MCM

– Верно. Позволь представить второго – рантье. Этот не является членом труппы, только сдаёт помещения для представлений или же изыскивает таковые и получает с того свой доход. Впрочем, этот способен и за идею, тогда позже его могли и принять – из жалости и ради молчания. Но не настаиваю на присутствии его фигуры. Брать самим – вполне в духе выбранного образа.

– Но тот особняк в Нёйи-сюр-Сен был как-то найден. В то же время про другие площадки мы ничего не знаем, лишь предполагаем их.

– Наличие других сцен оправдывается многоактностью постановки, а также вариациями представления для различных категорий зрителей. На особняк мог указать декоратор или суфлёр. Что намекает на определённую осведомлённость одного из них.

– Да, уровень не минора, но едва ли не Директората.

– Нет, Сели, так не пойдёт. Дворецкий – не убийца.

– Но это бы кое-что объясняло.

– Сейчас ущипну. Вот что, к примеру?

– Отсутствие интереса к апрельскому и майскому инцидентам, какая-то непонятная сатисфакция затишьем после затмения…

– Чересчур ожидаемо, милая моя. Не спеши винить в этом что-то, кроме бюрократической ригидности в силу пресыщенности информацией.

– Эх, ты права, ладно. Но я совсем не удивлюсь, если и впрямь среди нас окажется один из них.

– Итак, осталось только понять, как выйти хотя бы на кого-то. Ну, кроме затеи с серебром.

– Мыслей для первого собрания клуба детективного клуба женщин в белом, – повела Селестина рукой по бедру, осмотрела тыльную сторону ладони, нахмурилась и отряхнулась, – имени Уилки Коллинза вполне достаточно. Не думаю, что мы можем выжать из имеющегося что-то ещё.

– Хорошо. Если я правильно понимаю, ты пойдёшь в южное крыло сейчас? Тогда и я нанесу визит – попробую узнать что-то об истории особняка, его архитекторе и владельцах. По какой-то причине не окажется записей у нас или там – отправлюсь в Национальные архивы.

– А не хочешь заглянуть в библиотеку Святой Женевьевы на консультацию к Марселю… как его там?

– Поэту? Да, это определённо мысль. Хм, – посмотрела Сёриз на часы, – нет, начну сразу с Отель-де-Субиз, сделаю навыворот. Так ведь можно сказать? Не против, если покину тебя?

– Ничуть. И, кажется, мне по дороге придётся завернуть в санитарный кабинет. Иначе я тоже сделаю навыворот.

– Опять в животе бабочки хаоса? Бывает, моя дорогая.

– Да нет же, это что-то… Как будто от меня оторвали кусок, какое-то ощущение неполноты.

– Ну да.

– Гр-р, ну тебя.

За сим они покинули учебное помещение, в эту пору признательное, что кому-то пригодилось именно для процесса познания. Сёриз растворилась в тусклом свете холла и уже наверняка возникла меж освещаемых одним лишь поздним закатом стеллажей и шкафов, не утруждая себя входом на рю Фран-Буржуа, а Селестина делала крюк до помеченного крестом кабинета.

«Конечно же, заперто!» – гневалась она на слишком гражданский график работы «не обязательной к круглосуточной деятельности» службы. И даже мятных монпансье под рукой не было. Как же она хотела побыстрее зарыться в бумаги и забыться! Другой способ отвлечься от дискомфорта по пути не подворачивался и не спешил прийти в голову.

Она уже приготовилась к тому, что и на входе в архив её ждёт какой-нибудь сюрприз, но тот оказался приятным: архивариуса не было на месте, а это означало как минимум минус один диалог с наставлениями о том, как правильно пользоваться каталогом, делать выписки, заказывать документы и различные издания – и всего в таком роде. И это не говоря уже об отсутствии нависающей из-за плеча всевидящей совиной головы, водружённой на высокую шемизетку, напоминающую встопорщенные перья. Ну, сейчас-то она развлечётся! От имени всех, когда-либо вошедших под своды сии и принуждённых к тишине, вволю она зашуршит страницами, захлопает переплётами, откашляется – впрочем, это уже больше по причине общей расклеенности, – а возможно даже с грохотом уронит на пол пару томиков… До чего, однако, жаль, что Сёриз не бывать помощником и свидетелем этому!

Эх, пора засучить рукава и тщательно изучить карточки, – но только не переусердствовать, здесь нужна аккуратность, а то вот уже не «argent» и «cеребро», но «Argentine» и «серебряные прииски». Для Селестины стало небольшим открытием то, что Директорат в это вкладывался, но что ж, инвестиции есть инвестиции. Заодно она поняла, что не там и не так ищет: не серебро ей нужно, а нити. «Грамматика, чтоб её». А вот и они: «нити, серебряные». Так, вот секция, вот полка, вот название томика… оказавшегося, как выяснила Селестина, взяв его в руки, одним их тех, что представляют сводные журналы всякой всячины – свалку бессистемных поверий и самодостаточных явлений, зарождающихся на пересечении нескольких крупных мыслеволн, характерных эпохе, и фиксируемых при значительном, по тем или иным критериям, их упоминании.

«Серебряные нити – гипотетические либо аллегорические тончайшие нити, связывающие душу и тело человека. Исследований не проводилось. Источник происхождения неизвестен. Как феномен часто упоминаются в обществах спиритуалистов», – и всё. Потрясающе. Тупик. Уставший мозг Селестины мог предложить её не менее квёлому сознанию две цепочки рассуждений.

Первая. Кто-то исследования всё же провёл и обнаружил интересные свойства в применении к урбматерии. Взял совершенно реальную серебряную нить и… как-то её прикрепив… к чему-то… активировав чем-то… для чего-то… В общем, добился того, что смог парализовать организм внешне, не перекрывая потоки, не влияя на обмен его тканями и соками – только на обмен информацией с Директоратом или, условно, любым другим, использующим подобную систему контроля и регистрации. Вот вам, господа студенты-медики, два тела на двух столах, накрытые простынями; определите, какое из них живо. Заключение: пресловутый Совет театралов – разжалую их из анархитекторов – проводит направленную блокаду Директората.

Вторая. Это один большой трюк. Отвлекающий манёвр. Серебро тут только ради красоты и идеолого-пропагандистского символизма: материал с антибактериальными свойствами, помогающий бороться с нечистью. Зверем, плетущим и расставляющим тенёта. Будто серебряные кандалы, прикидывающиеся кольчугой, лучше. Но в том и секрет, что не лучше – это те же силки. Против Директората используют его же средства. До сих пор не выявлено никаких подключений к урбматериальным коммуникациям, но противник как-то это сделал. Похоже, овладел некой техникой поперечной конвекции умбрэнергии – тут Селестина удивилась ясности формулировки; это, должно быть, просветление перед жуткой агонией. Двадцать девятое апреля были генеральным прогоном, а грохот бетона и крики ужаса выживших очевидцев – бурными овациями. Но почему мы не знаем о таких возможностях? А если знаем, то почему не используем? Обвиваем всё проводами – и впрямь уже едва ли не тенётами – и множим показания и машинерию их предъявления, увязая в них, как в зыбучем песке: нет возможности ни утонуть с концами, ни выбраться без посторонней помощи. Минуточку. Быть может, в этом и задумка – продать себя дороже? Кто-то почувствовал, что может составить достойную конкуренцию Директорату. И даже нашёл способ объединить жалких эгоистичных миноров, терпящих друг дружку лишь из возможности кому-то излить душу – и тут же наполнить её бальзамирующим алкоголем. Несчастные, при таком раскладе они остаются расходным материалом, актёрами одного сезона. Вряд ли их позовут с собой, в Новый Директорат – или Совет. Но возникает вопрос: а стоят ли того все усилия и затраты? Стоит ли того театральность? С такими умениями достаточно изложить своё предложение в виде вежливого письма о сотрудничестве на правах старшего либо управляющего партнёра, масштаб оценили бы корректно. Так ведь нет – сначала демонстрация и маринование. А вдруг таковое письмо и было, но его проигнорировали? Нет, этого бы папá не забыл, и вёл себя иначе. Подобная подготовительная работа возможна лишь при наличии существенных резервов или при умелом обращении с имеющимися. Чрезвычайно умелом, раз хватает и на Бэзи, и других «офицеров». Если за этим стоит умение, то тогда, конечно, следует искать сценариста, и никого другого, это уже моноспектакль с посторонней помощью. Если за этим стоят колоссальные капиталы, то тогда речь идёт уже о поглощении, не саморекламе, а умалении атакуемого. Задачей становится не поднять стоимость своих акций, а сбить их цену у поглощаемого. Раненый зверь может быть сколь угодно опасен для охотников, но он ранен, он один, он истечёт кровью.

Однако Селестине не были ведомы структуры «выше» Директората. И куда уж «выше»? Объединяющие несколько городов, страну, страны, континент? Возможно ли построение такой мегаструктуры? А управление ею? Устроение конфедерации для ежегодных посиделок-согласований под чай с коньяком без возможности реально влиять на партнёров? Не везде есть умбрэнергия и не везде есть урбматерия, а потому как выстраивать сверхдальние коммуникации? И зачем вообще так синхронизировать города? Можно ли вообще это сделать? Нет, конечно, можно, как-то пытались, но – фиаско. Да, из одного города транспортировали избыток умбрэнергии, но вот другому пришлось отдуваться за два: силы Луны оказались против системы сообщающихся сосудов, а расстояние между городами – такой крохотный недосмотр – не соотносилось со скоростью передвижения ночного светила по небосводу и уж тем более – со скоростью убывания умбрэнергии. Короче говоря, нет, чтобы это действительно работало, придётся выстраивать крайне избыточную, неэкономичную, а даже и расточительную систему транзитных коммуникаций исполинских масштабов… А если вернуться к началу рассуждений? Если их суфлёр в курсе нашей деятельности, то они наверняка учли вероятность, что кто-то пойдёт и разузнает про серебряные нити, увидит недостаток сведений, поймёт, что это лишь прикрытие. Зачем им это? Они и такого разоблачения не боятся? Думают, оно произойдёт слишком поздно? Или им не важно, когда – лишь бы занять наши силы и время? Что же это значит? А если… А…

– Селестина? Селестина!

– Ч-что? – Очнулась она и увидела Саржу, нависавшего над ней и индийским многоруким богом обмахивавшего её.

– Ох. Себе этот вопрос задай: что ты здесь делаешь?

– Где?

– А вот это плохой ответ.

– В смысле вопрос?

– Ответ на вопрос в форме вопроса.

– Плохой по форме или содержанию?

– Не скажу. Хоть на своё имя откликнулась, значит, головой ударилась не так сильно.

– Откуда уверенность, что на имя, а не весь производимый тобой шум? Рядом есть ещё кто-то?

– Ладно, плохие вопросы-ответы компенсируются хорошими вопросами-вопросами. Только ты и я, больше никого нет. И это странно. Архивариуса ждёт… порицание.

– А я, что ли, в нашем архиве?

– Что ж, стремление познавать мир и себя в нём через вопросы говорит, что ещё не всё потеряно. Да, похоже, чтение тебе всё-таки противопоказано.

– Ничего, я назначила себе курс вакцинации.

– А, похвально.

– Но что ты здесь делаешь?

– То же, что и ты: отрабатываю варианты. Да, к сожалению, приходится обращаться к tutti-frutti28, подобному тому, что свалило тебя. В более солидных и системовыстраивающих изданиях ничего интересного найти не удаётся. – Селестина так и сидела на полу, и к ней подсел Саржа. – Мы должны были тебя послушать. Это бы не повлияло на то, что мы могли найти в хранилище, – мыши больше не родятся из грязного белья, – но хотя бы проработали программу отслеживания будущих, хм, нетипичных коммутаций потоков. Построили во славу старых богов древо решений… – Пока он это говорил, подобрал с пола разбросанные листы и сложил у себя на коленях аккуратной стопкой. – А что вместо этого? А вот что! – и с испугавшей Селестину резкостью взметнул стопку к потолку.

– Саржа… – Она понимала, что для него это была катастрофа.

– Прости. Выпустил пар.

– Ну, по цвету чем-то напоминало.

– Да все текущие события что-то чем-то напоминают. До поры до времени мы видели, что тут белое и там белое, как бы сходится, и ладно. А то, что одно, – пользуясь свежим примером, – пар, а второе – бумага, мы упустили из виду.

– Что-то такое мне сегодня… погоди, или уже вчера? – Саржа протянул ей карманные часы. – Спасибо. Так вот, что-то такое вчера мне Сёриз мне уже говорила.

– Значит, она верно всё понимает. Сообразительности ей не занимать. Кстати, занятно, что вы не вместе.

– Распределили силы. Утром сверим находки. Если хоть одна что-то раскопает.

– Понятно. А хоть что-то раскопать, хоть за что-то зацепиться крайне сложно. Я не понимаю, как и где мы оплошали, что конкретно я недоглядел. Мы не сокращали количество анализируемых потоков. Миноры вели себя, хм, весьма минорно. Урбматерия реагировала на Выставку известным образом, но экранирование работало. Течения… Ну, ты помнишь, какой была весна.

– Жуткие, небывалые штормы на северном побережье ранней весной, да. Если не понимаешь, то оставь. Без новой информации ты только ещё больше разваришь кашу у себя в голове.

– Пожалуй. Честно говоря, меня больше угнетает, что Директорат не может выработать позицию, соответствующую ситуации, неверно к ней относится. Какие-то данные из массива нужно отбраковать, какие-то сгруппировать…

– А чем-то подобным в эту минуту разве не занят папá Блез?

– Ты про его экзерсисы с топографией? Просто он из тех, кто до сей поры считает, что причина техническая и со временем исправимая. Что полное затмение выжгло, ослепило все основные коммуникации линии урбматерия – штаб – тело-скриптор. Что подтверждает эту гипотезу: необычайно гладкая поверхность флю-мируа в первые постэкслипсические сутки и постепенно увеличивающееся число сообщений и регистрируемой активности в последующие, а также, пожалуй, и то, что от самого тела-то мы получаем сведения в ожидаемом объёме. Стало быть, наводнение умбрэнергии встало поперёк всех каналов, сбило направления. Иными словами, то, что и так работало «по вертикали», так и продолжило исправно работать, а вот «горизонтальное» уже не выдержало прилива. Что работает против гипотезы: принятие предпосылки, согласно которой мы получаем от тела весь массив регистраций, что этот массив верен, что ожидаемое тождественно действительному.

– Как я понимаю, есть те, кто как раз недовольны этим ограничением?

– Да. Любопытно, что её высказывают как раз те, кто сидит за штабными флю-мируа или отстукивает на клавиатуре в такт приходящей ленте. По их мнению, мы утратили контроль. Мы чего-то не поняли. А вернее, мы кое-что забыли: мы работаем на будущее, на будущую реальность, мы машинерией отмечаем и делаем срезы, мы работаем на реализацию желаемого и производству новых желаний отчасти потакаем; но машинерия, каковой являются установленные нами каналы коммуникации и каковой являются существовавшие ещё до нас потоки, постоянно ломается на ходу, постоянно что-то случается с течением, она работает только в таком поломанном, готовом к поломке, ожидающем поломку состоянии – всегда часть производства прививается к продукту, групповой фантазм всегда оседает на урбматерии, а детали машин являются их же топливом, как потоки питаются умбрэнергией. Поломка – это тоже функция, причём функция воспроизводства самой структуры. И со всей этой бесконечной установкой нового оборудования мы, выходит, идём на поводу, только не понимаем, чему и зачем это нужно. И миноров мы подавляем, потому что того требует производство урбматерии с учётом нас. Возможно, от нас попросту устали. И это уже неисправимо. Или исправимо с помощью deus ex machina29, который ещё не явился к нам: из-под сцены ли, за-над ней ли… – Селестина вздрогнула от упоминания сцены. – А может быть и так, что не нужно выбирать из вариантов. Это обычная нестрогая дизъюнкция: или то, или это, или оба сразу. Как видишь, ограничение первой концепции ведёт ко второй, вполне включающей элементы первой, хоть и по иным основаниям. От нас требуется новая модель управления, но нас же и сотрут в порошок, если она окажется не той; точнее, мы сами разожжём топку и приведём в движение жернова, течение развеет остатки.

– И к какому лагерю примыкаешь ты?

– В том и суть, что ни к какому, – отвёл взгляд Саржа в сторону, будто бы к третьему частнику разговора, тихо и кратко выдохнул: – La patrie… La partie30… – и решительным поворотом головы вернулся к Селестине. – Меж ними предпочитаю первое.

– Игра слов от тебя? Браво!

– Тебе всё равно никто не поверит. К-хм. Я верен Директорату, а не условиям, в которые он поставлен. Разбиение на спорящие партии – о, а они будут спорить, ведь ресурсы ограничены, – шаг к саморазрушению. Честно говоря, есть и третий вариант, принятие которого предотвратит подобную междоусобицу.

– И кто придерживается его?

– Только я. Возможно, ещё кто-то, но вслух никто больше не высказался.

– Если «больше никто не высказался», то значит ли это, что ты своими соображениями поделился?

– Да. Но, кажется, они не поняли. Или же не хотят принимать такой поворот.

– Итак, ты считаешь, что это всё…

– Диверсия. Или акт террора. В зависимости от состава участников. Дело рук людских. Потому и отмахиваются. Не затмение выжгло наши каналы, а чей-то умысел, апробированный в апреле. Трагедия «Самопровозглашение конкурента».

– Склонна тебя поддержать, – растягивала Селестина буквы.

– Ты что-то знаешь? Я надеялся, ты успела узнать что-то новое, подкрепить догадки. Что там выведала Корнелия, удалось найти связь?

– Нет, те ребята не по нашей части и не по нашу честь, в этом папá прав.

– Ясно. Ну, уже что-то можно исключить.

– Угу. Слу-ушай, – внезапно вспомнила Селестина, сама не ведая, почему, – насчёт нового. Сейчас, конечно, улицы будут полниться различными ересями в хорошем и плохом смыслах слова, но что, если я тебе скажу: «паутина пирамиды»? За точность не ручаюсь, но смысл в том, что некая пирамида производит некую паутину, и эту паутину, м-м, намерены смахнуть?

– За-анятно, – в чём-то его тон был передразнивающим. Похоже, он успокоился и выговорился на беззащитной Селестине, и теперь был больше похож на себя официального. – Наверняка, подслушали у пьяной компашки миноров?

– Ты специально уточняющий вопрос паузой отделил от ответа? Ну, хорошо, да, это подслушано в компании миноров. Честное слово.

– Я плохо читаю по лицам, но, похоже, что говоришь правду. Я не наседаю. Пожалуйста, пойми, что нам сейчас нельзя дробиться на фракции, если есть, чем обменяться, этим нужно обменяться, иначе мы никогда полной картины не увидим.

– Выходит какой-то бартер отложенного действия, если у второй стороны ничего нет на обмен.

– Для этого люди и придумали более совершенные – товарно-денежные отношения.

– И что же выступит валютой?

– Боны будущего Директората. Участие в этом будущем, его определение.

– Амбициозно.

– Как я уже говорил, от нас в любом случае требуется новая модель. Из следствий это предполагает административные изменения.

– А так хорошо говорил про единство и опасность деления…

– Я никого свергать не собираюсь, это вопрос лояльности, а не карьеры. Но при переменах, естественно, кто-то пойдёт вверх, кто-то пойдёт вниз, от кого-то, возможно, избавятся. Это вопрос адаптации. И что касается ответа на твой… Скажи ты не «паутина», «нить», более общее понятие, я бы ещё колебался, указывать ли на кабинет папá Блеза. – «Нить? Ох, ну неужели…»

– То есть речь о том аквариуме? Вернее, сиренариуме?

– Да. Как понимаешь, о нём известно немногим вне цеха. Так что продолжить исследование вопроса определённо стоит. Не знаю, куда отправилась Сёриз, но если сверяться с библиотеками и архивами извне, то может не тратить время снова, речь не о каких-то пирамидах-надгробиях на городских кладбищах, в частных садах или о площади и улице Пирамид, имеется в виду кабинет с медными дверями.

– А что с паутиной или нитями?

– Одно время ходил миф, будто та пирамида – самое окончание опистосомы, то есть брюшка паука, который зарылся глубоко под городом и впился хелицерами в сочный кокон, разжижая его своим ядом, и который оставил на поверхности один прядильный аппарат, рассеивающий над городом, подобно заводской трубе, то, что ныне мы именуем регистрациями, ловящий в эту паутину всё, что пытается воспарить над ней, а остальное – зажать между новым горизонтом и старой землёй. И здесь я должен указать на определённые проблемы с аллегоричностью, которой требуется ещё несколько промежуточных сращений: где анатомия пауков, а где анатомия фабрик. Если примитивно, то к трубам последних ближе, не знаю, каракатицы. – «Каракатицы?! О-о, моя голова!»

– Получается, они готовятся устранить папá, нам стоит проверять все входящие посылки?

– Вряд ли снизойдут до бомбы, речь именно о тех изменениях, что я говорил. Для кого-то он – олицетворение нынешней модели, поэтому избавление от нитей пирамиды или смахивание её паутины – это аллегория банального политического лозунга.

Несколько минут они промолчали бок о бок, как когда-то в далёком приютском детстве подпирали спинами кровать и то сводили, то разводили носки, будто намеревались вытолкнуть лодку с полной горести суши и перерезать удерживающие её канаты – с возрастом менее интенсивно и заметно.

– Тебе не холодно сидеть на полу?

– Я ещё в самом начале подгребла под себя несколько плотных листов, так что не особо.

– Нам пора уходить. Не хочу встречаться с совоглавыми сейчас. Но за то, что упорхнули на какую-то ночную охоту, они ещё получат.

– Ты уже грозился.

– А если бы ты так и пролежала на полу всю ночь? Ещё и под сводами шкафа, из которого могло что-то очень неудачно выпасть прямо на голову?

– Спасибо, что беспокоишься. Если честно, мне бы дойти до санитарного кабинета – уж сейчас-то, я надеюсь, он откроется.

– А что такое?

– Ты правда хочешь, чтобы я тебе тут перечислила все симптомы?

– Да нет. Кажется, я и так знаю, в чём дело. Странно, что тебе не сообщили.

– Сообщили что? Не томи!

– Твой ис-диспозитиф. Он канул в небытие. Так что если помимо физиологических испытываешь и душевные симптомы вроде чувства утраты или тоски, то всё от разрыва связи. Три дня мучений – и будешь снова радоваться жизни. Не знаю, как твои ночные воздыхатели это сделали, зато нам убавили работы и беспокойств, хоть какой-то от них толк.

– Новость в принципе-то даже чудесная, но теперь я ощущаю потерю вполне рационально. М-да. И далековато до полноценного комфорта.

– Могу облегчить твои страдания, – полез он в карман и извлёк оттуда коробочку монпансье. – Мятные.

– М-м! Так ты и в правду уплетаешь леденцы!

– Я тебя никогда не обманывал. Просто мой образ заставляет воспринимать некоторые мои признания как абсурдные.

– Теперь-то, надеюсь, не будут тянуть с выдачей нового устройства?

– Только если ты не будешь тянуть с ритуально-технической подготовительной частью.

– Ай, я совсем про это забыла. Бр-р, снова иголки и всё остальное, воспоминаниями о чем не желаю портить удовольствие от конфетки. М-м. Спасибо, мне прямо сразу полегчало, честное слово. Интересно, а в этот раз дадут выбрать цвет подкладки и ремешков? И можно ли выклянчить для отделки замшу? – Щебетала она с какой-то неподдельной девичьей весёлостью, а щёки налились румянцем, подкрашиваемым зачинавшей день зарёй.

11

Мартину Вайткроу всегда нравились бодрящие ветреные морозные утра, разгоняющие кровь на ланитах домов, а иные и вовсе превращающие в кристаллы рубина – или же выявляющие уже заложенную в них их благородную натуру? Но от чего этого благородство? Нет, точно не от архитектурного стиля, не от богатства материалов, не от их дороговизны, не от кондитерской вычурности карнизов, пилястр, кариатид, балюстрад, консолей, плафонов, фронтонов, фестонов, раковин, и не от того, что их внутри дополняет мебель под Людовиков четырнадцатой и пятнадцатой итерации, – дело в ордере, дело в структуре. В конце-то концов и в начале начал, что благородного в минерале корунде, из которого и добываются рубины и сапфиры? Это всего лишь оксид алюминия. Al2O3 – ни моля благородных металлов в составе. Всё дело в том, как атомы вещества сопряжены между собой – в сингонии, порождающей красоту порядка.

«Впрочем, инженеры современности, а в особенности воздухоплаватели, наверняка склонны причислить алюминий если не к благородным, то к весьма досточтимым», – увидел Мартин расчерчивающий небо пунктиром строй дирижаблей: «Великих реформ» и с полдюжины тех, что поменьше. Должно быть, новые манёвры – не то караванные, не то учебно-показательные для Forces armées31. «Пф, правь, Британия, морями…»

С этим он оставил заоконный вид, в последний раз осмотрев оттаивающую, заливавшуюся нежным сиреневым оттенком улицу внизу, и перешёл к зеркалу, чтобы закончить утренний туалет. Предстоял довольно важный день. Повязывая пластрон цвета побывавшего в передрягах, опалённого солнцем и порохом армейского мундира, он всё же напомнил себе о долге и чести подданства, но тем не менее не без едкой иронии по поводу «страны – локомотива прогресса» промурлыкал себе под нос: