MCM

– Начнём с конца: где-то есть, где-то нет, но в большинстве случаев всё-таки нет. В сельской местности, среди полей и скота регулировать нечего.

– Забываешь об играх с кадастром.

– Правда, встречалось такое развлечение, но эпизодично. Пастораль редко родит эмпата-актора. И ни один из таковых, насколько можно судить, даже не задумался над чем-то вроде манипуляций с землёй Эльзаса и Лотарингии.

– Заодно уж объясни, почему в провинции с эмпатами туго.

– Потому что «туго» с пластами умбрэнергии. Нельзя сказать точно: то ли урбматерия её привлекла, то ли она привлекла урбматерию, но наблюдается корреляция между размерами и значением города и объёмами умрбэнергии под ним. И ведь подумать: тысячи, миллионы лет она ждала подобной сложной, сознательной организации вещества! Течение и тогда приливало попутно Луне, но на природе это, по всему видно, не отражалось, если, конечно, мы просто не видим эпического размаха последствий. Как тут не уверуешь в старых богов? Что до обществ в иных городах, то это больше любительские клубы, нежели серьёзные организации. И с этим поделать мы ничего не можем, поскольку нужна воля местных. Хотя по нашему настоянию в стратегически важных муниципалитетах – возьмём тот же Ле-Крёзо – правительство постановило создать интендантуры, способствуем им, чем можем. На пространный викторианский рассказ о том, как всё обстоит в иных странах, даже не надейтесь. Во-первых, связь поддерживаем от случая к случаю, обходимся без профессиональных альманахов и дипломатии. Во-вторых, подобные нам общества существуют, но где-то они находятся на нелегальном положении – как в Польше и Чехии, что не облегчает жизнь ни городам, ни эмпатам, где-то – как у вас в Лондоне, между прочим, – недалеко ушли от элитарных лож, где-то – распускаются и вновь собираются чуть ли не каждый год новым составом, где-то – заняты омузеиванием города, отдавшись натуральному консерватизму урбматерии, где-то – обходятся копированием нашей схемы, ну и где-то – неведомы властям, и об их существовании мы можем догадываться по косвенным признакам. И касательно последних замечу: властям – публика-то не в курсе ни про один из сортов. И нет, миноры не разбалтывают, им же выйдет дороже, поэтому-то нам было особенно неприятно, что те, в Нёйи, объединились не только между собой, но и с посторонними.

– Но должны же какие-то формации урбматерии у вас вызывать если не восхищение, то уважение и сопереживание?

– «Должны» – слишком сильное слово, но некоторая линия преемственности есть. Рим прозван Вечным городом не одной поэтики ради.

– Помнится, он меня оттолкнул. Вернее, я не смог его усвоить.

– Тогда вы кое-чего не знали. Что же ещё? Ах, конечно, Венеция. Но это долгая и полная трагизма история отторжения целого города. Его весьма странно обтекает мигрирующая по полуострову умбрэнергия, которая слабо смешивается с нативно присущей. Аппенины не позволяют прижиться акватическому дитя готики и Византии.

– Неужто и Зиммель из эмпатов? – буркнул Мартин. – Любопытно, не в этом ли некротическом процессе истоки культуры карнавала и театральности? Притворство в попытке обмануть рок, укрыть болезнь…

– Запомните эту мысль на будущее, она ещё пригодится, – Мартин понял. – А я тем временем интересными для наблюдения назову Вену и Барселону. Обе несколько различными путями, но идут к закреплению умбрэмпатов во власти – культурной и политической. В первой, собственно говоря, уже нашли самоопределение через отмежевание, во второй же к чему-то похожему, упоенному местного колорита, ещё предстоит прийти.

– Я запомню и обещаю совершить турне. Без лишней подоплёки. Остаётся последний вопрос.

– Да, но у меня уже язык заплетается, не обессудьте. Нет, это не симметричный и обратимый процесс, никакого возврата к мифическому «Золотому веку до нас». Теперь городу без Директората или его аналога, если мы не выживем в этой схватке, не обойтись. Понимает ли это Совет анархитекторов, – специально употребляю первоначальное название, – неведомо, поскольку нет никаких сведений о том, как распоряжается перехваченными коммуникациями. Мартин, желаю и требую, чтобы вы твёрдо усвоили следующее. Первое: течение – стихия хаотическая, но по аналогу закона магнитных полей она не может не притягиваться к конструктиву городской материи. Второе: пропитанная умбрэнергией материя менее стабильна и более подвержена метаморфозам. Третье: каждый прилив течения уникален, это процесс с обратной положительной связью, под каждый мы вынуждены подстраивать схему отведения и перераспределения, чтобы нивелировать что-то одно и подкрепить что-то другое. Четвёртое: коль скоро это процесс с обратной положительной связью, зависящий от поведения – в прямом и переносном смысле – множества акторов, мы ещё и обязаны учитывать, что она же повлияет на следующий. Пятое, которое вы не поймёте: без нас город захлебнётся в желаниях, а затем просто захлебнётся. Ай!

– Простите? – но обе сделали вид, будто ничего и не было. – Хм. Тем не менее, буду прилежным учеником и отложу это в памяти. Впрочем, кое-что я бы хотел для себя прояснить. – «Нет, что-то не сходится, чую недомолвку, но это нормально. Однако в лобовую атаку не пойду, пока выспрошу иное».

– Время ещё есть, – сверилась с маленьким хронометром на ис-диспозитифе Селестина; похоже, планы на вечер были не у него одного.

– Риторика Совета, или сочувствующих, как-то слишком завязана на свет и свечение. Я видел штабели листовок с единой для всех картинкой и набором лозунгов-обещаний, в основном объединённых тематикой света и свечения, причём подразумевается, на мой взгляд, что видящий это понимает, о каких идёт речь, – в отличие от меня. «Да станут светочем», «да высветят пороки», «да прольют свет», «да обнажат сияние», «да прозреют», «да какой-то там ещё оптический эффект сотворят», «да как тебе не надоедает всё это читать?» – и неожиданное: «Сочувствующие да явят гладь». Однако, насколько могу судить, вы, Селестина, едва услышав эту фразу из уст того офицера, сразу всё поняли. Так просветите меня.

– Мартин, напомните, чем завершила свой инструктаж Сёриз?

– Без вас город захлебнётся.

– Верно. А что требуется, чтобы захлебнуться?

– Уровень некой жидкости или концентрата, если вспоминать эмоции вроде гнева, должен подняться выше, чем… Ах-ха, стало быть, имеется в виду гладь потопа? Разлив умбрэнергии? И, соответственно, презентация жизни – либо её невозможности – в этом потопе?

– Вы заслужили порцию солейгляса!

– Но это как-то не вписывается в схему: это уже не вопрос конкуренции и перехвата управления, это же полное разрушение.

– Должно быть, они надеются, что их чудо-технологии позволят им всех хорошенько запугать, а затем откатить всё к прежнему уровню. «Вот что вас ждало бы в грядущие годы под властью Директората!»

– Понятно. А то изображение? Что это, как раз условная схема отражения света – Солнца или, более абстрактно, истории – от зеркальной глади?

– А вы хорошенько постарайтесь его вспомнить. – Мартин принялся листать страницы памяти. Было сложно сказать, шуршал и шелестел на всю дорожку его разум или то была парковая листва.

– Боюсь, так это мне и видится: вот что-то, что может указывать на земную окружность, вот сама линия поверхностного натяжения, вот над ней два спаренных луча, перекрещивающихся под углом в сто двадцать градусов, вот точка фокуса, вот то, что я принимаю за круги на воде, а вот то, что обозначает оптическое преломление при перемене плотности сред, вот ось симметрии…

– Хорошо, достаточно. Иначе Сёриз тут запищит от смеха… – озорно, но предупреждающе глянула на подругу, – или его последствий. Спишем падение ваших интеллектуальных способностей на пекло. Мартин, это условная схема основных магистралей города – Сены и её набережной, основных бульваров и авеню с рю де Риволи, площадей-звёзд. Проще не передать.

– И этой простотой сокрушён!

– Но всё же ваша интерпретация любопытна. Вы помните девиз города?

– Fluctuat nec mergitur.48

– Унаследован от «Corporation des Nautes». В своё время, будучи корпоративным девизом, отражал роль города как речного порта. Так что водная тематика просачивается в различные пласты.

– Воистину. – И промурлыкал под нос: – Правь, Британия, морями: бритам не владеть реками. Правь, Британия, морями: бритам не парить над нами…

– Да уж, некоторые потоп могут и переждать, – приставила Сёриз руку ко лбу, чтобы лучше разглядеть тучку дирижабелька, забредшего в XIX округ.

– А что вы ответите на предположение, согласно которому конечная цель не в том, чтобы пристыдить, ужаснуть, наказать или свергнуть кого-то затоплением умбрэнергией? Допустим, что так, заполнив всё пространство, предполагается добраться до велума и очистить его или хотя бы равномерно покрыть его слоем, на котором история города будет написана заново?

– Простите, «велум»?

– Помните, мы говорили о накинутой вуали, на которой оставляет след машинное несовершенство? – Такого безмолвного и бездонного порицания, каковое источал взгляд Сёриз, в основном по отношению к Селестине, он не встречал со времён Итона.

– Ну что, Сёриз? Кое-что могла и забыть пересказать. Или перепутать, когда мы об этом говорили: до или после твоего отлучения. Замечу: оно вот совсем не помогло, так что это и твоя вина!

– Как скажешь, дорогая, у меня для дебатов чрезмерно оплавлен мозг. Мартин, вашу гипотезу я приму к рассмотрению, и возможно, мы вернёмся к этой теме позже, когда к вам будет больше доверия. Считайте ступенями инициации.

– Принимаю. То же, полагаю, касается и свечения? – Кивком, довольно благосклонным, это ему подтвердили.

– Позвольте неуклюжестью ответить на неуклюжесть. Вы упомянули, эм, «rhizométant»… я ведь верно запомнила? А если кто-то, скажем, постановит, что это не корневище, но гордиев узел, и его следует разрубить?

– Не столь элегантно-варварское решение, – под стать породившему его вульгарно-варварскому же вопросу, – как колумбово яйцо, но зависит от того, к чему применять термин. В любом случае это ведь лишь описательная модель. Что ей сделается от чьего-то наречения её не так, а эдак? Ха, в её системе координат это, пожалуй, будет просто ещё один способ восприятия и описания, один из множества других, а потому никакого вреда учинить не способен. Также позвольте напомнить, что по другой версии узел не перерубали: Александр принял во внимание конструкцию, вокруг которой узел был обвит, и манипуляциями с её частями решил задачу. О наличии того ярма отчего-то забывают. По чести говоря, Македонцу было бы куда сложнее без него, а так он имел дело с ограниченной структурой, обладающей осью и зависящей от сторонней поддержки. Бытие-корневище подобных общих осей не имеет. Просто представьте, что ваша сеть потоков, каналов и коммуникаций – всего лишь одна из плоскостей – срезов и выборок – развёртки. Протекающее в ней вы видите так, другой – иначе, в этом и весь спор, а рассечение узла – попытка подавить вашу точку зрения.

– Но ведь её и в самом деле можно разрушить! Мартин, не забывайте, что это не абстракция и не концепт.

– Можно. Да только уничтожить хотят ведь не её, а, позволю напомнить, вас. Мы ведь согласны, что это не простой акт деструктивного, отравляющего, самоубийственного анархизма? Ну, и потом, тогда я, помнится, пришёл к этой модели, когда мы обсуждали, что каждый может быть и зрителем, и актёром. О, каким богатством новых красок заиграли разговоры того дня! Быть может, взамен тех утраченных, что мы хотели отыскать? Но отвлекаюсь. Совету театралов до поры до времени выгоднее поддерживать зыбкость четвёртой стены, подогревать интерес к перемене позиции, указывать на саму реальность перехода, чтобы и вовлекать в постановку, и самим растворяться, раскочегаривая инертную массу, подстёгивать к перемене пропорций доминирующих кластеров. Ох, температурная тематика уже и в речь проникла.

Мартин раскошелился на новые порции солейгляса, и троица заняла одну из скамей. Сев, закинул голову, умеренно, не по-лошадиному, потрясая ей. Тот прогулочный дирижабль всё ещё дрейфовал в прохладной вышине. Во всяком случае, Мартин думал, что там должно быть свежее. А ещё выше висел тонкий полумесяц. И казалось, что в ближайшие минуты дирижабль напорется на его серебристый крючок и либо сдуется, увядая от невозможности плыть, либо незримый небесный рыбак вытянет его из небесной тверди – заколышется серебристая леска, накинута будет серебряная сеть… «Серебряные силки, серебряные тенёта…»

– Что-что вы такое сказали? – оторвались «кузины» от освежающего лакомства. «Да, это было вслух. Будь любезен, следи за собой».

– Так, случайное пересечение. И Бэзи упоминал использование серебра в своих целях, и на городском гербе, как мне помнится, серебряный корабль движется по серебряным волнам. И мне становится странно: если герб унаследован от корпорации, и вы, как понимаю, в той или иной степени её преемники, и волны те – умбрэнергия, потоки и каналы, то не вам ли, а не ему, следует работать с серебром? Но понимаю, что геральдика и мифы скупы на металлы, а потому не обращайте внимания.

– Да нет, это тоже любопытно, – скромно почесала руку Селестина. – Но, возможно, по-новому отсылает к тому, что предположил Саржа: анархитекторы используют наши же технологии. Ну, бывшие нашими. Но что-то заставило от них отказаться, а прототипы или чертежи – скорее всего, чертежи – спрятать куда подальше, доверив знание лишь паре надёжных… – Фразу она не закончила и поникла. Сейчас она заплачет. Сёриз её приобняла.

– Мартин, возможно, мы кое-что не можем вам поведать, но я открою причину прогулки в Бют-Шомон. Сегодня здесь, уже в этом часу, состоятся похороны. Пропали два сотрудника Директората. Один – архивариус, мы до сих пор не знаем, что с ним, он не оставляет отпечатков на урбматерии, но ему доверялось ведение многих неоднозначных документов. Вторая… была одной из нас. Её мы и хороним. Корнелия, так её звали. Через неё и поступила информация о Нёйи. Тело выловили из Сены, ис-дис при ней не обнаружили, но в чужих руках он бесполезен. Прозектор не вынес иного заключения, кроме того, что естественные запасы умбрэнергии в ней выбрали досуха. Само по себе это не может стать причиной смерти, но это единственная улика. Проклятье.

– Из реки! – глаза Селестины были красными и влажными, а голос надрывен. – Мы забрали её вовремя, не дали стать новой и подлинной «Незнакомкой из Сены»! Не будет такого удовольствия! Видите моноптер на вершине острова? «Храм Сибиллы». Там мы всё и проведём, вернём её старым богам в зеркальном гробу. И, Мартин, извините, но вам присутствовать нельзя, это дело ангерон…

– Да, я понимаю. Соболезную. – «Чуть не сказал, что сочувствую, идиот. И Совет хорош: так заявить права на слово».

– Ох, – взбодрилась Селестина, – время для скорби ещё настанет, а вам наверняка любопытна последняя моя оговорочка. Ты ведь не против, Сёриз?

– Нет, – вполне искренне она была не против, но всё же произносила с назидательной отрывистостью составляющие фразу слова, – это ведь всего лишь неофициальное самоназвание группы людей, о чьём существовании Мартин и так знает.

– Вы уже, верно, роетесь в своей воображаемой энциклопедии?

– Изрядно траченой книжными червями. С римскими божествами есть такая трудность, что они многоаспектны. Ангерона, вроде бы, избавляла от боли и страданий, утешала, а заодно как-то связана с молчанием… Не стану докучать жалкой попыткой угадать.

– Её изображают с поднесённым к губам пальцем, это правда. И названное вами ей тоже приписывается, но для этого годится и почитаемая плебсом Ферония. Ангерона – необычное божество. Бывают божества региональные, сельские, домовые, даже уличные. Но Ангерона – божество городское. Она хранит тайное, сокровенное имя Рима, которое ни в коем случае не должны прознать враги. Вечность города отчасти возложена на её хрупкие плечи. А сопутствующие этому функции направлены на помощь горожанам в преодолении кризиса: когда советом, а когда и названным утешением. А кризис неминуем всякий раз, когда город пытаются поработить, низвергнуть его элиты, подменив их собой.

– Божество тайного знания, от которого зависит благополучие города. Нахожу параллели.

– И сегодня мы прощаемся с одной из нас. И надеемся, что она – по доброй воле или под пытками – не выдала секреты, не стала упомянутой вами Раав. Я в это верю.

– Покончив с траурными мероприятиями, мы на мосту Каррузель ненадолго переменим лик статуи – аллегории города – на лицо Корнелии. Будете в ближайшие дни пересекать его – приглядитесь. Теперь же просим оставить нас. И не забудьте легенду.

– Конечно. До свидания.

Селестина и Сёриз поднимались на холм, а он брёл по обезлюдевшим дорожкам к выходу. Лишь на удалении он обернулся к ротонде и заметил, что фигур там было куда больше, нежели две, и продолжали прибывать, материализуясь прямо из воздуха. «Вот так, на публике, без стеснения? Ах, ну да». Он даже не осознал, что ещё в самом начале подметил несвойственную вечернюю безлюдность территории близ острова. А затем, как ему показалось, увидел и подёргивание воздуха там же, на вершине. Продолжение мистерии было скрыто от посторонних глаз, в том числе и его. Он, должно быть, и так увидел куда больше, нежели редкие, но всё чаще встречавшиеся ближе к окраине, посетители парка.

Энрико встретил Мартина с распростёртыми объятьями. Но, похоже, готов он был одарить сердечной добротой любого, кто постучал бы в дверь. Энрико не было особого дела до заготовленного изложения «романтического приключения», поскольку «романтика – всегда про двоих и всегда для одной». В отличие от журналистики. Да, люди Бэзи вновь вошли с ним в контакт. Другие люди, другая группа. «Труппа», – удержался от иронии Мартин. Как подтвердили Анри, исполнители одной из акций мертвы, и им надо посочувствовать, однако это техническое препятствие, новый состав успеют собрать ещё до того, как очередь дойдёт до его участия. Анри же предлагали отныне не быть привязанным к этому и ожидать вместе с готовящимися активистами. «Понятно, сместили акцент. Запасная или второстепенная сюжетная линия стала основной. Стало быть, в сценарий изменения вносятся». Мартин объявился вовремя: уже в ближайшую субботу пройдёт первая презентация, на которую Анри намерен непременно уговорить его пойти. И это будет художественная выставка. А где же она пройдёт? О, это очередная тайна. Только субботним утром об этом объявят публично. «Нужно сообщить Селестине. Есть ещё четыре дня, чтобы всё разведать. Вряд ли Энрико что-то скрывает. Но нужно больше информации». И он принялся, не особо заботясь о подозрительности, выпытывать у друга подробности встречи с театралами. Энрико не осмелился противиться напору и передал всё, что отложилось в голове. Нет, конспирация была на уровне прошлой встречи. Шанс выйти на их след улетучивался со скоростью эфира в плохо закупоренной бутыли, оставленной под солнцем.

19

Обход, каким бы рутинным и предсказуемым ни был, позволял Михаилу наслаждаться инженерной красотой конструкта «Александра ІІ Освободителя». Даже если приходилось при этом делить удовольствие с унтер-офицерами, также отправленными в наряд. Он водил фонариком по сферам газовых баллонов и иной раз ловил себя на пугающей мысли, что думает об иных округлостях. Или, что было ещё хуже, замещает одни другими? Отставить. Нужно было сосредоточиться на поисках протечек и дефектов. Всё было в порядке, по-обезьяньи двигавшиеся по фермам унтер-офицеры тоже не сообщали о неполадках. Не сообщали… Лейтенант Евграфов провёл перекличку. Нет, никто не надышался испарениями жидкостей, что текли по аккуратным пучкам патрубков, или подъёмным газом, для «серафима» и «херувима» заменившим водород, негорючим, но способным к удушению и при вдыхании оказывавшим тот эффект на голосовые связки, что неизменно в одночасье рушил всякую дисциплину. «Простите их, генерал Мёнье, я ещё приучу их уважать ваше наследие».

Свет словно отскакивал от упруго натянутых тканей и отблёскивал на металлическом каркасе оболочки – прекрасном, изящнейшем творении господина Шухова. Ещё четыре, три, два года, год назад его гиперболоидные конструкции только мечтали оторваться от земли, а по не менее известным трубопроводам транспортировалась нефть Кавказа и Каспия. Сейчас же первые сколь ловко, столь и благородно возносились к облакам, а по вторым, миниатюрированным и приспособленным к использованию на дирижаблях, лились гидравлические и горючие жидкости. Неутомимый гений Владимира Григорьевича присутствовал на Выставке и вне воздушного флота: можно было не сомневаться, что его запатентованные трубчатые котлы будут достойно отмечены профессиональным сообществом и найдут самое широкое применение. И, пожалуй, было справедливо, что господин Бари, бывший начальником и старшим товарищем Шухова, отказался от «особой подписки» – с таким-то талантом! Но Михаил всё равно чувствовал своим долгом каким-то образом сообщить им, если столкнётся с чем-то, что живейшим образом могло бы сказаться на их предприятии.

Из раздумий его вырвал влетевший подпоручик – из тех, что адъютанты с аксельбантом, для заметности пёстро выряженный, с характерно выпяченной грудью. Впрочем, доложил он важное: Дмитрий Иванович назначал встречу «где-то через четверть часа с момента получения известия – или сколько там потребуется для завершения осмотра». Строго говоря, отправляться Михаил мог хоть сейчас, в компании подпоручика, однако отослал его, поскольку счёл, что неплохо бы прежде посмотреть на себя в зеркало и избавить господина Менделеева от созерцания потёков масла и смазки, а также прочих пыльных шрамов и отметин, – тот, как известно, всегда был опрятен и по отношению к своей одежде работал предельно аккуратно.

Михаил отдал проверочный лист одному из унтер-офицеров и спустился к себе в каюту, где и осмотрел форму, не заметив на ней следов пребывания наедине с техникой. Лишь омыл руки и погладил обритый череп. Оставался специфический запашок, но этим парфюмом он мог гордиться. К встрече он был готов. В последние сутки его даже не преследовала тень, а до того он уже перестал за ней гоняться, представься такая возможность.

Перестал он думать и о загадочном устройстве – он его даже не скрывал. Иногда вертел в руках, но чаще просто оставлял лежать на столе. Оставил он и мысли о его хозяйке. Но не потому, что сдался, а потому, что хотел позволить глубинным отделам мозга, любящим подремать и лениво пережёвывать то, с чем не справилось сознание, поработать вместо него. Обычные возможности он исчерпал, биться головой о стену было непродуктивно.

И уже которую неделю он собирался в свободное время приступить к «Горнопромышленнику» Онэ, но смутно понимал, что до конца лета так за книгу по-хорошему и не возьмётся. Секунду. Зато похоже, кто-то другой за неё брался – и не далее, как этим же днём! Утром он оставлял её у подушки, – поскольку подкладывал под голову, – а сейчас она лежала на середине койки. Кто-то проводил обыск? Его в чём-то подозревают? Нет, Никанор и Авксентий его авантюру бы не выдали. Кто-то из работников Павильона? Вряд ли, тот закуток они старались не посещать, он был отдан под тайник, о содержании которого допытываться воспрещалось. Да и Михаил позаботился, чтобы его сымпровизированная операция с допросом прошла под прикрытием ширм, их никто не беспокоил. Похищенные экспонаты он также оттуда выгреб. Что же остаётся? Новые игры тени, ответ на игнорирование? «Автоматерь божья, да сколько ж можно! Всё, пора на встречу».

Воздух в каюте-аквариуме по-прежнему фильтровался достойно; Михаил словно попал в Альпы. Вид горной вершины, поднятой тектоническими толчками и ныне заснеженной, – в обоих процессах согласно гауссовому распределению, – принимал и полный бумаг стол. Полный, но всё же не столь кафарниумовидный, какой бывает у самого Михаила. Что это могло быть? Академическая корреспонденция, диссертации на комментирование? Или ворох результатов экспедиции? Михаил понимал, что этими вопросами заглушает собственные. Вот бы и ему кто голову прочистил.

– Здравствуйте, здравствуйте, Михаил Дмитриевич!

– Здравия желаю, Дмитрий Иванович!

– Не буду ходить вокруг да около, поскольку знаю, сколь отчаянно вы искали этой возможности. На этой неделе вы раскроете терзавшие вас сомнения. По крайней мере, так кажется мне.

– Я весь внимание.

– Впрочем, причастность той ночной беглянки всё ещё под вопросом. У вас есть какие-то новости по её душу?

– Пусто, – Михаил старался не обмануть собеседника, а потому охарактеризовал обстановку по исчезновении пленницы.

– Теперь, полагаю, сможете сосредоточиться на информации, исходящей от меня.

– Так точно! – Михаил понял намёк, и, как бы в подтверждение, расправил плечи и не отводил взгляда от лица почтенного старца.

– Ну-ну, полноте вам. Мне хватает того форменного паяца.

– Виноват.

– Что ж, искупите вину, внимательно меня выслушав. Спешу сообщить вам, Михаил Дмитриевич, что против нас зреет заговор, простите за употребление этого в чём-то даже смешного термина. Если точнее, то я подозреваю, что реакционные силы – из тех же кругов, что стряпают гнусь вроде «циркуляра о кухаркиных детях», а уж кто, как не мы с вами должны понимать, что такие люди нам отнюдь не приятели, – намерены лишить нас Высочайшей поддержки и заморозить финансирование проектов. Представьте себе: не успели они оттаять – и снова в минус, притом уже даже не по Цельсию или Фаренгейту, а по Кельвину.