Потерянный рай. Роман

Появление ещё в прошлом году в её 8 «А» классе новенького, сына военного, вызвало небывалое оживление среди девочек даже в параллельных и старших кассах. Мальчик этот, Сергей Журавлёв, был очень красивым, живым, остроумным, обаятельным и чрезвычайно лёгким в общении. Все девочки 8 «А» класса, почти все, влюбились в него, начали забрасывать любовными записками, приглашать на свидания, и только Жанна сохраняла спокойное равнодушие, чем, конечно же, привлекла его внимание, к тому же она была признанной красавицей школы да ещё дочерью генерала. Она благосклонно принимала ухаживания Сергея, но пока держала на расстоянии, напускала вокруг себя туман и ореол таинственности, изображала из себя жертву свирепого отца-тирана, который был категорически против её встреч и дружбы с мальчиками, от свиданий отказывалась, никогда домой его не приглашала, иногда звонила по телефону, быстро переговариваясь с ним «пока отец не пришёл», тайком передавала ему через свою подругу Любу Юрину записки. Она затеяла какую-то хитрую игру с ним, хотя сердце её давно было отдано другому, но этот новенький тоже должен быть в числе её свиты обожателей. Очень скоро этот мальчик стал проявлять интерес к ничем не примечательной в их классе Кате Костенко, что, конечно, было расценено как предательство и требовало возмездия, но пока это страшное возмездие ограничивалось неумелым высмеиванием неожиданной соперницы, этой «серой мышки», под одобрительный смех фрейлин королевы. Самого Журавлёва Жанна пока не трогала, ещё надеялась вернуть заблудшего в свою свиту.

К Жанне часто наведывались в гости её подруги, с которыми она при встрече обменивались великосветскими поцелуями в губы. Для недотроги Саши этот ритуал казался очень странным, а их жеманное обращение друг к дружке «дорогая» – приторно-фальшивым. Они с нескрываемым любопытством рассматривали Сашу, громко спрашивали, не смущаясь её присутствия: «Она, правда, из детдома? Ты не боишься, что…» – и что-то шептали на ухо Жанне и хихикали. Саша обмирала, деревенела, пугаясь этих шушуканий, и не знала, куда себя деть. Выйти из комнаты она не решалась, а выслушивать, как её обсуждают, было очень стыдно, стыдно за себя. Саша сидела на кровати, уткнувшись в учебник, усиленно делала вид, что никого вокруг не замечает, напряженно смотрела на буквы, но читать уж не могла и даже не перелистывала страницы. Ей в этот момент нестерпимо хотелось, чтобы поскорее наступила ночь, она могла бы спрятаться под одеяло, не чувствовать реальности этого мира и взахлёб страстно мечтать, мечтать, мечтать.

Жанна просматривала с подружками какие-то невиданные Сашей красочные иностранные журналы мод и каталоги, с учёным видом знатока они обсуждали ту или иную модель платья, костюма или юбки, легко и свободно бисером ссыпали какими-то загадочными словами: «шанель», «армани», «прада».

– Ах, смотри, – восхищалась Жанна, – смотри какая сумочка от Диор, а босоножки. Чудо!

– Ну эти босоножки к сумке не подходят, – делала тонкое замечание одна из девиц, Люба Юрина.

– Нет, именно эти босоножки и подходят к сумке, – твёрдо заявляла Жанна тоном, не терпящим возражений.

– Ну да, да, подходят, – смиренно соглашалась Люба.

Люба Юрина, хотя и происходила из самой «простой» ничем не примечательной семьи, была самой закадычной и преданной подругой Жанны, верней верноподданной. Не смотря на её желание как-то примазаться к мажорам, Люба всё-таки оставалась жалкой дворняжкой среди породистых щенков, не возведённая в ранг равных, и остальные подруги Жанны смотрели на неё со снисхождением. Не подозревавшая в своей приятельнице затаенной озлобленности и зависти, Жанна держала Любу при себе потому, что была уверена в её преданности, и по причине её родства с Дмитрием Говоровым.

– А ты видела какое платье Леха-Америка продаёт? – спросила Люба. – Отпад. Чёрное такое, кружевное, облегающее. Франция, между прочим.

– За сколько отдаёт? – заинтересовалась Жанна.

– Сто пятьдесят рэ.

– А можно посмотреть?

– Пошли вместе.

– Да ты что! Папа, если узнает, что я с ним имею какие-то дела, прибьёт на месте. Ты возьми у Лёхи платье и мне принеси показать. Так, а ты что здесь сидишь? – вдруг накинулась Жанна на Сашу, сиротливо сидевшую на своей кровати. – Развесила уши. Иди гуляй, – и предупреждала подруг: – Смотрите за своими вещами, ещё что-нибудь украдет.

Саша мгновенно вспыхивала, краснела, съёживалась, ещё ниже опускала голову, глаза её наливались слезами.

– Давай, давай, выкатывайся, – не унималась Жанна. – Дуй отсюда.

Саша вставала, роняя на пол книгу, торопливо подхватывала её и, спотыкаясь о ковёр, спешила уйти из комнаты под смех девочек. Обливаясь слезами от унижения, она пробиралась в коридор, выплакивала там свою обиду и отсиживалась на сундуке, пока Жанна не уходила гулять или на занятия в драмкружок.

На правах старшей Жанна первое время пыталась использовать Сашу для выполнения мелких поручений и не стеснялась отправить её с запиской на улицу, где у калитки топтался её очередной воздыхатель, не решавшийся переступить порог генеральского дома. Когда Саша робко подошла к очередному Ромео, тот поначалу даже не заметил её. С восхищением разглядывая окна генеральской квартиры, он пытался высчитать, сколько же у него комнат, и прикидывал, как напроситься к этой неприступной Жанне домой. А поскольку какое-то мелкое нелепое создание продолжало назойливо стоять около него и сверлить взглядом, он опустил на Сашу глаза и грубо спросил: «Чего тебе?». Саша молча протянула этому парню записку, он взял клочок бумажки, развернул, прочёл, снизу вверх оценивающе посмотрел на девочку и скривился:

– А ты кто такая? А, понятно, та самая. Пигалица.

Он двумя пальцами зажал её за нос и потом брезгливо вытер свои пальцы о её пальто. Саша ударила его по руке и со слезами убежала.

– Эй, ты, ненормальная, стой. А ответ? – крикнул ей вслед неучтивый Ромео.

– Ну, – грозно встретила расстроенную Сашу Жанна. – Что он передал?

Саша ничего не ответила. Приписав это молчание Сашиному слабоумию, Жанна настаивать на ответе не стала, только презрительно бросила: «Тьфу, дура», а на следующий день опять дала ей поручение.

– Так, – властно сказала Жанна, – вот что, вот тебе конверт, сбегай на угол, там будет стоять парень в красной шапке, отдашь ему.

Саша молча посмотрела на протянутый ей конверт, но не взяла его, даже отвернулась, и по всему было видно, что не возьмет.

– Что? Это что ещё такое? – нахмурилась Жанна, подражая отцу и пытаясь скопировать грозный отцовский тон и нагнать на девчонку страху. – Живо сбегай. Ты что глухая? Я кому сказала?

Жанна, уверенная в том, что можно вертеть этой дурочкой как угодно, вдруг наткнулась на глухую стену и поняла, что здесь её власть заканчивается.

– Ах, ты…, – Жанна чуть не топнула ногой. – Ненормальная, – это был единственный аргумент её поражению и несбывшемуся желанию превратить Сашу в маленькую рабыню. – Слушай, ты, папина ошибка, смотри у меня, плакать будешь.

– Не буду, – тихо, но упрямо проговорила Саша, хотя её глаза уже налились слезами.

– Убирайся отсюда, заморыш. Катись, катись, каракатица. Чтоб тебя здесь не воняло, поганка.

Днём Жанна выгоняла Сашу из комнаты, и она отсиживалась в прихожей на сундуке, а вечером ей мешал слоняющийся без дела по квартире Коля, поэтому уроки она делала урывками: то в школе на перемене, то днём где-нибудь сидя в прихожей за сундуком или в кладовой, то после ужина в комнате, когда все собирались в гостиной у телевизора. Жанна к своему письменному столу её не подпускала, и Саша делала уроки на своей кровати, положив тетрадь на колени и сгорбившись над ней. Писала и без того неаккуратным почерком, а от неудобства положения буквы скакали, выпрыгивая вверх и вниз, и Саша всегда получала двойки за отвратительный почерк. Немного осмелев, Саша делала вечером домашнее задание на подоконнике, но к ней в комнату, пользуясь отсутствием Жанны, часто заскакивал Коля: «Ну что делаем? Что пишем? Пиши, пиши, умней не будешь» – толкал её, и кляксы разлетались по тетради, махал перед лицом руками: «Воздух общий». Саша пробовала закрывать дверь, но это Колю не останавливало и после мучительного для Саши ужина, дверь в комнату распахивалась: «Папа запрещает закрывать дверь, только на ночь. Ясно, недоучка?».

Школа для Саши тоже была ужасом. Первого сентября, в первый учебный день, Олег по поручению Константина Витальевича должен был проводить Сашу в школу, подвести и познакомить с учительницей третьего «А» класса, в котором она должна была учиться. «Вон твоя школа, здесь дети учатся, некоторые умнеют и набираются знаний, тебе это не грозит, не бойся, – говорил Саше Олег, получая удовольствие от своего остроумия. – А ты когда-нибудь в школе училась? Ты читать-то хоть умеешь? Может, тебе нужно в первый класс? Дядя Костя почему-то сказал отвести тебя в третий. Может, он ошибся? Вон твой класс, а вон твоя учительница, Галина Сергеевна, она будет тебя учить. Всё понятно? Ладно, иди к своему классу, мне некогда с тобой нянчится». Олег умчался, а Саша так и осталась стоять на том месте, где её безжалостно бросил Олег – на краю многолюдного школьного двора. Здесь в это время традиционно проводилась торжественная линейка, посвящённая началу учебного года.

Саша впала в глубокое уныние и готова была расплакаться, глядя на это сборище празднично одетых весёлых людей: родители, учителя в строгих, торжественно-праздничных костюмах, мальчики в белоснежных рубашках, девочки с огромнейшими белыми бантами в волосах, в белых праздничных фартуках и в белых колготочках, и все дети – с роскошными букетами цветов, в основном с громоздкими гладиолусами, в маленьких детских ручках. Саша была здесь чужой и жалкой: без цветов, в мешковатом и нелепо длинном (ниже колен) для маленькой девочки коричневом платье, в чёрном фартуке, в тёмно-синих колготках со складками на ногах – в этом наряде она была похожа на низенькую, бесформенною, сгорбленную старушку из богадельни.

Гомон, радостные возгласы и крики на мгновение затихли, как только прозвучали фанфары и директор школы Николай Николаевич Усов громко объявил: «Школа, внимание! Торжественная линейка, посвященная началу учебного года, считается открытой!», а далее согласно сценарию началось ужасно скучное, заунывное мероприятие: чтение стихов про школьную пору, казённые неживые фразы про «дорогу знаний» и напутственные речи. Всё это было неинтересно ни взрослым, ни детям, и над стройными рядами выстроившихся в линейку классами поднялся тихий гул, словно жужжащий пчелиный рой.

Саша ещё надеялась, что кто-нибудь из взрослых заметит её, подойдёт, расспросит, подведёт к третьему «А» классу, познакомит с учительницей. Уже отгремела музыка, отзвенел первый звонок, разошлись по классам ученики, и Саша осталась одна. Эту странную, одинокую чёрную фигурку на краю школьного двора, задумчиво обрывающую листву кустарника, заметила, обернувшись в последний момент в дверях, заведующая учебной частью Римма Марковна. Саша уже было развернулась, чтобы уйти домой, когда Римма Марковна подошла к ней. Она с трудом выяснила Сашину фамилию (то ли Лескова, то ли всё-таки Макарова) и отвела её в класс, где уже тихо и смирно сидели безмолвные прилежные ученики и внимательно слушали учительницу. Как только Римма Марковна с девочкой вошла в классный кабинет, все головы одновременно повернулись в их сторону и тысячи любопытных глаз расстреляли Сашу на месте, не давая ей шанса выжить.

– Галина Сергеевна, – обратилась к учительнице Римма Марковна, – это ваша новенькая, Макарова. Где ей можно сесть?

– За последнюю парту у окна.

Саша села за последнюю ни кем не занятую парту. Во время всего урока ученики беспрестанно оглядывались на неё, рассматривали, что-то шёпотом обсуждали и хихикали, Саша вспыхивала, краснела, замирала и сжималась. На перемене ребята тут же обступили Сашу и забросали вопросами:

– А твой отец, правда, генерал?

– А у вас дома бассейн есть?

– А вы золотыми ложками едите?

Саша, парализованная таким вниманием и странными вопросами, молчала.

– Ты что, немая?

– А может, у неё с головой не в порядке?

Группа учеников вдруг расступилась и вперёд вышла красивая девочка с золотыми серёжками в ушах и очень серьёзно представилась:

– Я староста класса – Инна Григорьева.

Это была дочь Григорьева Михаила Сергеевича. Она изучающе и высокомерно осмотрела с ног до головы жалкую и нелепую Сашу, хмыкнула, с удовлетворением поняв, что на первенство в классе генеральская дочь претендовать не будет, и спросила:

– Ой, откуда такое модное платье? Дашь поносить?

Все дружно засмеялись, кто придурковато, кто льстиво-угодливо, кто злорадно от сладкой возможности покуражиться над новенькой и развлечься. Инна, сохраняя серьёзность, продолжила:

– Мы спектакль сейчас ставим, нам не хватает одного человека. На роль Бабы-Яги. Ты подойдешь.

Инна, не обращая внимания на новый взрыв смеха, головой кивнула на Сашину парту:

– А вообще сюда нельзя садиться.

– Почему? – тихо, почти шепотом спросила затравленная Саша, спросила, чтобы хоть что-то сказать, потому что молчать ей уже казалось неудобным.

– Смотри-ка, она разговаривать умеет, – съехидничал один из мальчишек, Степан Прохоров, мальчик настолько не уверенный в себе, что добровольно взял на себя роль королевского шута при королеве класса и таким образом примазался к элите.

– Здесь может только Родион Костенко сидеть, – пояснила Инна. – Позор нашего класса. Его сегодня не будет, он болеет. Но ему объявлен бойкот. И если ты с ним будешь разговаривать, то и тебе бойкот объявим. Ясненько?

Саша, уже внутренне дрожа, моргая глазами, опуская низко голову и еле сдерживаясь от слёз, с нетерпением ждала окончания перемены, когда появится взрослый и прекратит эту травлю. Наконец, раздался звонок на урок, в класс вошла Галина Сергеевна, злобствующие ученики отступились от Саши и разошлись по своим местам.

Саша первое время не решалась даже вставать из-за своей парты, боялась свободно перемещаться по классу и выходить в рекреацию или на школьный двор, куда все устремлялись во время перемены, чтобы размяться, поиграть и побегать. Конечно же, это тут же вызвало насмешки и ядовитые реплики в её адрес. Влетевшие весёлой стайкой в класс девочки, заметив Сашу, сидевшую всю перемену неподвижным истуканом за своей партой, зашушукались, оглядываясь на неё и явно обсуждая её. Вошедший вслед за ними Степан съязвил: «Да она к стулу приклеилась», вызвав смех у девочек. Саша обмирала от стыда и ужаса, ещё ниже опускала голову, лицо её пылало огнём.

Без внимания Сашу не оставляли весь этот мучительный день, и когда она всё-таки рискнула на следующей перемене покинуть класс, потому что захотела в туалет, Степан во всеуслышание заявил: «О, смотрите, смотрите, пошла. Странно, что без стула. Неужели отклеилась?». Саша съёживалась, краснела и спешила после туалета скрыться в классной комнате.

Постепенно к этой странной новенькой привыкли, привыкли к её чудачеству, к её неразговорчивости и даже на какое-то время потеряли к ней интерес. А через неделю появился Сашин сосед по парте – Родион Костенко. Он с любопытством смотрел на свою соседку, но за весь день так ни разу с ней не заговорил, наверно, понимая и безропотно принимая свою отверженность в этом классе. Саша тоже не решалась заговорить с ним, но не от запрета, а от стеснения, да и не знала, о чём говорить. Ученики 3 «А» на протяжении всех уроков внимательно следили за тем, чтобы она соблюдала условия бойкота, и на последней перемене, когда Костенко вышел из класса, окружили Сашу, удовлетворённые тем, что она не нарушила их правила. Они хотели озадачить новенькую ещё одним испытанием, после которого её можно было признать если не равной себе, то по крайней мере верноподданной.

– Оставайся после уроков, – сказала ей Инна Григорьева.

– Зачем?

– Костенко будем бить.

– Не буду, – тихо, но упрямо проговорила Саша, вызвав у Инны Григорьевой некоторую растерянность от такого откровенного вызова и неповиновения и удивление у остальных.

– Значит, тебя тоже будем бить, – нашёлся наконец Степан. – Попала ты, деточка. Тебе спокойно жить не удастся. Мы ж тебя затравим.

– Ребята, Макаровой бойкот! – торжественно объявила Инна Григорьева.

Таким образом Саша тоже попала в число изгоев. Её иначе как по фамилии не называли, бросали в неё на уроке бумажными шариками, проходя мимо неё, «случайно» задевали локтем, мальчики ставили ей подножки, когда её вызывали к доске, и она с грохотом растягивалась на полу по смех одноклассников, её портфель прятали в мужском туалете, она ждала, когда закончиться перемена, чтобы забрать его оттуда, и, опаздывая на урок, получала замечания от учительницы, на перемене у неё выхватывали дневник или портфель и начинали перекидывать его друг другу по всему классу, стоило Саше инстинктивно попытаться отнять его. На уроке физкультуры, если он проводился в бассейне, её вещи завязывали в тугой узел, и она не успевала одеться, опять опаздывая на следующий урок и опять получая замечание в дневнике. Во всех этих изощрённых издевательствах особенно проявлял свою находчивость и остроумие Степан Прохоров. На переменах Саша старалась уже не находиться в классе, стояла в коридоре у окна подальше от детей в полнейшем одиночестве в ожидании звонка на урок и прихода учительницы, которая могла оградить её от этого злобного к ней внимания.

Галина Сергеевна, уже не молодая женщина, была достаточно холодной, сухой и строгой, она давно потеряла свою женственность и никогда не улыбалась. Её третий «А» был элитным классом, здесь в основном учились дети высокопоставленных родителей, и в классе соблюдалась иерархия в соответствии с положением родителей ученика в обществе. Королевой класса, конечно же, была Инна Григорьева, поскольку её отец занимал самую высокую должность в Городе, а Костенко, хотя и был из семьи военного (в то время военные считались элитой общества), был на самой низшей ступени. Его отец едва дослужился до майора и продвинуться по службе дальше уже не мог, исчерпав на этом свои возможности. Галина Сергеевна сразу невзлюбила Родиона Костенко, он был самым нерадивым, отстающим учеником, портил ей показатели образцового класса, и она хотела бы избавиться от него и перевести в другую школу, как сделала некогда с двоечником Кобзевым, причём она добилась перевода того в школу для умственно отсталых детей. Мать же Костенко ухитрялась всё-таки задобрить Галину Сергеевну, преподнося ей по любому поводу дорогие подарки. Но Галина Сергеевна продолжала третировать Костенко, часто унизительно выгоняя из класса по малейшему поводу: «Родион, выйди вон». Видно, ей нравилось забавлять класс этой рифмованной фразой.

Присмотревшись к Саше Макаровой и поняв, что она, несмотря на свою фамилию, из другого рода-племени и совсем не господской породы, как старшие дети генерала, Галина Сергеевна стала относиться к ней пренебрежительно и даже подчеркивали её неравенство с остальными детьми из класса, да и Ольга Станиславовна, будучи председателем родительского комитета, довольно нелестно отзывалась о Саше в школе. Неприязнь к этой, в общем-то, безобидной но странно молчаливой девочке росла. Галина Сергеевна постоянно делала ей замечания в присутствии всего класса по поводу внешнего вида, то колготки непозволительного красного или синего цвета, «Почему без бантов, все нормальные девочки носят бантики? Почему волосы растрепаны? Принеси дневник. Почему не заполнен? Где ручка? Сломалась? Может тебе еще шнурки завязать? Почему такой безобразный почерк?».

Тем не менее, Саша не была безликой ученицей, не смотря на плохие оценки, стали проявляться какие-то её качества. При своём хрупком телосложении она отлично бегала, прыгала, метала мяч, могла подтянутся на турникете на руках десять раз и заняла в классе первое место по бегу, обогнав не только девочек, но и мальчиков. Физкультура была единственным предметом, который вела не учительница начальных классов, а учитель физкультуры. Он не был предубеждён против Саши, откровенно восхищался её отличной физической подготовкой, силой и ловкостью и для него было очевидно, что Саша непременный кандидат для участия в общегородской спартакиаде. Но Галина Сергеевна сделала всё, чтобы не допустить Сашу до соревнований, ссылаясь на её плохую успеваемость. По её мнению представлять их класс должна отличница Инна Григорьева (впрочем, она на этих состязаниях не получила ни одного призового места). Саша хорошо рисовала, но Галина Сергеевна явно принижала её способности и с презрением говорила: «Художник от слова «худо» – и отбирала и рвала её тетрадки, если Саша увлекалась рисованием не только на уроках рисования, но и на других предметах. Саша хорошо писала сочинения, у нее было природное чувство языка, но ей всё равно ставили тройки, «с натяжкой» отмечала Галина Сергеевна, к тому же она потешалась над её ошибками в длинном и трудном слове «подоконник» и, не объясняя его правильное написание, заставляла Сашу написать это слово на доске, поднимая на смех перед всем классом.

В школу Саша ходила с отвращением, не с отвращением к учёбе, а с отвращением к самой школе, к этой угнетающей атмосфере в классе. Уже вступало в права время жестокости, агрессии, тупой алчности и холодного цинизма, наползая чёрной тучей и растворяя царившую в стране всеобщую атмосферу романтики, тепла и душевности, постепенно погружаясь в водоворот хаоса, в бездну разврата и бездумной наживы; испарялся дух доброжелательства, от скуки ли, от сытости ли, от спокойствия жизни его сменили неоправданное озлобление, отчужденность, охлаждённые души и жестокое равнодушие, нарастала бездуховность, отупение и деградация, наступало ощущение апокалипсиса и краха. Саша не осознавала этого, но остро чувствовала, почти физически чувствовала и её от этого корёжило.

Учёба перестала её интересовать, школа превратилась в ежедневную муку и тяжёлую повинность. Раньше, в Москве, она с удовольствием ходила в школу, ей очень нравилось учиться, она как будто прикасалась к волшебству, открывая и познавая новое, она трепетала перед чистой тетрадью с косыми линиями, она с удовольствием выводила буковки, потом собирала из них слова, она скорей спешила после школы домой, чтобы, даже не снимая школьной формы, вновь открыть линованную тетрадочку и выводить в ней циферки. Она очень быстро делала домашнее задание, и ей сразу становилось скучно и грустно. А в этой школе всё сменилось разочарованием и нежеланием учиться.

****

Осень была дождливой и пронзительно холодной, к вечеру улицы стремительно пустели, все спешили домой, в тепло и уют. Константин Витальевич иногда задерживался на службе, пропуская домашний ужин, и выезжал из Института в семь часов вечера. Его служебная машина с крылатым названием «Чайка» неслась по безлюдному городу, мерцали дрожащими отблесками вечерних огней влажные мостовые и тротуары. Когда Василий Соловьёв, личный шофёр генерала Макарова, остановил машину на площади перед загоревшимся красным светом светофора, его внимание привлекла единственная на улице одинокая нескладная фигурка маленькой девочки. Она была в каком-то нелепом пальтишке грязно-серого цвета, которое ей было заметно мало в рукавах, синие колготки на ногах собрались складками, за спиной неказистый ранец чёрного унылого цвета с жёлтой окантовкой и цветными уродливыми треугольниками, которые никак его не украшали. Девочка явно никуда не спешила. Тяжело шаркая ногами, она печально брела под мелко моросящим почти незримым дождём вдоль огромнейших ярко освещенных витрин самого крупного в Городе магазина – «Детского мира». Девочка зябко горбилась, попеременно перекладывая неопределенного цвета мешок со сменной школьной обовью то в одну, то в другую руку, чтобы согреть освободившуюся в кармане пальто.

Соловьёв узнал её – это была новоявленная дочь Константина Витальевича, которая, естественно, вызвала в Городе всеобщее любопытство и пристальное внимание. О ней сплетничали и судачили на каждом углу, обсуждая и её странные манеры, и внешность, и умственные способности, у кого-то эта столичная особа вызывала насмешки и презрение, у кого-то сочувствие и жалость. Ходили даже слухи, что Константина Витальевича обманули: не может быть у такого человека такая жалкая дочь. Сама же Саша, пребывая в каких-то иных мирах, не замечала и не подозревала, что является объектом внимательного изучения и очень активного обсуждения.

Перед одной из витрин девочка вдруг резко остановилась, припала к стеклу, приподнялась на мысках, присела на корточки и застыла, зачарованная кукольным немецким домиком. Самый настоящий домик в миниатюре, который можно разглядывать бесконечно, поражаясь точностью и реалистичностью его мелких деталей: окна, двери, черепичная крыша, веранда с перилами, мебель в комнатах, занавески на окнах, настоящие электрические крошечные люстры – образец домашнего уюта и семейного счастья, при виде которого детское сердце наполнялось восторгом и наливалось теплом. Этот сказочный домик был невиданной роскошью и самой дорогой детской мечтой, которую могли осуществить только дети высокопоставленных и состоятельных родителей, так называемые «мажоры», а для Саши доступ в мир игрушек и вовсе был закрыт.