MCM

Световое пятно, сияющий конус прорывался сквозь сомкнутые веки. «Меня всё же настиг клюв головоногого? Меня. А кто „я”, как соотношусь с телом и надолго ли индивидом останусь, если растворюсь в пищеварительных соках? Смею ли надеяться, что стану хотя бы частью, вольюсь в великое нечто, а не встречу судьбу жалкого набора углеводов, белков, жиров и костей, что опорожнят с прочей массой? Или это уже и был, хм, „выход в свет”? Что же, я не усвоился? Или всё понял неверно, и это – причудливый способ транспортировки меж миров? Ну что, открываю глаза?»

Пришлось сразу же отвернуться: низко подвешенная – на штативе? – электрическая лампочка где-то о пятнадцати ваттах раскалённой медовой густотой грозилась залить всё пространство глазных яблок, а в целом же напоминала цветовую и функциональную инверсию осьминожьего или козлиного ока с нитью накаливания на правах хрусталика.

– А не соврал насчёт мелкой моторики глаз и пробуждения, – произнесла фигура в белом, сидевшая на стуле рядом с, как понял Мартин, его койкой, одной из нескольких, в целом пустовавших, за исключением ещё одной, на которой ленивым котом, разнежившимся под жарким солнцем, вяло извивалось прижатое ремнями некое тело – также не то пациент, не то арестант.

– Да-да, конечно, будто твои тычки к этому не причастны, – фыркнула где-то поодаль, но в том же выбеленном помещении другая фигура, вроде бы мужская, лицо которой Мартин разглядеть не мог, поскольку не был способен должным образом сфокусироваться.

– Тсс! – ямки на щёчках выдавали улыбку, прикрытую поднесённым пальчиком.

– Останется нашим маленьким секретом. И так уже неделя прошла. Пора было ускорить процесс. Но всё же, будь добра, выкрои время, чтобы проверить те данные из больниц по ожогам и отравлениям; их слишком много, и я не думаю, что Солнце и дурное вино им причина. И специально для нашего нового слушателя: нет, это не выжившие в Нёйи. Оставляю вас. Кое-что напоследок: может, выключишь уже лампу? Злодейски выглядит. Если, конечно, закончила разглядывать этого полумёртвого бледного мужчину.

– Саржа, по пути в своё логово, будь так любезен, споткнись обо что-нибудь.

Саржа ухмыльнулся и в лёгком театральном поклоне спиной вперёд проследовал за дверь. Фигура – нет, Селестина, так она просила себя называть, – всё-таки последовала совету, потянулась к тумблеру, а заодно и сняла с запястья Мартина сфигмограф. В это время откуда-то извне раздался тихий нестройный шум падения. Она снова улыбнулась. «Мне или себе самой?» Только сейчас, без подавляющего источника искусственного света, он увидел, что потолок был стеклянным, и сквозь него этажом выше с одной из сторон – из-за уже привычного по форме, вертикального ряда окон – лился свет естественный, но совершенно стерильный. Лучи не только ниспадали на стены, кушетки и тумбы с медицинскими приборами, но освещали и некий агрегат, нависавший с перекрытий по ту сторону стекла и, если упрощать, пирамидальный в абрисе, навершием метивший в пустой центр больничной палаты. В чём-то аппарат был даже элегантен, в полупрозрачных и прозрачных трубках виднелось упорядоченное, размеренное течение жидкости – к счастью, без лишнего сходства с анатомическими ритмами.

– Водяные часы. Или гидрологиум, если вам так привычнее. С парой дополнений для измерения атмосферного давления, влажности воздуха и всего такого. На самом деле, пристроенная и, по сути, декоративная часть большей и сокрытой машины, ответственной за вентиляцию и охлаждение. Своеобразная одобренная шутка и послание от пришлых инженеров, устанавливавших систему в стеснённых условиях, изначальным архитекторам комплекса. Не волнуйтесь, по стеклу никто не прогуливается, кроме кошек, возможно. И прошу извинить моего брата и не принимать на свой счёт, это его обычная манера поведения.

– Такого же «брата», как ваша «кузина»? О, поверьте, я без лукавства. Понимаю, что «по духу», но до начал этого родства допытываться не буду, это дело интимное, а наши взаимоотношения, насколько могу понять, подобной доверительности пока допустить не могут и отныне развиваться будут по иной схеме.

– И всё же не стоит заранее осушать их, характеризуя словом «схема», и превращать в бесчувственную пустыню. Позже вы поймёте, что это просто невозможно, хоть и по иным основаниям.

– И я, признаться, горю желанием узнать, каковы же они.

– Горите желанием? Скорее, у вас банальный жар, – дотронулась она до его лба. – Да, вы ещё немного температурите. Придётся подержать здесь ещё пару дней. Но уже в сознании, это главное. О, нет, старайтесь не шевелиться!

– Не могу понять, в меня стреляли? Что вообще со мной было? Я верно расслышал, что докучал вашим докторам целую неделю?

– Догадка верная. Да, стреляли в вас. И в меня. И даже не единожды, если припомните. Какой-то нелетальный заряд. Однако вам изрядно досталось. Когда мы прибыли, врачи обнаружили у вас трещины в рёбрах, а также повреждение внутренних мягких тканей. Н-неприятное, как они выразились. Им пришлось провести хо… экт… Простите, я плохо запомнила и с трудом могу выговорить название. В общем, пришлось вас угостить доброй порцией алкалоидов – вновь простите, обезболивающими не увлекаюсь, потому также не скажу, какими именно…

– Догадываюсь, что связаны они с Баварией. Медицина – наука конкретная, но прошу, не беспокойтесь, передавайте произошедшее без оглядки на терминологическую точность.

– В общем, вас попотчевали и эфиром, и внутривенными вливаниями, пока проводили открытую полостную операцию и удаляли едва ли не разорванный жёлчный пузырь с раздробленным до острых краёв содержимым – из-за ударной волны от того орудия. Тут бы сказать, что сняли камень с души, обращаясь к тому античному представлению, что душа живёт в желудке – или как-то так, – но, по-моему, получится коряво. И через пару дней после операции кое-что пошло «н-не по плану». Пришлось снова накормить вас анестезией, переделать тут и там и не давать пробудиться ещё какое-то время. Ну, а дальше уже сказалась общая слабость организма. Сон – лучшее лекарство.

– Ох, знали бы вы, что в том забытьи мне виделось. Впрочем, какое лекарство не горько?

– И впрямь. Итак, с какой частицы начнётся ваш следующий вопрос: «что», «как» или «где»?

– Если позволите, упредить его я бы хотел иным: могу ли я вас называть Селестина?

– Само собой.

– Хорошо. В таком случае, Селестина, где же я?

– «Direction des Nautes» на рю Трепло.

– Понятно. Как «Колонна лодочников», только директорат?

– Пф, «лодочников». Ну, пускай, так. Позже поймёте.

– Что вы такое?

– Если сухим канцелярским языком, то общество контроля городской материи, уполномоченное собирать сведения, расследовать, надзирать и наказывать.

– Ну вот, а сами говорили, что обойдёмся без пустынь.

– Хотелось, чтобы вы поняли, что сейчас мы пройдём через сложную стадию, покружим некоторое время, преимущественно зависящее от вас, по пескам, а по итогам – выйдем на землю обетованную. Или нет.

– Удачное ли для допроса время?

– Будто сами не знаете.

– А вот и первое подозрение. Будем считать, что старт дан.

– Начну с того, что известно. Преимущественно о вас. И мы же постараемся избежать намеренной сумбурности недавнего трилога? Есть ведь такое слово?

– Технически это всё-таки был полилог, но встану на вашу сторону, мы ведь доподлинно знаем, что активных участников было трое. И – да, ввиду некоторых обстоятельств, на прояснение которых в будущем надеюсь, я, в относительно трезвом уме и предположительно здравой памяти, готов к сотрудничеству и принимаю, что вы действительно авторизованы вести следственные действия, пускай, что на обычные они не похожи.

– Благодарю, Мартин. Приятно, что вас и в самом деле так зовут: Мартин Вайткроу. Если это и псевдоним, то в высшей степени устоявшийся.

– Могу заверить, что ваши полицейские органы получили мою настоящую подпись.

– Да, вы проявили гражданскую сознательность и зарегистрировались в префектуре, это также известно. А вот игры с местом проживания не вполне удались: у друга по указанному в полиции адресу вы жили только с тринадцатого июня.

– Любопытно, как вы это выяснили, но и для меня стало сюрпризом, что Анри поместил меня в иной квартирке, тайно принадлежащей ему, я же думал остановиться в отеле. Отказываться от тихой гавани не счёл уместным.

– Что любопытно, так это время начала совместного проживания в указанной квартире: пятый час утра. И не смейте говорить, что это спонтанное решение после очередного кутежа.

– Не посмею вас оскорбить.

– И хорошо, потому как твёрдо знаю: вы с другом приехали туда не откуда-нибудь, а из Нёйи-сюр-Сен.

– Полагаю, знание основано на непосредственном наблюдении. Так мне не послышалось клокотание двигателя внутреннего сгорания на обратном пути в город? И… это были вы, тогда, за окном?

– Верно поняли. Теперь я должна задать вопрос: что вы делали в Нёйи? Прошу, ответьте честно.

– Переживал пожар, нет смысла отпираться. Стал ему свидетелем, но тем сберёг здоровье друга. Видите ли, присутствовать должен был он, меня пригласить, хм, забыли, та встреча носила эксклюзивный характер, что и дало мне повод для опасений. Ещё по первому собранию было понятно, что товарищи встретились опасные. Я взялся обследовать местность, а Энрико уговорил прибыть с опозданием. Не зря.

– Угу. И как, успешно обследовали?

– Вы же видели те листовки. Добавлю, что признателен нашему мучителю за типографский анализ, некоторых особенностей я не подметил. Иного добыть мне не удалось.

– Что ещё вы делали перед пожаром?

– Прямо «перед» или в общем «до»?

– Мартин.

– Искал улики. Можно ли таковыми счесть саму зияющую пустоту особняка? Он функционировал крайне избирательно. Похоже, существенная часть приготовлений всё же шла не в нём.

– Это мы ещё обсудим. Вы больше ничего не предпринимали?

– А есть какие-то подозрения?

– Мартин, не подскажете, зачем человеку, берущему интервью, пускай, что и неосмотрительно приехавшему в неудачный для своего ремесла сезон, такое занятное вещество как белый фосфор в сероуглероде? – хлопнула глазками Селестина.

– Простите?

– Прощу, если поступите, как подобает жантильому. Только воспринимайте меня в ближайшие минуты не как даму, которую можно избавить от скучных подробностей, а как дознавателя. Упрощу вам задачу в признании: мы нашли весьма интересный саквояж под кроватью в одной из комнат, которые вы занимали до тринадцатого июня. Багаж точно ваш, это установлено процедурой идентификации по отпечаткам папиллярных линий. Не знакомы с такой?

– Слышал, что уже пару лет на постоянной основе применяется в колониях – Британской Индии.

– А вот мы ей начали пользоваться даже раньше, чем типичным бертильонажем. Всё, что вы сейчас скажете, не будет передано в иные инстанции. Этот разговор даже не документируется. Скажу даже больше: мы союзники. Вам никто не собирается предъявить обвинения в убийстве людей. Даю вам слово.

– А бывает убийство ещё кого-то? Животных я там не встречал. Хм. Ваше слово распространяется на все четыре тезиса?

– Ф-ф. Да, Мартин, на все четыре. Вы собрали некую бомбу, ведь так? Что было или кто был вашей целью? Но! По крайней мере одну фигуру я могу определить точно: Бэзи. Вопрос в другом: бомба предназначалась ему одному, но что-то пошло не так, или же вы намеревались накрыть разом всю ячейку?

– Поделитесь, как вы пришли к заключению по поводу Бэзи?

– Мы оба помним, как он выглядит, как пытался скрыть свой вид… И чем его долечивали. Вы же наткнулись на его обиталище в особняке? Да наверняка. Мне объяснили, что всё это применяется для терапии химических ожогов. Так что, ван Хельсинг, какую нечисть вы приехали изгнать этой характерно пахнущей чесноком светоносной сывороткой?

– Вы правы: цель – он. И вы опять же правы: я не преуспел. Сознаюсь. Но и гибель тех людей не считаю напрасной, хоть мне и жаль, что им пришлось стать жертвами.

– Возможно, они бы ими и так стали. Рано или поздно. И мы вас, как я уже говорила, за это не собираемся наказывать или передавать ваше дело властям. Можем даже поспособствовать вашим дальнейшим действиям, а иные бы и поблагодарили за избавление от проблемы, хоть и частичное. Я хочу понять предысторию.

– Интересно. Так и быть. Знайте же следующее. У Бэзи не далее как в прошлом году было имя. Я имею в виду, что известное имя. Однако оно вам вряд ли что-то скажет, да и нынешний он на себя прежнего мало похож, посему да будет известен под новым самоназванием. Так вот он прошедшие годы был одним из лидеров социалистического рабочего движения на германских землях. Не сказать, чтобы дело его было мирным, но и никак не радикальным, полуподпольная деятельность была практически нормой. Ничто не выдавало в нём перехода в стан анархистов, пока он не начал вести двойную игру, за началом и развитием которой, как выяснилось, уследить не удалось. До сих пор не вполне понятно, кто и зачем его подговорил, и как убедил, – для суждения доступны лишь последствия. Я, конечно, называю это анархизмом ради условности и не исключаю, что это могло быть только прикрытием и способом действия, но не отражать суть, которая выражает воззрения и совершенно противоположного лагеря. Тем не менее, в Карлсруэ под его началом развернуло деятельность предприятие по производству и хранению запасов белого фосфора и некоторых других взрывчатых и отравляющих веществ. Кстати, найденные и исследованные вами колбы в саквояже – оригинальные. И, вероятно, являются единственной уцелевшей партией. Как вы догадываетесь, тогда тоже произошёл пожар. Точнее, взрыв. В нём я не повинен, это плачевный результат неизбежно накапливавшихся технико-технологических ошибок. Во многом именно негативная оценка той мастерской и подтолкнула меня выкрасть набор. Вот только обвинять, предоставив его в качестве доказательства, было некого уже через сутки. Трупов насчитали достаточно, чтобы считать, что заговор, простите за каламбур, погорел. Но и его зачинателей стало невозможно установить, как и выяснить судьбу Бэзи. Теперь-то понятно, что фиаско он пережил, но мне всё ещё непонятно, как его доставили сюда и поставили на ноги не больше, чем за пару-тройку месяцев. Плотная слежка за ним была установлена в декабре, в январе всё случилось, а уже весной, как я понял, стало что-то происходить у вас под носом, однако вскрылось лишь во второй половине мая – и довольно причудливо. Но резюмирую: мне его нужно устранить не только потому, что он вновь представляет общественно опасное начинание, но и чтобы никто в нынешнем Бэзи не опознал прежнего и не успел связать приготовляемую с его помощью вредоносную акцию с легализующимся движением, а этой связи, уверяю вас, нет и быть не может. Также приходится учитывать вероятность, что выбран он в своё время был неспроста: немецкий агент на французской земле – сами понимаете. И упрежу ваш следующий вопрос: нет, о своём способе заработка я вам не врал, просто учтите, что он также служит возможности наблюдения за политическими группами, разнесёнными географически. И не только наблюдения, но то – в редких оздоровительно-культивационных целях. Несколько сокращая изречение лорда Палмерстона, сформулирую modus operandi так: у Британии нет ни неизменных союзников, ни извечных врагов; неизменны и извечны только наши интересы, только им мы и должны следовать. Признаю, выражение содержит толику абсурда и перенос, но тут веру я спасаю старым хрычом Тертуллианом: certum est, quia impossibile46. Эта же установка позволяет принять на веру и ваши утверждения. Я исчерпал доступные мне возможности объяснения целей и выгоды от действий «Сочувствующих», потому допускаю, что они лежат в вашей области ведения. Скорее всего, это пласт знания, неведомый мне, потому прошу отталкиваться во введении меня в курс дела с ответа на вопрос, касающийся и моей шкуры: как я сюда попал?

– Направление вашего взгляда намекает, что понимаете, с помощью чего. Я далеко не лучший объясняльщик, но попробую. Устройство у меня на руке, что мы именуем ис-диспозитиф и что привлекло внимание того офицера – впрочем, об этом я расскажу вам как-нибудь позже, – действительно связано с перемещениями в пространстве. Вот только то пространство не ограничено сетью улиц, хотя отчасти и повторяет её. Городское пространство пронизывает сеть искусственных каналов и естественно оформившихся, а в дальнейшем подкорректированных потоков, существующих благодаря особой субстанции, что мы называем умбрэнергией, в том или ином количестве присущей, обволакивающей и пропитывающей любую подлунную материю. Упоминание ночного светила неслучайно, ведь объём и содержание умбрэнергии в веществах на определённой местности увеличиваются всякий раз, когда над ней повисает Луна. Подобно тому, как она ответственна за морские приливы, также вызывает приливы и умбрэнергии, заставляет её выплеснуться из резервуаров и пластов в земной коре – обобщённо мы называем этот процесс течением. Течение при каждом лунном проходе насыщает те каналы и потоки в разграфлённом и разрифлённом, как никакое другое, перекроенном городском пространстве, и в определённый момент накапливается критическая масса умбрэнергии, активирующая её удивительные свойства. Некоторые люди, рождённые с определённой наследственностью – биологические носители умбрэнергии – и обученные некоторым эмпирически выведенным техникам, способны воздействовать на напитанную умбрэнергией городскую материю. В предельном случае – атом за атомом пересобирать её.

– А чаще, полагаю, – получать доступ к невидимым дверям, проходам и механизмам.

– Правильно. Но невидимы они лишь для невооружённого глаза. Мы создали особое устройство – флю-мируа. Те, что у меня на ис-диспозитифе – пара пти-флю-мируа. Обманчиво простая зеркальная гладь безлунной ночью и при свете дня, пригодная лишь поправить макияж да посмотреть, что сзади или за углом, а на деле – многослойный прибор с тонкой прослойкой конденсата умбрэнергии в центре. Флю-мируа реагирует на течение и показывает его промасштабированную рельефную карту в установленном радиусе. Но этим его применение не ограничивается. Наши светлые головы открыли, что умбрэнергия обладает особыми коммуникационными свойствами, в определённом смысле даже обладает «памятью», и привязали каждый экземпляр пти-флю-мируа к штабным, стационарным аппаратам Директората, что позволяет носителям ис-диспозитифов обмениваться сообщениями. О принципе работы догадаетесь?

– В смысле распространения сигнала он наверняка сходен с типичной беспроводной радиопередачей, но весьма чуток к среде. Расхождение, как мне представляется, в том, что в обычном телеграфе происходит замыкание электрической цепи, а здесь, что-то мне подсказывает, процесс напоминает нечто среднее между выстукиванием ритма на барабане и помещением препарата меж двух микроскопных стёкол.

– Продолжайте.

– Коль скоро, как вы их называете, флю-мируа динамически отображают рельеф, могу предположить, что они обладают и свойствами мембраны, немного поддающейся нажиму и продавливанию. Серия таких прикосновений, из-за которых от центральной части к краям отливает конденсат, – набор знаков. Вот только как они отображаются? Должны же последовательно, один за другим, а это усложняет процесс. Но вы обмолвились об эрзац-памяти…

– Нет, на выходе получается привычный текст. В целом вы правы. Однако о способе кодирования-раскодировании и «запоминании» приказов, или команд, равно как об их содержании, я вам сообщить ничего не могу, сейчас это излишне. Важно, что вся система завязана на центральный узел – штаб. Директорат проложил несметное количество – впрочем, нет, уверена, что Саржа, разбуди его, назовёт точное число, – линий коммуникации, которые сходятся в ганглии, расположенные здесь. Какие-то линии передают информацию о состоянии почв и проседании грунта, какие-то сообщают о загруженности дорог, ещё какие-то помогают наблюдать за функционированием продолженных муниципалитетом сетей: водной, газовой, электрической – и всё такое. Часть из них продублирована технологиями, не требующими участия умбрэнергии, хотя на Выставку они вряд ли когда-нибудь попадут. Но не суть. Есть и такие линии, что дают видение целых комплексов и ансамблей, архитектосферы и социосферы города. Мы можем отслеживать не только состояние зданий как таковых, но и пользующихся ими людей, узнавать о них. Мы способны соткать психическое полотно целого квартала или улицы с отображением всех изменений на протяжении какого-то периода времени, сделать срез, сопоставить данные о происходящей или отсутствующей активности, о дисгармонии, несоответствии и неэффективности форм и процессов. Мы можем конфигурировать и конструировать социальное пространство, – хоть чаще от этих возможностей в мэриях и отказываются, – линии работают в обе стороны, но не ими одними, конечно, дело обходится… А теперь представьте, что последние предложения я составила в прошедшем времени. Уже месяц мы не получаем достоверные сведения от значительной доли наших линий. Месяц… Это только установленный период, а сколько это длится в действительности?

– И ваши беды вы связываете с деятельностью «Сочувствующих»? Постойте, неужели вашу систему порушили какими-то серебряными нитями? Мне казалось, это банальная метка лояльности.

– Верно казалось. Нас отсекли как-то иначе, но мы до сих пор не знаем, как. Прозвучит жестоко, но, возможно, ваше деяние уберегло нас от больших бед. Скажите, что успели хоть что-то подслушать, прежде чем…

– Отчасти. Для начала отмечу такой момент: столь любопытное время сборища выбрали, дабы проверить готовность прибыть, куда и когда будет угодно, чтобы «воссиять».

– В этом есть и второе дно, но продолжайте.

– В некотором смысле сожжение в фосфорном пламени можно назвать симметричным ответом: в речах ораторов – той четвёрки – опасно участилось упоминание огня, пламени и пожаров, даже не двусмысленного «очага». И это занятно связали с выходом в свет, чему, помимо прочего, должен поспособствовать, на свою голову, Анри, уже записанный в авторизованные биографы. Руководство сочло, что жителей города следует подготовить к своему появлению. Как я уловил, не обойдётся без эпатирующих элементов, что вполне в духе времени. Важно, что приготовления на тот момент уже велись, и занималась ими иная ячейка – и это единственное, что о ней известно. Дальнейшая речь была прервана появлением – увы, занятая мной позиция не позволяла видеть, только слышать, – неких гостей, заставивших всех в зале умолкнуть. Одним, не сомневаюсь, был Бэзи, а вот второй… Его походка была тяжёлой, и я только сейчас понял, что по отзвуку – металлической. Будто он носил ортопедический аппарат, применяемый при вялом параличе, только этот был массивнее и на обе ноги. При этом он отнюдь не шаркал и не волочился. Но не это меня обеспокоило – само его появление и исчезновение. Они были внезапны и подобны, – простите, если ошибаюсь, – вашим, только без предваряющих телодвижений. Причём исчез он буквально за пару шагов от места, где я установил заряд. То ли он что-то заподозрил, то ли вовсе почувствовал меня, – но вот я слышу его шаг, а вот уже не слышу следующего. Зато «сочувствующие» отреагировали панически. Я не знал, прихватил стальной гость Бэзи с собой или нет, но решил действовать.

– Интересно. Очень интересно. Видите ли, беспроблемная транспортировка по каналам и потокам возможна лишь по достижении определённого уровня их насыщения умбрэнергией, а в тот час он был гораздо ниже критического.

– И всё же таково моё свидетельство. Вероятно, у кого-то имеется технология совершеннее вашей. Не хотел поддеть, вывод напрашивается сам.

–Скажу так. Конкретно в этом случае существует ограничение, которое обойти нельзя: оно завязано на Луну. Пока она не поднимется до двадцати – ну хорошо, пятнадцати в предельном случае – азимутальных градусов, хоть ты приложи все силы, но дальше семи – ну, максимум десяти метров не скакнёшь, вдобавок между прыжками придётся делать паузы, а ис-дис тут не помощник. Так, теперь придётся сделать отступление, а то и три.

– Я весь внимание. Они мне пригодятся, если мы объединим силы в совместном расследовании.

– Д-да.

– Селестина, только не говорите, что я отныне пленник и не более того, а рассказываете вы это всё…

– Было приказано рано или поздно задержать вас и доставить сюда. Я надеялась, что часть этого разговора пройдёт на свежем воздухе, отталкиваться мы будем от иных оснований, а кое-что деликатно обойдём. Но тот русский не оставил вариантов. Можете это считать укрытием от его посягательств. Хотя всю прошедшую неделю он более нигде замечен не был. И, Мартин, знайте: я буду просить о перемене вашего статуса.

– Заранее благодарю. И теперь понимаю, к чему была ваша попытка надавить тогда, на аллейке Трокадеро. Итак, каково же первое отступление?

– Если взглянуть на статистику, то перемещаться по каналам и потокам в основном могут лишь женщины, хотя подавляющее число взаимодействующих на более примитивном уровне составляют мужчины. Такая причуда умбрэнергии. И всех, – я подчёркиваю, всех, – кто на это способен, мы заносим в нашу картотеку. И предлагаем работать на Директорат, если личность определённо не криминального нрава. Тем более, что с ис-дисом и флю-мируа возможности серьёзно возрастают, появляется возможность контроля и выбора, причастность к развитию и укреплению города. Те, кто отказываются, попадают в список «les Minoritaires». Это меньшинство мы берём под наблюдение, а сами его представители – мы их зовём минорами – вынуждены время от времени отмечаться. И отчитываться за проступки и преступления, которыми зачастую грешат. Да, есть миноры, которые используют способности для облегчения труда – в качестве примера приведу одного угрюмого и нелюдимого, но честного парня, работающего слесарем, вот он тихонько применяет способности для диагностики труб и соединительных швов, а другой, будучи дворником, – да, чаще всего жизнь у них не сахар, – взбивает пыль с брусчатки и прессует мусор. Но… Поджоги по прихоти, расшатывание витрин и замков, намеренная порча имущества, инсценировки страховых случаев – да-да, их нанимают, хотя и не подозревают, как они проворачивают свои делишки – куда более частые и набившие оскомину случаи. А вот опасные рецидивисты и те немногие, что отваживаются на самостоятельные, зачастую лишённые должного научного аппарата, социопатические по сути эксперименты – таких мы вынуждены наказывать и… «отключать» хирургией и новыми методами терапии… Их мы зовём, – и тут английское сознание мистера Вайткроу столкнулось с весьма непривычным эпитетом, – «minoritaires éteinte», или этантами. Фактически мы глушим их чувствительность, разрываем их связь с умбрэнергией, – одними глазами Селестина указала в сторону невнятно существовавшего соседа по палате, а Мартин начал догадываться, что к бедолаге применили какую-то технологию, значительно продвинушвуюся вперёд в сравнении со стореровской батареей и электрованнами. – Но! Но есть ещё одна категория, – а вашим языком она, пожалуй, может быть названа протокатегорией, – эмпаты. Члены Директората и миноры – все, кто способен даже не работать с урбматерией и умбрэнергией, а просто ощущать город иначе, все они изначально эмпаты. Просто для удобства эмпатами мы зовём тех, кто ограничивается минимумом, то есть созерцанием и впитыванием ощущений, кто не пытается или не способен воздействовать. Кстати, ваш случай.