Потерянный рай. Роман

– Мы должны её забрать из больницы, – говорила Анна, кусая губы и вновь ссыпая сахар в чай, отпивая его и с недоумением отставляя чашку с приторно-сладким сиропом. – Я не знаю, как это сделать, просто так туда не пускают. Она там как в тюрьме, ей там какие-то, говорят, уколы делают, чтобы была сговорчивей. Но она такая упрямая, ни за что не смирится, они её просто до смерти заколют. Звери они, эти врачи со своей гуманной профессией.

– Не волнуйтесь, Анна. Мы что-нибудь придумаем.

Мог ли Игорь Борисович рассказать, как ночью на территорию психиатрической больницы №6 с воем влетела машина «скорой помощи», из неё выскочили врач (сам Игорь Борисович) и фельдшер и, не давая опомнится и возможность задавать ненужные вопросы, налетели на дежурных санитаров больницы: «В какой палате Саша Лескова?! Быстро! Не спите! У нее острый аппендицит!» – вынесли спящую Сашу на руках из здания, и машина навсегда мистическим образом исчезла во мраке ночи. Всё произошло так стремительно, что по утру никто из дежуривших в больнице не мог объяснить главному врачу, кто вызвал «скорую помощь», какой был номер машины, как выглядели врачи («Как все, в белых халатах»), а может это было просто видение и не было никакой машины, и не было врачей, тогда, где пациент?

Мог ли Игорь Борисович всё это рассказать Константину Витальевичу, мог ли сам поверить, что способен на подобные авантюры, мог ли привезти в Город этот шлейф сомнительной репутации его дочери, а главное дочери Наташи, опасаясь, что Константин Витальевич не примет девочку?

Утром Игорь Борисович позвонил из своего московского гостиничного номера Константину Витальевичу и предупредил, что они немедленно выезжают в Город, а поздним вечером этого же дня он с девочкой покидал Москву. Когда Саша, прощалась на вокзале с Анной, в ответ на её жизнерадостную ободряющую фразу «Теперь у тебя всё будет хорошо» она вдруг очень серьёзно, по-взрослому угрюмо ответила: «Не будет». Игорь Борисович внутренне содрогнулся от какого-то страшного мистического предчувствия и от этого далеко недетского взгляда девочки. Хотя позже он не был даже уверен, что она действительно так ответила и вообще что-то ответила, она была до странности очень неразговорчива.

****

На следующий день рано утром Константин Витальевич встречал их на Вокзальной площади. Высокий, статный, величественный как бог, он стоял около своей под стать ему великолепной ослепительно-чёрной сияющей массой хромированных деталей машины и не спеша, степенно курил. В свои тридцать четыре года он уже был зрелым, взрослым мужчиной, много в жизни повидавшим и испытавшим, и в нём напрочь отсутствовали инфантильность, мальчишество и бесшабашность, чем так любили похвалиться многие мужчины будучи даже в преклонном возрасте, а женщины с умилением им вторили: «Он в душе такой ребёнок». Даже смуглое лицо Константина Витальевича отличалось мужской суровой, грозной красотой: скульптурность черт, высокий массивный лоб, тяжёлый подбородок, резкие, чёткие, словно высеченные из гранита линии надбровных дуг, густые, широкие вразлет брови, твердая складка губ, малоподвижный, но очень пронзительный взгляд тёмно-синих глаз с миндалевидным разрезом, резко очерченным густыми чёрными ресницами; взгляд, который никто не мог спокойно выдерживать, взгляд, который мог приворожить и испепелить, взгляд, который как выстрел, убивал наповал; когда Константин Витальевич гневался, все боялись смотреть ему в глаза.

И дело было не только в его внешней физической, богатырской мощи, от него исходило это внутреннее ощущение взрослости и мужской силы, надёжности и твёрдости в характере, в поступках, в словах. Он был несокрушимой глыбой, которую не разрушить ни веяниям времени, ни моды, ни пропаганды. Сдержанно суровый, он мог быть изысканно-галантным, обходительным с женщинами и очень внимательным собеседником, поражавшим тем, что мог поддержать разговор на любую женскую тему, не теряя при этом своей мужественности в их глазах: мода, воспитание детей, кухня (он очень хорошо готовил и всегда удивлял знаниями кулинарных тонкостей).

Было в нём что-то ослепительно притягательное, и где бы он ни появлялся, он невольно привлекал всеобщее внимание, как женщин, так и мужчин. Сам английский лорд побледнел бы на его фоне. Его мужская красота, невероятная мужская сила и мощь не оставляли равнодушным ни одну женщину, одним только взглядом он невольно вызывал трепет в их сердцах, а магия его голоса просто сводила с ума, и любая из них почла бы за честь стать его любовницей, не претендуя даже на долгосрочность отношений, а уж тем более на надежду женить на себе, лишь бы иметь возможность прикоснуться к нему. Тайные и явные поклонницы писали ему письма с признанием в любви, но он, не читая, выбрасывал их. Он больше не сгорал от страсти и оставался спокойно-равнодушным, глаза его если и загорались (крайне редко), то не от любви, а от плотского, животного влечения, он всё-таки ценил женскую красоту и зов плоти в нём не угас. Тем не менее, он не был распутным или беспредельно развращённым, не вёл разгульную жизнь и многочисленных любовных похождений за ним не числилось, он не менял любовниц как перчатки, и если у него появлялась пассия, то на довольно продолжительное время, при этом он мог открыто появится с ней в публичных местах, не скрывая своей связи, он уже мог себе это позволить. Отношения с этой женщиной были почти деловые без сентиментальных глупостей и романтической шелухи, но этой счастливице завидовали, многие хотели бы оказаться на её месте. Жена его знала о существовании любовницы, собирала о ней информацию, с удовольствием для себя отмечала, что его избранница ничем не примечательна, кроме внешних данных, примитивна, глупа и покорна как овца, и непременно уверяла себя, что её муж, предпочитая внешне похожих на неё женщин, по-прежнему любит её, но боится подступится к ней и открыться ей в своей любви. Ольга Станиславовна, конечно, обманывала себя.

У мужчин Константин Витальевич вызывал восхищение и глубокое уважение, желание услужить, желание подражать, кто-то тайно ненавидел его, кто-то завидовал – никого он не оставлял равнодушным. Но явных недоброжелателей у него не было, он мог быть очень жестоким и беспощадным. В круг его близких друзей или хотя бы хороших знакомых попасть было очень-очень не просто, почти невозможно.

Обладатель невиданной красы машины, машины с другой сказочной планеты – роскошного внедорожника высшего класса Jeep Wagoneer Limited – Константин Витальевич вызывал острую зависть у всех мужчин, но особенно у своего затаённого неприятеля – первого секретаря райкома партии Григорьева Михаила Сергеевича. В то время иметь автомобиль, даже свой отечественный, намного уступающего иномаркам, для советских граждан было откровенной роскошью. Помимо того, что на неё нужно было копить несколько лет, сама процедура покупки была очень непростой: в свободную продажу машины не поступали, для их покупки нужно было записаться в очередь, а очередь была сказочно длинной как борода у Черномора и растягивалась опять же на несколько лет, при этом само ожидание сопровождалось неприятной нервной вознёй и интригами с попыткой вытеснить конкурентов из этой очереди или перекупить себе место. Говорили о гражданине, честном труженике, который всю жизнь копил на машину, отказывая себе и своей семье во всём, долго стоял в очереди, а потом, когда он наконец-то приобрёл вожделенную машину, заезжая задним ходом в гараж, случайно помял багажник, схватился за сердце, упал и тут же умер.

Машина Константина Витальевича была дорогой и мало кому доступной не только в пределах Советского Союза, но и за границей, к тому же ограниченного выпуска. Это был первый в мире из внедорожников имевший кожаный салон, кожаную оплетку руля, сиденья с электроприводом и климат-контроль.

Константин Витальевич ценил все те материальные блага, которые он имел по своему статусу и положению будучи очень крупным учёным с мировой известностью. Он ценил комфорт, любил хорошо одеваться, курить дорогие сигареты, но никогда не делал из этого культа, он не был рабом этих вещей и ценил всё это за качество, удобство и красоту, а не за то, что эти вещи возвышали его над остальными и обозначали его высокое положение, ему не нужно было таким образом самоутверждаться, он был достаточно уверен в своих силах, в себе и не был тщеславен. А Григорьев, не обладающий ни талантом, ни силой, ни богатырской статью, мог только с помощью этих дорогих декораций (золотые часы, заграничный костюм, красивая машина, роскошная дача, многокомнатная квартира) произвести впечатление, вызывать уважение к своей ничтожной персоне и интерес у женщин. Константину же Витальевичу он завидовал страшно, по-чёрному, завидовал внешности красавца-генерала, завидовал его успеху у женщин, его должности и званию, хотя сам занимал высокую должность в области и был первым, помимо генерала, лицом в Городе, но он не был вхож как Константин Витальевич в высшие круги правительства и не имел такого блестящего образования. Закончив совсем непрестижный факультет культурологии института культуры и имея невнятную специальность, Григорьев пробирался по карьерной лестнице только по партийной линии и стремился к той кормушке, которая давала эта карьера: персональные чёрные Волги, шикарные санатории, большие квартиры, спецмагазины, государственные дачи.

В приступе своей мучительной, неутолённой зависти Григорьев попытался обвинить Константина Витальевича в незаконности получения этой дорогой машины. Отпустив свою секретаршу, он три дня подряд задерживался по вечерам на работе, чтобы одним пальцем, потея от усердия и непривычности к физическому труду, напечатать на печатной машинке своей секретарши анонимку с просьбой провести проверку по данному факту, и отослал её в самую могущественную, грозную и влиятельную структуру Советского Союза, призванную защищать страну от внутренних и внешних врагов – в Комитет Государственной Безопасности (КГБ). Но Григорьева быстро остудили два добрых молодца, которые средь белого дня без предварительной записи на приём уверенно и стремительно прошли к нему в кабинет, сунув мимоходом под нос удостоверения сотрудников КГБ его негодующей и протестующей против этого наглого вторжения преданной секретарше («Вы кто? Почему без записи?»), и вежливо объяснили ему, что не стоит попусту тратить бумагу и потеть над печатной машинкой своей секретарши в то время, когда его дома ждёт на ужин семья, поскольку, во-первых, при своей зарплате генерал может позволить себе подобную машину, а во-вторых, это подарок могущественного восточного вельможи, друга Советского Союза, преподнесён Константину Витальевичу в знак уважения и преклонения перед этим «русским медведем» (как называли его на Востоке), а так же за оказанные им неоценимые услуги. Это были люди Константина Витальевича из отдела безопасности Военного Научно-Исследовательского Института и его личные поверенные. Григорьев был страшно напуган этим посещением, холодел от ужаса и, напрягая свои скудные мозги, силился понять, откуда они узнали, что анонимку напечатал именно он и напечатал на машинке своей секретарши. «И что это за восточный вельможа? Какие услуги он ему оказал? Не понятно», – напряжённо думал он.

О Константине Витальевиче ходило очень много легенд: о его участиях в каких-то военных операциях в восточных странах, о каком-то пленении, ожидании смерти в плену, о том, что оттуда он, прежде очень добрый и мягкий, вернулся совершенно другим человеком, напугав жену и избалованных детей своей беспредельной жёсткостью. Совершенно достоверной была история про одного из неприметных в Военном Научно-Исследовательском Институте сотрудников Константина Витальевича, буквально пострадавшего от его руки. Этот молодой, нахальный и неосмотрительно легкомысленный, но уверенный в своей гениальности парень вздумал шантажировать Константина Витальевича в надежде на повышение в должности и получении каких-то привилегий. В чём состоял шантаж, осталось не известным, известно только, что он пришёл вечером в квартиру Макаровых, дверь ему открыла Вера, приняла у него пальто и проводила в кабинет к Константину Витальевичу. Больше Вера посетителя не видела, из кабинета он так и не вышел, исчез навсегда. Она не знала, что деловой разговор между ними не состоялся и этот парень уже через пару минут был сброшен с балкона третьего этажа (хорошо, что была зима, и он упал в сугроб), вслед за ним полетело и его пальто. Над этим неудачником ещё долго смеялись: «Ну надо же, вошел в дверь, а вышел в окно. Ты ещё легко отделался. С генералом шутки плохи». Из Института парню пришлось уволиться.

Как легенду рассказывали о том, как Константин Витальевич хладнокровно застрелил очень дорогую и породистую собаку, напавшую во дворе на играющего ребёнка. Хозяин этой собаки, какой-то высокопоставленный чиновник, а особенно его склочно-нахальная жена кричали, что собака хотела всего лишь поиграть с ребёнком, а родители окровавленного чада, довольно серьёзно пострадавшего от зубов этого «ласкового» зверя, заискивающе уверяли, что никаких претензий к хозяевам собаки не имеют, что ребёнок сам дразнил собаку. Но Константин Витальевич, не считаясь с этими попытками обеих сторон защитить и оправдать животное, пренебрегая визгами и криками жены чиновника, велел отойти от собаки и произвёл второй уже смертельный выстрел в голову животного. Этот чиновник потом рассказывал Григорьеву, что смотреть на Константина Витальевича в этот момент было страшно, казалось, в случае неповиновения он так же хладнокровно застрелил бы и их.

****

Не обремененный багажом Игорь Борисович с девочкой один из первых появился на широких гранитных ступеньках Северного вокзала. Константин Витальевич, которого уже не возможно было чем-либо удивить, с изумлением рассматривал это странное крошечное существо, торопливо шедшее рядом с Игорем Борисовичем, существо из другого мира, из сказочного царства эльфов, лесных духов и маленьких злых гномов и, как показалось Константину Витальевичу с первого взгляда, существо нелюдимое и дикое.

Девочка была очень худа и мала для своих девяти лет, одета не по сезону тепло: длинная явно с чужого плеча вязаная кофта серо-мышиного цвета, наглухо застегнутая на все пуговицы, с закатанными до локтя рукавами, неопределенного цвета бесформенные штаны, старенькие, но крепкие полуботинки. Тонкой как веточка ручкой девочка прижимала к себе тряпичную выцветшую куклу-клоуна с длинными ногами в красных пластмассовых башмаках. Было что-то печально-угрюмое и бесцветное в облике этой девочки: мертвенно-бледное, совершенно бескровное лицо, опущенные вниз глаза, напряжённо поджатые губы, тусклые, жиденькие, тонкие волосы. Даже в её одежде, как это обычно полагалось детям, не было ярких цветов, словно она вышла из мрачного тёмного подземелья, обесцветившего и покрывшего серой пылью не только её кожу, но и одеяние, и лишившее её жизненной энергии молодого организма и здорового любопытства. Серая бесплотная тень. Даже утреннее солнце не оживило её, не заставило высоко поднять голову, она испуганно смотрела на этот солнечный, но чужой и пугающий мир.

– Привет, медицина, – пожал Константин Витальевич Богданову руку.

– Приветствую. Вот познакомь… тесь, – хотел торжественно представить Игорь Борисович Сашу, но девочки рядом с собой не обнаружил.

Он обернулся. Девочка стояла позади него метрах в пяти на последней ступеньке и хмуро, настороженно разглядывала из-под своей длинной чёлки Константина Витальевича.

– Саша, подойди, пожалуйста, – позвал её Богданов.

Саша даже не пошевелилась, всё так же с опаской поглядывая на Константина Витальевича. Когда же Игорь Борисович, подойдя к девочке, хотел было взять её за руку, чтобы подвести к отцу, она резко вырвалась и испуганно зашептала: «Это не он!».

– Как не он? – опешил Игорь Борисович. – Почему не он?

Игорь Борисович присел перед ней на корточки, стал что-то тихо ей говорить, девочка мотала головой, повторяя с отчаяньем и испугом близким к панике: «Нет, не он, не он, это не он». Константин Витальевич не долго наблюдал за этой сценой и сел в машину. В зеркало заднего вида он видел, как девочка упиралась, когда Богданов пытался всё-таки взять её за руку, одёргивалась, даже пыталась вернуться в здание вокзала, сделав шаг по ступеньке вверх, напряженно вслушивалась в то, что он ей говорил и мотала головой, продолжая повторять: «Это не он». «Ну этого ещё не хватало, – подумал Константин Витальевич. – Она, наверно, сумасшедшая». Наконец они о чём-то договорились, и Игорь Борисович повёл девочку к машине. Оба сели на заднее сиденье. Ехали молча. Константин Витальевич был крайне недоволен поведением девочки, Игорь Борисович это отчётливо читал в его глазах, когда встречался с ним взглядом в зеркале заднего вида.

Богданов и до этого опасался, что девочка не вызовет никакого интереса и сочувствия у Константина Витальевича, а уж тем более симпатию. Он уже во время их поездки в поезде убедился в странности её характера. В купе вагона она тут же забилась в угол и боялась оттуда выйти, боялась сделать лишнее движение, сказать лишнее слово, от предложенного чая отказалась, замотав отрицательно головой, все его попытки разговорить её не увенчались успехом, она или отмалчивалась, или полушёпотом односложно отвечала «да», «нет», зачастую просто кивком головы, при этом смотрела не на собеседника, а куда-то в сторону или в пол. Ко всему этому она не терпела никаких прикосновений к себе и резко одёрнулась и отстранилась, стоило ему просто машинально помочь ей взобраться по высоким ступенькам вагона при посадке в поезд, когда же они выходили из здания вокзала и Игорь Борисович хотел взять девочку за руку, она тут же её выдернула. Ну просто маленький дикий волчонок! Конечно, Богданов был очень удручён, что так неудачно прошло знакомство Константина Витальевича с дочерью, и она произвела очень невыгодное для себя впечатление, а уж зная суровый нрав Константина Витальевича и его строгое командирское отношение к детям, он понимал, что Саше придётся не легко, к тому же её наверняка ждёт враждебный приём со стороны Ольги Станиславовны.

– Что ты про документы говорил? – вдруг спросил Константин Витальевич Игоря Борисовича.

– Я не успел Сашины документы забрать. Но если ты позвонишь директору детского дома, я думаю, они поторопятся и вышлют их.

– Хорошо, позвоню, – сдержанно промолвил Константин Витальевич и больше вопросов не задавал.

Джип свернул в переулок и остановился у чугунной ограды. Водитель и пассажиры вышли из машины и прошли через калитку, сквозь изумрудную зелень сада к особняку, фасад которого был украшен горельефными мордами причудливых фантастических зверей и птиц. Какая-то женщина в ярко-красном платье в белый горошек, вульгарно и ярко накрашенная, вдруг выскочила откуда-то со стороны кустов и бросилась к ним: «Константин Витальевич, Константин Витальевич, я хочу с вами поговорить, вы должны меня выслушать».

– Нам не о чём разговаривать, – холодно произнес Константин Витальевич, не останавливаясь.

– Как же так? Что же это делается? Что же будет с моим мужем?

– Пойдет под трибунал, – спокойно ответил Константин Витальевич, задержавшись на миг перед входной дверью, открыл её, потянув за кольцо львиной морды, и пропустил вперед Игоря с девочкой.

– Боже мой! Что же я буду делать? А дети? А как же я? – жалобно запричитала женщина.

Они вошли в прохладный, просторный, хотя довольно мрачный холл и закрывшаяся за ними массивная дверь заглушила её стенания и погасила тот поток солнечного света, который хлынул в дверной проём вслед за вошедшими, на миг высветив из полумрака чёрно-белые клетки мраморного пола, широкую парадную лестницу, покрытую тёмно-бардовым ковром, чёрные мраморные колонны и массивную из тёмной бронзы люстру на цепях.

Сердце у девочки сжалось от жалости к этой женщине, которая так отчаянно о чём-то просила, от жалости к себе, от тревожного страха перед этим беспощадным и свирепым, окаменевшим в своём холодном гневе человеком, который, как уверял Игорь Борисович, был её отцом. Она старалась не приближаться к нему и держалась поближе пусть и к пугающе чужому, но всё-таки доброжелательному Игорю Борисовичу. Девочку пугало всё: пугали эти сказочные свирепо-хмурые морды животных и птиц на фасаде старинного особняка, которые пристально смотрели на неё сверху и даже провожали взглядом своих пустых каменных глазниц, пугал мрак и холод вестибюля, пугала неизвестность. Она была уверена, что они идут в музей или в какое-то казённое учреждение, куда её, наверно, сдадут. Когда они вошли в просторную прихожую квартиры, она увидела огромное сложное пространство длинного широкого коридора со множеством дверей и с длинным бесконечным рядом готических резных книжных шкафов из ореха вдоль стены, массивные напольные вазоны с пышными букетами из сухоцветов, мягкие пуфики с изогнутыми ножками, большой старинный сундук из Кощеева царства в прихожей, и это колючее ощущение казённости усилилось. В таких помещениях не живут, здесь собирают и хранят предметы старины. Девочка плотно прижимала к себе куклу-клоуна и испуганно оглядывалась. Хотелось плакать.

Откуда-то выкатился с визгливо-пронзительным лаем маленький белый пушистый комок – померанский шпиц, любимая собачонка Ольги Станиславовны Лара. Завидев Константина Витальевича, Лара трусливо удрала. Из кабинета вышел Цезарь. Степенно, неторопливо цокая когтями по паркету, он приблизился, приветственно помахал хвостом хозяину и протянул нос к незнакомому человеческому существу. Саша попятилась от собаки и спряталась за Игоря Борисовича. Из ванны вышла Жанна, из гостиной появился Олег, и даже повар Захар и помощница повара Арина выглянули из столовой в коридор, чтобы посмотреть на нового жильца, о котором в последнее время было столько разговоров. Жанна, узнав, что к ней в комнату подселяют какую-то непонятного происхождения дочь Константина Витальевича, подняла шум, разумеется, в отсутствие отца (при нём не посмела бы) и долго спорила с матерью: «Почему ко мне? Уберите вы её куда-нибудь. Ну поговори с папой. Пусть в кладовке живёт». «Ты же знаешь, с отцом спорить бесполезно», – резонно отвечала Ольга Станиславовна, которая давно не имела ни малейшего влияния на мужа и тем более не могла изменить его волевые решения.

– Цезарь, свои, – Константин Витальевич отвёл морду овчарки, которую она протягивала к испуганной Саше, чтобы всё-таки ознакомится с новым запахом. – Потом познакомишься. Саша, снимай ботинки. Игорь, помоги ей. Что вы тут столпились? Быстро все разошлись. Олег, иди сюда. Проводи девочку в её комнату.

Из коридора все лишние тут же исчезли, а Олег вялой, ленивой походкой направился к Саше, оглядел её, чуть скривив рот, и сказал: «Ну пошли». Из гостиной в это время вышла, скорее, величаво выплыла жена Константина Витальевича, зло-надменная, холодная, с царственной осанкой и очень красивая в длинном тёмно-синем с тяжёлой драпировкой платье и с высокой прической из роскошных густых тяжёлых волос, более уместной для торжественных случаев. Она резко с гримасой брезгливости отстранилась от проходящей мимо неё девочки, чтобы та не дай бог не коснулась даже края её платья, презрительно взглянула сверху вниз на это бессмысленное, бестолковое создание, выразительно посмотрела на мужа, развернулась и величественно удалилась.

Олег провёл Сашу в комнату, махнул небрежно рукой: «Вот твоя кровать» – и тут же ушёл. Саша робко и осторожно присела на край кровати. Не успела она оглядеться, как в комнату вспорхнула Жанна. Подбоченившись, она остановилась напротив девочки, окинула высокомерным взглядом это совершенно чужеродное, словно случайно по какому-то недоразумению попавшее в такую роскошную квартиру серое существо, как нелепый грубый мазок чёрной гуаши на нежную акварельную картину, и объявила повелительным низким тоном королевы, воображая себя на сцене: «Вот что, чудо-юдо, здесь только твоя кровать и этот комод, остальное не трогать. На ковер не наступать, это граница, её пересекать нельзя. Ясно?». Ответа не последовало, и Жанна, нахмурившись, внимательно пригляделась к этой странной, жалкой и запуганной девочке, которая застыв в своей напряжённой и возможно неудобной позе, несколько настораживая своей неестественной неподвижностью. Одной тонкой ручонкой девочка прижимала к себе какую-то поблекшую под стать своей хозяйке тряпичную куклу, другая рука со скрюченными пальцами лежала на коленке, ступни её ног были вывернуты внутрь, а пальцы на ногах поджаты, неотрывный бессмысленный взгляд её был устремлён куда-то вниз в узоры ковра.

– Э, алё, ты хоть понимаешь, что я говорю? – строго нахмурилась Жанна. – Ты, может, сумасшедшая? Она ещё и сумасшедшая. У тебя справка-то есть? Может, ты больная?

Губы у девочки дрогнули, и её лицо, и без до того имевшее печальный вид, приняло совсем скорбное выражение и исказилось плаксивой гримасой. Жанна самодовольно хмыкнула и вышла. Почти сразу же после её ухода в комнату зашел мальчик со словами: «Ну и где оно? Где этот музейный экспонат? Ого, вот это пугало». Мальчик был очень красивым, лет одиннадцати, с такими же как у Жанны ореховыми глазами и тёмно-коричневыми густыми волосами. Он долго беззастенчиво рассматривал Сашу и наконец спросил: