Робокол

Одна только ее обворожительная улыбка сдерживала Диму от задуманного. По сути, это было ее оружием, слепящей вспышкой, от которой случился паралич и враг на мгновение ослаб. Победил инстинкт, мужской упрямый стимул во что бы то ни стало выживать, доказывать себе и другим, что он достоин жизни и триумфа. Дима очнулся от чар, сделал решительный шаг и схватил Лойю за плечи, за дверьми послышался шум шагов. Женщина вскрикнула.

– Вы прекрасный философ, но я паршивый юрист. Когда узнаете о моей профессии… Лойя, сделайте это ради меня, – его голос перешел на хриплый шепот. Нагнувшись к ее уху, он попросил немного побыть им – мерзавцем и лгуном, спасти тем самым грешную жизнь, дабы получить шанс исправиться. Он прекрасно говорил, пока не получил резкий, необычайно болезненный удар по лодыжке. Чудом он не согнулся пополам. Превозмогая боль, он откинул странницу на свою постель, схватил упавшее одеяло и бросил на нее. Ключ в дверях уже провернулся, и у Димы оставалось не больше секунды.

Не раздумывая, он ринулся к дверям и застыл прямо возле иллюминатора. Когда железная дверь распахнулась, ему едва удалось увернуться, чтобы не попасть под увесистый удар. Для Димы время стало длинным и отмерялось глухими ударами сердца. Он испугался, не зная, чего или кого он в точности боится, но колени тряслись, а на лбу застыло что-то холодное и скользкое.

– Он пытался бежать! – раздался голос лейтенанта, ликующего, что доказал остальным Димину вину.

– Ничего не скажешь – «сосудистый больной», – вторил ему голос Красного, – ишь какой бардак наделал!

Дима открыл глаза и только в этот момент понял, что всю сцену он лишь слышит, не видя никого и ничего. Изнутри шло непреодолимое желание бежать, пока его не видят, пока смотрят на оборотня, имеющего непонятно какой вид. Послышался стон, который мог принадлежать кому угодно, но Дима мгновенно узнал знаковые нотки и вздрогнул. Это был момент, меньше секунды, и судьба немецкого юриста оказалась на перепутье двух дорог; при выборе неправильной оставалось только умереть.

«Жить, жить, жить», – неслось у него в голове. Он стремглав выскочил в дверь и рванулся по узкому коридору палубы. Чувства не подводили, вокруг были люди, которые вот-вот его увидят, распознают.

Взгляд упал на кусок троса, каким матросы скрепляют лебедки трала. В другое время незаметный, сейчас этот кусок металла мгновенно приобрел ценность. Схватив железный канат, Дима притаился. Думать некогда, всего один ход – ведь не зря это оружие попало в руки.

На британце

Ударить вот так, ни за что ни про что невинного матроса, волей случая угодившего в поле атаки сбежавшего немца, – такое Диме было мерзко представить, не говоря уж о том, чтобы совершить. Не сделать, не ударить, бросить злосчастный трос и поднять руки вверх – одинаково невообразимо. Спасло солнце, как уже было не раз и не два. И что светило увидело в такой безнадежной жизни, в предателе, сдавшем невинную женщину троим военным, а до этого продавшего ее же старому перечнику – доктору?

Но случилось вот что. Дима увидел, что вечернее солнце стоит в том градусе над горизонтом, когда на «Робоколе» начинается вечерняя линейка. Каким образом этот невероятный расклад сохранился, а главное, всплыл в памяти, и памяти не простой, а прошедшей «ледяную обработку» и, как оказалось позже, поменявшей местами многие прежде неразрывные события, – непонятно и необъяснимо. Дима ожидал услышать звон бортового колокола, зовущего на построение, и невольно оглянулся назад, туда, откуда на «Робоколе» раздавался раскатистый и приятный звон. Да, и на японском судне висел колокольчик. Что было сил Дима швырнул трос в направлении колокола и… не попал. Хуже, если бы попал, шум бы выгнал военных из каюты с Лойей. Но трос, подобно камню, сорвавшемуся с вершины горы, стал по наклонной падать на другую сторону палубы и цеплять то лебедку, то рейлинг, звякнул по какому-то небольшому стеклу и разбил его: звук получился не столько громким, сколько разнообразным и оттого привлек внимание почти всех на палубе. Шаги заторопились в направлении непонятного звука, а загнанный зверь побежал укрываться в другую. Но это оказалось куда сложнее – с правой кормы к японцу был пришвартован военный катер, который уже раз встречался ему на необъятных просторах мирового океана.

Беглец решительно не знал, что делать. Он было кинулся перелезать через фальшборт, но вовремя образумился и метнулся к закрытой брезентом спасательной шлюпке. Там и укрылся, устроив себе небольшую щелку для обозрения.

В это время лейтенант Стросс и Длинный выводили на палубу какую-то фигуру со сцепленными за спиной руками. Красный обогнал их и спешно расчищал путь от зевак-матросов, собравшихся поглазеть на пленника. По общей суете можно было заключить, что инцидент со свалившимся тросом дружно приписали новоиспеченному преступнику.

Изо всех сил Дима старался рассмотреть лицо пленника; еще бы – увидеть дубликат своей собственной физиономии интересно каждому. Ракурс был всегда скверным; то спиной, то сильно засвеченный предзакатным солнцем. Диме почудилось, что лицо мужское, но этого нельзя было сказать о походке. Как только эти трое спустились в шлюп, пробиваясь через толпу матросов на палубу, спешно вошел доктор Ширикьо. В кулаке он зажимал что-то черное, небольшое, Дима мгновенно понял, что это… та кассета, та самая, которую уже сто раз надлежало уничтожить, но непонятно отчего он медлил и передумывал. Этой пластмассовой коробочкой юрист хотел купить интерес Лойи, и тут на тебе – все обернулось иначе: купился доктор. Оставалось гадать, успел ли он посмотреть, а главное, понять эту запись: Дима крадет велосипед – не бог весть какая сенсация! Но только пока не знаешь контекста…

Старикашка подобрался к самому краю фальшборта, перегнулся, но никак не мог увидеть отчаливший шлюп. Наконец он замахал руками и прокричал:

– Лейтенант, у вас предусмотрено вознаграждение за помощь?

Стросс не мог разобрать, что на уме у старого лекаря, но отдал приказ остановить шлюп.

– Речь об улике, но она такова, что если вы не отблагодарите за нее, то и ценность у нее никакая…

– Я все понял, доктор… Сто долларов устроит?

– Зачем так кричать? – испугался старик. – У вас есть пальцы, один палец – сто единиц. Начинайте!

– Не покупаю шила в мешке, – бросил в ответ Стросс и состроил гримасу отвращения. – Парни, вперед, этот тип может быть заодно с преступником.

– Хорошо, зачем кипятиться? На самом деле я и так бы помог следствию… просто если можно договориться, то почему бы не договориться.

– Док, – прорычал Стросс, – я из Манчестера, в юности был рьяным футбольным фанатом, таким и остался. Я люблю честную игру, а когда нелады, точки зрения там не сходятся и другие терки… мы обычно ставили отметины на мордах таких умников! Прошу уяснить: я говорил о прошлом! Предполагается, человек меняется с годами – это я про сейчас. Итак – сто и без лишнего базара!

Ширикьо угодливо закивал головой и на вытянутой руке показал крохотную кассету, покрутил ею в воздухе, как зазнавшиеся дети хвастаются безделушкой перед сверстниками.

Стросс отвез пленника на катер, где им немедленно занялись крепкие ребята. Только потом он с Длинным поплыл забирать платную «улику». К этому времени у Длинного возникли сильные сомнения: некая важная штуковина, способная заработать ему баллы по службе, подарить звание и соответствующий оклад, уходила опостылевшему британцу. Более всего бесило, что доктор, старик, давно хранящий честь страны, за пресловутую сотню нарушил негласные законы империи Восходящего солнца – возмутительный акт, искупаемый кровью. Длинный запрезирал старикана, счел, что у доктора ни капли собственного достоинства, но, в отличие от коллеги, он выбрал притвориться безразличным, втайне досадуя на себя и на предателя. Лейтенант это подметил.

– Спокойнее, коллега! У вас тоже есть шансы, доктор ведь просил показывать пальцы. Даже два пальца обеспечат вам эту покупку – я уступлю!

Длинный сделал вид, что не понял, однако все хорошо услышал его красный коллега, который теперь стоял позади Ширикьо и покрывался всеми оттенками бурого. Еще одного градуса накала хватило бы, чтобы эти два натовских самурая порешили и доктора, и лейтенанта; их удерживало большое число свидетелей.

Стросс понимал, что теперь уже не сотня и даже не двести, – задеты корневые принципы этих людей. На палубе давно стоял капитан японского судна и, несомненно, был на стороне натовцев – слишком неравные силы.

– Хорошо, отказываюсь от вашего предложения, док, – произнес лейтенант, восходя на палубу. – В конце концов, ну, что может быть в этой записи? Даже представить трудно.

– Он обманул меня, сказал, там будет женщина. Я ведь учуял запах в его каюте. Никакой женщины, я просто хочу, чтобы обманщик и трус был наказан. Вот и все, вот и все, господа!

Доктор затараторил по-японски, оправдывая себя перед согражданами. Те ему не верили, и делалось понятным, как подмочена репутация старика; возможно, ему уже не устоять на палубе родного судна.

Лейтенант пришел на помощь:

– Господа, это я предупредил всех, что следует избегать лжи, говорить все-все, что касается этого германского преступника. Господин Ширикьо поступает верно, так требует закон, так требует честь. Хочу быть понятым и рассчитываю на ваше понимание – мы занимаемся одним делом, мы разоблачили звено грандиозной преступной организации… о подробностях говорить не могу. Дитер Вермштрубе должен привести нас к большой рыбе, хотя, не сомневайтесь, и он получит свое…

Речь лейтенанта прервал крик с торпедного катера:

– Пленник исчез!

Бесценная нить

Если бы на свете была такая веревка, которая могла бы достать до самых глубин морского дна и зацепиться за сокровища, которые столетиями давят на дно океана, спрос на подобное приспособление был бы выше, чем на то, что им можно достать. Капитану Сострадательное Око как-то попалась статья, которая содержала вычисления, собранные людьми за двадцать столетий накопления миром богатств. Во всех музеях и хранилищах, во всех тайниках банков мира нет и трети того, что должно было существовать к началу двадцать первого века. Если две трети недостающего имущества человечества разложить пополам и допустить, что одна часть бесполезно прозябает под землей, то вторая доля, несомненно, лежит на дне морском. Так что земля могла бы удвоить свои богатства, просто обзаведясь подходящей веревкой с крючком. На начало двадцать первого века такого замечательного приспособления еще не было.

Но представление о нем родилось в умах людей, обеспокоенных несправедливым исчезновением сокровищ, и мечта медленно, но неуклонно стала обретать форму. Задача решилась на «Робоколе» – первом судне, сумевшем поднять на борт груз с глубины в четыре с половиной тысячи метров. Почитатели истины должны до конца дней быть благодарными за то, что это состоялось не на судах конкурирующих фирм-кладоискателей. Иначе бы обогатилась небольшая группа людей, для улучшения мира же это несущественно и малозаметно. «Робоколе» был дарован шанс обнаружить в пучинах морей португальский фрегат, похищенный в восемнадцатом веке пиратами, и шанс этот представился лишь по молитве капитана, который знал, как израсходовать сокровище, хотя «знал» – неточное определение.

Небеса избирают в фавориты странных людей. Это не переставало удивлять капитана, хотя он был способен удивиться мало чему на земле. За вызволение Димы ставка была невероятной – именно непостижимо большой размер «компенсации» так всколыхнул капитана. Про бразильца было ясно с начала – дружит с религией, правдивый, готовый жертвовать. Но смелое заявление Небесам, что выкуплен будет первый, преступник и проходимец, который к тому же юрист, – это был дерзкий, отчаянный шаг. Под занавес службы в море Сострадательное Око хотел взять финальный аккорд, чтобы выпало запоминающееся, отчаянно иное.

Оплата золотом, чистым и в монетах, и это не все; еще жертвы в людском материале. Конечно, первым он предложил себя – баш на баш, должна быть ровня. Но с Небесной службы запросто не соскочишь, смерть не возьмет до того дня, пока не исполнена миссия. Хотя капитан спорил с Небесами и заставлял их чувствовать, что бросает им вызов, не желает мириться с их безразличием, он все равно должен был подчиняться космическим правилам, поскольку и Сам Бог повинуется Своим железным законам.

Каждая игра – это правила. Любое правило однажды найдет исключение. Этим пользовался капитан – вымаливал исключения. Да, Небеса можно любить, можно ненавидеть, однако чтобы при любом раскладе получить силу, власть или любовь, молиться надо тоже Небесам. Лазейками в правилах пользуются демоны, однако в подлинной игре у них не решающее место – ключевой поединок всегда между одним и другим Небесным даром. Как практическое Дао, исповедуемое Лойей и утверждающее непрерывное сражение противоположностей, силы Небесные вначале создают пары противостояний, входят в них и наслаждаются непредсказуемой игрой.

Вид несметных сокровищ на борту «Робокола» начнет сводить с ума матросов: самых слабых в начале и праведников спустя некоторое время – так было во времена, когда «Робокол» носила другое имя. Все это капитан предвидел, предчувствовал верный Хэндборо. Сэмуил понимал, что контакт «человек – золото» вызовет непредсказуемую и мощную реакцию.

Перед Сострадательным Оком лежали отвергнутые планы с набросками разных ширм, шатров и тентов – идеями укрытия сокровищ от завидущих глаз. Когда они это обсуждали, капитан доходчиво объяснял помощнику, что по подобной же причине и затонул пиратский бриг, чудом забредший в Тихий океан. Книги того времени упоминали, что тогда, в восемнадцатом веке, у банды под флагом Веселого Роджера возникла грандиозная идея: сменить плавучие квартиры на вполне осязаемые и недвижимые.

Как и Тасико, с головой погрузившийся в строительство островов и долгими часами перед сном грезящий, как сможет стать на них маленьким императором, пираты мечтали создать свое государство. Не имея армии, чтобы оборонять будущую державу от сил могучих империй, они видели единственный выход в том, чтобы получить суверенитет – купить какую-нибудь никчемную колонию, что-то вроде тогдашних Филиппин.

Сострадательное Око размышлял, что если они вытянут бриг, то это не один полногруженный корабль, это куда больше… это вся ставка, назначенная продавцами за колонию. В то время сделка не могла быть открытой; разгорелся бы международный конфликт, накал в Европе, недовольство в Азии – никому не хотелось бы иметь под боком страну с черным флагом, украшенным черепом и костями.

Опасения первого

Хэндборо тревожила другая сторона вопроса. В нем как-то укоренилась привычка осуждать; даже когда он ее сознавал, то все равно не знал, как от нее избавиться. «Команду надлежало готовить внушениями, а не оставлять как есть; влиять на мораль, принуждать работать над собой, напоминать о наказаниях. Шатер непременно нужен! Не дело рассовывать все по контейнерам – любой сумеет подделать пломбу.…Шатер, и к нему круглосуточная охрана, пресечь нужно алчность! В конце концов, матросы не на берегу, не скоро придем, а воду и продовольствие через день доставит филиппинский курьер. Да, плохо продумано, не до конца!..»

Хэндборо не продумал ситуации, не учел, что днем будет видна просадка «Робокола», да и язык у матроса длинный – это бывает у недовольных.

Привычка мыслить подобным образом не проявлялась в жизни – Хэндборо был верным, не перечил; это стало его второй натурой и, собственно, причиной, не позволявшей крепкому усатому здоровяку однажды стать капитаном «Робокола»: нужен был глубинный покой. Внутреннее и внешнее при этом не могут петь на разные голоса.

Поднимать решили до восхода в самое тихое время; к тому же, часть матросов будет еще спать: объявлять об этом не хотелось, хотя такое шоу и не нуждается в рекламе. Идея с шатром все же воплотилась: Сэмуил объяснил, что на конце веревки никто ничего не увидит и все ценное окажется сразу за загородкой. При этом может случиться электромагнитная аномалия, ведь таких трюков с неожиданным появлением тонн драгоценностей еще никто не сотворял, за исключением индийских факиров. Да и то, по слухам, чуть погодя наколдованное золото исчезало или обращалось в мусор. Здесь же все по-серьезному. Сэмуилу была твердо обещана десятая часть клада и процент от всего предприятия с перемещением грунта на Большой барьерный риф. Ему и его будущим детям вполне могло хватить до конца дней… если не покупать островов.

Руки ученого тряслись, а глаза ни на чем не задерживались дольше секунды. Накануне Сэмуил выудил около килограмма украшений и с готовностью передал капитану – акция, специально проделанная, чтобы удостовериться, что подъем пройдет, «как договаривались». Вся «Робокол» об этом эпизоде знала, но процесса извлечения из пучин никто не видел. Про огромный вес брига тоже сказал Сэмуил, давая понять, что добра будет предостаточно. Он добавил еще, что немалую часть груза составляет… камень. Капитан было заметил, что запросто можно перепутать камни на дне с минералами внутри брига. Сэмуил отрицательно покачал головой.

– Большие, правильной формы – точеные, обработанные инструментом…

Насчет веса он высказываться отказался.

Камень со дна

Почти вся команда сгрудилась на палубе, и увещевания Хэндборо пропадали, как вода в песке, – делая вид, что уходят, матросы просто перемещались с места на место. Но, к радости первого помощника, никакого спектакля не произошло, просто в какой-то момент все качнулось, как от подземного толчка. При этом трос, опущенный в воду, изменил свой цвет; по отзывам одних, он стал розовым, другие увидели мерцание и всполохи каленого металла, кто-то даже учуял запах неизвестного, но «горючего» свойства. Через лебедку трос вел в шатер и подергивался, как леска, на которую поймали рыбу. Сэмуил первым юркнул за полог и изнутри громко, но как-то нервно присвистнул. Капитан попросил разрешения зайти, на что Сэмуил незамедлительно ответил:

– Как я говорил: камень! А, да – заходите, капитан…

Рауль, все еще не оправившийся от истязания жаром, с интересом рассматривал трос, шатер, ученого. Бразильца не оставляло чувство, что это хорошо инсценированный спектакль. Хотя толчок был по-настоящему весомым, сопутствующего грохота, какой неизбежно должен был бы произойти, вывались на палубу тонна камня, не было, ничего подобного не случилось. События прошедшего месяца сдвинули представления Рауля о будничном и нормальном, но, пусть многие явления на «Робоколе» оказывались прямо на границе с чудом, все же ничего паранормального не случалось никогда. К своему изумлению, Рауль заметил в себе возросшую религиозность, и это невзирая на явно языческий, идущий против устоев церкви ритуал Солнцеприветствия, который молодой человек выполнял из-за общебортовых правил.

Бразилец огляделся, чтобы убедиться, не заметили ли остальные подвоха. Но от матросов доносились присвистывания, короткие изумленные реплики. Наконец, капитан открыл шатер, и любопытным взглядам предстал… кусок скалы, вокруг которого были рассыпаны настоящие драгоценности. Вперед выбежал Хэндборо и заявил, что немедленно начинает опись сокровищ и назначает караульных со сменой каждые три часа. Наверное, это заметил не только Рауль, поскольку ропот послышался и с правого борта от кучки механиков; дело в том, что любая вещь, поднятая из воды, будет мокрой, а с такой многотонной глыбы вода стекала бы целые сутки. Вся эта груда была сухой и даже не блестела в набирающем силу восходе. За этим наблюдением Рауля как раз и последовал звон колокола на утреннюю линейку. Те неудачники, которые только что проснулись, сначала шли поглазеть на камень-исполин, казавшийся фрагментом какой-то старой стены. И когда все уже стояли на главной палубе и повернули голову к утренним лучам, кто-то внезапно крикнул:

– Посмотрите, клад!

Все головы разом обернулись к открытому шатру, и возгласы изумления заглушили мощный голос капитана. Солнечные лучи буквально зажгли серо-коричневые блоки базальта, и на камнях ослепительно, перекрывая великолепие небесного светила, заблестели изумительной красоты золотые жилы. Когда в конце концов моряков построили и они нетерпеливо смотрели положенные три минуты на поднимающийся из воды желтый диск, к камням подошел Сэмуил и стал интенсивно оттирать налипший ил и полипы, при этом обнаружив вкрапленные бриллианты, снаружи идеальные сферические, но искусно выграненные с обратной, тыльной стороны – чего не достигалось земными ювелирами. По завершении церемонии вся команда окружила шатер и с разрешения капитана по очереди подходила, чтобы рассмотреть находку.

Большие, весом с полтонны каждый, блоки были инкрустированы чистым золотом. Не нашлось на «Робоколе» моряка, который не задался бы вопросом, кому и как удалось сделать такую изысканную и невероятно сложную работу – победить самый твердый камень на земле, огранить его, проделать изящные, витиеватые каналы на алмазно-твердой поверхности и гладко залить туда чистое золото, при взгляде на которое не оставалось сомнений, что более высокой пробы на земле не сыскать. Позднее Сэмуил безрезультатно пытался выцарапать хоть один драгоценный элемент – он перепробовал и физику, и химию, но не достиг результата; золото намертво срослось с камнем – или это были не золото и не камень вообще, а нечто неземное.

Хэндборо успокоился: стащить с корабля камешек в одиночку не представлялось возможным. Украшения и монеты сохранить было несложно. В тот памятный день разговоры о необыкновенной находке не смолкали ни на минуту. Сострадательное Око начал принимать меры, поскольку люди теряли покой. Все понимали, что им не сделаться миллионерами, поскольку, даже обретя камень в собственность, продать его было немыслимо.

Такой же вопрос все мысленно ставили перед капитаном – пусть кэп семи пядей во лбу, но кто купит камень неизвестного происхождения, без истории, легенды, без каких-либо указаний на происхождение? Все состоятельные мира сего, все коллекционеры разбираются в подобных вещах и насторожатся, откуда и чье это богатство. Ценность представлял сам камень с инкрустацией и бриллиантами; пилить его или взрывать, чтобы отколоть золото, было бессмысленным. К тому же все заметили, что камень был из благородных и как нельзя лучше сочетался по цвету и рисунку текстуры с орнаментом из толстой золотой нити. В зависимости от движения солнца на небосводе несколько раз за день менялся цвет находки, к вечеру став розовым с перламутровым отливом. Блеск золота всегда отражал солнце и явно вызывал изменение оттенков камня.

«Золотые кирпичи» лежали в кладке и являли собой двухметровую стену, обрамленную сверху вензелями неизвестного, не лишенного изящества архитектурного стиля. Притащили фотографии строений архитекторов древних ацтеков – просматривалось небольшое сходство, но такое же, какое роднит все сотворенные человеком сооружения. Один предположил, что это храм Атлантов, но ни у кого не нашлось аргументов подтвердить это или опровергнуть.

Охрана делала что угодно, только не стерегла «храм Атлантов» – моряки, на три часа поставленные возле нового чуда света, гладили камень, словно умоляли отдать свои сокровища, неоднократно пытались подсунуть нож под золотую инкрустацию, иной раз поджигали хитрый фитиль часового горения, дабы спровоцировать термическую реакцию, – красота оставалась неповрежденной, а смельчаки получали наказания в виде вычетов из премий.

Узнав про приближающийся филиппинский курьерский корабль, капитан повеселел: поднятие клада не обрадовало покорителя морей до той же степени, насколько он воспрял от новости «умнички» Хэндборо.

– Отправляйся им навстречу на нашем лучшем катере, возьмешь с собой денег. На твой взгляд, что за посудину они пришлют?

Сострадательное Око задумал купить никогда не виденное судно. Капитан извлек все хранившиеся у него наличные деньги и попросил сделать то же ничего не понимающего Хэндборо – в ближайшее время они не собирались покупать никаких кораблей, тем более среднетоннажную филиппинскую посудину бог весть какого года.

– Ты все правильно сделал: не тогда, когда просят, а раньше, чем попросят, – вот это совершенство!

Капитан был на подъеме, Хэндборо решил не дознаваться что и зачем, поскольку он исполнит приказ независимо от ответа. Стопок с деньгами, которые заняли весь капитанский стол, было многовато для маленького судна.

– Нет, дружище, нам надо не на один корабль, а на два, – звенел голос Сострадательного Ока, – за обычную цену они не продадут, а за двойную сделают вид, что все равно мало, но со скрипом отдадут свою плавучую канистру.

На вопрос, куда денется команда курьерского корабля, ответ был простым: уедут домой на лучшей десятиместной моторке, находящейся в распоряжении «Робокола». Уж как не хотел Хэндборо отдавать эту лодку! В отличие от «Робокола», она была новая и маневренная, как военный катер. Лодка была напичкана всяким оборудованием для подводной работы, на ней мог разместиться мини-батискаф. Но ни спровоцированные Хэндборо жалобы Сэмуила, ни цена этой дорогой белоснежно-перламутровой гондолы с современным двигателем не заставили капитана поменять решение. Через два часа Хэндборо отчалил от «Робокола», прихватив, помимо денег, еще и ящичек с золотом, «если потомки Филиппа окажутся чересчур несговорчивыми». Про себя переговорщик решил не баловать курьеров и сверх обычной цены просто дать по пятаку золотых монет каждому из филиппинцев.