Робокол

У сеньориты Жанет не было карт, только рация, оружие и неопределенность. Всю охрану она решила вести со своего катера, стоящего на жесткой сцепке с «Скайбризом». Из своей рубки ей был хорошо виден весь правый борт ненавистного брига, их спущенный до красной линии якорь и горизонт на север и северо-восток. Первый час она выясняла, была ли вызвана береговая охрана и верные ли координаты указали индонезийцам. Луиза, черная женщина из Нового Орлеана, была лучшим стрелком и все это время стояла наготове у пулемета, с малого расстояния способного резать металл, как горячий нож режет масло. Она не сводила глаз со «Скайбриза».

Сострадательное Око стал раздавать написанные на бумажках приказания и прежде всего отправил записку вниз, четвертому механику. После чего сцепка из «Робокола» и натовского катера пришла в едва ощутимое движение. Заметно это не было – все моторы молчали. Через полчаса должны были состояться вечерние проводы солнца, и это железно приковало бы внимание всех женщин. Так и случилось: лишь только колокол отправил в воздух три звонких сигнала и на палубе «Скайбриза» стали собираться молчаливые моряки, все женщины, включая Жанет, высыпали на палубу катера с взведенными курками, а Луиза передернула предохранитель и выставила прицел на капитана.

– Если вы не разойдетесь по местам, мы начнем стрельбу! – грозно заговорила Жанет. Но ее никто не слушал, моряки, хоть и побаивались женской несдержанности, все же верили капитану, а Сострадательное Око был сама невозмутимость.

Долгих десять с половиной минут длилось необъяснимое молчание – все члены команды, даже щурящийся на солнце Сэмуил, безмолвно стояли, обратив лица на запад.

Жанет побежала сообщать о несанкционированном сборище и узнавать у Прунто, что это все значит, но мичман был озабочен захваченным сокровищем и дал отговорку, что, если после «молчания» контрабандисты сообща начнут делать хоть что-то угрожающее, стрелять можно, но сперва по палубе. Итальянец успокоил девушку, что через час на подмогу прибудут военно-морские силы Индонезии, поскольку от военной базы до катера порядочное расстояние, к тому же, правда такова, что «Скайбриз» в нейтральных водах.

– В конце концов, у вас две фугасные пушки и пулемет: вы живого места от мусоровоза не оставите!

Как моряки построились, так и разошлись – молча, не давая повода для стрельбы. Пока шло прощание с солнцем, женщины ломали голову и напрягались в попытках разгадать сие странное действо. Мужчины старались собраться с мыслями, отбросить страх перед пулеметом солнцу или побороть его в себе, а корабль хоть и незаметно, но прибавил скорость. На руку капитану было и усиление попутного ветра, и наступающие сумерки.

На натовском катере пустили двигатель на холостых оборотах и включили прожектор. Вся правая палуба «Скайбриза» открывалась теперь как на ладони, но левой было не разглядеть.

– Эй, капитан! Да, вы, вы же капитан?! Скажите команде, что до прибытия патруля все до единого должны быть на правой палубе. Пусть построятся, я пересчитаю! – прокричала Жанет.

– Мы строились два часа назад, вы не успели посчитать? – возразил Сострадательное Око. – К тому же, у половины команды кончилась вахта, они должны отдыхать. По вашей милости нам завтра делать крюк в пятьдесят миль, а ведь шторм идет как раз оттуда!

– Какой шторм? – испугалась амазонка. – Марианна, быстрее проверь сводку!

Но Жанет все равно настаивала на построении команды, и моряки поплелись строиться. Ребят слепил прожектор, и они волей-неволей поднимали глаза на Луизу, которая возвышалась над ярким источником света и не отходила от своего пулемета. В этой чернокожей воительнице было на что посмотреть. По крайней мере, на крикливую Жанет мужчины скоро перестали обращать внимание, а стали заглядываться на пулеметчицу и на остальных амазонок. Прошедшая подготовку в трех военных лагерях, Луиза оказалась все же не готова к такому вниманию. Тут-то и отличился Генри, который первым послал ей воздушный поцелуй. Женщина сделала вид, что не заметила, но Генри-слегка-навеселе с его навек запоминающейся залысиной хорошо увидели все остальные женщины, включая Жанет. Никто не знал, что предпринять в ответ.

Не прошло и пяти минут, как Марианне отправился сходный знак внимания от молоденького матроса, – ребята не могли стоять без дела, все на одной палубе и в направленном на них ярком свете. Жанет не досталось такого внимания, слишком строгая. Она устала вызывать Прунто, добиваться от него информации. Тот, наконец, дал ей позывные индонезийского патруля, и Жанет пыталась выйти с ними на связь. На море стемнело.

Индонезийцы сообщили, что давно выдвинулись, но у них скверно с погодой. Лейтенант пограничных войск начал убеждать Жанет, что непременно найдет хилый мусоровоз и разберется с ним по всей строгости закона, а они, женщины, могут сниматься со сцепки и плыть куда безопаснее. На это смуглянка огрызнулась, что сама решит, как поступить, а отпускать корабль, в котором «полным-полно драгоценностей», – это верх абсурда! На этот раз обиделся лейтенант. Он заявил, что «Скайбриз» вообще в нейтральных водах и, говоря строго, может валить куда угодно. Жанет завелась окончательно. Ей стало казаться, что все считают ее дурой. Попутно смуглянка видела, что обмен улыбками стал уже взаимным и Марианна, хоть не произнесла еще ни слова, внутренне сдалась, и ее губы потеряли волю.

Жанет оборвала связь с индонезийцем, решив с ним не общаться, пока тот сам не выйдет в эфир. Девушкой стало овладевать отчаяние, и от этого хотелось жаловаться, неважно кому – пусть даже Прунто, так бессердечно назначившему женский батальон патрулировать пиратов. Но ведь она сама этого хотела, ей даже польстило, что поручена сверх-ответственная задача. Теперь, ближе к полуночи, становилось ясно, что Прунто не поступил бы так, не имей он веского повода. Бумажку с описью он заныкал себе, фотографии на его камере, ну, а припрятать золото и подсунуть бижутерию – пара пустяков…

На поверхность пролезла мысль, которую Жанет гнала от себя все годы учебы в морской академии. О древнем поверье: женщина и корабль – несовместимые вещи! В студенческие годы, окрыленная возможностью получить эксклюзивную специальность, доказать самой себе и другим свою значимость, утереть нос гордым мужчинам, она находила неоспоримые факты присутствия женщин и в космосе, и под водой, и на опасных производствах, не говоря об армии и флоте. Потом приглашение в корпус морской разведки – ведь просто так бы не позвали, значит, увидели задатки! Но вот первое серьезное задание и… промах, а ведь у нее оружие, она может превратить эту жалкую посудину в решето. Гигантской змеей-питоном женщину стала обвивать неуверенность, а вслед за ней пришла злость.

Спасло Жанет случайное обстоятельство. Потеряй она тогда покой, ошибки камнями посыпались бы на все головы. Злобно взглянув на расхлябанный, грубый строй матросов на «Скайбризе», она тяжело вздохнула – никто из этих пижонов не помышлял о разбое, о бунте или бегстве. Теперь эти рыбаки ловили взгляды семи ее подчиненных. Но одно исключение – на своем мостике, лицом в три четверти к их катеру в пластиковом кресле сидел пиратский капитан. Руки он опустил на колени, а чтобы не обжигал свет, прищурился и смотрел поверх прожектора в ночь. Невольно Жанет обернулась поглядеть в том же направлении. Ничего: ночь и звезды, мерцающие, будто далекие призрачные светильники; ветер действительно усиливался и гнал облака.

Она перевела взгляд на капитана. Тот все так же неподвижно сидел и любовался невидимой далью. Этого немолодого мужчину не касались возня и смешки на палубе, и, если бы не прищуренные глаза, можно было бы заключить, что он спит. Свет прожектора касался его и одновременно… будто бы огибал. Так бывает, когда смотришь на камень в горной реке, – словно фосфорическое сияние, защищающее камень от бурного потока.

Когда Жанет пригляделась, то увидела, что его лицо излучает некий собственный свет. Ее поразило сопутствующее этому ощущение: капитан был единым целым с командой; он не казался чужаком, белым камнем в угольной лаве. Просто команда была больше людьми, а он… вроде как не человек, но в таком же обличии; вернее сказать, он был более совершенной частью всех своих людей, вместе взятых. Такого она не видела никогда. Что-то было в его спокойном лице от чистоты луны, и, хотя в эту ненастную ночь луны не было, лицо этого человека о ней, несомненно, напоминало.

– Эй! – произнесла наконец Жанет, обращаясь к Генри. – Ваш капитан, с ним все нормально?

То ли сказала она негромко, то ли Генри так увлекся Луизой, что лишь мельком бросил взгляд в ее сторону, но ничего не ответил, а сразу переключился на пулеметчицу.

«Ну, как она будет в него стрелять, если у них уже безмолвный роман?! Вот где победа без оружия», – пронеслось в голове у смуглянки. Она взглянула на пиратского капитана и почувствовала, как ей самой внезапно сделалось спокойнее.

Жанет перевела дух и посмотрела в сторону. В темноте моря, на месте, где должен быть горизонт, виднелся одинокий огонь какого-то небольшого суденышка. Понаблюдав пару минут, женщина заключила, что огонь приближается. Снова стало тревожно, захотелось убедиться, что плывет индонезийский патруль, поскольку, по обещаниям Прунто, те уже три часа как должны быть здесь.

Тот же лейтенант на радиоволне сонным голосом стал что-то бормотать на своем языке. Жанет переспросила, а грубиян ответил уже на внятном английском, чтобы та больше не беспокоила их по пустякам, – их смена окончена и досмотром мусора до завтрашнего утра они заниматься не будут. Связь прервалась.

За время разговора суденышко успело подойти в пределы ночного видения. Это было маленькое, хорошо экипированное судно-катер с отменной радиолокацией, резко контрастировавшее с темным корпусом «Скайбриза». На палубе стоял единственный человек и всматривался в огни сцепленных кораблей.

Прожектор с натовского катера ударил лучом в белый борт незнакомца, пошел выше на заслонившегося от света рукой мужчину и наконец достиг мачты, на которой развивался индонезийский флаг.

– Вы со мной разговаривали? – спросила через громкую связь Жанет.

– Никак нет! – по-военному отрапортовал все еще скрывающий свое лицо мужчина.

Краем глаза Жанет заметила оживление в строю моряков «Скайбриза», но незнакомец на громком, коверканном английском произнес:

– Лейтенант Раджип Элум послал меня оповестить вас, что не может заходить в эти воды до завтрашнего утра. Эта территория является нейтральными водами, и ему необходимо согласование с командным управлением в Джакарте. Если с утра он получит «о’кей» на рейд этого судна, то к полудню уже будет здесь.

– Стоп! Что за чушь, почему он не сообщил по радиосвязи? – насторожилась смуглянка и одной рукой стала набирать код катера Прунто.

Наконец незнакомец отдернул руку, и взору обоих кораблей предстал плотного сложения мужчина с усами и смуглой блестящей кожей. Капитан Сострадательное Око заглушил своим голосом возникший в рядах команды шум:

– Как ваше имя и должность? Хочу быть уверенным, что нас берется охранять не разбойник и не наемник Восточного Тимора…

– Хен Боро, – по-солдатски отрапортовало блестящее лицо, – офицер пограничного гарнизона Индонезии с ближайшего острова Сурувам Алор.

Жанет разбудила Прунто и скороговоркой сообщила, что причалил некий посланник от индонезийцев, судя по всему, один, плюс у него небольшой пулемет неизвестной марки. Как мог сдерживая себя, итальянец ей разъяснил, что так и должно быть и индонезийцы не дураки на открытой радиоволне все ей разъяснять, радиосвязь – это уши радиолюбителей самых разных мастей, и не хватало еще, чтобы о маневрах и заходах военных кораблей в чужие воды узнавали спецслужбы соседних государств. Куда проще послать курьера на легком, незаметном катере и устно все передать. К тому же, в их сторону движется шторм, и Прунто приказывает ей покинуть место дислокации и вверить этому вновь прибывшему конвой. «Наша миссия закончена. Баста!»

Она быстро упомянула об острове, который назвал индонезиец Хен, но Прунто цыкнул на нее и процедил сквозь зубы, чтобы «без названий». Пусть берет координаты и туда, а наутро итальянец выручит женщин, поскольку сейчас «волны пасуют нас на все семь баллов в левый край, и странно, что до вас еще не докатились!»

Девочки, хоть и не бросили своих мест, но устремили взоры на смуглянку. Им надоело держать на прицеле безоружных моряков, а в некоторых амазонках даже проснулась симпатия к сильному полу. Жанет быстро выведала координаты этого Сурувам Алора и, настроив навигацию, взяла курс на неизвестный остров. Приказ начальства не обсуждался, но одного Жанет все не могла уразуметь: как этот полный усатый индонезиец далеко не спортивного вида и с единственным пулеметом на борту сможет охранять ораву пиратов?

«Совсем иные нравы у здешнего народа, – думала она, – правила судебного исполнения, конвоирования, преследования неприятеля; на это местные военные глядят сквозь пальцы. Вместе с тем нечаянное убийство в суматохе считается не таким уж грехом – строго не осудят…» Пока нелепый одинокий патруль не скрылся из виду, она все вглядывалась в огни и ждала, что вот-вот начнется пальба и пираты сразу уложат Хена, или он, пока не погибнет, прикончит пяток-другой матросов. Но женщина ошибалась.

Судьба «Дракона»

Отплыв на «Драконе» около тридцати миль, Хэндборо связался с капитаном. Они использовали открытый канал и «рыбацкий алфавит» – рыболовы используют набор терминов и словосочетаний, которых вполне хватало, чтобы замаскировать в них тайный смысл.

Взрывчатка растянулась по всему периметру «Дракона», все было готово для потопления, но Сострадательному Оку не нравилась глубина – всего две тысячи пятьсот сорок метров. Мелко. Нужно было вспарывать дно морское.

Еще в двадцатом веке чуткие эхолоты могли фиксировать взрывы подводных бомб и ошибочно принимать их за сейсмические толчки. С тех пор аппараты обрели куда большую чувствительность. Подводный взрыв в одну килотонну «услышали» бы за тысячи километров. Помог Сэмуил, который на точной карте отыскал место разлома – особую трещину в океанском дне, сверху присыпанную нетолстым слоем песка и ила. Правда, до трещины Хэндборо пришлось плыть еще шесть часов. Попутно первый помощник прославленного капитана Коая закидывал трал и выгребал мусор, то ли следуя профессиональному чутью, то ли чтобы пустые часы не тянулись так долго. «Дракона» могли запеленговать – рядом пролегала морская граница Индонезии, а мусор мог послужить хорошей ширмой.

Опустилась ночь, и Хэндборо начал подготовку. В его личной сумке лежало изображение, снятое со стены рубки самим капитаном. Индийское божество. Вскоре картинка была прикреплена на бак «Дракона», и по бумажке, почему-то оглядываясь по сторонам в абсолютно безлюдном месте, Хэндборо прочитал заклинание. Оно заканчивалось словами – «Ом Варуна, Ом Варуна, Ом», в скобках шло указание, что слог Ом надо петь, чтобы звук «м» тянулся вдвое длиннее первого «о». Ничего особенного не случилось, быть может, только ветер подул сильнее – но на море это не редкость.

Хэндборо спустился на новенькую быстроходную моторку, с виду напоминавшую торпедный катер «Комар», давно состоявший на вооружении индийского флота. Катер быстро разогнался и встал в полумиле от «Дракона». Для верности Хэндборо еще раз прочел магическую формулу и нажал на кнопку радиопуска. Детонатор сработал, хлопнул морской взрыв, другой, потом еще один – заключительный.

Единственный свидетель потопления богатств оставался безучастным к сцене погребения тонн золота и десятков тысяч драгоценных камней. Этого проверенного мужчину беспокоило одно, – та же тревога, что и у его капитана, – чтобы сотни лет, лучше тысячи, а лучше никогда и никто не нашел бы этих сокровищ. Хэндборо верил, что попало к ним это «дорогое железо» лишь по молитве капитана. И что сотни кладоискателей, неустанно рыскающих по просторам океана, за все годы ни разу не были удостоены подобным, не повезет им ни сейчас, ни в будущем. «Чтобы так, по-крупному, – нет, нет и нет,… потому как перебьют друг друга, израсходуют неправильно, ненависть, обязательно пострадает невинный. Сто раз историю проходили…»

Через десять минут на колышущихся волнах плавали остатки резины, изломанные взрывом доски, а среди всего это хлама возникали и лопались воздушные пузыри.

«…понять это можно, Сострадательное Око – великая личность… отдать гигантское богатство за спасение одной-единственной души… Не в этом ли сила?!» Хэндборо подстегивал свою же мысль, хотел узнать, куда та выведет.

«И какой тут принцип, как капитан узнал, что именно эта душа? Сказал голос, повелели Небеса? Вот из последних – филиппинец, у которого я выторговал «Дракона»; просто последний из повстречавшихся; вот бы мне взять и сказать: ты избран, твою душу будем спасать! Что филиппинец ответит? Покрутит пальцем у виска… нет, этот не покрутит, этот спросит, сколько ему заплатят вдобавок к спасению его души. Боже, ну как Коай узнаёт так наверняка, ведь не ошибается, столько лет не ошибался! Поэтому ищет его братец, боится «интеллект» своего разрушения. Да!»

Хэндборо не заметил, как мысль перешла в голос:

– Конечное поглощается Бесконечным, даже если конечное осмелилось расти бесконечно; бороться за свой рост, не уступать и не сдаваться. Братец ведь получил столько сил, неоспоримых сил, вся экология на его защите, за ним встанут миллионы; все борцы, кто защищает землю от техногенного коллапса, кто грудью стоит за сохранение зеленых лесов, рек, всей планеты. Как он все это устроил – ведь ни один не усомнится, что правда на его стороне!

…Тогда, конечно, можно «выкупить» душу из этого миллиона экологически сознательных, показать ее Небесам – вот, мол, сколько отдано за этого… немца. А ну, как Небеса возьмут и ответят: «Не того ты, Сострадательное Око, спас. Мы даровали тебе сострадание, ты и пожалел недостойного, схилил». Сострадание должно поступать к достойным, филиппинцу-барыге Хэндборо сострадания не предлагал, дохлый номер, мартышкин труд…

Хэндборо громко цыкнул языком:

– Нет-нет, что я такое… что я тут пустоте морской вещаю, прости меня, Боже! Язык мой – враг мой. Только рот отрою, одни пакости. Спасибо, спасибо, Боже, что избрал и меня, что подарил служить твоей «Робоколе», я – избранный, капитан наш – избранный, ну, и немец… он тоже для чего-то избранный, иначе зачем Ты его вообще на свет родил. Каждый, каждый Твой человек – избранный! Дай мне только храбрости молиться Тебе и закончить работу, на которую поставлен я сюда, на это место!

Не успело стихнуть эхо последних слов, как заверещал сигнал радиосвязи. В игре наметился поворот; капитан был серьезен и велел не отходить от рации, поскольку он фоном будет говорить с другими. Хэндборо услышит все до единого слова и должен понимать для себя сам: и что делать, и куда направляться полным ходом. Должен во всем слушать свое сердце, которое заменит голос капитана.

Первым, на что сильно встрепенулось сердце Хэндборо, стало указание итальянца изменить курс, идти к каким-то островам. Это был сигнал – в череду событий прополз «интеллект». Все предыдущее представление с рейдом, обыском, амазонками и Сэмуилом-не-от-мира-сего вполне походило на повторяющиеся циклы истории корабля «Робокол». Хэндборо легко допустил, что и «забывчивость» капитана, когда тот не сменил вывеску «Скайбриз», тоже не выпадает из вечной истории повторений. «Интеллект» знал про повторения, но искусно вписал себя в сценарий, сделавшись почти незаметным. Почти…

Если бы не оплошность Прунто, когда тот выдал шотландского кандидата на Нобеля. По причине крайней негибкости, ведущей к затвердению и трещине, интеллект опасается использовать военных – силу, которая в ответственный час может стрельнуть в ненужную сторону. Но зачем, черт побери, острова?

Хэндборо уперся в карты, разыскав-таки три Богом забытых клочка земли на гигантской груди океана. До них было идти ровно столько же, сколько и до «Робокола». Боже правый, зачем этот Прунто засылает их в такую даль? Перед Хэндборо встал нелегкий выбор: рвануть исследовать неизвестное или начать двигаться к «Робоколе». Подступили изнурительные сомнения, а время шло. Первый помощник прибег к трудному методу, удававшемуся ему не всегда, но уж когда получалось, то безошибочно. Он принялся концентрироваться. Метод был древний, снабженный современной подпиткой Сэмуила. Ученый напомнил тогда своими взмахами антенной и прищуриванием глаз, как нелегко приходится, когда концентрируешься.

Задача сводилось к освобождению ума от посторонних мыслей – наитруднейшая из всех возможных задач. По прошествии времени, а занимало это занятие не меньше часа, Хэндборо мог разместить в свободном пространстве разума то, что он хочет узнать. На этот момент ничего лишнего, ни капли сомнения или страха. Так, несмотря на дефицит времени, Хэндборо отдал этому непростому делу час с лишним. Наконец в его сознании протянулась полоса света и знание о загадочных островах приотворилось. В фантазии то было или в обыкновенном сне наяву, но Хэндборо предстал образ корабля, на борту которого полно народу. Несмотря на военную форму, они не обычные служаки. Там находились наемники.

Засада

Тратить время и силы на изучение их целей – такой роскоши Хэндборо себе позволить не мог, поэтому полным ходом пошел к «Робоколе». По ходу действия стали приходить идеи, как и кого сыграть, когда внезапно он возникнет под прицелами военного катера амазонок. «…Лишь бы наши не выдали, заткнули свои глотки». В маленьком трюме обнаружилась труба с зазубринами на одном конце. Она была короткой и издали походила на пулемет. Чтобы смастерить хоть что-то, нужны были свободные руки и свет; ни того, ни другого не было. Все, чем располагал Хэндборо, был мусор, наспех сваленный на корме. Выставляя штурвал напрямую, Хэндборо разгонялся до полного хода и защелкивал штурвал фиксатором – плохой прием и очень опасный на крупных волнах, а волна нарастала. Он бросался к корме и сетью перетягивал пустые бутылки, формировал из маленьких подобие пулеметной ленты, но выходило все нелепо. Наконец, скульптор завершил станину и дал себе за нее десять баллов из ста, даже плюнул от досады. Урывая по пять минут, Хэндборо доводил свое детище до совершенства – плотнее закутывал в сети, стягивал, расшивал жгуты. Когда тьма окончательно спустилась, а волна грозила вот-вот ударить и перевернуть, первый помощник махнул рукой на свое творчество и твердо вцепился в штурвал. Надо было молиться о прекращении непогоды, и штурман начал сначала про себя, потом и вслух. Ветер не стихал, но и не усиливался. Так могло длиться и час, и два, молитвы надо было больше. И наконец! Приближение к «Робоколе» ознаменовалось победой над стихией – так всегда бывало за две-три мили от этого корабля, будто бы их священный мусоровоз находился в оке бури, где всегда мирно и тихо.

Хэндборо представлял, с кем придется иметь дело, поэтому готовился тщательно и как можно аккуратнее прицепил индонезийский флаг. Пулемет все еще не соответствовал жестким стандартам вооружения и нуждался в дизайнерских доработках. Спасла, как всегда спасает затеявшего что-то смастерить человека, липкая лента-скотч. После финальной обмотки Хэндборо зачерпнул из бочки с отработанным машинным маслом и вымазал ствол, отбойник, дугу, магазин с обоймой. Псевдопулемет заблестел как новый – такой тоже не мог быть на вооружении индонезийцев-островитян. Тем временем его уже заметили на катере амазонок. В последнюю очередь Хэндборо измазал лицо, но как избавиться от жирного блеска, придумать не успел – по его катеру заскользил луч прожектора.

Помощник капитана шутил, что спасла его магия «Робокола» – не заметить, что он европеец, к тому же плохо подкрашенный, – это только с магией! Когда амазонки скрылись из виду, капитан лично помог Хэндборо взобраться на корабль под приветственное гиканье и хохот моряков. Никогда парни не были так рады видеть первого помощника, как в эту ночь, и только ленивый не подошел сфотографироваться с чумазым «индонезийским военным». Буря, однако, подобралась вплотную, невзирая на особый статус корабля. Перед тем как перейти к режиму «шторм», капитан повернулся к морякам и произнес:

– Кто избрал бесконечное, сам был избран бесконечным!

Смысл его слов люди поняли позже: через два часа пеленг словил на открытой волне сигнал о помощи – голос Жанет просил Прунто о прикрытии, ее катеру пришлось отступить из-за внезапного встречного огня. Женщина недоумевала: должно быть, индонезийские военные приняли ее за кого-то другого и атаковали. Прунто сухо ответил, что «это невозможно, или это не военные». Алчный полковник осознал, что влип: если с амазонками что-то случится, голову снесут ему, и не разъяснишь, не растолкуешь, что это мелкая обида за отказ Жанет, реванш за то, что ему повесили экспериментальный отряд, на который никто из моряков не хотел смотреть как на равных, а видели в них только женщин. Прунто сразу подсчитал, сколько последовательно сделано неправильных шагов, оплошностей, которые, будь все нормально, никто бы и не заметил. Он также понял, что кто-то пудрил голову; индонезийцам верить нельзя, будто они послали подмогу, будто они то, они се… Ничего эта страна им не должна, это НАТО должна им приплачивать за то, что они тут ошиваются и раздражают местный флот.