Потерянный рай. Роман

Серая мышка, презренная мышь – так называла Сашу Жанна; ничтожество, заморыш, щенок беспородный, прикормленный волчонок – эти обидные прозвища давала ей Ольга Станиславовна, а обращаясь к самой Саше никогда её по имени не называла и только в присутствии Константина Витальевича она была осторожней и прямого оскорбительного отношения не высказывала, но почти каждый день жаловалась ему на девочку: «Она же дикая, она совершенно дикая! Её, наверно, на привязи дома держали, под кроватью. А сегодня что она сделала: вылила мою дорогую шампунь в туалет и начала мочалкой мыть унитаз. Это какой-то кошмар, мы этой мочалкой моемся, а она оказывается туалет ею моет. Сумасшедшая. Да и кто её просил что-то мыть?».

Константин Витальевич и сам замечал, что девочка очень странная, и её поведение тоже вызывало у него недоумение: когда он встречал её в коридоре, она останавливалась, замирала, прижимаясь плотно к стене и ждала, когда он пройдет мимо, иногда он натыкался на неё, спящую, в самых тёмных углах квартиры (в кладовой, в прихожей за сундуком), но особенно он был недоволен тем, что девочка постоянно нарушала распорядок дня, опаздывая к столу или вовсе не появляясь в столовой. А однажды вечером Саша пришла домой после своих долгих прогулок на десять минут позже положенных девяти часов, когда же он сделал ей замечание, она в прихожей так и замерла на месте, не отвечая и не оправдываясь. Плотно сжав губки, она тупо смотрела куда-то вниз и уже была готова расплакаться. После его ухода она ещё минут пять стояла там, не решаясь даже снять верхнюю одежду.

Жалобы на Сашу сыпались со всех сторон, и не только от Ольги Станиславовны, которую Константин Витальевич подозревал в предвзятом отношении к девочке, но и от остальных домочадцев: порвала постельное белье, разбила на кухне фарфоровую чашку от дорогого чайного сервиза, Олег застал её в ванной комнате за поеданием зубной пасты, Вера нашла её спящей днём под своей кроватью, разговаривает на лавочке в саду с мужичком из соседнего двора, человеком в общем-то безобидным и тихим, но всё-таки сумасшедшим, который весь день бродит по улицами и здоровается со всеми подряд: «Добрый день, добрый день, добрый день». Да и сам Константин Витальевич, придя как-то домой поздно ночью увидел, как вдоль стены бесконечно длинного коридора сквозь мерцающий свет и причудливые тени настенных светильников тихо крадётся маленькое босоногое приведение в скорее сером, чем белом, длинном балахоне со школьным платьем в руках, завидев его, оно обрело плоть и прыть дикого испуганного зверёныша и метнулось в комнату. В первые секунды его даже посетили смутные подозрения, что девочка возможно подвержена сомнамбулизму, впрочем, подумал он, её действия, её осторожность и испуг говорили о вполне осознанном поведении.

Странная Сашина привычка заглядывать под кровать (не прячется ли там Пиковая дама), когда она ложилась спать, сначала забавляла Жанну, и она не смогла удержаться от едкой реплики: «Мышей у нас, кроме тебя, нет». Но когда это повторилось второй и третий раз, Жанна уже насторожилась: «Ты что там ищешь? Эй, ты что, ненормальная? Бросай свои детдомовские привычки, дура». Жанна бросила в неё туфлю. Саша замерла и долго-долго лежала без движений, ожидая, когда её недружелюбная соседка уснет, и только тогда она решилась снять с себя туфлю и отбросить её к Жанниной кровати. А на следующий день Саша просто дождалась, когда Жанна закроет глаза, осторожно подползла к краю кровати и свесила голову.

– Я всё вижу, – тут же вскрикнула Жанна, которая сквозь прикрытые веки подглядывала за ней, подскочила к Саше и ударила её своей подушкой. – Я всё вижу. Ты что, чертей там держишь, психованная? Может, ты ещё и лунатик?

Вдруг распахнулась дверь, в глаза брызнул яркий свет, и раздался грозный голос Константина Витальевича: «Что здесь происходит?».

– Она всё время под кровать смотрит, – пожаловалась Жанна, и Саша в ужасе от того, что её упомянули, замерла под одеялом.

– Тебе это мешает?

– Нет, – растерялась Жанна.

– Я вижу, ты спать не хочешь, раз за другими наблюдаешь. Я тогда тебе другое занятие найду.

– Да нет, я хочу, но она…

– Всё, спать немедленно!

При всей своей запуганности и робости Саша оказалась не таким покладистым и послушным ребёнком, она не умела беспрекословно подчиняться. Через какое-то время все вдруг столкнулись с невиданным упрямством этого дикого нелюдимого волчонка, и на Константина Витальевича посыпались другого рода жалобы: эта тихоня огрызается и грубит. Ольге Станиславовне, конечно же, хотелось насладиться своей властью над этой вроде бы безобидной девчонкой, унизить её, непременно оскорбить, но она наткнулась на какое-то странное безмолвное сопротивление. При попытке наказать Сашу за потасовку с Колей и отослать её в кладовку, где она должна была просидеть два часа, девочка не сдвинулась даже с места. Ольга Станиславовна хотела было применить силу и схватить её за руку, но Саша резко отступила и злобно набычилась, сжав кулачки и дрожа от унижения и обиды. Дьявольский яростный блеск в глазах девочки напугал Ольгу Станиславовну. Как будто какая-то неведомая демоническая сила сидела в этом с виду забитом унылом ребёнке.

– Ты не смотри, что она тихоня, в ней же дьявол сидит, – жаловалась Ольга Станиславовна мужу от досады, что не может полностью подчинить себе Сашу. – Сколько волка не корми, всё равно покусает. И скажи ей, чтобы не брала мою косметику, она в ванной все пузырьки и тюбики просматривает.

С Колей у Саши стали часто происходить то там, то тут в самых разных потаённых уголках квартиры какие-то быстрые, короткие, но очень яростные стычки. Ольга Станиславовна была уверена, что зачинщицей этих столкновений является Саша, поскольку её сын был мальчиком мирным и ни с кем никогда не дрался, но докладывать об этих ссорах между детьми мужу она не рисковала, опасаясь, что наказаны буду обе стороны конфликта. Когда во время одной из этих потасовок Саша выбила стекло на балконе, Ольга Станиславовна уже не смогла скрыть от мужа это происшествие, да это было и не возможно: девочка, очень сильно и глубоко поранив руку, обильно истекала кровью и испуганная Арина тут же вызвала Богданова, хотя Ольга Станиславовна была категорически против. Игорь Борисович мгновенно примчался к ним на квартиру и был очень удивлён, увидев, как Саша, стиснув зубы и побледнев, иголкой доставала из раны глубоко засевшие осколки стекла. Он обработал рану и перебинтовал ей руку.

Вечером Константин Витальевич едва успел прийти со службы, к нему в кабинет тут же зашла Ольга Станиславовна, чтобы пожаловалась на Сашу.

– Она сегодня стекло разбила на балконе. Ненормальная, – сразу с порога заявила она.

– Просто так подошла и разбила? – довольно спокойно спросил Константин Витальевич, только бровь его взлетела вверх.

– Представь себе. Я уже начинаю её опасаться, неизвестно, что ещё вытворит. Ты бы видел её глаза, просто бешеная. А что она в прачечной учудила, – добавила Ольга Станиславовна, чтобы подкрепить дурную репутацию его дочери. – Её попросили отнести в стирку кухонные полотенца (тут Ольга Станиславовна, конечно, соврала, это было постельное бельё, она знала, что Константин Витальевич не допустил, чтобы девочка носила такую тяжёлую ношу), а она стала то ли лаять, то ли блеять на приемщицу, та аж испугалась, не сумасшедшая ли.

– Хорошо, я поговорю с ней, – пообещал Константин Витальевич.

Он не стал ограничиваться только словами жены, поговорил с Верой и Олегом. Да, подтвердили они, действительно вышла на балкон и ни с того ни с сего саданула по стеклу. То, что происшествие имело место, Константин Витальевич убедился за ужином, заметив перебинтованную руку девочки. Спросил: «Что с рукой?», Саша промолчала.

До поры до времени Константин Витальевич не трогал Сашу, присматривался к ней, всё ещё надеясь, что она свыкнется с новой для неё обстановкой и изменит своё поведение, и Игорь Борисович удерживал его от принятия решительных мер в отношении девочки: «Не будь к ней так строг, дай ей прийти в себя, для неё здесь всё чужое, и ты её пугаешь». Но список её преступлений продолжал пополнятся, а последняя история полностью исчерпала его терпение.

Наконец-то, ко всеобщему удовольствию и для Саши прозвучала эта страшная для всех фраза «Зайди ко мне в кабинет», а Ольга Станиславовна, зная крутой нрав Константина Витальевича и своеобразный характер его неадекватной дочери, была уверена, что это их первое близкое столкновение не обойдется без какого-нибудь чудачества со стороны этой жалкой дурочки, и даже предвидела реакцию мужа на эти её выверты, поэтому после ужина она не спешила покинуть гостиную, чтобы быть поближе к кабинету и стать свидетелем забавного происшествия.

Так оно и случилось. Когда тихо, неуверенно приоткрылась дверь его кабинета, и в образовавшуюся щель после долгих колебаний и окрика Константина Витальевича «Ну кто там?» наконец протиснулось маленькое приведение с испуганными под длинной чёлкой глазами, при его безжалостном замечании «Почему вошла без стука?» это безмолвное создание так же бесшумно удалилось и больше не появлялось. Уверенный в том, что Саша всё ещё стоит под дверьми и не решается войти, Константин Витальевич вышел в коридор. Там уже никого не было. В сдержанном гневе он ворвался в комнату девочек, но и там Сашу не обнаружил. Посредине комнаты в кресле восседала Жанна, высоко заложив одну ногу на другую и томно с ленивой грацией покачивая ею в такт монотонно читаемого текста пьесы «Гамлет». Посмотрев поверх истрепанных листов на Константина Витальевича, она мечтательно улыбнулась, но тут же смутилась от его строгого взгляда.

– Опять голая ходишь. Немедленно переоденься, – холодно-зло проговорил Константин Витальевич. – И чтобы в таком виде я тебя больше никогда не видел.

Жанна тут же подобрала ноги и оправила быстрым рывком короткую юбку, которую она специально надела для обещавшего заскочить к ней очередного поклонника, короткую, настолько, что в этой её бесстыжей позе нога обнажалась до ягодицы. Чтобы отвести от себя гнев отца, Жанна многозначительно посмотрела на дверь. Константин Витальевич развернулся в направлении её взгляда и чуть не вздрогнул, если бы не его выработанная на войне выдержка, увидев Сашу, которую он, влетая в комнату, в своей стремительности не заметил. Саша всё это время тихо стояла у дверного проёма, ничем не обнаруживая своё присутствие, испуганно вжималась в стену и, опустив голову, смотрела в пол. Она даже не подняла на него глаза, когда он стал ей выговаривать:

– Саша, почему ты ушла? Ничего сложного я тебе не предложил. Прежде чем зайти в кабинет, ты должна по крайней мере постучаться. Правила поведения для всех обязательны и для тебя исключение не делается. Я допускаю, что ты с ними не знакома, но если я делаю тебе замечание, будь добра принять это к сведению и выполнять мои требования. Это понятно? Отправляйся в кабинет.

«Ну сейчас он задаст ей жару», – злорадной мыслью проводила их Жанна. Жару Константин Витальевич Саше не задал, ибо столкнулся с невиданным доселе действительно диким существом совершенно непознанной породы и не учёл всех его странностей. Саша покорно проследовала за Константином Витальевичем в кабинет. Когда он сел за стол в своё кресло, то обнаружил, что девочка застряла у порога, как будто опасалась выйти на середину комнаты, и тут же у дверей опять прилипла к стене, где, видно, чувствовала себя в относительной безопасности. Это её странные манеры вызывала у него очередной всплеск негодования.

– Подойди ко мне, – жёстко потребовал Константин Витальевич.

Саша тихо, всё так же не поднимая головы, подошла к столу. Константин Витальевич был в такой ярости от её дурных повадок, что ему пришлось выкурить сигарету, прежде чем начать разговор.

– Так. Что сегодня произошло? Почему ты выбила стекло? Может, ты случайно это сделала? Или нет? Причина этому какая-то есть?

Молчание. Саша оказалась плохим собеседником. Константин Витальевич внимательно посмотрел на неё. Страшно раздражала её длинная чёлка, из-за которой почти не было видно глаз, а когда она так низко опускала голову, то и пол-лица.

– Подними голову, на меня посмотри.

Саша даже не пошевелилась. Константин Витальевич взял её за подбородок, поднял голову и рукой отвёл чёлку с её лица, однако такой резкостью обращения страшно напугал её, девочка как-то сжалась, втянув голову в плечи, отстранилась от него и отвернулась в сторону. Константин Витальевич хотел её одёрнуть и развернуть к себе и еле сдержался от этих грубых действий. Он гневно выдохнул, плотно сжались его губы; взял сигарету, закурил, встал, прошёлся по кабинету, сел в кресло, затушил сигарету, посмотрел на Сашу. Она так и не вышла из своего сжатого, скованного состояния.

– Саша, будь так добра, объясни мне, почему ты разбила стекло, – несмотря на вежливую форму обращения, говорил он жёстко. – Тебе есть, что мне сказать? Может у тебя есть какие-то оправдания? Я готов тебя выслушать.

Молчит, уткнулась взглядом в одну точку и молчит.

– Я плохо говорю по-русски?

Саша даже не пошевелилась, она была в полном ступоре.

– Это что ещё такое? – опять начал закипать Константин Витальевич. – Может, ты всё-таки вознамеришься объяснить своё поведение?

Саша по-прежнему молчала. Константин Витальевич ещё не знал всех причуд девочки, а если и видел, то решительно не хотел этого замечать. Жёсткий и непримиримый, он не делал скидок в отношении Саши и без снисхождения относился к её странностям, поэтому и в разговоре был беспощадно строг. Но тут-то его и ждал сюрприз, такого поворота он не ожидал: Саша наглухо замкнулась в своём молчании, никак не желая что-то сказать в своё оправдание и не реагируя на его слова. Привыкший к безоговорочному подчинению, Константин Витальевич вдруг столкнулся со странным способом неповиновения, причём это было не открытое непослушание или бунт, а тихое нежелание отвечать за свои поступки, ответом на всё была мёртвая тишина, какая-то глухая стена, тупик, странное и дикое упрямство, которое невозможно переломить никакими мерами.

– Саша, в чём дело? – в его голосе появились гневные, рычащие ноты. – Я сегодня что-нибудь услышу от тебя или нет?

Саша не выдержала этого свирепого напора, губы её расползлись в плаксивой гримасе и она беззвучно расплакалась, но всё так же продолжала упорно молчать. Цезарь, понимая, что его друг попал в какой-то переплёт, подошёл к Саше, сочувственно ткнулся носом в её руку и лизнул. Рассерженный Константин Витальевич отогнал его:

– Цезарь, отойди от неё.

Откинувшись на спинку кресла, Константин Витальевич закурил, задумался, долго изучающе смотрел на это странное создание, пытая его этим внимательным взглядом в надежде, что от такого воздействия девочка сдастся, но на неё это совершенно не действовало. Она только тихо плакала, отворачивалась в сторону, чтобы поспешно вытереть набегающие слёзы, и кажется, могла простоять здесь целую вечность, не сдвинувшись с места. Константин Витальевич впервые был обескуражен. Полная, стопроцентная педагогическая запущенность. Выкурив сигарету, он вышел из кабинета и вернулся через несколько секунд с юбкой в руках, которую забрал у Жанны. Она уже успела переодеться в более длинную юбку, не достаточно длинную для критического взгляда Константина Витальевича, но, по крайней мере, не настолько позорно короткую.

Саша всё так же бессмысленно и неподвижно стояла у стола, даже позы не сменила за время его кратковременного отсутствия. Константин Витальевич бросил в мусорную корзину кусок материи, обозначавший некогда юбку, задумчиво посмотрел на Сашу, сказал наконец: «Можешь идти». Но поскольку она или не расслышала, или не поняла, что её отпускают, повторил громче. Саша, не поднимая головы и продолжая смотреть в пол, тихо удалилась. Он мог, конечно, продержать её здесь неопределённое и возможное долгое время, но он не стал глумится над ней, чтобы показать свою власть и не чувствовать своё поражение. Ему это было не нужно, он был властным, но не упивался своей властью и уж никогда не пытался унизить, чтобы компенсировать свою неудачу, как раз таки любая попытка в его присутствии унизить более слабого и беззащитного человека приводила его в неописуемую ярость и вызывала беспощадное презрение к унижающему.

После этого их первого столкновения Саша стала ещё больше сторониться Константина Витальевича, но, к сожалению, его свирепое, немилосердное внимание к ней только усилилось. Через пару дней он сказал ей за завтраком:

– Саша, зайди сегодня к Игорю Борисовичу, он тебе руку перебинтует.

Согласно уставу, получив приказ командира, подчинённый отвечает: «Есть». Ответа однако не последовало. Саша даже голову не повернула в его сторону, а только ниже опустила её. Услышала она его, поняла или нет, осталось не известным. Константин Витальевич вскипел было, но сдержался, только сжал губы и гневно выдохнул. Когда же за обедом он увидел, что его распоряжение не выполнено, то мгновенно воспламенился, как огнедышащий дракон:

– Саша, ты почему на перевязку к Игорю Борисовичу не сходила? Он ждал тебя.

Если бы только знал Константин Витальевич, сколько мучений Саше пришлось сегодня перенести, в какой водоворот страстей она попала. Игорь Борисович жил в конце Нагорного переулка в пяти минутах ходьбы. Встречая Сашу на улице, он неоднократно зазывал её к себе домой в гости, но Саше идти в чужой дом к чужому человеку было очень тягостно, к тому же там были ещё более чужие ей его жена и дочь. Понимая, что на этот раз ей деваться некуда, Саша собралась духом и поплелась как на голгофу к дому Игоря Борисовича, долго стояла у дверей его квартиры и прислушивалась к голосам, пытаясь определить, кто в квартире находиться. Уловив мужской голос, Саша наконец робко и неуверенно позвонила в дверной звонок. Дверь открыла незнакомая женщина (жена Игоря Борисовича) и грозно обрушилась на неё: «Тебе кого?». Саша, мгновенно растерялась и, заикаясь, невнятно пролепетала: «Бо… Борис Игорич…». «У нас таких нет», – ответила эта женщина и захлопнула дверь. Смелости повторно позвонить уже не хватило. Саша ещё долго, около часа, стояла у дверей в надежде, что Игорь Борисович выйдет куда-нибудь, заметит её и сам пригласит в дом. Истекал уже второй час, а из квартиры так никто не вышел. Обречённая Саша вернулась домой. Бинт на руке, действительно, загрязнился и требовал замены. Саша попыталась, не снимая с руки, застирать бинт, намылила его, стала натирать, вымачивать в воде, но грязь не сходила. Саша не успела закончить свою неумелую стирку, её выгнала из ванной Ольга Станиславовна. Бинт стал мокрым и ещё более грязным и неопрятным. Саша в отчаянье, зная, что от ответа не уйти, хотела пропустить обед, но Жанна загнала её в столовую, проявив сестринскую заботу. Саша спрятала свою правую забинтованную руку под стол, взяв вилку левой рукой, но эта наивная детская хитрость не имела смысла: Константин Витальевич от Игоря узнал, что девочка к нему на перевязку не явилась.

Константин Витальевич загасил свой гнев и сказал:

– Иди в ванную, Саша.

Саша от страха не расслышала, что ей говорят и не поняла, что от неё требуют.

– Саша, на выход! – повторил уж рассерженный её бестолковостью Константин Витальевич.

Саша вспыхнула от стыда, от того, что её так унизительно выгоняют из столовой, от того, что всё внимание было обращено на неё и присутствующие с интересом наблюдают за ней в предвкушении развлечения. Лучше никогда не ходить в столовую, чем быть так позорно выгнанной. Жалкая, потерянная, она отложила вилку, поспешно встала, смахивая на пол ложку, подняла её и хотела уже положить на стол.

– Куда ты грязную ложку на стол кладёшь?! – тут же накинулась на неё Ольга Станиславовна.

Саша испуганно дёрнулась, попятилась, споткнувшись о соседний гостевой стул и чуть не опрокинув его, опять выронила ложку, подняла её, совсем потерялась, закрутилась, пошла на кухню, отпрянула, сообразив, что не туда идёт и ринулась к выходу. Коля, глядя, как испуганно мечется девочка, тихо давился в кулак от смеха.

– Ну куда ты с ложкой-то пошла, бестолочь? – ещё больше взвилась Ольга Станиславовна.

– Оля! – осёк её Константин Витальевич. – Арина, возьмите у Саши ложку. Коля, тебе смешно? Иди в коридор посмейся.

– Папа, я не смеялся.

Как только Арина взяла у Саши ложку, девочка тут же поспешно выскочила в коридор и бросилась в комнату, заливаясь слезами от стыда, от ужаса и позора, от того, что стала всеобщим посмешищем. Вышедший следом Константин Витальевич остановил её: «Саша, ты куда пошла? Я тебе сказал: иди в ванную». Пытка ещё не закончилась. Пока Константин Витальевич перебинтовывал ей в ванной комнате руку, Саша, не пришедшая в себя, едва сдерживала прорывающиеся от глубокого расстройства слёзы и внутреннюю дрожь от такого близкого соприкосновения с этим свирепым человеком, ещё больше пугаясь его резких движений, его взгляда, его слов. От страха Саша не поняла его фразы «Возвращайся за стол» и после перевязки опять ринулась в комнату, в своё убежище, подальше от этих людей. Константин Витальевич настиг её, остановил, взяв за рукав, и водворил в столовую.

– Коля, встал и вышел, – сказал Константин Витальевич сыну, который воспользовавшись всей этой суетой вокруг Саши, проигнорировал отцовский приказ и не придал ему серьёзного значения.

– Папа, ну я больше не бу… Пап, ну извини, пожалуйста, – униженно заныл Коля.

– Костя, он же ничего плохого не сделал, – попыталась вступиться за сына мать.

Константин Витальевич безмолвствовал, его распоряжения не оспариваются, не обсуждаются и тем более не отменяются. Коля сполз со стула и покинул столовую. После обеда Ольга Станиславовна всё-таки потихоньку накормила Колю на кухне, правда, на их беду туда в это время зашёл Константин Витальевич, чтобы дать какие-то распоряжения Арине. Оба испуганно встрепенулись, но Константин Витальевич только посмотрел на них и ничего не сказал.

****

Жанна, Жаннка-парижанка, краса и гордость класса, бесспорная королева школы, одна из первых вступила в комсомол, отличница, активистка, комсорг класса, её единственным серьёзным увлечением был драмкружок при Городском театре. Жанна, хотя и не блистала талантом перевоплощения, всегда получала главные роли в спектакле. Отец её увлечение театром не одобрял, но пока и не запрещал. Он с пренебрежением относился к актерской братии, называя их бумажными скоморохами, и не желал, чтобы его дочь вращалась в этой богемной среде с их сомнительным нездоровым образом жизни, с бесконечными пьянками-гулянками, с беспорядочными и хаотичными связями, в результате которых все перетасовались как карты одной колоды, по несколько раз выйдя замуж или женившись, обменявшись между собой жёнами, мужьями и детьми.

Книги Жанна читать не любила и её богатый внутренний мир ограничивался познанием новинок моды и перелистыванием иллюстрированных журналов «Советский экран». Все её чаянья, все её стремления – это очаровывать, блистать, восхищать и повелевать. Жанна грезила и видела себя звездой экрана, причём её интересовал не творческий процесс, не воссоздание образов, особенно их внутреннего мира, а то, что даёт профессия актрисы – красивые костюмы и декорации, интриги, сплетни, склоки завистниц, внимание публики, многочисленные поклонники, восторженные отзывы, гастроли, приёмы на самом высоком уровне, море цветов и дорогих подарков.

Жанна обожала модную красивую одежду, знала в ней толк (по крайней мере ей так казалось) и могла бесконечно примерять обновки, вертясь перед зеркалом и любуясь своим отражением. По несколько раз на дню она бережно доставала очередное платье, привезённое отцом из заграничной поездки, примеряла его в разном сочетании: с сапогами, с туфлями, с чулками разных оттенков, с платочком, с модными солнцезащитными очками, с кулончиком, с бусами. А потом остывала к этой вещи, которая теряла для неё свою новизну, становилась обыденной и неинтересной, и ненасытная душа Жанны требовала что-то новое. Мать ей никогда ничего не покупала, а обращаться слишком часто к отцу Жанна не смела, он довольно жёстко контролировал пополнение её гардероба и к её просьбам купить что-то сверхмодное и экстравагантное оставался глух.

Жанна жила какой-то интересной, насыщенной взрослой жизнью (так казалось Саше) в круговерти многочисленных любовных историй и романов с бесконечными лёгкими победами над глупыми юнцами, которых она всерьёз не воспринимала, относилась к ним снисходительно, быстро теряла интерес, как к своим новым нарядам, и откровенно скучала, лениво и вяло отмахиваясь от их назойливого внимания.

Квартирные концерты, рестораны, тусовки, весёлые компании, постоянные винно-сексуальные приключения, модно одеваться, танцевать дни напролет и говорить ни о чём – таков был антураж жизни золотой молодежи, но Жанне всё это было не доступно и категорически запрещено. Она ограничивалась невинными любовными интрижками в школе и в драмкружке и бесконечно сплетничала с подружками, обсуждая всех мальчиков из их, параллельного и старших классов, а особенно новенького мальчика.