Потерянный рай. Роман

Но власть над Костей Ольга потеряла безвозвратно. После возвращения из-за границы он поразил её своей холодностью, бесстрастностью и суровостью, как будто ураган пронёсся в его душе, не оставляя ни крупицы прежней романтичности, нежности, а главное любви к ней. Страшная животная сила исходила от этого угрюмого, мрачного, совершенно чужого, но такого грозно-прекрасного и привлекательного своим невероятным мужским магнетизмом человека. Он возмужал, ожесточились, огрубели словно отчеканенные в бронзе черты его лица, взгляд, прежде светившийся мягким светом, стал невыносимо пронзительным и тяжёлым, сам он, жёсткий, резкий и властный, перестал считаться с её мнением и не терпел никаких возражений. Первое время Ольге Станиславовне было сложно подчиняться своему мужу и смиряться со своим новым подчинённым положением в семье. Особенно оскорбительно для неё было то, что он не позволил ей полной мере распоряжаться его финансами. Она с трудом привыкала к этому новому мужчине, не зная даже, о чём с ним можно говорить. Все её попытки завести лёгкий непринуждённый разговор заканчивались его очень кратким равнодушным ответом, долгой мучительно-напряжённой для неё паузой и лихорадочным поиском более занимательной темы.

Она не интересовала его даже как женщина (у него теперь была отдельная смежная с кабинетом спальня), а самой напрашиваться гордость не позволяла. Хотя, надо признать, она однажды попыталась как бы невзначай прильнуть к нему, приобнять, прижаться к его мощному богатырскому телу, но он холодно-равнодушно отстранил её. С тоской Ольга Станиславовна поняла: не будет больше этой кипучей, богатой событиями жизни, этих фейерверков бурных ссор, упоения своей властью, головокружительных сладострастных ночей, не изведать ей больше грубой силы его бешеной, обжигающей страсти, этой огненной лавины его дикой, жестокой любви, не почувствовать опьяняющей смеси восторга и страха от его сокрушительной мужской силы.

В конце концов, ей пришлось удовлетворяться только тем преимуществом, какое давало это замужество, то к чему она так стремилась: высокое положение мужа, соответственно и её, как жены, достаток, возможность не работать (она за свою жизнь ни дня не работала), роскошная квартира, дорогие украшения и наряды, великосветские мероприятия, где ты первая, где тобой все восхищаются и завидуют, пытаются завязать более близкое знакомство и выпросить приглашение на день рождения. Ольга иногда забавлялась тем, что вдруг приглашала на свой день рождения какую-нибудь неприметную особу, имеющую не очень состоятельного и влиятельного мужа, но жаждущую во что бы то ни стало проникнуть в «высший свет». И эта особа, польщённая и окрылённая такой оказанной для неё честью, с надеждой на дальнейшее развитие очень выгодных отношений с самой влиятельной дамой Города разорялась на дорогой наряд, в котором не стыдно появиться в таком обществе, и очень дорогой подарок (дешёвый дарить было просто не прилично), снимая со сберегательной книжки накопленные на отпуск деньги и занимая у своих знакомых крупные суммы. Но по прошествии праздника Ольга Станиславовна вдруг становилась холодна и равнодушно-пренебрежительна к своей новой и ненужной ей знакомой и даже как будто бы не узнавала её. А эту особу потом дома ждал страшный скандал, который закатывал ей муж из-за напрасно потраченных денег и пропавшего отпуска, который они будут вынуждены провести не в Сочи на Чёрном море, а на своей даче, и этой «глупой гусыне», как называл её разгневанный муж ещё в течении года до следующего отпуска, ничего не оставалось, как терпеливо сносить оскорбления от супруга и со скрежетом зубов ядовито сплетничать о том, что Ольга Станиславовна на самом деле не имеет никакого влияния на своего мужа, поэтому знакомство с ней не представляет никакого интереса.

Константин Витальевич действительно давно жил своей жизнью и у него был свой круг общения и интересов, а Ольга Станиславовна, как ни старалась, попасть в этот круг не могла, да и сама на дни рождения своих подруг всегда приходила одна, без мужа, оправдываясь его занятостью, всё время поглядывала на часы и говорила: «Нет, он, наверно, уже не успеет, очень много работает, надеюсь, хоть домой придёт не ночью». Все эти оправдания были, конечно, смешны даже для её подруг, тем более при наличии у Константина Витальевича любовницы, которую он не скрывал. Но Ольга Станиславовна всё же продолжала поддерживать видимость хорошего отношения с Константином Витальевичем, зачастую в разговоре бросая фразу «надо посоветоваться с мужем», и усиленно скрывала, что с ним никаких, даже дружеских, отношений нет, и настолько не было никаких отношений, что она ничего не знала о его командировках, даже эта информация была для неё не доступна, он всегда уезжал и приезжал внезапно для неё. Ольга Станиславовна могла только издали следить за своим мужем.

****

Вечером Олег забрал уже немного отрезвевшего и отоспавшегося Лескова из отделения милиции, отвёз его на вокзал и усадил на вечерний поезд. Константин Витальевич сидел в это время с Игорем Борисовичем в ресторане «Аврора» на берегу Джангаровского озера на открытой веранде на пирсе и обсуждал с ним утреннею новость. Упоминание о Наташе так сильно взбудоражило Игоря Борисовича, что ему пришлось заказать двести грамм водки, чтобы справится с волнением. Все эти десять лет он не забывал Наташу, несмотря на то, что женился, и у него родилась дочь. Жена его, Ирина Юрьевна, знала об этой его маниакальной, нетленной любви к Наташе, так глубоко и надолго поразившей его сердце, и бешено ревновала к ней, но первое время этого не показывала. Сначала она долго и упорно обхаживала его, терпеливо выслушивая его историю о несостоявшейся любви, сочувствовала и утешала, потом женила на себе, позволила дать их дочери имя его бывшей незабываемой возлюбленной, но когда почувствовала, что накрепко затянула в свои сети и с рождением ребёнка по благородству души он уже никуда не денется, начала его третировать и перестала с ним церемонится настолько, что порвала и выбросила все Наташины фотографии и раздражалась на любое упоминание о ней.

– Неужели, неужели? – повторял обычно спокойный, даже вялый по натуре, но сейчас страшно разгорячённый Игорь Борисович, опрокидывал рюмку водки и засыпал своего странно равнодушного к этой новости друга вопросами: – Значит у Наташи ребёнок? А сама она где? Что с ней? Замуж вышла?

К их столику подскочил Олег, самодовольно плюхнулся на свободный стул, резво доложил Константину Витальевичу, что Лесков уложен на нижнюю полку тринадцатого вагона четвертого купе на тринадцатое место, и остался сидеть в ожидании благодарности за его старания с надеждой, что его угостят или хотя бы закажут какой-нибудь напиток (неплохо бы коктейль) после его намекающей фразы «Фу, как жарко, пить хочется», и он получит возможность прикоснуться к этой роскошной ресторанной жизни. Константин Витальевич безжалостно лишил его этой надежды: «Олег, свободен».

– А мой ли это ребенок? – спросил Константин Витальевич, когда Олег ушёл.

– Твой, Костя, твой. Не сомневайся, – твердо заверил Игорь Борисович и на немой вопрос Константина Витальевича продолжил: – Я знал, что она беременна. Знаю, знаю, что ты хочешь сказать, ты только выслушай. Твоя жена тоже узнала об этом, она тогда всерьёз испугалась и поэтому приходила к Наташе в тот последний день. Опять были разговоры про твою карьеру, какой ты талантливый, а она всё загубит, и какая вас ждёт жизнь после такого скандала, и так далее. Наташа тогда пообещала, что сделает аборт. Аборт, значит, не сделала.

– Значит, о её беременности знали все, кроме меня. А ты молчал всё это время.

– Тебя тогда и в Городе не было, когда это стало известно. А потом Наташа уже просила не говорить, да и решено всё было. Она не хотела портить тебе жизнь, понимала, чем для тебя всё это обернётся. Я не знал, что она сохранит ребёнка.

– Ладно, что было – то было, что будет – то будет.

– Что ты будешь делать?

– Ребёнка заберу.

– А Ольга?

– Ольга к этому никакого отношения не имеет.

– Ну, может, она будет возражать.

– Её возражения не рассматриваются. На, прочти.

Константин Витальевич положил перед Игорем утреннее письмо, тот внимательно прочитав его, даже подскочил:

– Нужно срочно ехать.

– Срочно не могу, уезжаю в командировку.

– Давай я съезжу.

– Сделай одолжение.

Игорю Борисовичу страстно захотелось увидеть ребёнка той женщины, которую он не мог забыть до сих пор, а Константин Витальевич не проявил ни малейшего интереса к тому, что у него где-то есть дочь и даже не был поражён этой новостью.

Константин Витальевич совершенно отчетливо до мельчайших подробностей вспомнил тот день, тот последний день, когда всё должно было решится. Он шёл домой, полный решимости объявить жене, что подаёт рапорт об увольнении со службы и будет добиваться развода с ней, несмотря на страшное давление со стороны родителей, особенно отца, старшего брата, начальников, даже товарищей по службе – буквально всех, кто увещевал его отступится от своих намерений. Он уже собирался нажать на дверной звонок своей квартиры (ключей у него не было, он бросил их после очередной жаркой ссоры с женой и, сказав «ноги моей больше здесь не будет», хлопнул дверью) и вдруг боковым зрением увидел, как с верхней лестничной площадки вспорхнуло и бесшумно полетело вниз голубое облако: по лестнице сбегала Наташа (она уже около часа ждала его на лестнице этажом выше). «Пойдём, пойдём, мне нужно тебе кое-что сказать», – быстро заговорила она, хватая его за рукав и увлекая вниз, но так ничего значащего в этот вечер он от неё не услышал. Они долго бесцельно бродили по Золотой набережной, Наташа рассказывала ему какие-то весёлые, забавные истории из своего детства и смеялась, хотя глаза её лихорадочно блестели от слёз, но она их быстро смахивала, говорила, что это от ветра, вскакивала на бордюр, взмахивала как птица тонкими руками, закидывала голову и жмурилась на заходящее солнце, подставляя солнечным лучам лицо, как будто впитывала в себя его свет. Как же была прекрасна его рыжеволосая Наташа в этом голубом шёлковом платье, по-детски мила и очаровательна!

Как только Костя пытался ей что-нибудь сказать, она прерывала его, вскрикивая: «Ах, смотри – белая чайка!», или спрашивала: «Тебе нравится мое платье? Оно подходит к твоим глазам. Знаешь, хочу от тебя только мальчика, он обязательно будет похож на тебя, с такими же синими глазами, и назову его Александром – воин и защитник». Наташа склонила к нему голову, уткнулась лбом в его плечо и вдруг резко отступила, прошлась по бордюру, делая балетные па, вернулась, остановилась напротив, посмотрела на него сверху вниз.

– Дай я посмотрю на тебя, – сказала Наташа, запускала свои пальцы в его волосы, крепко обжимая его голову и внимательно вглядываясь в его глаза. – А теперь иди, – он хотел что-то спросить, но она ладошкой прикрыла ему рот. – Завтра всё узнаешь. Завтра. Слышишь? Иди.

Воспоминания эти давно не мучили его ставшее холодным сердце, он помнил только события, но забыл, похоронил все чувства, вызванные этими событиями. Он уже смутно помнил, как на следующий день метался по городу в поисках Наташи, как квартирная хозяйка, у которой Наташа снимала комнату, вложила в руку сложенный вчетверо клочок бумажки со словами «Велела передать», и он рыдал на лестнице, читая её коротенькую в несколько слов записку: «Мы должны расстаться. Не ищи меня. Всё решено». Он не мог понять почему, почему всё рухнуло для него, его мечты о семейном счастье, уюте, вечной любви, когда он был даже готов бросить и карьеру, и военную службу, потому что нашёл того единственного человека, с которым ему было так спокойно. Почему она так поступила и отступилась? Он взревел, как раненый зверь. Он метался, искал её по всему городу, бросил всё, без разрешения уехал к её отцу в Москву, за что потом был строго наказан начальником, но в Москве Наташи не было. Владимир Петрович, отец Наташи, был чем-то напуган и просил больше к нему не приходить.

Он вернулся в Город, ещё не смирившийся, ещё не сложивший оружие. Он вновь вступил в неравную борьбу с этим миром. Домой он не вернулся, жил у Игоря. Оставляя себе незначительную сумму на карманные расходы, он передавал почти всю зарплату своей жене через Игоря и категорически отказываясь даже мимолётно видеться с ней. На Игоря тоже оказывали давление, на него посыпались неприятности на работе (выговоры и придирки по любому не значительному поводу). Костя, понимая, что друг может из-за него пострадать, вернулся жить в свою квартиру, но жил там как квартирант, с женой даже не разговаривал, пытался не разговаривать, та очень умело провоцировала, растравляла и втягивала в долгие бессмысленные споры, хладнокровно наблюдая, как Костя горячится, опять пытается что-то доказать, убедить её в чём-то. Потом он впадал в апатию, валился на кровать, долго смотрел в потолок и молчал. Страшное отчаянье наваливалось на него от своего бессилия перед этой сворой, которые вцепились в него мёртвой хваткой и распоряжаются его жизнью, разрушая его мир. Он оказался в ловушке, в железном капкане, из которого не мог выбраться. Все его метания закончились тем, что стараниями Виталия Николаевича его, строптивого «глупца», попросту отправили в загранкомандировку.

Константин Витальевич, давно чуждый сантиментам, вспоминал это с презрением, с презрением к себе, тогда глупому, наивному щенку, и упоминание об этом ребёнке его не тронуло, не вызвало даже любопытства, но если это действительно его ребёнок, то он, конечно, должен о нём позаботится, всего лишь. Самое неприятное для него было в другом: Наташа через два года сошлась в Москве с Николаем. От какого-то всепоглощающего отчаянья она вдруг кинулась к нему, Николай утешал её, вроде хотел жениться (врал, конечно, он не собирался разводиться со своей женой), даже давал деньги, но потом быстро потерял к ней интерес, насытив свой животную похоть.

****

О том, что произошло в Москве, как и при каких обстоятельствах Игорь Борисович нашел Сашу Лескову, о той цепи странных и невероятных событий, сопровождавших его во время розыска девочки, он никому не рассказывал.

Директор детского дома №21 (не №2, как ошибочно второпях было указано в письме) со странным именем Арефий Эдуардович, даже не взглянув на вошедшего к нему в кабинет Игоря Борисовича, достаточно хамовато-пренебрежительно спросил: «Что Вам?» – продолжая преувеличенно внимательно рассматривать какие-то бумаги, подчеркивая этим свою занятость и важность. Но при упоминании имени Саши Лесковой он оторвал свой взгляд от бумаг, насторожился, напрягся и почему-то спросил: «Вы из прокуратуры?» – и тут же успокоился, когда Игорь Борисович произнес: «Я по поручению её отца…», и с прежним самоуверенным нахальством прервал:

– Ах, вот что. Вы тоже её отец?

– Да нет, не я отец. Константин Витальевич Макаров…

– Что-то у неё много отцов, – продолжал Арефий Эдуардович, даже не пытаясь выслушать Игоря Борисовича. – Приходил до вас ещё один папаша. Правда, сказал, что пока забрать Лескову не может, часто в командировках разъезжает. Куклу вон ей принёс огромную, немецкую. Лескова-то своего отца не узнала, куклу бросила и убежала. Так что, может, вы и не последний…, – он не договорил, поднял трубку и начала набирать номер, потеряв интерес к посетителю.

– Я всё-таки хотел бы…

– Что вы хотели? Если передачу для неё принесли, у секретаря оставьте. Алё, Галочка, ты уже дома?

Игорь Борисович пожалел, что нет здесь сейчас Константина Витальевича, при одном появлении которого Арефий Эдуардовича тут же вытянулся бы в струнку, даже ещё не зная кто перед ним, такое впечатление он всегда и на всех производил. Но всё же отступать Игорь Борисович был не намерен.

– Вы можете отложить свои дела и уделить мне пять минут вашего бесценного внимания? – Игорь Борисович решительно шагнул к столу, вырвал у Арефия Эдуардовича телефонную трубку и положил её на аппарат.

– Что такое? – подскочил Арефий Эдуардович, потеряв всю свою солидность. – Прекратите хулиганить.

– Я до сих пор был безупречно вежлив, но если в дело вмешается сам Константин Витальевич, уж поверьте, он церемонится не будет. Так что у вас есть ещё шанс решить всё мирным путем.

– Какой ещё Константин Витальевич?

– Вот видите, если бы вы внимательней слушали, вы бы уже как пять минут знали, что Константин Витальевич… генерал Макаров, очень известный и влиятельный в высших кругах человек, является отцом Саши Лесковой. Он намерен забрать девочку без всяких бюрократических проволочек, и вы этому должны всячески посодействовать.

– Генерал… Макаров, я слышал, но…, – Арефий явно струсил, ходили слухи, что Лескова дочь какого-то высокого чина, но он слабо в это верил. – Вы что, серьёзно? Вы уверены, что она действительно его дочь?

– Более чем.

– Я думаю, что он… если узнает, он не захочет… Вы хотите её забрать?

– Хочу и немедленно.

– Но это невозможно, это сейчас нельзя… вот так сразу.

– Поверьте, для Макарова нет ничего невозможного.

– Это долгая процедура, документы не в порядке и вообще… Потом, потом, – замахал Арефий руками на пытавшегося зайти в кабинет очередного посетителя, засуетился, зачем-то выдвинул, потом задвинул ящик стола. – А сейчас вы что хотите? Не понимаю, что вы хотите?

– Я хочу увидеть Сашу Лескову.

– Её здесь нет. Она в больнице. Вы понимаете? В больнице. Я сомнева… я думаю, товарищ Макаров не захочет забрать её, если узнает, что она…

– В какой больнице?

– Она больна, она очень больна.

– Ничего, я врач, вылечим.

– Но она опасно больна.

– Номер больницы!

– Шестая, на Ленинском проспекте.

– Отлично, пока от вас больше ничего и не требуется. До свидания. Наше знакомство мы ещё продолжим.

Игорь Борисович направился к дверям. Арефий Эдуардович крикнул ему вдогонку:

– Это психиатрическая больница.

– Что? – Игорь Борисович обернулся в дверях.

– Я же предупреждал, я же говорил. Вы не понимаете всей опасности. Она же ненормальная. Шизофрения. Буйная. С ножом кидалась на воспитателя. Вы понимаете, о чём я? Она опасна для общества. И вряд ли многоуважаемый товарищ Макаров захочет взять её при таком-то диагнозе, это же…

Игорь Борисович уже не слушал его, не разбирая дороги вместо того, чтобы выйти на ближайшую лестницу, он прошёл по коридору к дальнему выходу. Он был ошеломлён, оглушён, раздавлен. Неужели девочка безумна и у неё, у Наташиной дочери, нет никаких шансов. Но он должен её увидеть, хотя бы просто взглянуть на неё, посмотреть в её глаза, возможно, пустые, ничего непонимающие глаза. Константин Витальевич, конечно же, не возьмёт её в свой дом, раз она так опасна, и, скорей всего, не захочет перевези в Город, чтобы определить в местную больницу и взять на себя заботу о её лечении, он и так крайне равнодушно принял известие о существовании дочери – это живое неприятное напоминание о прошлом.

Игорь Борисович ничего не слышал и не видел вокруг себя, он машинально шёл по длинному коридору, не подозревая, что Арефий Эдуардович тихо и воровато прокрался на цыпочках к дверям своего кабинета и, чуть приоткрыв её, зорко наблюдает за ним. Быстрый цокот женских каблучков вдруг ворвался в замутнённое сознание Игоря Борисовича, милый почти детский женский голосок за его спиной короткими обрывками фраз как будто отстучал телеграмму: «Не оборачивайтесь. На площади Маяковского. В три часа» – и мимо него мелькнула и исчезла в дверном проёме какого-то кабинета тоненькая, почти детскую фигурка, он только успел разглядеть простенькое девичье платьице. В три часа он увидел обладательницу этого платья – очень молоденькая милая девушка, почти ребёнок.

– Это я вам написала письмо, товарищ Макаров. Меня зовут Анна, – сказала она, уверенная, что перед ним генерал (она совершенно не разбиралась в военных знаках отличия), и искренне огорчилась, узнав, что это не так. – Ах, как жаль. Что же делать?

– Пройдемте в кафе, спокойно поговорим, – предложил Игорь Борисович.

– А знаете что? – вдруг сказала Анна, когда они уже сели за столик в кафе на улице Горького и заказали по чашке чая, причём она постоянно подсыпала себе сахар, помешивала его в чашке ложечкой, чуть отпивала чай и вновь подсыпала сахар и перемешивала его, и к концу разговора растворила в чае полсахарницы. – Это, наверно, хорошо, что вы не Константин Витальевич, я почему-то опасаюсь, что он не возьмёт девочку. Понятно, что характер нелёгкий, уже с надломленной, израненной психикой. Им-то, сытым и довольным, не понять.

– Вы ошибаетесь. Константин Витальевич очень порядочный человек, и совершенно твёрдо заверил меня, что возьмёт девочку к себе. Но я понял, что она психически не здорова.

– Хм, не здорова, – горько усмехнулась Анна. – Это Арефий больной. У них это оказывается давно практикуется: оправлять неугодных и непокорных воспитанников в психбольницу, их там принудительно лечат, чтобы присмирели. Саша-то не первая. Я учусь в педологическом институте, прохожу здесь практику, – Анна тяжело вздохнул. – Я даже не знала, что такое бывает, я пребывала в своём благополучном мире, в благополучной семье и не знала, что столько брошенных, ненужных детей. Чудовищно жестокие и озлобленные дети. Они выходят из детского дома совершенно не приспособленные к жизни, как слепые котята, они ничего не умею, они не могут даже чай заварить, кипятят на плите чайник и думают, что после этого из чайника польётся заварка. Они не могут создать нормальную семью, они рожают детей и тоже бросают их.

Саша попала в детский дом четыре месяца назад самым загадочным образом. На ребёнка, неизвестно откуда появившегося и вот уже несколько часов сидевшего в холле в обнимку с тряпичной куклой-клоуном и каким-то небольшим плоским бумажным пакетом в руке, долго никто не обращал внимания, пока её не заметила уборщица Клавдия Петровна, человек довольно грубоватый, и, возможно, поэтому её попытка узнать у девочки, кто она такая и что здесь делает, ей не удалась. Девочка молчала и даже отвернулась в сторону. Подошедшая к ним Анна, наверно, вызвала у девочки доверие и на её ласковый вопрос «Ты что здесь сидишь?», она тихо ответила: «Сейчас мама за мной придёт».

– Ты с мамой сюда пришла?

– Да.

– Это мама тебе дала? – указала Анна на бумажный пакет в руке девочки. – Я могу посмотреть?

Девочка кивнула головой. В пакете было свидетельство о рождении Лесковой Александры Константиновны и записка за подписью Натальи Владимировны Лесковой о том, что у неё трудная ситуация, что она не может воспитывать ребёнка и добровольно отказывается от родительских прав в отношении своей дочери.

Первое время Саша очень скучала по дому и по матери, ни с кем не разговаривала и только плакала. Она была девочкой домашней и очень замкнутой и совсем потерялась в этом чужом, незнакомом и довольно неприветливом для неё мире. Дети в детском доме, преданные и брошенные своими родителями, очень жестокие и уже безвозвратно искалеченные, встретили её кто недружелюбно, кто равнодушно. В первое время они даже не обращали внимания на эту диковатую молчаливую девочку, которая постоянно забивалась куда-то в угол или часами сидела в холле в обнимку со своей куклой. Воспитатели детского дома тоже не отличались доброжелательностью и даже применяли изуверские унизительные наказания к своим подопечным: заставляли отжиматься от пола или стоять с вытянутыми вперёд руками до полного изнеможения, заталкивали девочек без трусов в спальню к мальчиками и наоборот, выставляли целую группу по ночам в холодный коридор вдоль стенки за шалости (обычно, это были рассказы полушёпотом ночных детских страшилок о чёрных простынях, летающих гробах и Пиковых дамах) с требованием выдать рассказчика. Старшие дети, глядя на воспитателей, тоже не гнушались истязать младших: обливали холодной водой среди ночи, чтобы просто поржать над испугом спящего, заставляли всю группу плевать в лицо какому-нибудь мальчику, провинившемуся перед ними (зачастую это была вымышленная вина), не выполнившему или неправильно выполнившему их поручение, просто избивали и таскали за волосы. И эта жестокость вновь и вновь совершала свой новый виток, когда младшие воспитанники, подрастая, начинали так же издеваться над малышами.

Но Саша, молчаливая и тихая Саша вдруг проявила странное упорство и упрямство и наотрез отказалась участвовать в подобных жестоких играх и подчиняться произволу, да ещё заступилась за девочку, с которой она подружилась. Воспитательница хотела наказать её за неповиновение, но Саша вдруг ощетинилась, злобно-яростно огрызнулась, как дикий волчонок, сверкая глазками и скаля зубки, сжалась, напряглась и окаменела в своей боевой готовности идти до конца, пусть даже гибельного конца в своих убеждениях. От неё тогда почему-то отступились и решили с ней просто не связываться. Понемногу Саша освоилась, но продолжала держаться особняком и общалась только с одной девочкой – Дианой Крупениной. Эта связь с внешним миром внезапно оборвалась, когда с её новой подругой случилось несчастье: она выпала из чердачного окна и разбилась насмерть. Начались проверки, приезжали многочисленные комиссии, следователь из прокуратуры, и Сашу, которая могла знать истинную причину этого «несчастного», как утверждал Арефий Эдуардович, случая, поскорей отправили в психиатрическую больницу.