Потерянный рай. Роман

– Тебя как зовут?

– Саша, – прошептала девочка, смущаясь его пристального взгляда и опуская глаза.

– Ты что, мальчик?

– Нет.

– А-а, значит, отец не будет тебя бить, – неожиданно заявил мальчик, и губы его растянулись в ехидной улыбке, когда Саша испуганно вскинула на него глаза.

Довольный произведенный эффектом, он запустил руки в карманы и приподнялся на мысках. Саше хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю, пугали эти люди, уверенные в себе, раскованные и такие красивые, что рядом с ними она остро чувствовала себя ничтожным уродцем, ей было очень стыдно за себя и она ещё больше горбилась и ёжилась.

– Коля, отойди, – прикрикнула на мальчика Жанна, которая вместе с Верой втаскивала в комнату японскую ширму, найденную ею после непродолжительных энергичных поисков в дальнем углу кладовой.

– И как ты с ней будешь? – спросил, посторонившись, Коля. – Вдруг она заразная или вшивая.

– Да, дезинфекция не повредила бы, – ответила Жанна после того, как они с Верой развернули и установили перед Сашиной кроватью четырёхстворчатую ширму из деревянного каркаса, отгородив её от остальной части комнаты, – но я, думаю, Игорь Борисович её проверил, он бы не допустил. Карантин всё же не помешает.

Жанна отступила на несколько шагов назад от ширмы, оглядела её оценивающим победным взглядом и подытожила, довольная своей выдумкой: «Отлично! Чтобы я тебя не видела, сиди там тихо как мышь. Коля, брысь отсюда». Саше еле сдержалась, чтобы не заплакать. Эти жестокие, безжалостные люди приходят рассматривать её как зверушку в зоопарке и так спокойно говорят про неё, как будто её здесь нет. Она даже была рада, что эта ширма ограждала её от этого пытливого, недружелюбного внимания, несмотря на отвратительную унизительность такого положения, словно она действительно была заразная больная и отвратительна, как жаба.

В состоянии полной подавленности сквозь наплывающие слёзы Саша машинально рассматривала на створках ширмы необычные иероглифы, нежные лепестки хризантем, тонконогих птиц и тонкий изящный узор из переплетенных веток и листьев. Из коридора доносились многочисленные голоса, шаги, весёлых смех Жанны. Там кипела, бурлила жизнь, иногда докатывалась и до её тихого уголка, когда Жанна ненадолго влетала в комнату, нарушая покой и одиночество запуганной девочки своей бурной вознёй, и тут же уносилась. Эти звуки из внешнего мира постепенно переросли в равномерный, усыпляющий гул, и Саша невольно начала впадать в дремоту, когда в комнату вошёл Константин Витальевич.

– Это ещё что такое? – спросил он грозно, напугав девочку, та встала и попятилась, не понимая, что она сделала не так, может, у них тоже нельзя садится на кровать, как это было в детском доме. – Вера! Вера, подойдите сюда. Это что такое? – указал он вошедшей Вере на ширму. – Кто это поставил?

– А это… ну… Жанна сказала, что карантин…

– Что!? Какой карантин? Убрать сию же минуту! Я ей устрою карантин. Саша, обед у нас в час тридцать. Вера, проследите, чтобы она не опоздала. Где Олег? Ко мне его в кабинет. Немедленно!

Вскоре Константин Витальевич уехал, и в доме мгновенно воцарилась тишина, скука и уныние. Жанна вернулась в комнату и, уже не обращая внимания на свою нелепую и совсем несимпатичную соседку, томно и лениво развалилась в глубоком кресле и принялась неспешно красить ногти ярко-красным лаком, пользуясь тем, что отец, который не одобрял такое буйство красок, надолго уехал в командировку. В комнату вошёл растерянный и удручённый Олег.

– Знаешь, – несколько смущённо обратился он к Жанне, – мне дядя Костя велел одежду купить вон для этой (кивнул на Сашу), ну и всякое барахло, какое ей там нужно. Может, поможешь?

– Ну вот ещё, – фыркнула Жанна, не отрывая взгляда от своих ногтей и любуясь, как художник, очередным аккуратным кроваво-красным мазком.

На мгновение задумавшись, Жанна вдруг оживилась, пришла в движение, выбираясь из кресла, и подскочила к Олегу, тряся растопыренными пальцами, чтобы высох лак.

– Стой, подожди! Тебе сколько папа денег дал?

– Двести пятьдесят рублей.

– Вот это да! – жадным блеском вспыхнули её глаза, и она тихо, почти переходя на шёпот, восторженно заговорила: – Есть идея. Я у своих подружек, у кого есть младшие сёстры, соберу кое-какие вещи, мы этой отдадим, а деньги поделим. Мне сто пятьдесят.

– Да ты что! – шарахнулся от неё Олег. – Дядя Костя узнает, он меня убьёт.

– Спокойно, – Жанна осторожно, опасаясь смазать ещё не высохший лак, ухватила его двумя пальцами за рукав рубашки, не давая ему уйти, – не будешь болтать и слушать меня, он ничего не узнает.

– Нет, если он узнает… ой, нет, даже думать не хочу, что он со мной сделает. И эта скажет, – кивнул Олег на Сашу.

– Не скажет. Ты же видишь, у неё с головой не всё в порядке. Да не трусь ты, всё беру на себя.

– А чеки? Дядя Костя потребовал отчитаться и предъявить чеки.

– Отчитаемся. Сейчас к началу учебного года все по магазинам бегают и закупаются, так что чеки я тоже достану, на нужную сумму наберём.

– Почему тебе сто пятьдесят? – начал сдаваться Олег.

– За идею, дружок. На классные джинсы тебе хватит, все будут у твоих ног.

– И ты?

– Размечтался, братик.

Оба вышли из комнаты, чтобы без свидетелей в дальнем безлюдном углу квартиры обсудить все детали своей коммерческой сделки, а потом Жанна отправилась с визитом к своим подругам. До обеда Сашу уже никто не беспокоил, и она, почувствовав себя свободней, но всё так же скорчившись и съёжившись в маленький серый комочек, склонила голову на спинку кровати и задремала. Лечь и вытянуться в полный рост на кровати она не решалась.

На обед Саша ни за что бы не пошла, но Вера, зайдя в комнату, напомнила ей о распоряжении Константина Витальевича и даже проводила до столовой, где все уже сидели за огромным овальным столом. Саша, не в силах преодолеть свою робость, панически боясь появится в обществе незнакомых людей, остановилась как вкопанная в дверях, обмирая и намертво прирастая к полу. Она уже хотела было тихо удалиться, но, обернувшись, увидела в коридоре Веру, которая наблюдала за ней, но даже не подумала помочь ей в её нерешительности и подвести и усадить за стол. Саша сделал несколько робких шагов вперёд, пошатываясь и едва не теряя равновесия от этой страшной бесконечности пространства непривычно огромного помещения столовой, словно она утопала в нём, не находя опоры и твёрдой земли под ногами. Пугаясь великолепной торжественно-парадной обстановки столовой, ослепительного блеска серебряных приборов, хрусталя и фаянса на белоснежной узорной скатерти, приходя в полнейшее замешательство от того, что все присутствующие за столом, заметив вновь вошедшего, уставились на неё с каким-то злорадным любопытством, Саша совсем оробела и не решилась подойти к столу, не зная, куда ей можно сесть. Она надеялась, что кто-то из взрослых сжалится над ней, возьмёт под своё покровительство, подбодрит и посадит за стол, может, тот большой, взрослый мальчик, имени которого она не смогла запомнить. Но, кажется, никто и не собирался её приглашать. Саша продолжала стоять, растерянно и беспомощно переминаясь с ноги на ногу, бросая жалобные взгляды и уже почти плача, и эта глупая неловкая ситуация затянулась. Девочка ни у кого не вызвала сочувствия, а Коля с Жанной перемигивались и беззвучно посмеивались над ней. Саша уже было развернулась, чтобы скрыться в своём убежище, когда из кухни вышла Арина.

– А ты что стоишь? – обратилась она к Саше. – Садись-ка за стол.

– Нет! – почти вскрикнула, поднимаясь со своего места, Ольга Станиславовна. – Константина Витальевича уже не будет?

– Нет, Ольга Станиславовна, не будет.

– Покорми её на кухне. Ей вообще здесь не место.

Наконец угомонился, погас этот тяжёлый, очень тягостный для Саши день, полный неприятных впечатлений и огорчений, и только ночью под тёплым одеялом она смогла закрыться от этого чужого холодного мира, чужих людей, чужого дома, расслабиться и свободно расправить своё сжатое от колоссального внутреннего напряжения тело, скрыться в темноте от колючих неприветливых взглядов, перенестись в другие миры, в цветные яркие сны, утонуть в мягком благодушии выдуманных ею друзей и почувствовать себя защищённой в иллюзорных объятиях не существующего в реальном мире доброго и сильного божества. Острая тоска вдруг спазмами сдавила горло, и Саша тихо расплакалась. Очень скоро, отяжелевшая и уставшая от этого напряжённого дня, девочка уснула на мокрой от слёз подушке.

****

Первое время Саша не выходила из оцепенения и в обнимку со своей «тряпкой» (как презрительно высказалась про её куклу-клоуна Вера, делясь своими нелестными впечатлениями о девочке с Ольгой Станиславовной) весь день бессмысленно просиживала на своей кровати, съёжившись и сгорбившись, боясь лишний раз встать, даже сделать движение, а уж тем более свободно перемещаться по комнате, особенно в присутствии Жанны, которая сразу же обозначила её границы в этом помещении. Жалкий, затравленный дикий зверёк, забившийся в угол чужого дома, она вызывала у всех недоумение своей молчаливостью и скованностью и даже подозрение в слабоумии этим очень странным поведением.

Саша с большим трудом свыкалась с новой и совершенно непривычной обстановкой этого дома. Страшно смущало такое большое количество жильцов в квартире, особенно поражало наличие доселе невиданной ею прислуги, о которых она читала в книгах про дореволюционную жизнь и которые были только в домах презренных буржуев. Она боялась этого мира, этих людей, пасовала перед их наглостью и самоуверенностью, любое недоброжелательство, любая грубость повергала её в смятение, от малейшей обиды наворачивались на глаза слёзы, а тот страшный человек, на защиту которого она когда-то в своих мечтах так надеялась, спешено уехал куда-то заграницу, о чём, не переставая с нескрываемой завистью и восторгом, говорил Олег – тоже не понятный для Саши персонаж. Понять, кем и в каком родстве кому-либо он здесь доводиться, она так и не смогла.

Роскошь огромной квартиры со множеством дверей, с бесконечностью пространства и сложными лабиринтами комнат очень угнетала и подавляла Сашу, напоминая музей, где можно ходить только на цыпочках в мягких тапочках, говорить шёпотом и не дай бог случайно коснуться какого-нибудь экспоната, тут же раздастся возглас бдительной смотрительницы в лице Ольги Станиславовны или Веры: «Руками не трогать», даже на стульях Саше мерещилась предупреждающая надпись «Просьба не садиться». Старинная тяжелая мебель тёмных тонов, потемневшие с чёрным фоном старинные картины в массивных золочённых рамах, вазоны, вазочки, кувшины, маленькие изящные фарфоровые статуэтки на подставках, консоли, столики на гнутых ножках, стулья с резными спинками, мягкие диваны с плюшевыми подушками, отделанными легкомысленным рюшем, уютные кресла с фигурными спинками и ножками, светильники, бронзовые подсвечники – всё это богатое убранство вызывало тоску и духоту и почему-то наводило на Сашу мысли о смерти и бессмысленности жизни, потраченной на такое тщательное и заботливое обустройство своего жилища, доведённое до абсолютного совершенства даже в мелочах.

Оформлением квартиры занималась Ольга Станиславовна, скрашивая этим свой досуг, пока её муж был в длительных командировках. Она сама подбирала мебель, люстры, обои, шторы, ковры, сама обходила комиссионные и антикварные магазины, знакомилась с коллекционерами и антикварами в поисках редких, диковинных старинных вещей. Муж её увлечения не разделял и к её стараниям остался равнодушен, он скорее даже был недоволен этим нагромождением многочисленных предметов декора, мрачными бордово-красными тонами обоев и штор с тяжёлой драпировкой и излишней во всём помпезностью, а к своему кабинету и спальне жену и вовсе не допустил, обставив их в соответствии со своим вкусом очень просто, лаконично и практично, без излишеств.

По квартире Саша ходила только по одному маршруту: комната – коридор – туалет – ванная комната – кухня. Сунутся в другие помещения Саша не рисковала, да и просто выйти лишний раз из комнаты для неё было равносильно подвигу. То, что ей приходилось есть не со всеми в столовой, а на кухне подальше от любопытных глаз, её не оскорбляло, а даже радовало. Завтрак, обед и ужин хоть как-то разнообразили её напряжённое, многочасовое, почти неподвижное сидение на кровати. На кухне она чувствовала себя спокойней и не так скованно, хотя Захар относился к ней с нескрываемым пренебрежением. Впрочем, он достаточно быстро уходил, и здесь оставалась только Арина, которая по окончании трапезы убирала со стола и мыла посуду. Саша даже специально затягивала время до ухода повара, ела не спеша и очень долго, ей не хотелось уходить с кухни. Саша хотела бы помочь Арине, чтобы подольше здесь задержаться под этим благовидным предлогом, но страшно стеснялась напроситься в помощники.

И всё же её спокойствие было вскоре нарушено вернувшимся из командировки Константином Витальевичем. Он совершенно неожиданно зашёл во время обеда домой и мимоходом заметил, что Саша обедает не за общим столом.

– А это что ещё за персона нон грата? – грозно спросил Константин Витальевич, пугая не только Сашу, но и повара Захара и Арину. – Может у неё и меню персональное? Захар, в чём дело?

– Да видите ли, Константин Витальевич…, – смутился Захар, – ну-у… она сама…

– С ней же невозможно сидеть, – вмешалась Ольга Станиславовна. – Пусть сначала научится вести себя за столом.

– Научится.

– Боже, ну неужели мы должны терпеть её общество?

– Потерпишь. У меня здесь не великосветский раут. Арина, посадите девочку за стол.

Можно было в знак протеста с оскорблённым видом покинуть столовую, но Ольга Станиславовна знала, что на её мужа это не произведёт должного впечатления. Осталось только с ядовитой злобой и презрением испепелять и без того перепуганную дурочку, испуганную настолько, что она даже голову боялась поднять. Ложку Саша держала все своей неуклюжей пятернёй, громко стучала ею по дну тарелки и шумно вбирала в себя суп, тыльной стороной кисти вытирала губы, а уж когда девчонка сплюнула обратно в тарелку несъедобный горошек чёрного перца, то утончённая душа Ольги Станиславовны просто не выдержала.

– Свинья! – в конце концов заявила она, недолго и с отвращением наблюдая за Сашей.

– Ей надо поросячье корыто купить, оно ей в самый раз подойдет, – добавила Жанна.

У Саши тут же на глаза навернулись слёзы, она остановилась, замерла и так просидела с напряжённо зажатой в руке ложкой, даже пошевелиться не могла, и к еде больше не притронулась, пока все не покинули столовую, и только тогда она смогла свободно доесть свой уже остывший обед. К ужину Саша пришла намного позже, выждала момент, когда все уже стали расходиться, чтобы в отсутствии посторонних без страшного внутреннего напряжения спокойно поесть, но Ольга Станиславовна прогнала её: «У нас к столу опаздывать нельзя», и Саша осталась в этот день без ужина.

Саша, привыкшая к простому и свободному без лишних церемоний семейному образу жизни, с трудом осваивала довольно строгие порядки в этом доме, совсем не характерные для большинства сограждан. Здесь непозволительно было ходить в чём попало и как попало: чуть ли не голыми, в тапочках на босу ногу или босиком и в той небрежной домашней одежде, какая была принята почти во всех советских семьях, то есть майка и трусы или растянутые и обвисшие тренировочные штаны у мужчин, невзрачный халатик, пижама или ночная рубашка у женщин, или же любая повседневная, даже рваная и поношенная одежда, в которой на улицу выйти было бы неприлично, но которой перед своими домашними, где все свои, почему-то не стыдились. Немыслимо было схватить со стола свою тарелку с едой и таскать её по всей квартире, удобно усевшись на полу перед телевизором или за своим письменным столом, делая одновременно домашние уроки или же читая книгу, от которой не можешь оторваться. Завтрак, обед и ужин начинались в строго определённое время, и опаздывать к столу было нельзя. За столом все сидели по старшинству, и за каждым было закреплено своё место, рассаживаться хаотично и как попало не дозволялось. Во главе стола сидел Константин Витальевич, по правую от него руку Ольга Станиславовна, по левую руку – Олег, далее Коля и Жанна напротив друг друга, и самая последняя в конце стола – Саша.

Появление в столовой для Саши было самым тяжёлым и мучительным испытанием. Вытянутый овальный стол, обитые бардовым бархатом стулья с высокой спинкой, белоснежная, узорная, словно покрытая инеем скатерть с кружевным оплётом по краю, льняные салфетки с ажурной вышивкой «ришелье», серебряные столовые приборы с непривычно тяжёлой рукояткой, тёмно-вишнёвая фарфоровая посуда с расписными золочёными узорами и цветами – вся эта изысканная сервировка и официально-строгая застольная церемония вызывала у Саши жуткое ощущение, что она попала на какой-то торжественный приём, и эта торжественность постоянно держала её в напряжении. Саша сидела, низко сгорбившись над своей тарелкой, поджимала пальцы ног и нервно потирала друг о дружку сандаликами, боясь каким-нибудь неловким движением привлечь к себе внимание, особенно боялась поперхнуться и подавится.

– О, господи! – почти вскрикивала наблюдавшая за Сашей Ольга Станиславовна и с ядовитой ненавистью делала ей замечания: – Не стучи ложкой и не чавкай, не в свинарнике. Чему только мать тебя учила? Сядь прямо, убери локти со стола, возьми вилку правильно, деревенщина.

Саша испуганно съеживалась, надолго замирала, напряжено сквозь наплывавшие слёзы разглядывала узоры инея на скатерти и уже не знала, что делать, чтобы не вызывать недовольство Ольги Станиславовны. Девочка тихо, почти не жуя, сглатывала пищу, уже не чувствуя её вкуса (потом даже не могла вспомнить какие блюда ела), каждое движение ей давалось с трудом, она боялась поднять голову и наткнутся на чей-нибудь жалящий взгляд, особенно боялась встретить взгляд Ольги Станиславовны, полного презрения и брезгливости. Зачастую Саша, что-нибудь быстро проглотив и утолив первоначальный голод, спешила уйти из столовой, не дожидаясь подачи второго блюда. Пирожное, мороженое и вообще сладкое Ольга Станиславовна велела Арине для Саши не подавать, даже не объясняя причину, объявила это в присутствии всех, в том числе и Саши. Саша еле сдержала слёзы от обиды и от такого явно демонстративного унижения.

Безусловно, ей дали понять, что здесь она пришлась не ко двору, и ещё не привыкшая к новым людям, обстановке, не понимавшая кто есть кто, Саша не знала к кому ей можно приткнуться, найти сочувствие и поддержку. Все, решительно все, даже Вера, подчеркивали, что она жалкое, ничтожное существо, принята из прихоти Константина Витальевича и не достойна быть в этом доме, и только молодая Арина, отзывчивая, приветливая и незлобивая, жалела Сашу и относилась к ней очень доброжелательно, стараясь смягчить её незавидное положение, да Цезарь, не разбиравшийся во всех хитросплетениях и сложностях семейных взаимоотношений, благодушно принял её.

****

Константин Витальевич уже как неделю вернулся из командировки, но в столовой за это время ни разу не появился: вставал раньше всех, завтракал и уезжал на службу. На обед и ужин он не приезжал, и если появлялся в течении дня дома, то уходил в свой кабинет и снова уезжал куда-то, и возвращался уже поздно вечером, когда все спали. Саша за это время его почти не видела, только однажды он зашёл на кухню. Тем не менее его присутствие в доме чувствовалось. Хотя все старались говорить тише, не хлопать дверьми и не топать ногами, жизнь, протекающая в его отсутствие вяло и скучно, тут же закипала, он был движущей силой этого дома, его стержнем, скрепляющим элементом этой семьи, всё держалось на нём и весь круговорот веществ, вещей, людей и основных событий происходил вокруг него.

Наконец наступил воскресный день, когда Константин Витальевич должен был присутствовать на обеде. Об этом с утра уже знали все, даже Саша, хотя она не понимала, почему это вызывало такой переполох и за завтраком так бурно обсуждалось. После завтрака Ольга Станиславовна отправилась в парикмахерскую, чтобы уложить свои роскошные волосы и сделать маникюр, на кухне готовились более сложные, чем обычно блюда, Вера тщательно убиралась в квартире. Его прихода на обед ждали почти все, и только Жанна с утра была занята приготовлениями ко дню рождения своей подруги Любы Юриной. Правда, её интересовала не столько подруга, сколько то, что там будет дядя подруги – Дмитрий Говоров, в которого Жанна была влюблена с двенадцати лет, военный врач (говорят, очень талантливый) и неотразимый красавец, женатый на какой-то бесцветной простушке, что не мешало ему иметь многочисленных любовниц. Жанна очень досадовала, что он её не замечает, но этой весной он вдруг насмешливо и оценивающе посмотрел на неё (Жанна очень рано физически созрела) и сказал:

– Здравствуй, красавица.

– Здравствуйте, – лучезарно и обольстительно улыбнулась ему Жанна, тут же загоревшись надеждой когда-нибудь развести его с этой бесцветной и ревнивой женой и выйти за него замуж.

Жанна, окрылённая своими мечтами, летала по квартире, примеряя то одно, то другое платье и предавая его Вере для глажки, но после повторной примерки это платье отвергала и опять суетливо копалась в своём шкафу в поисках более эффектного наряда. Она в последнее время старалась как можно больше обнажить плечи, ноги, рано развитую грудь, тайком ушивала, укорачивала юбки и платья, но если попадалась в таком виде Константину Витальевичу на глаза, он заставлял её переодеться, иронично напоминая: «Вы забыли одеться, барышня», но чаще ругая за то, что она так оголяется. «Папа, ну сейчас это модно», – легкомысленно кокетливо ответила Жанна, пытаясь умилостивить отца. «Модно – не значит годно, – рявкнул Константин Витальевич. – Переоденься!».

Саше некуда было податься, она тихо сидела на своей кровати и осторожно, с любопытством наблюдала за Жанной, пока та грубо не заявила ей: «Нечего на меня пялиться, на мне цветы не растут». Саша тут же сникла от этой грубости и отвернулась к окну. А Жанна заново примеряла платья, юбки, блузки, кофты, мучила Веру просьбой погладить то один, то другой наряд, и вся эта суета вдруг закончилась её истошным, истерически-плаксивым криком из гостиной:

– Вера, что ты наделала?! Ты испортила утюгом моё платье!

– Жанна, ничего страшного не случилось, – пыталась образумить Жанну мать. – Это не стоит таких криков.

– Не стоит? Очень даже стоит и очень дорого стоит. Оно из Франции. Где я такое возьму?! Папа мне больше не купит. Господи!

– У тебя предостаточно платьев.

– Да это жалкие тряпки, а не платья. О, боже! Что это?! Ну разве это можно будет одеть? Какой ужас! Как ты могла? Ну как это возможно? Если у тебя вместо рук ноги выросли…

– Жанна, как ты смеешь так разговаривать с Верой?

– А как она смеет портить мои вещи?!

– Как тебе не стыдно?

– Это ей должно быть стыдно такие руки-крюки иметь.

Скандал начинал разрастаться, Жанна уже не сдерживала себя, но стоило Олегу предупреждающе выкрикнуть: «Константин Витальевич идёт» – все участники и любопытные свидетели этой склоки тут же рассыпались и покинули поле боя, разлетевшись по своим комнатам. Константин Витальевич, только что вошедший в квартиру, прошёл в свой кабинет, и к нему тут же прошмыгнула Вера. Между ними произошёл очень короткий разговор. Через минуту Константин Витальевич зашёл в комнату девочек, подошёл к шкафу, распахнул дверцы и к его ногам посыпались в беспорядке заброшенные на полки скомканные, закрученные в клубок вещи. Жанна настороженно наблюдала за отцом с момента его прихода, ибо знала, что эти редкие его появления в её комнате всегда сулили ей неприятности. Она выскочила из кресла, рассыпая по полу листы с текстом пьесы, стала суетливо подбирать их, но тут же бросила, когда Константин Витальевич подозвал её:

– Жанна, подойди сюда. Что это у тебя за стихийное бедствие?

– Папа, я собираюсь на день рождения, я не успела убрать.

– Немедленно привести всё в порядок. Через два часа ничего не измениться – никуда не пойдёшь, будешь весь день убираться и не только здесь.

– Я уберу, папочка, сейчас уберу, – засуетилась Жанна, поспешно подбирая с пола свои вещи.

Когда Константин Витальевич, выходя из комнаты, мельком взглянул на Сашу, она невольно съёжилась. А для Жанны день сегодня не задался: и самое лучшее платье испорчено, и Вера, сволочь такая, успела доложить Константину Витальевичу о беспорядке в её шкафу, который частенько здесь присутствовал, поскольку она слишком ленилась убираться при всей её любви к тряпкам.

Константин Витальевич ураганом прошёл по квартире, раздал всем указания и вновь уехал. Вернулся он только перед обедом. Все уже скучающе сидели за столом, но к приборам не притрагивались, ожидая прихода главы семьи. Наконец он вошёл в столовую и казалось заполнил собой всё пространство. Все тут же зашевелились, подтянулись и выпрямились.

На закуску подали нежный капустный салат с куриной печенью и яйцом-пашот, но начало обеда было испорчено выговором, который получил от Константина Витальевича повар Захар.