Потерянный рай. Роман

– Захар, вы прекрасно готовите, но уверяю вас: яичная скорлупа не съедобна, – спокойно, без раздражения, но довольно сурово сказал Константин Витальевич.

– Извините, Константин Витальевич, – пролепетал испуганно Захар.

– Это небрежное отношение к своей работе, Захар, – довольно жёстко отозвался Константин Витальевич, сам он всегда был безупречен в своей работе и к подчинёнными очень требователен и строг.

Захар бледнел, краснел, бросал жалобные взгляды на Ольгу Станиславовну в надежде на её поддержку, но она не посмела при муже слишком явно высказывать ему свое покровительство. Захар до этого был выгнан за какую-то провинность из дома профессора Лебединского и молодая жена профессора порекомендовала его Ольге Станиславовне, уверяя, что «он очень хороший повар, и не только повар», и подмигнула при этом, сладко улыбаясь. Захар действительно оказался талантливым поваром, и Константин Витальевич не возражал против его кандидатуры, хотя тот стал всячески оказывать знаки внимания его жене, покорённый её царственной красотой, а Ольга Станиславовна снисходительно их принимала, но не более того, зная, что муж ей не простит даже лёгкого флирта, да и Захар понимал, что на этот раз он простым увольнением не отделается, Константин Витальевич был очень крут на расправу.

– Виноват, Константин Витальевич, – лепетал Захар, – я сейчас… я быстро… заново сделаю.

– Вы не рассуждайте, а делайте, – Константин Витальевич отставил тарелку с салатом и Захар тут же её подхватил.

– Да, сию минуту, Константин Витальевич.

Саша, и без того уже смущённая утренним грозным появлением Константина Витальевича в комнате, чувствовала страшное напряжение и неловкость от возникшей паузы и затишья после этого нагоняя, который получил повар от хозяина дома. Она была уверена, что такую же неловкость испытывают и остальные присутствующие, не подозревая, что для них подобные головомойки уже привычны, да и самим иногда попадало, поэтому домочадцы продолжали как ни в чём ни бывало спокойно и безмятежно вкушать свою порцию салата, неиспорченный мелкими осколками яичной скорлупы (им больше повезло) и слушать доносившуюся из радио весёлую музыку.

– Ну как там заграница? – непринуждённо спросил Константина Витальевича Олег.

– Что тебе эта заграница? – не поддержал этот светский разговор и довольно строго, как в своей мнительности показалось Саше, ответил Константин Витальевич. – Тебя там не ждут, дорогой мой, и кормить из золотого блюда не будут.

Заграница (под этим словом в основном подразумевалась Европа), недоступная для большинства сограждан СССР и вожделенная, как всё непознанное и неизведанное, манила, привлекала своей загадочностью и обманчивой красивой лёгкой жизнью, о которой Олег судил только по иностранным фильмам, где в основном показывали мир буржуазии с их роскошными огромными квартирами, виллами на берегу моря, дорогими машинами и яхтами, они ненавязчиво работают на какой-нибудь не тяжёлой и не пыльной работёнке и основное их времяпрепровождение – рестораны, бары, казино, любовные похождения и интриги. Олег был уверен, что всё это богатство и развесёлая сказочная, сытая жизнь ждёт каждого, кто сможет вырваться из Советского Союза и остаться там, в заоблачной загранице, и совсем не обязательно для этого иметь какие-либо способности и таланты.

Из кухни вышла Арина с супницей и разлила по тарелкам мясную солянку. Саша при всей своей нелюбви к супам такого удивительного блюда никогда не ела.

– Папочка, мне зимнее пальто уже маловато, – наконец решилась несмотря на утренний выговор от отца сказать Жанна, – да и холодно в нём. А этой зимой обещают морозы до сорока градусов. Ты мне купишь в этом году канадскую дубленку?

– Посмотрю, не обещаю.

– Ну, теперь я точно не замёрзну, ужасно намучилась, – не скрывая своей радости, откровенно врала Жанна, и не замечая, что твёрдого обещания дано не было, вопрос был только на рассмотрении.

Дублёнка, особенно канадская, отличающаяся лучшим качеством, была наряду с автомобилем вожделенной мечтой для советского человека, одна из тех культовых и малодоступных вещей в СССР, которая без лишних усилий и не за счёт своих личных качеств и достижений выделяла и возвышала их владельца над остальными, придавая ему особый статус и делая его избранным и сверхмодным.

– Ты не забывай вторую часть пословицы: провожают по уму, – заметил Константин Витальевич, прекрасно понимая, что истинной причиной её просьбы было желание покрасоваться, – а для этого ты никаких усилий не прикладываешь.

– Я на этой неделе три пятёрки получила.

– Лучше бы ты знания получила. И учти: мне твоя театральная самодеятельность не нравится, и возможность твоего участия в ней я ещё пересмотрю.

– Ну папочка.

Константин Витальевич терпеть не мог этого елейно-фальшивого обращения Жанны, к которому она всегда прибегала, когда ей что-то было от него надо или она в чём-то провинилась, но Жанна не видела этого недовольства отца, не понимала его резкого взгляда и продолжала:

– А ты знаешь, мы начали репетировать «Гамлета». Представляешь? У меня самая главная роль.

– Неужели бедного Йорика? – ехидно спросил Олег.

– В пьесе нет никакого Юрика, тем более бедного. А я буду играть королеву, мой милый брат.

– Осмелюсь догадаться – королеву-мать? Гертруду?

– Нет, конечно, она старая, и слов у неё мало.

– Там всего одна королева. Или ты спутала пьесу с какой-нибудь шахматной партией, где есть две королевы. Так ты белая королева или чёрная?

– Я – Офелия, балда.

– Офелия не королева.

– Ну, почти королева, принцесса, наверно.

– Она даже не принцесса, она всего лишь дочь советника короля. Как вы низко пали.

– Ерунда, она выйдет за принца и станет принцессой, а потом королевой.

– Ты, видно, пьесу до конца не прочитала, её несчастный принц погибнет.

– Ничего, другого найдёт, получше этого зануды.

– В датском королевстве принцы, наверно, на каждом шагу попадаются, как грибы осенью. Шляпку надела, губки подкрасила и пошла урожай собирать.

– А наш художественный руководитель говорит, что у меня роль очень хорошо получается, – обратилась Жанна к Константину Витальевичу, игнорируя язвительные реплики Олега, – и если при поступлении в театральное училище я прочту отрывок из этой пьесы…

– Поступать в театральное училище я тебе не позволю, – вдруг огорошил Жанну Константин Витальевич. – Надо достойную профессию получать, а не скоморошную.

– Папа, – почти снизилась до шёпота Жанна, не ожидая такого страшного удара её заветной мечте, её лицо исказилось жалобной миной. – Папочка, ну что тут плохого, если я…

– Тебе нечего делать в этой клоаке, – жёстко оборвал её Константин Витальевич, не желая продолжать эту тему.

Жанна тихо всхлипнула, но возражать не посмела. Олег заулыбался. Он всегда потешался над её пристрастием к театральным действам, считал это глупостью, уверяя Жанну, что она совершенно бездарная актриса и из неё ничего не выйдет, что кричать и таращить глаза – не признак таланта, и из всех талантов у неё только один – изображать плывущий кирпич. Они даже надолго поссорились, когда Жанна, желая похвастаться своим актёрским дарованием, неосмотрительно разыграла перед ним небольшой трагический эпизод, где она убивалась над телом убитого возлюбленного, а Олег вместо того, чтобы восхититься и похвалить её, сочувственно спросил: «У тебя что – зубы болят? Что это тебя всё время так корчило?». «Дурак», – выпалила в ответ Жанна.

– Олег, ты что ухмыляешься? – спросил Константин Витальевич у самодовольного Олега. – Что за история у тебя в институте произошла? Что вы там за бузу устроили? Чётко и подробно.

– Дядя Костя, вы понимаете, ну двоих наших ребят из института исключили ну буквально ни за что, ещё в тюрьму посадили. Ну, мы пригрозили забастовкой, потребовали, чтобы их выпустили и восстановили в институте – осторожно начал Олег.

– Ефимов обвиняется в валютных операциях и в спекуляции. А это не баловство, не разбитое в пьяном угаре стекло, а расшатывание экономики той страны, в которой он живёт и получает, между прочим, бесплатное образование. Ему даже стипендию платили на первом курсе сорок рублей, а он ещё фыркал, он не доволен этой мизерной стипендией, этому знатоку хорошей кухни на рестораны не хватает.

– Но его оговорили. Он просто с ректором института повздорил из-за чего-то, что-то ему сказал, а тот ему отомстил.

– Чистый невинный мальчик, сам ангел позавидует. Только ты на факты посмотри, ибо сказано: «Не по словам судите, а по делам его». А твой безупречный мальчик ходит в джинсах, стоимостью в одну месячную зарплату, имеет машину, родителей у него нет, в двадцать пять лет официально нигде не работает и никогда не работал.

– Он заработал.

– Заработал или наворовал?

– Он хочет получить высшее образование, а ему не дают. Его в МГУ не взяли.

– Чушь говоришь. Он экзамены элементарно провалил. Или он хотел, чтобы его взяли за просто так? Ладно, с первым всё ясно. За что второго исключили?

– За инакомыслие?

– А подробней.

– Ну, Грунин на лекции сказал, что комсомол устарел, что человек рожден свободным, что его жизнь вместе со свободой дается от рождения, а не государством и правительством. Нет, ну он не против правительства, а за независимое высказывание, против произвола системы, за индивидуальность. Ну, чтобы не так как все. За свободу слова.

– Свобода чьего слова? Ему есть, что сказать? Долгую жизнь прожил? Хочет мудрым словом поделиться? Он имеет экономическое образование, разбирается в политике и в расстановке мировых сил? С чьего голоса он поёт и ты вместе с ним? Кому вы служите? За чей счет ваш банкет?

– Нет, мы…

– Мы? А как же индивидуальность? Или она коллективная? У Грунина при обыске нашли шестнадцать тысяч рублей. Откуда такие деньги у бедного студента? Неужели заработал? А ты заметил, что в вашей шайки нет ни одного работающего человека? Никто не хочет работать, но все хотят свободы. Нельзя жить в обществе, лезть к этому обществу в уши и в ноздри, требовать от этого общества благ, а потом желать быть свободным от общества, от мнения общества, и его морали и законов. И не свободы вы хотите, а, не работая, получать все блага этого общества, от которого хотите быть свободны, есть устрицы в ресторанах и пить французское вино. Глуп ты ещё, глуп и туп. Не смей в это ввязываться! Учти, моим именем ты не прикроешься. Я тебя серьезно предупреждаю. И не рассчитывай, что после института я возьму тебя к себе, мне такие работники не нужны. Ты в цене, только как предатель.

– Да нет, дядя Костя, я же не против работать. Я просто не хочу быть винтиком системы…

– Винтиком системы или полноправным членом общества? Ты сам-то не являешься послушным винтиком тех, кто тебе эту глупость вдолбил? Когда голова пуста и в ней дыра размером с галактику и полное отсутствие критического мышления и логики, в неё можно вбить любую чушь. Ты для начала ответь, чьи интересы ты так ревностно блюдёшь? Кто за вами стоит? Смотри, дорогой мой, смотри, будешь пешкой в чужой игре. Ты не мозгами думаешь, а своим жадным, ненасытным нутром. Творите чёрные дела, прикрываясь пустыми красивыми лозунгами, еще и лик великомучеников при этом сохраняете. Думаешь, что ты король в этой игре? Пешка, которой потом без сожаления пожертвуют.

– Ну, мы хотим, чтобы Грунина хотя бы перевели в изолятор, – совсем сник Олег. – У него здоровье слабое, а его бросили в холодную камеру с клопами, одна железная кровать, никакого матраса и одеяла.

– Клопы в холодной камере, где только железная кровать без одеяла и матраса, не живут. Они не дураки в отличие от некоторых. Ты всю информацию глотаешь, не прожевывая, даже не пытаешься проанализировать.

Теперь настала очередь злорадствовать Жанне над Олегом от того, как разнёс его в пух и прах Константин Витальевич, а то строит из себя взрослого и даже чуть ли не равного Константину Витальевичу.

– Коля, почему на тренировки не ходишь? – не обошёл вниманием Константин Витальевич и сына.

Коля напряжённо вытянулся, посмотрел на отца и перевёл жалобный взгляд на мать.

– Долго ты будешь метаться? – продолжал допрашивать Колю Константин Витальевич. – Музыкальную школу бросил – «хочу спортом заниматься». На бокс тебя привёл – бокс не понравился.

– Конечно, там мозги все вышибут, – вставила своё слово Ольга Станиславовна.

– Хорошо, согласен, – ответил Константин Витальевич, не глядя на Ольгу Станиславовну и не сводя глаз с Коли. – Но футбол ты сам выбрал. Что на этот раз не устроило?

– Костя, у него отношения с мальчиками не сложились, они его затравили, – опять ответила за сына Ольга Станиславовна.

– А Коля не может за себя ответить? Коля, я слушаю.

– Ну они мне просто завидуют, – откровенно ляпнул Коля и пожалел обо этом.

Константин Витальевич так внимательно посмотрел на сына, что тот, не выдержав его рентгеновского взгляда, сгорбился и уткнулся в стол.

– Вот как? В чём это они тебе завидуют? – спросил Константин Витальевич. – Похвались. Может, и мы тебе завидовать начнём. Ничего не спутал? Они тебе завидуют или ты хочешь, чтобы они тебе завидовали, но этого не делают? Зайдёшь после ужина ко мне в кабинет.

Коля, понимая, что ему предстоит серьёзный разговор с отцом, испуганно-жалобно посмотрел на мать, но она уже ничем не могла помочь сыну.

Видно, в этой семье за столом решались все насущные проблемы и текущие вопросы, а Константин Витальевич был верховным судьёй, прокурором и вершителем судеб, хотя для более серьёзного разговора он всегда вызывал к себе, и его фраза «Зайди ко мне в кабинет» сулила в основном неприятности: уличение в каких-либо провинностях и особо тяжких преступлениях, строгий выговор и наказание.

Саша, напуганная этим первым появлением Константина Витальевича в столовой, наскоро поев, поспешила потихоньку встать и уйти из-за стола, как это она делала обычно, так она сделала и в присутствии Константина Витальевича.

– Саша, – вдруг окликнул её Константин Витальевич. – Саша, вернись.

Саша вздрогнула, остановилась в дверях, едва удержавшись от своего порыва просто дать дёру, развернулась, съёжилась и оцепенела, наткнувшись на многочисленные пары глаз.

– А у неё дела, папа, она очень спешит, – съязвила Жанна.

– На приём к королю, видать, торопится, – поддержал Жанну Олег.

Константин Витальевич холодным взглядом пресёк поток их неуместного остроумия, и Жанна с Олегом смущённо примолкли.

– Саша, сядь на место. Из-за стола ты можешь выйти только с моего разрешения.

Безусловно, её об этом не только не предупредили, но и позабавились, глядя на её испуг и растерянность, а Ольгу Станиславовну особенно порадовала реакция мужа – он был крайне недоволен поведением девочки. Саша уже успела удивить его своими изысканными манерами, когда выпила через край тарелки остатки супа и вытерла губы рукавом своей кофты. Сама она, правда, не заметила, что произвела на него такое впечатление, поскольку боялась вообще напоминать о своём существовании, боялась голову поднять и смотрела только в свою тарелку, торопливо заглатывая, почти не жуя, свою порцию. Константин Витальевич внимательно посмотрел на Сашу, и его бровь поползла вверх. Жанна и Олег, переглядываясь между собой, заулыбались, а Ольга Станиславовна многозначительно посмотрела на Константина Витальевича, говоря всем своим видом: «Ну, я же говорила, что ей не место за столом», хотя вопреки её ожиданиям замечания этой невежде глава семьи почему-то не сделал и не выгнал из-за стола, когда же девчонка посмела без его разрешения выйти из столовой, его праведный гнев всё-таки настиг её.

Слушала его Саша и слышала ли, Константин Витальевич понять не мог. Пока он выговаривал ей, она, замерев, странным бессмысленным взглядом смотрела в пол и только при его повторном приказе «Сядь на место» всё-таки отреагировала: еле передвигая деревянными ногами, вернулась к своему месту и осторожно, как-то криво и боком присела на край стула. Опустив низко голову и вжав её в плечи, Саша сидела как нахохлившийся воробей и нервно теребила под столом скатерть, чувствуя на себе колючие взгляды, щеки её запылали. Константин Витальевич чуть сузил глаза, внимательно присмотрелся к девочке, задумался и наконец произнес:

– Так, вот что, Олег, тебе пора в парикмахерскую и Сашу отведи.

– Пугало, – не смог удержатся и сдавлено сквозь зубы, почти не открывая рта, прошептал Коля, низко склонив голову и прикрыв рот правой рукой, чтобы никто, кроме соседки слева, его не услышал, но этот манёвр не ускользнул от Константина Витальевича, тем более, что у него было отменный слух.

– Что ты сказал? – обрушился он на Колю.

Коля испуганно замер.

– Встань!

Коля встал, в испуге подскочила и Саша, но оглянувшись, тут же села, поняв, что этот страшный приказ адресован не ей, и тихо расплакалась от обиды и унижения, от стыда за себя, такую нелепую, неловкую и глупую.

– Ты только из суфлёрской будки можешь трусливые реплики подавать? – спросил Константин Витальевич, свирепо глядя на стоявшего с виновато опущенной головой сына.

– Я больше не буду, – жалобно протянул Коля, вызвав ещё больший гнев у Константина Витальевича.

– Чтобы я этой глупой фразы никогда от тебя не слышал. Пакостник. Марш отсюда.

Коля тоскливо посмотрел на свой недоеденный десерт и обречённо покинул столовую.

Олег был очень огорчён распоряжением Константина Витальевича, он хотел отрастить длинные волосы согласно последней моде, но ослушаться не посмел. В отношении Саши однако это распоряжение выполнено не было. За ужином на сердитый вопрос Константина Витальевича «Почему ты Сашу не отвёл в парикмахерскую?» Олег ответил: «Дядя Костя, она убежала» – и начал в красках, чуть привирая, со смехом рассказывать, как Сашу усадили на широкую деревянную доску, положенную поперек кресла на ручки и неопрятно одетая, хамоватая парикмахерша, испугав её своим грозным вопросом: «Ну как будем стричься? Не знаешь, ну думай» – ушла курить, а вернувшись, девочку на месте не обнаружила и всех с недоумением расспрашивала: «А она вообще была здесь, или мне это показалось?». Саша на протяжении всего этого рассказа краснела, глаза набухали от слёз, она уже плакала от того, что опять стала всеобщим посмешищем, глубже усаживаясь на стул, жалея, что нет рядом Коли, за которого можно было спрятаться от немилосердного взгляда Константина Витальевич, и уже не могла есть. Константин Витальевич холодно и молча выслушал Олега, но Саша, хотя и не смотрела в его сторону, кожей чувствовала его недовольство.

****

Неизменное с этих пор появление Константина Витальевича в столовой стало Сашу страшно напрягать, хотя нападки на неё и ядовитые замечания со стороны остальных членов семьи в его присутствии сразу прекратились, поскольку Константин Витальевич ясно дал всем понять, что подобного отношения к девочке не потерпит, но он пугал её, пугал ещё больше, чем Ольга Станиславовна, пугал своей строгостью и холодной суровостью.

Отпрашиваться из-за стола Саше казалось стыдным и унизительным, поэтому она всегда дожидалась, когда Константин Витальевич первым покинет столовую. Однажды ей пришлось сидеть достаточно долго: Константин Витальевич пригласил на обед Игоря Борисовича и долго с ним что-то обсуждал. Саша, видя, что их беседа затягивается, не торопилась доедать свою порцию, ломая, кроша котлету на мелкие, до смешного микроскопические кусочки, и долго, тщательно их пережевывала. Вот уже все один за другим, кроме увлеченных беседой Константина Витальевича и Игоря Борисовича, покинули столовую, а котлета катастрофически уменьшалась и в конце концов от неё не осталось ни малейшей крошки. Но Саша продолжала тоскливо сидеть перед пустой тарелкой. Когда Арина хотела убрать посуду, Саша не отдала свою тарелку, испуганно ухватившись за неё, как за спасательный круг, нелепо оправдывающий её задержку за столом.

Богданов бросал удивленный взгляд то на своего друга, то на Сашу, бессмысленно цепляющуюся обеими руками за пустую тарелку, не понимая, почему она не уходит, а Константин Витальевич не желал объяснять ему странное поведение девочки, о причине которого догадывался, и никак не пытался помочь ей выпутаться из этой ситуации. Константин Витальевич решительно не хотел обращать на неё внимания, снисходить до её слабостей и был до жестокости безучастен к её мучениям. Саша понимала весь постыдный ужас своего глупого положения, но отпрашиваться для неё было ещё большим стыдом, и она была готова просидеть здесь целую вечность.

– Ты внимательно почитай Макаренко, – говорил Игорю Борисовичу Константин Витальевич, – это же энциклопедия развития общества: как этим обществом управлять и направлять, и что с ним происходит при уже полном насыщении, когда прошёл этап создания этого общества, когда оно достигло вершины своего развития, пика нравственного совершенства и благополучного материального состояния, и как этот процесс идёт вспять, как общество начинает заболачиваться, разлагаться, жизнь становиться бессмысленной, будни – серыми, стремиться некуда, и это общество готово вновь опуститься до скотского состояния, если не задать им новую цель, цель созидания, новые устремления. Нет стремлений, нет желаний, сытно и скучно. И Макаренко тогда ещё понял, что нужно задать этому обществу новую цель, новую идею. Есть такое понятие в химии, как ты знаешь, – неустойчивая химическая связь. Возможно, и для общества мирное, стабильное, вполне сытое состояние – это неустойчивое состояние, начинает одолевать скука и лень. А чтобы удержать это состояние, не допустить разгула и разнузданности, нужна, безусловно, жёсткая рука, жёсткие законы и исполнение этих законов. К власти должны прийти люди, цель которых – воспитание Человека. Есть такое выражение – не за страх, а за совесть, но у многих, к сожалению, совести нет, значит остаётся воздействовать при помощи страха, страха наказания, например. Человек слишком управляем и внушаем, куда пастух погонит – туда и пойдёт.

– А как же свобода выбора?

– Ты знаешь, с чего началась история человечества? С этой свободы выбора, а в результате с потери рая, когда Адам и Ева соблазнились с виду золотым, а изнутри гнилым яблоком. Мы не ценим, что имеем, а постоянно тянемся за этим яблоком, которое коварно подсовывает змей-искуситель, внушая нам, что в этом и состоит наша свобода. Человек, если в нём нет стержня, крепкой моральной основы, сам не выбирает, его будут грамотно подталкивать к этому выбору в ту или иную сторону в зависимости от того, какую цель преследует этот змей. А людей с крепкой моральной внутренней основой крайне мало, и почти любого, даже взрослого, якобы умудрённого прожитой жизнью, можно сбить с истинного пути и внушить ему любую мерзость, как прогрессивную норму жизни, и в такие дебри завести, что хлев или свинарник будет для него естественной средой обитания. Не поумнел человек со времён Адама, всё так же туп, глуп и очень ограничен. Он увидел золотой кирпичик в основании здания, пытается выдернуть его оттуда, не задумываясь о последствиях, о том, что разрушает здание, и это здание обрушиться не только на тех, кто находиться внутри, на них ему наплевать, а оно обрушится и на его голову. Но он ничего уже вокруг себя не видит, его мозги, его зрение, его помыслы сузились до размеров этого золотого слитка. Пошли в кабинет. Захар, спасибо, жаркое было отменным. Арина, принесите, пожалуйста, нам чай в кабинет.

К счастью, для Саши, подобные затяжные разговоры происходили не так часто, хотя Игорь Борисович однажды попытался вступиться за неё и попросил своего друга отпустить Сашу из-за стола. Лучше бы он этого не делал и не привлекал к ней внимание Константина Витальевича, который только безжалостно заметил: «У неё язык есть, пусть учиться разговаривать», доведя этим девочку до слёз.

Саша даже не замечала, что за столом подавали изысканные, очень вкусные, красиво оформленные блюда и необыкновенный ароматный чай с мятой и чабрецом. На сервировочном столике всегда стояли стеклянные графины с морсом ярко-рубинового цвета и с какой-то бледно-зеленой водой, в которой плавала зелёная веточка с тонкими заострёнными листиками (тархун). Перед обедом все желающие могли подойти к этому столику и налить себе любой напиток, и только Саша не решалась позволить себе подобные вольности.

Когда за воскресным обедом Саше единственной не подали вазочку с мороженым, Константин Витальевич сделал замечание Арине за эту невнимательность. Арина перевела взгляд на Ольгу Станиславовну, равнодушную и спокойную, и не осмелилась раздувать скандал и рассказать о том запрете, который наложила его жена в отношении Саши, извинилась и исправила досадное упущение. Саша почему-то хмуро и даже враждебно посмотрела на поставленную перед ней вазочку. «Саша, ешь мороженое», – сказал ей Константин Витальевич, но девочка набычилась, ещё ниже опустила голову, даже отвернулась куда-то в сторону и к мороженному не притронулась, вызвав сначала у Константина Витальевича негодующее раздражение этими странными, дурными, надо сказать, манерами, но он погасил его, решив, что эта нелюдимая, дикая девочка, наверно, никогда не видела мороженого и не знает, что это такое, не знает как это есть и боится попасть впросак. Саша, на самом деле, фанатично любила мороженное, ела, правда, не часто. Дед и мать вообще очень редко баловали её сладким, поэтому она зачастую сама мастерила себе «пирожное», намазывая белый хлеб маслом и обильно посыпая его сахаром. Но после того, как Ольга Станиславовна отказала ей в сладостях, она принципиально в этом доме не хотела притрагиваться к ним. Смысл её молчаливого протеста поняла только Арина.