было написано значительное количество статей, посвящённых легальности гипноза и смежным темам, люди делились на лагеря pro et contra… В общем, аналог «дела Дрейфуса» в оккультной среде, не меньше. С той только разницей, что обвиняемый – определённо подлец, а дело не пересматривалось.

– Ладно, интриги вы нас не лишили. Что же он такого сделал?

– Ровно то, что и мог рано или поздно сделать мужчина его склада ума и нрава: соблазнил женщину. И не просто совратил её, но и устроил с ней фиктивный брак, причём фиктивным он был уже хотя бы по двум основаниям, не требующим установления свободы или несвободы воли и природы этой несвободы, – а, отмечу, из пяти пунктов, вынесенных на обсуждение присяжным заседателям, первые два касались именно рассмотрения возможности свершения противоправных действий с применением гипноза. Так вот, «пастором», проводившим церемонию, был знакомец Чинского, не бывший лицом духовным, но скрепивший печатью подложный документ о браке, а сам Чинский «забыл», что уже женат, и надо бы предварительно развестись с супругой, хоть они и живут раздельно. А, ещё в то же время свою, прошу меня извинить, аманту он представлял посетителям – и особенно посетительницам – «всего лишь как медиума». В августе девяносто третьего потерпевшая пришла к Чинскому с «отзывами о рефератах в дрезденском журнале» и соответствующими вопросами, осенью она становится его пациенткой, в октябре он осмелился обольстить её, в феврале организовал церемонию и через неделю был взят под стражу, в декабре осуждён. А потерпевшей, надо сказать, была баронесса Цедлиц, по некоторым сообщениям династически связанная с семьёй кайзера. Мимо столь романтичной истории газетам пройти было сложно. Нет, правда, как можно было? «В один прекрасный день во время лечения он признался мне в любви. Он признался мне в то время, когда я, по обыкновению, находилась в сонном состоянии», – и далее в том же духе. Герр Чинский был, по показаниям потерпевшей и свидетелей, весьма и весьма настойчив, бомбардировал баронессу записками, сопровождал сеансы любовными сентенциями, развил у утончённой особы чувство, что она может дать ему счастье и сомнениями терзает их обоих – и опять же всё в таком духе. Госпоже потерпевшей пришлось уступить, не выдержала банального напора. Виной ли тому тонкие, высшие или тёмные силы – не берусь утверждать, я в это не верю, но вот в то, что он месяцы напролёт убеждал её, возвращал к одной и той же теме, закладывал здание будущего решения, каждым кирпичиком давя и душа контраргументы, пользовался её воспитанностью и неравнодушием к гипнотизму, рвался в конфиденты, прознал о том, как её растили быть самостоятельной, но это выразилось лишь в отчуждении от семьи и зависимости от компаньонки, – несомненно. Это вопрос доминирования и подчинения. Наиболее подверженные гипнотическому внушению и трансу особы отчего-то оказываются и более податливыми в отношении чужих идей без наведения какого-либо особого состояния. Ничего сверхъестественного, но тем и страшно, тем и опасно. Да, собственно, о том же говорил и прокурор на процессе, даже указал, что закон различает бессознательность и безвольность, под последней понимая искусственное ограничение воли и ей же определяя состояние потерпевшей. Но, увы, он не рассмотрел вопрос чуть шире. Провёл параллель с ядами, состав которых, быть может, и не установлен наукой, но от этого они не перестают быть объектом судебных разбирательств. Но дело-то ведь не в том, был ли, условно, в аква-тофане мышьяк и соответствуют ли симптомы предполагаемому составу, а в самой моде на определённый тип совершения злодеяния: в одну эпоху это отравление ядом, в другую – словом, а вернее, потоком слов. Собственно, на том прокурор и погорел, поскольку адвокат допрашивал свидетелей о методе Чинского, и как-то постепенно выяснялось, что нет, глазки не строил, руками водил, как и все, это спорно, а то признанно… Вот за деревьями леса и не увидели. И это несмотря на то, что мимоходом выяснилось: техника Чинского – «магнетический трансферт» – собственной разработки, но по причине, должно быть, скудности запаса букв в алфавите или желания оспорить право на это название, именуется ровно так же, как и пара уже устаревших и признанных нетерапевтическими, применявшихся уже на момент процесса разве что по инерции. Ха, а вот брат баронессы сразу почуял неладное, сразу вычислил шарлатана; навёл справки и обеспечил доказательную базу хотя бы того, что касается незаконности заключённого брака.