Робокол

Но как же заморозка? Этого нельзя игнорировать, мимо факта просто так не пройти! Капитан обязан объясниться…

Уходя, Рауль поинтересовался у Сострадательного Ока, можно ли ему после перенесенной болезни работать с «тепловыми ускорителями», какими, по сути, являлись ракеты для закладки под землю. Вопрос бразильца заставил Диму повременить со своим и разузнать, что произошло у Рауля.

Бразилец не скрытничал, излагал просто: капитан попросил, чтобы он немного потерпел, потому что просто так жар не отступит. Рауль долго был в бреду, лежал в каюте доктора, но только по окончании горячки парню сказали, что два или три раза он чуть не умер. Но что явилось причиной такого заболевания?

Рауль заявил, что похожего с ним никогда не случалось: с утра до ночи он горел, как в аду. Суставы распухли, и совершать хоть какие-то движения не представлялось возможным. Но этот болезненный опыт проходил только в одной части его существа, так сказать, на поверхности. Внутри же мчался вихрь очищения: в больном перегорали все его страсти. Само по себе исчезло желание привезти свою подружку на «пиратский бриг», хотя раньше он это спал и видел. Потоком заструилась чистота и смыла застойные, неподвижные привязанности, властвовавшие над жизнью Рауля. За те двое суток изнутри пришло больше, чем за всю предыдущую жизнь.

– Теперь, – закончил бразилец, – я мечтаю описать это чудо. Христа я не видел, но чувствовал его поблизости и понял, что желаю одного: вот в этой самой жизни увидеть Его, так как сейчас вижу тебя. Жар мой помог поверить, что такое возможно. Раньше я, слабоверный, думал, что нет, невозможно, а теперь я точно знаю! Он здесь, прямо в этом месте, – юноша указывал на свою расстегнутую рубаху, под которой виднелась тельняшка. В его глазах блестели слезы. Диме был незнаком такой темперамент, но его зацепил рассказ соседа. Захотелось самому рассказать о своем мрачном заточении, полной противоположности опыта Рауля. Высот Господа в ледяном плену юрист не достигал. Но что-то было.

Поначалу Диме тоже показалось, что в нем совершились колоссальные изменения, что он стал иным человеком. Но парадоксальное чувство длилось от силы неделю, затем последовал спуск с Небес на землю.

– Капитан ничего не говорил про меня – ну там, что я заболел, случился озноб или обморожение?

– В августе? Обморожение? – Рауль немного удивился, но вернулся к своей манере разговора. Быстро он выучился негласному правилу «Робокола»: не изумляться и не расстраиваться. У Димы снова появилось чувство, давшее было ему небольшой отпуск, – что он единственный лгун и прохиндей на светлом фоне других моряков. Юрист сильно рассчитывал, что Рауль обнаружит связь: одному горячо, другому – холодно. Но бразилец вместо этого стал сочувствовать, интересоваться, восстановился ли Дима после бесчеловечного эксперимента.

– Ты вправду думаешь, что это эксперимент?

Он заподозрил, что Рауль вовлечен в сговор, но тот пожал плечами, дескать, похоже на то, но продолжать не стал. Интересно он себя повел, когда Дима выдвинул теорию, что Сэмуил мог устроить всю эту «температурную чертовщину», – ведь ему одному под силу физическое воздействие на людей, даже когда те на большом от него расстоянии.

Рауль с азартом припомнил, что Сэмуил неотступно находился подле его кровати, все время, пока беднягу бил жар. Но подозрений нет – голландец мало похож на истязателя, да и зачем бы вообще?!

Дима стал ходить из угла в угол, собирать воедино картину зловещего эксперимента. С одним он был согласен – что происшествие подействовало на психику как очищение или «благодать», если повторить слова Рауля. Хотелось лишь понять, зачем понадобилось испытывать двоих, собственно, мало знакомых и далеко не похожих друга на друга людей. Ответ не приходил. Диме захотелось увидеть Лойю: пусть бы ее загадочное Дао разгадало загадку. Но самолюбие – штука слабопреодолимая. Лойя теперь сменила статус, да и он хотел показать, что немалого стоит.

Невзирая на ночь, Дима вскарабкался на контейнеры, но там его приветствовал только ветер. Ветер нес с палубы обрывки речи. Слышался женский голос. С соседнего контейнера Диме открылся вид на капитанский мостик. Сам капитан стоял снаружи в пятне падающего из открытой двери света. Из глубины рубки раздавалась речь Лойи. Даже ночью капитан маскировал ее от глаз моряков. Понять, о чем именно шел разговор, было трудно, но и на ветру Дима чувствовал, как краснеют уши. Его кольнула досада – речь шла о нем. Казалось, он слышал свое немецкое имя не менее двух раз. Дима понимал, что, окажись он в поле видимости, собеседники сменили бы тему. Теперь ему приходилось довольствоваться обрывами фраз. Но и это было немало.

– С каких пор?.. – спрашивал голос Лойи.

Потом было неразборчиво, но говорил уже капитан:

– …Через два года, этого достаточно… смерть…

Голос оборвался. По виду капитана Дима заключил, что тот не просто непринужденно рассказывает, но больше изучает. Есть такой прием в судейской практике: повествовать о важных, значимых вещах и незаметно вставлять факты, на которые собеседник обязан реагировать. Искусству этому надо было обучаться, но Сострадательное Око знал это сам по себе. Слышно было, в основном, его. Будь это простой рассказ, то слов Лойи не было бы вообще, уж Дао там ею управляет или что-то еще.

Она говорила, используя заранее подготовленные капитаном паузы. Тот явно проверял. Он испытывал ее или желал узнать прочность человеческого ядра. Само назначение – плыть не на корабле, а на прицепном острове с вероятностью уйти под воду в следующие пять минут после срыва с места. Какая женщина захотела бы шагнуть в такую неизвестность? Лойя тогда, не задумываясь, согласилась. Почему?

Догадывалась, что это проверка? Или знала, как ведет судьба, и уже проходила подобные виражи? Дима размышлял об этом, притаившись на контейнере и подслушивая чужой разговор. Удивляла схожесть этих разных людей, капитана и Лойи: как они быстро отыскали общий язык, стали до чего-то договариваться. Ведь раньше они друг друга не знали, доподлинно так!

Дима повздыхал и побрел обратно. Хотелось припереть к стенке Сэмуила и вытащить из него правду. Ученый мог поднять задиру на смех, сказать, что все это – сплошная выдумка. Чутье профессионала подсказывало обратное: Сэмуил причастен. Но затевать разборки сейчас, в канун ответственного дела… с этим следует подождать.

Так юрист сказал и Раулю; в конце концов все понимали, что плавучий остров важнее всего остального. Это экзамен и зачет. В то, что будет после этого события, заглядывать никто не хотел, такое царило настроение. Шутка ли – две тысячи морских миль буксира, все по ночам в стороне от судоходных каналов, вездесущих яхт и разного рода инспекторов, стоящих на защите интересов мировых монополий и правительств.

Взрыв

Лойи видно не было, это и понятно – не хотела смущать мужчин-взрывников. Приметы в этом деле обретают куда больший вес. Рауль ходил за главного. И не оттого что сам хотел, а по велению капитана – кто-то должен был командовать на никогда и нигде не испытанном плавучем судне. Дима дрейфил, хотел связаться со стариком-бароном в Германии и узнать, не путает ли чего Сострадательное Око по его поводу. Пусть Сэмуил и обошел всех с индивидуальной лекцией о том, как безопасно сорвать сто сорок шесть тонн грунта, поверил в научный рассказ, кажется, только Рауль.

Невзирая на то, что остров будет тащить всемогущая «Робокол», оказалось, на этом куске земли должны быть люди, что-то вроде обслуживающей команды. Причем без самого Сострадательного Ока или Хэндборо. Дима не раз назвал себя «камикадзе». Не добавил ободрения и прощальный тост Генри. Доктор состроил слишком плаксивую гримасу, но в отличие от остальных из отряда камикадзе вооружил Диму спасительным спиртом. Оба приятеля по стакану понимали, что даже если фатальный конец, то с алко-компонентом будет не столь страшно.

Дима представлял, что в этот жаркий день невидимая Лойя потеет не меньше него. Рауль, стиснув зубы, перемещался по острову на квадроцикле и, похоже, стал терять уверенность. Диму это удручало и приводило в состояние внутреннего конфликта: одна часть досадует, что приходится заниматься бог знает чем, а другая, новорожденная и до этого не знакомая, ставит в пример Лойю, ее свободное движение по волнам обстоятельств и отказ сопротивляться тому, что входит в жизнь по воле неведомого.

Два других моряка сражались с несговорчивым канатом – гордостью корабля. Раньше на свете таких не существовало. Этим инструментом «Робокол» вытащила сокровища со дна. Команда верила в потустороннюю силу «волшебного» каната, поскольку разувериться в законах физики им мешали образование и опыт.

По указанию Рауля на закате команда камикадзе выстроилась на проводы солнца. Новый командир молчал; по его виду было понятно, как непросто вживаться в новую роль. Через пару часов ему предстояло принять ответственность за души островитян, поневоле или по воле Дао ставших людьми с высокой вероятностью летального исхода. Когда поступила команда с «Робокола», Рауль блестел от пота, как если бы держался весь день и в минуту выпустил сквозь кожу всю жидкость.

Взрывы тряхнули как следует, но никого не задело, все заранее легли на землю в безопасном месте. Только никто не наблюдал движения. Возникли опасения, что никаким взрывом от основы земли не оторвать. С «Робокола» не приходило никаких новостей, и было похоже, что все там донельзя разочарованы.

Рауль кликал рычаг на рации, но судно молчало, будто взрывали не остров, а сам корабль. Замешательство перебил нарастающий гул неизвестного происхождения. От «Робокола» такого звука никто из моряков раньше не слышал. В дрожащих отблесках огней произошло движение, и главный корабль будто бы не пошел, а скачком дернулся с места.

Бразилец, Дима и все остальные могли подтвердить под любой присягой, что корабль словно прыгнул или выстрелил вперед и тогда из воды поднялся «волшебный» канат, звенящий, как перетянутая струна. Последовавшее за этим движение буквально снесло всех с ног. Люди не просто повалились на песок – они как горох покатились, словно не ровная под ними земля, а крутой склон.

Самое неприятное, что катер – последняя надежда обреченной команды – тотчас же оторвался, и волны отнесли его в море. Скоро рывок стал затихать, словно плато земляное напоролось на еще большую твердь. Позже стало понятно, что не твердь то была, а плот из пустых бутылок, целиком ушедший под пузо оторванного острова.

Оправившись от встряски, Рауль бросился исполнять секретную часть миссии – запускать двигатели с винтами. Расположение этих машин, принцип их работы и источник энергии оставались для всех загадкой. Одно было ясно: винты создают подводную турбулентность и удерживают остров на плаву. Однако одних винтов, сколь сильно они бы ни работали, было недостаточно. Тянуть многотонную массу могла только могучая рука. Считалось, что «Робоколе» не по силам было даже сорвать эту массу с места, не говоря о том, чтобы тащить по воде. Смехотворный плот из бутылок существовал, только чтобы убедить слабоверный ум, что законы физики соблюдены.

Обрыв

Сначала раздался крик Рауля. Глаза отыскали в темноте источник истошного звука. Почему-то бразилец стоял на одном месте и не двигался, словно его что-то удерживало. Следом за этим подала голос Лойя. Ее единственным восклицанием было: «Вода!»

Однако никто пока не понимал, что в действительности случилось. Первым сообразил долговязый Дик, один из двух моряков-добровольцев. Он уже выкрикивал в рацию: «Трещина, трещина… нас рвет пополам!!!» Только на этой фразе Рауль и остальные осознали, что значил главный звук трагедии – плавучий остров разрывало пополам.

Мощные рычаги, за которые крепился «волшебный» трос, держались намертво, но не могли предотвратить неизбежного. Через остров протекал единственный ручей, которому никто не придал значения, не поинтересовался, насколько он сложен. Да и зачем? Любой мог перейти его, не замочив колен. Теперь невинный ручей заставил Сострадательное Око, Хэндборо, да и всю команду волноваться не на шутку.

Дима стал кричать, его ноги быстро уходили под землю. Вокруг слышались возгласы, из которых самым близким был голос Лойи; по сути, разобрать он мог только ее, остальные тонули в шуме воды и непрерывном гуле.

Жижа из воды, песка и водорослей скрывала ноги уже выше колен. Неожиданно рядом очутился какой-то матрос, Дима не понял, кто именно.

Выкрик незнакомца касался «волшебного» каната, который Дима должен был обнаружить где-то за своей спиной. Но не для своего спасения Диме предлагалось стать живым мостом, соединить образовавшуюся под ним канаву и канат. Лишь только он это сделал, матрос оказался рядом, стал быстро разматывать карбоновый шнур и крепить его вокруг талии дрожащего юриста. С впечатляющей сноровкой незнакомец перепрыгнул на противоположный берег того, что раньше было ручьем. Он не реагировал на возгласы несчастного Димы и скоро совсем скрылся из виду. Вжик! Через минуту Дима висел, растянутый между «волшебным» канатом и уходящей в темноту карбоновой нитью.

Ход был гениальным, Диме больше не грозило потопление. Но неимоверно росло напряжение рук. Подскочивший спаситель снял и эту проблему, исключив Димино тело из растяжки.

«Энрике, – представился незнакомец и добавил: – пятый механик».

– Не слышал о таком. Вы с нами, с командой сюда?

Энрике пожал плечами: «Как же иначе», а потом посоветовал Диме доложить, что разрыв устранен. Стали искать рацию, но та, похоже, утонула. Спасенный стал выкрикивать имя Лойи, на что Энрике сказал, что пойдет поищет ее и передаст, чтобы она доложила. Дима было дернулся пойти с «пятым механиком», но осознал, что правую ногу стиснула судорога, в детстве такое с ним случалось.

Спустя четверть часа Энрике возник с другой стороны:

– Капитан приказал нам оставаться на острове: тебе, Лойе, мне и двум остальным.

Этот человек, лица которого Дима никак не мог рассмотреть, был на редкость самоуверенным типом. Его не смущала темнота, катаклизм, и к Диминым вопросам он был готов со всех сторон. Энрике вообще оказался ходячей энциклопедией. За пару минут он развеял всякое волшебство каната: «Прерывающийся излучатель в продольно-полосном корпусе, достать таким пылесосом любую штуку со дна – пара пустяков, только знай, где лежит… Затягивает с силой орбитального притяжения планет, использует тот же принцип, по которому космический мусор перемещается в места образования новых тел – неужели не знал?»

Дима всегда думал, что подобные штучки из области фантастики. Оказалось, нет. Энрике уверил, что страны содержат такие приборы на вооружении уже лет так двадцать, знают друг про друга и, понятное дело, помалкивают.

– О’кей. Ты, механик, можешь объяснить, как «Робокол» везет себя, к тому же тащит та-а-акущий остров?

Ответ оказался не менее паранормальным. Со слов Энрике получалось, что под кораблем находится атомная подводная лодка, причем советская, когда-то жутко секретная, военная. Капитан переделал машинное отделение, поскольку от бывшей советской остался только атомный реактор. Остальное срезали в надежде, что использовать реактор можно разве что для добычи электричества, да и то заразив при этом десяток квадратных километров вокруг. В конце двадцатого века подлодку продали предприимчивые ребята Северного флота, получив от капитана взамен не только деньги, но и муляж проданной военной тайны. По слухам, японцы помогли Сострадательному Оку сварить корпус, который сделали разборным. Бывшие советские военные вышли из воды сухими и с прибылью плюс избавились от опасного источника радиации.

Но и японцы сработали небесплатно… Энрике поведал любопытную историю, и побывавший в Японии Дима мог согласиться. Все стыковалось, в рассказе Энрике не проглядывали «белые нитки». Дима стал замечать, что пелена загадочности, чего-то недосказанного быстро слетела с «Робокола» – Небесного корабля. Он было открыл рот спросить про эти «солнечные ритуалы», но изнутри его что-то остановило. Похожее чувство наступает, когда понимаешь, что, когда тебе растолковывают и объясняют фокус, он больше не фокус вовсе, а глупость и шарлатанство. Но раздумья о распиленной по частям женщине или проткнутой шпагой голове всегда интереснее, чем разочарование от объяснения того, как это сделали.

Сострадательное Око – это просто фокусник, хороший, со стажем, с роскошной легендой о Небесах. Весь этот пафос выдуман для клиентов с экстравагантными желаниями и хорошей оплатой заказов. Дима вспомнил поездку в Америку по делам фирмы. Пробыв там неделю, он был изумлен, как любая мелочь обращается в коммерческий проект. Даже его «бумажно-разговорный» бизнес на той земле преобразовывался в непревзойденное шоу с юристами и адвокатами в качестве действующих лиц, по совместительству добрых и злых гениев. Любой встречный был «лоером» [дать сноску: * lawyer (англ.) – адвокат] – чем-то вроде персонального ангела для того, кто не принадлежал небесной касте.

«Все! Мифа нет, один голый бизнес. Хотя постой, как же это: зачем же меня морозили на «Исхацу Корп.»?» Энрике не растерялся, сказав, что просто про это ничего не знает. В принципе, да – зачем пятому механику такое знать.

Шарик сдулся, игра больше не захватывала.

Дима разглядел усатую физиономию Энрике и ухватил сходство лица с… капитаном. Мелькнула и сразу исчезла мысль о том, что такое лицо может принадлежать капитану, помощнику, мичману, на худой конец, радисту. Но не механику! Только раз взглянуть на четвертого механика – никаких сомнений, что лучшая часть его жизни проведена среди замасленных шестеренок и поршней, пусть он и старался заинтриговать своими шахматными футболками. Однако это лицо – не механика…

– У меня самый комфортный кабинет на «Робоколе»: ни шума, ни пыли, панель управления атомным реактором и белые стены вокруг. Включаю временами плазму, полюбоваться природными видами. А так – часы и дни под водой, благо тренажеры спасают бренное тело от закисания… За такую зарплату еще год поплаваю – и к себе, на родину…

Ага, все объясняется! Вопрос с питанием: морепродукты? Ну, и… кто же там еще внизу, в подлодке? Ответить Энрике не успел. Вот-вот должно было показаться солнце, и кто-то стал звонить в колокол, созывая на линейку.

«Это на солнечное питание зовут? – отозвался Энрике. – У меня свое солнце на экране, но ты иди. Спускать взгляд с разрыва опасно, буду дежурить».

Пробиваясь сквозь кусты, Дима размышлял, что Энрике знает о построениях, обо всем их быте, и, выходит, все им сказанное – правда.

Правда

В колокол звонила Лойя. Все пришли на построение, несмотря на то что руководила женщина. Главный корабль впереди, приспущен новозеландский флаг, расплывчатая линейка моряков, обративших лица на восток. В светлое время суток на «Робоколе» и на острове объявлялся штиль. Внешний наблюдатель, окажись он в этот хмурый день поблизости, мог узреть мирный остров и стоявший на якоре корабль.

Лишь завершилась линейка, как Лойя стала спрашивать, чем окончился ночной инцидент. Дима отвечал уклончиво. Что удерживало его от упоминания об Энрике, он точно не знал, думая, что в любой момент сможет сослаться на то, что и так все должны были знать о существовании Энрике. Лойя предчувствовала финал, но не знала имен финалистов.

Ха, я-то хоть знаю человека! А что знаешь ты?

Эта мерзость, сидевшая в нем с самого детства, так никуда и не ушла, с короткими перерывами проспала тридцать лет, изредка высовывая голову и потом надежно прячась в тайниках сознания.

Что знаешь ты? Чем перекроешь мою тайну?

Назвав Диму по имени и на «вы», она сказала, что хочет проверить разрыв ручья на месте. Строптивый собеседник сдался: если ей отказать, капитану может отправиться рапорт, да и потом… Он не хотел отказывать Лойе; испытать – да, может, подразнить, но не отказывать. Они побрели через тропические заросли, он впереди, она за ним. Диме хотелось вмешаться, предварить встречу рассказом, что тайна раскрыта, тайна лишь в том, что никакой тайны нет. Но проход был узок, а марш через заросли производил немало шума, звуки речи гасли и затушевывали желаемый эффект. Вот за гнилым деревом и бывший ручей, струившийся теперь по многим разветвлениям.

Вот место. Всего полчаса назад Дима стоял здесь, борясь с разочарованием и глотая слюну, словно поедая правду, – несъедобную, рваную ткань, но обязательную, как лекарство. То самое место пустовало, как если бы Энрике и не существовало. Пятачок, на котором ночью велась борьба с разломом, был изрядно вытоптан, на месте прежнего русла в лужах грязи лежали влажные камни. Но карбоновый шнур исчез.

Спинным мозгом Дима ощутил, что Энрике рядом. Почему прячется? Здесь неладно, надо сдавать усатого всезнайку. Дима увидел, как шевельнулся лист молодой пальмы, не раздумывая, подскочил к нему, почувствовав мелькнувшую надежду: может, Энрике все налгал, тайна есть, а значит, есть и способ узнать правду про себя, про Анн, про ее смерть.

Мысль не успела замкнуться. Ей помешала острая боль, пронзившая левую лодыжку. Дима вскрикнул. На земле, совсем рядом с ним, извивалась змея. Следующим за его криком был визг женщины. Лойя отскочила как можно дальше и прижала руки к лицу, зажмурив глаза, словно прячась от кошмара. Дима не ожидал этого визга и на секунду забыл о себе.

Это гадюка… что ты кричишь? Дай перетянуть…

Он не успел договорить, как горло передавил сковывающий холод; но перед тем как упасть, он подумал, что холод он переживет…

Лойя и не догадывалась, что так боится змей. Ею овладела безудержная паника, какой она до этого не знала. Потребовалось около минуты, чтобы упражнением из практики дзэн восстановить равновесие и понять, что делать. Она схватила свою палку, которая от страха выскользнула из рук. Змею удалось подцепить лишь с закрытыми глазами – нервы никак не могли возвратиться в состояние, предписанное им Дао.

Женщина сделала дальний бросок и услышала, как земная тварь пролетает сквозь заросли куда подальше. Самым трудным, однако, оказалось открыть глаза.

Как только страх был повержен, ушло меньше минуты, чтобы приподнять раненого, перетянуть ему ногу и побрызгать лицо водой. Лойю удивило, что укус пришелся так высоко, тогда как змея крутилась по земле, будто сама была укушена. Ее интуиция скользнула молнией, сделав вывод: «Что-то тут неладно». Пока след свежий, необходимо было осмотреть место получше, но тут Дима пошевелился, и она заметила, как сильно потемнело его лицо. Лойя схватилась за рацию.

Проник

Пока она докладывала, пока звала на подмогу Рауля и Стива, ушло около четверти часа. Перед глазами у нее стояло потемневшее лицо Димы, и она старалась отгонять дурные мысли. Женщина не хотела себе признаться, что, случись с этим немцем непоправимое, ее боль перейдет границы.

Капитан приказал отправить раненого на «Робокол», ей же сердце шептало, что бесшабашный Генри не способен вылечить укус; никто о Диме заботиться не станет, мужчины поглощены перетаскиванием острова. Что происходило вокруг, Лойя понимала вполне, но ей было непонятно, в какие причудливые кольца завивались ее собственные чувства.

За пять лет в школе строгой дисциплины и послушания основательная практика Дао Тишины и Дао Звука должна была закалить дух и сделать его несгибаемым, а ее «я» – тверже скалы, крепче, чем у мужчины. И тут на тебе – испугалась змеи, стала жалеть существо из мира самовлюбленных особей. Такие типы, как этот немец-юрист, понимают, когда что-то идет к ним, но сами отдают ничтожно мало; с позиции Дао это фатальное смещение энергии и камень на пути жизненного потока. Удел таких недалеких людей – разочарование и мучительная смерть в конце. Исправлять такого тщеславного типа возьмется только глубокий учитель – тот, кто не побоится ступить в поток нечистоты ученика. К несчастью, типы вроде этого юриста сами не хотят ни становиться учениками, ни иметь учителя. Дао для них – это свод законов, тогда как, по сути, Дао ничем не ограниченно и всегда за пределами понятий.

Поскольку Лойя не знала юридического дела, судить о профессии Димы она могла, исходя из своих наблюдений и пользуясь интуицией. Та подсказывала женщине, что работа несет Диме нехорошую судьбу.

Знаки, составляющие юриста, противоречили линиям совершенства. Был лишь один луч света, толщиной с волос, – его кто-то любил! Кто-то держал этого пристрастившегося к дурному человека на острие бритвы, не позволяя рассечься на две половины или соскользнуть в небытие космоса. Вот только иногда пораниться… но такое бывает со всяким.

Лойя не умела еще объять далекую от людских понятий любовь, которая не ищет выгоды, которая отдает себя даже убогим и отталкивающим ее от себя людям. Философия не признавала этого термина, поскольку определить любовь наука могла в рамках людских понятий и известных представлений.