Потерянный рай. Роман

Девочка осторожно ладонью провела по стеклу, словно хотела прикоснуться к этому чуду, погрузится в этот теплый и светлый мир с его спокойной, тихой радостью и быть его частью. Она даже постучала костяшками согнутых пальцев по стеклу, как будто просила её впустить. Но, увы, не пробиться ей в этот светлый беспечный мир.

Василий Соловьёв в задумчивой нерешительности посматривал в зеркало заднего вида на своего начальника, который тоже увидел Сашу. Соловьев надеялся, что Константин Витальевич сжалиться над этой несчастной девочкой и посадит её в машину, чтобы отвезти домой, и не заметил, что для него уже зажегся зелёный свет светофора, и только резкий приказ Константина Витальевича «Поехали!» заставил его встрепенуться и рвануть с места.

Соловьёв, конечно, не мог забыть в каком бешенстве был Константин Витальевич, когда узнал, что его личный шофёр на его служебной машине возил в спецмагазин его жену Ольгу Станиславовну, не смея отказать ей, да и у многих было нормой обслуживать не только своего шефа, но и родственников высокопоставленного чиновника, как он потом стоял перед генералом в кабинете, вытянувшись в струнку, выслушивал его хлёсткие, в общем-то, справедливые обвинения и отвечал, как нашкодивший школьник: «Да, товарищ генерал, виноват, товарищ генерал». «Ну, с боевым крещением тебя» – со смехом поздравляли офицеры раскрасневшегося и ошарашенного Соловьёва, как только он вывалился из кабинета Константина Витальевича, хотя они и сами побаивались своего начальника и, когда «Константин Грозный», как называли его за глаза, вызывал их к себе «на ковер» за какой-либо проступок, перед тем как открыть дверь его кабинета, вопреки своему атеистическому воспитанию быстро мелко крестились.

Водитель был новенький и не знал предысторию, случившуюся в первую же неделю работы Константина Витальевича на новой должности директора ВНИИ. В разгар рабочего дня в Институт пришла Ольга Станиславовна, пришла, чтобы обсудить «жизненно-важный», по её мнению, вопрос, пришла, не предупредив мужа. Она зашла в первое отделение и попросила начальника выписать ей одноразовый пропуск. Начальник первого отделения, уверенный, что жене директора позволено иметь доступ к руководителю в любое время, как это было при предыдущем директоре, не смел отказать и даже сам проводил её до приёмной. Константин Витальевич был занят, поэтому секретарь попросил Ольгу Станиславовну подождать и любезно предложил чай. Ольга Станиславовна на самом деле хотела погреться в лучах всемогущества своего сиятельного мужа, изведать силу его власти над подчинёнными, увидеть их угодничество и услужливость, в общем, она пришла покрасоваться и себя показать. Конечно же, эту ослепительно красивую женщину не могли не заметить, её тут же окружили пожелавшие познакомиться с женой директора сотрудники института. Константин Витальевич вышел на шум из своего кабинета, попросил всех лишних удалиться, быстрым цепким взглядом осмотрел разодетую, украшенную золотом и драгоценными камнями жену, провёл её в кабинет, закрыл плотно дверь, что-то очень коротко сказал, и они оба вернулись в приёмную. Константин Витальевич велел секретарю проводить Ольгу Станиславовну до проходной, сам же уехал домой на обед, но в служебную машину жену не посадил. После обеда Константин Витальевич устроил разгон начальнику первого отделения за то, что тот выписал пропуск постороннему человеку да ещё без его ведома, а секретаря, как говорили злые языки, впоследствии уволил за нерадивость. Что он сказал жене, история умалчивает, но было точно известно, что Ольге Станиславовне запрещено звонить мужу в рабочее время, а тем более являться к нему в институт.

Человек исключительной силы (пальцами гнул монеты), отменного богатырского здоровья, глубокого пытливого ума, обширных разносторонних знаний, Константин Витальевич разительно отличался от многих военачальников, он был не только талантливейшим учёным, но и руководителем и хозяйственником. Он не был похож на тех рассеянных чудаков учёных, которые могут одеть разные ботинки с левой ноги и не заметят этого неудобства, которые ради науки готовы забыть обо всём, не заботятся о своём внешнем виде и не видят мир во всём его разнообразии, он участвовал во всех сферах жизни и был разносторонне развитым человеком. Он очень много читал, выписывал научно-технические журналы, при этом интересовался музыкой, литературой и даже поэзией. Он профессионально играл в шахматы, знал три языка, занимался спортом и всегда был в отличной физической форме. Он жёстко отбирал кадры и среди его сотрудников явных льстивых подхалимов не было, он отказался от секретарши, которая досталась ему по наследству от предыдущего директора, готовую не только на рабочие отношения с новым директором, как к нижним чинам, так и к своим непосредственным подчиненным он относился уважительно, он никогда прилюдно не отчитывал своих подчинённых, обращался исключительно на «вы», никогда не позволял себе, как многие уже почувствовавшие свою власть и безнаказанность начальники, неистово надрывно орать, материться и раздавать зуботычины, достаточно было его грозного испепеляющего взгляда и того гневного напора, с каким он распекал провинившегося, и даже в ярости он был спокоен, но именно в этой сдержанной ярости он был особенно страшен, не покидало почти физическое ощущение опасной близости с проснувшимся вулканом, в недрах которого клокотала и бурлила огненная лава, готовая вот-вот вырваться наружу и обрушиться на голову виновного. Его власть, суровую, но праведную, умные порядочные люди безусловно признавали, глупые и подлые боялись, называя его тираном. Атмосфера священного страха окружала Константина Витальевича, им восхищались, его уважали, его боготворили, но и боялись, ему подражали, вольно или невольно перенимая его жесты, его слова, его манеру говорить, курить. Когда он прибывал в Институт, все, беспечно ли курившие на лестнице или остановившиеся просто посудачить и посплетничать, тут же разлетались и прятались по кабинетам и лабораториям, и коридоры мгновенно пустели. Он был очень требователен, но всегда справедлив, с подчиненными никаких приятельских отношений не допускал, в 24 часа уволил своего заместителя, давнего своего знакомого, с которым учился в Военной Академии, когда тот позволил по случаю наступающего праздника выпить в разгар рабочего дня. Правда, для своего брата Николая Витальевича, который работал в его Институте, он сделал исключение, когда тот явился не сильно пьяным, но под хмельком и стал приставать к девушкам-лаборанткам, что он и раньше себе позволял, но жаловаться на него тогда они не решались, да и, симпатизируя ему, не хотели, а некоторые даже открыто с ним флиртовали. На это раз среди лаборанток оказалась довольная бойкая и замужняя девушка, которая не испугалась пожаловаться на него директору, и Константин Витальевич вызвал его в свой кабинет. Николай Витальевич знал, что младший брат не уволит его, их отец, всё ещё имеющий влияние на сына, не допустил бы этого. До поры до времени Константин Витальевич не принимал в отношении Николая серьёзных мер, но часто наказывал его, то отстраняя от разработки интересных тем, то на продолжительное время лишая премии, пока в конце концов не перевёл его на совсем необременительную, но и мало оплачиваемую работу, где не нужно иметь дело с секретными документами.

Николай уже договаривался с западными спецслужбами о передаче секретной информации в надежде на крупные вознаграждения, но Константин Витальевич отвёл его от беды и спас от позора их фамилию. За Николаем уже следили сотрудники КГБ, и при первой же попытке передачи секретных документов его бы незамедлительно арестовали и посадили. Константину Витальевичу предлагали использовать Николая как двойного агента для оперативной игры и через него предоставлять противнику дезинформацию, но генерал отказался от этой затеи, слишком был ненадёжен его брат.

Николай Витальевич не подозревал об этом и сильно обиделся, когда его перевели в другой отдел с понижением в должности и зарплаты, поэтому он себя уже ни в чём не сдерживал и в кабинет директора Института зашёл довольно развязано, нахально улыбаясь. Константин Витальевич мощным ударом тут же выбил из него это самодовольство, обрушивая его на ряд стульев, стоявших вдоль длинного стола, спокойно, но твёрдо и внушительно сказал: «Чтобы в таком виде ты в Институте никогда не появлялся. И руки не смей распускать. Отправляйся домой, сегодня тебе оформят прогул. Премию в ближайшие два месяца ты получать не будешь. Всё понял? Можешь идти». Николай Витальевич после этого присмирел и затих.

Штатским Константин Витальевич тоже спуску не давал: категорически отказался принимать московского журналиста, когда тот легкомысленно опоздал на пять минут на интервью, и сколько бы ни уговаривал Константина Витальевича позвонивший ему из Москвы руководитель информационного агентства сменить гнев на милость и принять непутёвого журналиста, генерал своего решения не изменил. Точность и пунктуальность для него были законом.

Как анекдот рассказывали о пропаже маленькой любимой собачонки Ольги Станиславовны – Лары. Ольга Станиславовна позвонила самому начальнику уголовного розыска полковнику Кириллу Владимировичу Лаврову с просьбой разыскать её питомца. Собаку безуспешно искали весь день, и вечером Кирилл Владимирович позвонил генералу на квартиру, чтобы отрапортовать, что «собака, к сожалению, пока не нашлась, но ищем, прилагаем все усилия».

– Какая собака? – недоумевал Константин Витальевич. – К чёрту собаку. У вас других дел нет кроме, как эту шавку искать? Ольгой Станиславовна просила? Я поговорю с ней, просить она больше не будет.

С тех пор Константин Витальевич и Лавров сдружились, а Лару так и не нашли, и Ольга Станиславовна ещё долго припоминала Саше эту потерю. Глупая собачонка выскочила из квартиры по вине Веры: ринувшись к звонившему телефону, она не плотно закрыла входную дверь и сквозняк приоткрыл её, оставив щель, достаточную для того, чтобы любопытная Лара выскользнула на лестницу, а там и на улицу. Вера же свалила всё на Сашу, что это, мол, девчонка не закрыла за собой дверь.

Крылатая «Чайка» понеслась дальше, в Нагорный переулок, а Саша продолжила свой путь по безлюдный улицам осеннего сумеречного города, заходя иногда в магазин погреться. Ей некуда было спешить, ей даже не куда было приткнутся, забиться в свой угол, где никто бы её не трогал и она была бы недосягаема для злых людей.

После долгого путешествия продрогшая до костей Саша наконец вернулась домой, мельком глянула на настенные часы в прихожей. Ещё не было девяти часов, она успела. Долго сидела в ванной комнате, дрожала от холода и грела покрасневшие руки под горячей водой, пока не зашла Жанна и не прогнала её: «Брысь, заморыш, всё равно не отмоешься». Саша поторопилась уйти в свою комнату. Не успела она пройти и половины бесконечно длинного коридора, как дверь кабинета вдруг распахнулась и на пороге появился Константин Витальевич. Саша невольно остановилась, испугавшись идти ему навстречу (комната девочек находилась рядом с его кабинетом в конце коридора), хотела повернуть обратно к ванной комнате, но не решилась слишком явно показывать, что хочет изо всех сил избежать встречи с ним, он и так, наверно, бог знает, что о ней думает. Саша так и зависла на полпути, перетаптываясь на месте и глядя себе в ноги. Константин Витальевич посмотрел на неё и ушёл в кабинет, ничего не сказав, его жгучий взгляд и без того был слишком красноречив. Саша, конечно, понимала, что своим поздним приходом и опозданием на ужин опять вызывала очередное его недовольство. Вчера она пришла домой раньше, когда все уже ужинали, она хотела быстро проскользнуть в комнату, но Константин Витальевич заметил её, мелькнувшую в проёме дверей, попросил Арину привести девочку в столовую, велел сесть за стол и очень строго предупредил: «К столу, будь добра, не опаздывать», вдвойне рассерженный тем, что Саша по своей привычке, когда он обращался к ней, смотрела не на него, а куда-то вниз перед собой.

****

Из дома Сашу выжили. Она старалась как можно меньше проводить время в этой роскошной, но негостеприимной, неуютной квартире: завтракала утром, уходила в школу и появлялась только к девяти вечера, не нарушая хоть этот пункт, установленного Константином Витальевичем распорядка дня в семье Макаровых. После уроков Саша оставалась в школе, искала на этажах пустой класс, перекусывала хлебом (в школьной столовой он свободно лежал на подносах) с куском сыра или ветчины, который украдкой брала за завтраком, когда все расходились, и наспех прятала в кармане. Арина в это время специально не выходила из кухни, чтобы не смущать девочку и ждала, пока Саша завершит свою операцию по пополнению съестных запасов, а впоследствии Арина сама стала делать ей бутерброды с маслом, с сыром и колбасой, заворачивала их в бумагу и тайком передавала девочке перед уходом в школу. Саша страшно засмущалась и отказалась брать, но Арина настояла: «Возьми, возьми, в школе ещё перекусишь. До обеда далеко, уроков много». Со временем Арина, заметив, что Саша стала пропускать помимо обеда и ужин, готовила ей более сытные завтраки, добавляя кроме бутербродов кусочек курицы, котлету, сваренное в крутую яйцо, огурец, помидор, что-нибудь из фруктов, шоколадные конфеты.

Перекусив в классе, Саша не спеша делала уроки, а потом уходила бродить по городу. Центр Старого Города она хорошо изучила, знала наизусть все его улочки, переулки и закоулки, и даже по памяти могла нарисовать карту этой части города. Саша не любила современный город с огромными высокими домами, закрывающими небо и солнце. Безликие плоскостенные коробки с однообразными скучными квадратами окон, изобилие стекла, бетона, острых углов, чётких, резких прямых линий, яркого света неоновых ламп, огромные, подавляющие своей величиной проспекты и площади – это был чужой, неродной, холодный и бездушный город. Саше были милей старинные улочки с малоэтажными домами, где сохранился ещё человеческий дух, дух домашнего тепла, уюта и таинственной старины.

Очень поразил её воображение древний Кремль. Небольшая по современным меркам территория Кремля была опоясана по гребню холма мощными, широкими крепостными стенами из красного кирпича и овалом растянулась вдоль побережья реки. Саша поначалу в нетерпении обежала всю территорию Кремля вдоль всей внутренней и внешней стены, а потом уже не спеша облазила все его постройки и башни, с трепетом прикасаясь рукой к древним кирпичам, которые видели ту далёкую, необычную, интересную в своей простоте жизнь предков. Почему-то ей казалось, что их жизнь непременно была интересней современной, полной опасности, отваги, подвигов и любви. Впрочем, ей любая чужая жизнь всегда казалась интересней своей собственной даже в бытовых мелочах.

Саша зашла в гранатовитую палату с низким сводчатым потолком, в белокаменный Софийский собор, взобралась по узкой лестнице на Софийскую звонницу, задыхаясь и замирая от восторга при виде будоражащей высоты и живописнейшей панорамы с ослепительно-синим разливом широкой величественной реки, с многочисленными белеющими в зелёном море лесов церквами и необъятным чистым ярко-синим куполом неба.

Иногда в эти священные для неё, заповедные места Саша приводила Родиона Костенко, с которым она в силу их соседства по парте и общей отверженности в классе не сказать, что подружилась, но стала общаться. Саша открыла ему этот таинственный мир древних славян, которые поклонялись богу Солнца. Они разыгрывали баталии, совершая набеги на соседние племена, они ходили на охоту, они прятали и находили сокровища, они спасали русскую княгиню, вызволяя её из плена. Саша оказалась довольно живой, сообразительной девочкой, даже более темпераментной, чем Родион, она заражала его своей неуёмной фантазией и вовлекала в свои игры.

До середины сентября в пору бабьего лета пока было тепло Саша часто ходила в Кремлёвский парк, бродила по длинным тенистым аллеям вдоль недоступных ей аттракционов, которые были в любом даже небольшом городском парке: карусели с качелями на цепях, качели-лодочки, паровозики, тир, «комната смеха» с кривыми зеркалами. Городские парки в то время занимали особое место в жизни советских горожан и были центром массовых развлечений и гуляний. Парки были организованы и обустроены великолепно, со вкусом и с любовью: просторные площади и аллеи с аккуратными скамейками, цветочные клумбы, гирлянды электрических огней, скульптуры, фонтаны и питьевые фонтанчики, обязательно – летнее кафе, где можно поесть вкусное мороженое (три снежных цветных шарика в железной вазочке) и попить непревзойдённый по вкусу молочный коктейль. В выходные дни в парке всегда толпился народ, выстраивались длинные очереди в кассы за билетами на аттракционы, а потом нужно было отстоять такую же длинную очередь, чтобы попасть на сам аттракцион.

Найдя однажды на аллее пятнадцать копеек, Саша купила себе билет и прокатилась на карусели, но особой радости не испытала, ей не с кем было поделиться впечатлениями, а одной было грустно. Саше больше нравилось виснуть на ограждающем аттракционы низеньком заборчике и смотреть, как катаются на каруселях дети, как взлетают они к небу в голубую высь. Саша была только наблюдателем, а не участником этих совместных семейных развлечений. Она наблюдала за какой-нибудь семьей, как будто впитывала в себя то, чего ей так не доставало, тех самых простых банальных вещей, которые есть у большинства детей: совместные прогулки с родителями, исполнение любого детского желания, обязательные капризы «хочу», «не хочу» и даже наглое непозволительное заявление: «Ты плохая мама», долгие безуспешные уговоры матери, раздражённость отца. Саша пристально следила, как рассерженный отец берет за руку маленькую капризницу, желающую уже в пятый раз прокатиться на карусельной лошадке, и уводит её домой, не смотря на протестующие крики. Саше очень хотелось быть на месте этой девочки, быть схваченной мощной отцовской лапой и осязать силу его гнева на своей детской руке. Обмирая от восторга и сладкого томления, Саша следовала за ними и жадно прислушивалась к тому, как ругают эту девочку, как та, уже испугавшись угроз отца и обещанного наказания, испуганно оправдывалась писклявым голосом и ныла: «Я больше не буду». Эта девочка имела всё: добрую маму, строго отца, родительскую заботу и внимание, но она не ценила того богатства, которое ей было дано. Почему в мире так всё несправедливо распределено?

Вечером Саше нравилось гулять по глухим, тёмным и таинственным переулкам Старого города, заглядывать в слабо освещенные окна старинных домов, наблюдать за мелькающими за занавеской силуэтами. Почему-то ей казалось, что за этими окнами кипит совсем другая, удивительная жизнь, что вечером за большим столом собирается большая дружная семья, пьёт чай, делиться новостями, событиями, впечатлениями, все любят друг друга, беспокоятся, если кто-то вовремя не пришёл на ужин. Это была несбыточная мечта: внимательные родители, мудрые, добрые бабушка и дедушка, заботливые сестры и братья, тёплый дом, куда так радостно вернутся замерзшей, зная, что за тебя уже волнуются и ждут, нальют тёплого чая и приготовят горячую ванну, и даже в самый отчаянный момент пойдёшь именно туда, где двери для тебя всегда открыты.

Когда погода стала совсем невыносимо слякотной и холодной, когда закрылись аттракционы, обезлюдели, наполнились тишиной парки и только, тихо покачиваясь на ветру, протяжно, одиноко скрипели качели и тоскливо позвякивали железные цепи каруселей, Сашино бродяжничество прекратилось. Она до вечера оставалась в школе в каком-нибудь пустом классном кабинете. Её часто беспокоили тем, что на переменах в класс влетали ученики и здесь начинался урок, и Саша вновь искала незанятый никем кабинет. Как-то на третьем этаже она забрела в пустующий кабинет химии. Поскольку здесь хранились всевозможные химические вещества, кабинет всегда закрывался на ключ. На этот раз дверь была приоткрыта. Дверь забыла закрыть учительница, когда её срочно вызвали к телефону. Сашу так заворожили, заманили волшебные колбы необычной формы и пробирки с цветной жидкостью, что она, преодолевая свою робость, всё-таки пробралась к кафедре и осторожно слила из пробирок в колбу жидкости разных цветов. Смесь приобрела странный цвет, забурлила и угрожающе зашипела. Саша выскочила в коридор, чуть не влетев в учительницу химии Людмилу Васильевну, когда прогремел взрыв, наполняя дымом кабинет. «Ты что здесь делаешь? Ты из какого класса? Пошли к директору», – тут же накинулась на неё учительница.

В кабинете директора помимо хозяина были ещё заведующая учебной частью Римма Марковна и учительница литературы и русского языка с редким именем, красивым отчеством и нежной фамилией – Елизавета Николаевна Чадышева. Директор школы Усов Николай Николаевич долго и нудно отчитывал Сашу, пока она разглядывала на полу паркетные узоры, говорил что-то про технику безопасности, что любопытство вкупе с незнаниями приводят к печальным последствиям, и наконец сказал:

– И вообще тебе давно пора быть дома. Что ты тут делаешь? Придется вызвать родителей в школу. Как твоя фамилия?

Саша промолчала.

– Макарова, из третьего «А» класса, – ответила за неё Римма Марковна.

– Как? Макарова? Ты дочь Константина Витальевича? Ах, как нехорошо получилось. Ладно, тогда ты иди, но больше так не делай. Договорились?

– Как «иди», Николай Николаевич? – возмутилась Людмила Васильевна.

– Людмила Васильевна, вы знаете, чья она дочь?

– Ах, неужели это смягчает вину? – вдруг отозвалась Елизавета Николаевна.

– Елизавета Николаевна, ваша ирония неуместна. Вам мало неприятностей? Кстати, что с Корольковым? Его отец мне звонил.

– Я ему оценку исправлять не буду. Больше, чем на тройку, он не знает.

– Елизавета Ни… Макарова, ты можешь идти.

Саша уже убедилась, что фамилия Макарова действовала на всех магически. Когда её с Родионом Костенко задержали в автобусе без билета контролеры и привели в отделение милиции, Родион долго униженно канючил, чтобы его отпустили, жалобно ныл, что если отец всё узнает, то будет бить его, а Саша упрямо отмалчивалась, не желая даже называть свою фамилию. «Макарова, Макарова её фамилия» – легко и без зазрения совести выдал её Родион, и тут-то свершилось чудо. Услышав фамилию Макарова, милиционеры встревожено переглянулись и старший из них уточнил: «Ты где живешь? В особняке?». «Да, да» – поспешно ответил за неё Родион, поскольку Саша упорно не желала отвечать, и старший милиционер моментально их отпустил, рассерженно выговаривая при этом контролёрам: «Вы хоть знаете, кого задержали? Вы знаете, чья это дочь? Вы что, неприятностей захотели?». Родион, который поначалу страшно струсил, потом восторженно хохотал на улице: «Ты видела, как у них лица вытянулись? Ловко мы их, а?». Саша этой радости не разделяла, ей было отвратительно стыдно.

А об этом взрыве в школе стало известно Ольге Станиславовне и за ужином, на который Саша в очередной раз не пришла, она говорила мужу: «Как бы она наш дом не взорвала».

На третий этаж Саша больше не заходила. После непродолжительных обследований на пятом этаже, большую часть которого занимал актовый зал, она обнаружила классную комнату, единственную в этом дальнем крыле здания и не занимаемую во второй половине дня (проверила по расписанию). Здесь её уж точно никто не смог бы побеспокоить. И всё-таки однажды идиллию и безмятежность пятого этажа нарушили чьи-то тяжелые шаги, шаги взрослого человека. Саша встрепенулась, вытянулась, прислушалась. Шаги приближались, кто-то взялся за ручку двери. Саша мгновенно нырнула под парту, чтобы избежать лишних расспросов: «Ты что тут делаешь? Почему не дома?». Дверь распахнулась и тут же закрылась, шаги удалились. Саша осторожно выглянула из-под парты и долго напряжённо прислушивалась. Тишина. Через несколько минут те же шаги вновь повторились. Дверь на этот раз не открыли, но Саша услышала характерный металлический звук закрываемого на ключ замка. Саша ещё несколько секунд оцепенело смотрела на дверь, потом подскочила, ринулась к дверям и остервенело дёрнула за ручку. Закрыто. Саша запаниковала. Бросилась к окну, распахнула его. В нескольких метрах от окна была пожарная лестница, но она располагалась слишком далеко, рукой не дотянуться, а бордюрчик проходивший под окнами был слишком узок и пройти по нему до лестницы было не возможно. Открыть замок при помощи тонкой металлической линейки не удалось. Просовывая её в дверную щель, Саша очень долго пыталась хоть чуть-чуть сдвинуть железный язычок замка, но он не поддавался и не сдвинулся даже на миллиметр. Кровь от усердия приливала к лицу, оно раскраснелось, запылало горячим огнём, ладошки потели, и Саша судорожно вытирала их о платье. Около часа она упорно пыхтела у двери, царапая линейкой тугой язычок замка, пока не поняла всю бесполезность этого занятия. С досады отшвырнув линейку, она села за стол преподавателя, задумалась, поджала губки, нахмурилась, оглядела грозным взглядом класс, изображая строгую учительницу, вызвала к доске воображаемого ученика и безжалостно поставила ему двойку за плохой ответ.