Пренебрежимая погрешность

Яфет понимающе закивал. Стараниями холы и из прочитанной литературы, рекомендованной ему, Алексей Сковородников уже знал, что ход времени – локальная характеристика. В различных областях пространства оно течет со своей скоростью, зависящей главным образом от местной напряженности гравитационных полей. Но выпадение, квантовый заем – до сих пор эти слова он и слыхом не слыхивал.

– Сколько ж К-энергии вобрал в себя Шар? – спросил хола.

– О, если б знать! Он недоповернулся на восемь минут, то есть почти на одну десятую процента периода своего вращения вокруг собственной оси. Исходя из этого, при его массе поглощенная энергия может быть до трех миллиардов тонн. Расчеты очень приблизительны. Не хватает данных об объемном распределении вещества в этой галактической зоне.

– Что же мешает их получить?

– Время, дорогой Яфет. Пока только время. Наши астрозонды сейчас именно этим и занимаются. Где-то через пару недель они удалятся на требуемые дистанции и тогда проведут замеры.

– Понятненько, – величаво произнес Яфет полюбившееся ему словечко.

Кое-что понятно было и Алексею Сковородникову: сказывались, видать, уроки холы. Слова Ника Улина насторожили его. То, что большие количества энергии было принято выражать в массовых характеристиках – в тех же граммах или килограммах, он уже привык. Однако названная квартарцем величина поглощенной энергии была, по его мнению, совершенно неправдоподобной.

– Вы хотите сказать, – обратился он к Нику Улину, – что при нашем приближении Шар запасся энергией, сопоставимой с той, которой располагает наша экспедиция?

– Скорее всего, так, – согласился квартарец, с интересом взглянув на него.

Следующим вопросом Алексей Сковородников, видимо, вдребезги разбил свой зарождающийся авторитет знатока:

– А почему энергию вы называете К-энергией?

Ответил ему Яфет, пренебрежительно махнув рукой:

– Это ее термодинамическая характеристика. Самая плохая энергия – теплота: во все другие формы она переходит с максимальными потерями, без толку рассеиваясь в пространстве. А лучистая энергия, например, гораздо ценнее. Самая лучшая – это К-энергия: она легко преобразуется в любую другую почти со стопроцентным кэпэдэ.

– Важнее иное ее качество, – поправил Ник Улин. – Она легко переходит в потенциальную энергию квантовой когерентности.

Яфет важно закивал, соглашаясь. Алексей Сковородников по обыкновению промолчал. Придавленный выросшим в последнее время ощущением никчемности и ненужности, он все чаще руководствовался принципом «не буди лихо, пока оно тихо»: ни к чему в очередной раз выслушивать длинные пояснения холы и изо всех сил пытаться понять то, что ныне известно даже школьникам. Да и надоело делать вид, что квантовые премудрости начинают ему открываться.

– Наконец-то начали просвечивание! – воскликнул Яфет, указав на замелькавшие по-новому информационные экраны.

Анализ отраженных сигналов «Посла» уже позволил определить структуру приповерхностных слоев Шара. Но сейчас мощность задействованных излучателей позволяла просветить Шар насквозь, а приемный экран, площадь которого достигла восьмидесяти миллионов квадратных километров, улавливал чрезвычайно слабые излучения. Вот для чего, оказывается, было затеяно строительство этого грандиозного облака из мельчайших частиц.

На главном демонстрационном экране завертелось трехмерное изображение Шара, постепенно зеленеющееся от поверхности. Глубже лежащие серые слои поочередно меняли цвет, становились то синими, то оранжевыми, внезапно окрашивались краснотой, но постепенно, иногда с новым отступлением в красноту наливались зеленью. Черными оспинами застыли «ядрышки», как они стали их называть с легкой руки Лиды, – те загадочные эллипсоиды вращения, отражающие все падающие на них сигналы. На общем радостно-зеленом фоне они выглядели чужеродными крапинами.

Ник Улин, комментируя по просьбе Яфета происходящее, объяснял не столько холе, сколько Сковородникову:

– Перед вами интегральная картинка. Зеленым цветом помечены области, физико-химический состав которых полностью определен. Серым – зоны с неизвестным составом. Красным – участки корректировки. Те, для которых получаемые и предполагаемые параметры противоречат друг другу.

– Как же это определяется? – спросил Алексей Сковородников.

– Вы видите торжество комплексного подхода к решению вроде бы неразрешимой задачи. Массивный объект неизвестной структуры и физико-химического состава – а Шар является именно таковым – облучается пучком различных излучений: нейтральными и заряженными частицами, электромагнитными волнами различной длины, мощными магнитными импульсами, субквантовыми пакетами. Но чем глубже проникает какое-то излучение внутрь, тем хуже взаимодействует с веществом и слабее его отражение. Нейтринные потоки, например, легко пронизывают любое планетоидное тело, но почти ничего не позволяют сказать о его строении. К тому ж все отраженные сигналы несут неполную информацию. Один, от магнитного резонанса, например, дает представление только о ядрах атомов минералов, об их изотопном составе. Другой – о характере химических связей, и так далее. По времени прихода можно выделять сигналы от участков Шара, находящихся на различном расстоянии от интровизоров, что позволяет запустить процедуру послойного томографирования. Но только при комплексной компьютерной обработке всей этой какофонии с внутренней взаимной коррекцией промежуточных данных может быть составлена более-менее полная и точная трехмерная модель Шара.

– Понятненько, – сказал Яфет и вопросительно посмотрел на Сковородникова. Тот молча кивнул, но не удержался от нового вопроса:

– А как определяется возраст космических тел?

– В целом примерно таким же путем. Совмещением множества данных.

– Решается обратная задача… – встрял Яфет.

– Можно и так представить себе существо проводимых расчетов, – согласился Ник Улин. – Если под прямой понимать задачу, когда задается химический состав какого-то небесного тела на момент его формирования – столько-то процентов атомов водорода, гелия, кислорода, железа, урана и так далее. Среди них оказывается немного радиоактивных изотопов, которые начинают распадаться. То есть с известными вероятностями ядра их атомов делятся на более легкие, среди которых в свою очередь попадаются как радиоактивные, так и стабильные – говорят, что образуются цепочки радиоактивных распадов. Со временем соотношения долей различных изотопов начинают отличаться от первоначальных. Попутно под воздействием космических излучений образуются новые радиоактивные атомы, которые также формируют свои цепочки распадов. И все же зная начальное состояние небесного тела, определить его изотопный состав на любой момент времени не составляет трудностей. Решение обратной задачи – по конечному состоянию оценить продолжительность существования данного небесного тела – более трудоемко, не столь однозначно, но также возможно. Вот этим мы и вынуждены заниматься.

– Ничего себе, «более»! – воскликнул Яфет. – Одновременно приходится решать более двухсот рефлексивных систем, каждая из которых состоит из восьмидесяти-ста нелинейных дифференциальных уравнений в частных производных!

– Для вычислительных мощностей «Элеоноры» это не представляет затруднений.

– Хорошо, – сказал Алексей Сковородников. – Вы рассказали, как можно определить возраст небесного тела по радиоактивному распаду в минералах. Но как тогда та, первая экспедиция к Шару смогла определить его возраст? Насколько мне известно, никаких проб и просвечиваний тогда не делалось.

– Есть и другие методы. – Ник Улин пришел на помощь Яфету. – Вместо расчета радиоактивных распадов можно интегрировать уравнения диффузии. Грубо говоря, закон постепенного увеличения энтропии, тенденцию сглаживания различных неоднородностей никто не отменял. Кидая сахар в стакан с чаем, можно не утруждаться перемешиванием – со временем весь напиток станет одинаково сладким. Примерно то же происходит и с твердыми веществами. Надо только дольше ждать. Даже вечные казалось бы кристаллы стареют.

– А черные шары…

– Не шары, а эллипсоиды вращения, – уточнил Яфет. – Таково название этой геометрической фигуры – как шар, только вытянутый по одной оси. Здесь все они растянуты примерно на десять процентов. Оболочка их состоит из квантита, а что под ней – не известно.

– Квантит? Что это за вещество?

– Квантит – это не вещество, – мгновенно среагировал Яфет.

– А что это? – изумился Сковородников.

– Это квантит.

– Яфка, не нервируй меня.

– Под квантитом понимается один из видов существования материи – равноправный элемент ряда, включающего также вещество, поле и так далее, – серьезно сказал Ник Улин. – Некоторые, впрочем, считают, что это просто качественно следующая ступень материалов, которые мы называем живыми.

– Витасплавами, – встрял Яфет.

– Что, на мой взгляд, не совсем точно, – поправил Ник Улин. – Термин «сплав» я бы относил только к металлическим смесям со слабыми атомно-кристаллическими связями.

– Ну, взяли, и решили назвать «витасплавами». Что здесь плохого?

– Неточно. В обыденной жизни без метафор и гипербол не обойтись. И ни к чему запрещать устойчивые словосочетания наподобие «увидел сон», «заболел идеей», «столкнулся с неожиданными трудностями» и им подобные. Всем ясно, что сны, например, переживают, а не разглядывают глазами, как и не болеют идеями. Но язык науки и техники, я считаю, должен быть более точным. Более адекватно описывать явления.

Яфет неопределенно махнул рукой, то ли соглашаясь, то ли в знак пренебрежения.

– Кстати, недавно я вычитал, – сказал он, – что в незапамятные времена способы изготовления витаматериалов называли нанотехнологиями. Однако первоначальный термин не прижился. Почему?

– Слова – слова и есть. Думаю, потому, что «нано» – это что-то очень малюсенькое и плохо ассоциируемое с окружающими нас изделиями. Ныне все они за малым исключением имеют сложную структуру, кирпичики которой – соединения одно- или двухатомных слоев. Этим конструкциям научились придавать массу всевозможных полезных свойств. А создавая внутри них сильные электромагнитные потенциалы, смогли в тысячи раз повысить прочностные характеристики. Есть, например, изделия, предназначенные для работы при температурах в десятки тысяч градусов, а с отводом тепла – выдерживающие воздействия среды, нагретой до миллионов градусов.

– Хорошо. Но причем здесь квантит? – вернул разговор в прежнее русло Сковородников.

– Это, как я уже сказал, можно назвать качественно новой ступенью витаматериалов. – ответил Ник Улин. – Пропитывание вещества не электромагнитными, а квантовыми полями. В результате материальные частицы связываются ког-взаимодействием до такой степени, что полностью теряют свою индивидуальность. Исчезает информация, из чего квантит создавался – из каких атомов, каких элементарных частиц. Все они становятся неотличимыми друг от друга. Да и вся квантитная оболочка «ядра» по сути представляет собой единую сущность.

– Откуда вам это известно? – удивился Алексей Сковородников. – Как вы можете столь определенно утверждать что-то о незнакомом прежде материале, ни одного образца которого не смогли заполучить?

– Теория, мой друг. Если нельзя нечто подержать в руках, попробовать на зуб, остается одна сухая теория. На острие пера получены химеры и похлеще квантита.

– В теории… а в жизни?

– На практике сложнее. Пока еще ни одна из предложенных технологий изготовления квантита не дала результата. Не получается.

– Так, может, теория неверна?

– Скорее, неполна. Человек много знает, еще больше предполагает, но в обыденной жизни пользуется жалкими крохами знаний. Скажем, сразу при появлении квантовой механики были предложены правдоподобные физические механизмы образования некоторых «чудес», включая левитацию, телекинез, мгновенную связь на большие расстояния, возможность воздействия на прошлое. Ну и что? С тех пор научились воспроизводить совсем ничего из того, что вроде бы стало понятным.

– Каков возраст этих ваших эллипсоидов? – спросил Алексей Сковородников. – У всех один и тот же?

– Не совсем, – ответил Ник Улин. – Косвенно возраст эллипсоидов можно оценить по прилегающим породам.

– И какой самый старый?

– Компьютер их всех перенумеровал. Судя по полученным, пока еще неполным данным – седьмой. Он, кстати, уже выбран как первый кандидат на проникновение внутрь. Второй на очереди – под номером четыре. Он среднего возраста. Самый молодой, как я вижу, – с номером два.

Поддаваясь внутреннему импульсу, Алексей Сковородников сказал:

– Если обещание Макуайра остается в силе, и нам дадут право организовывать исследования внутри одного «ядрышка», то предлагаю выбрать его. Пусть он будет третьим на очереди.

Ник Улин пожал плечами.

– Поскольку критерий выбора произволен, можно вписать в план работ экспедиции вскрытие «ядра», как ты назвал эллипсоид, под номером два. Но, если честно, я не верю, что очередь дойдет до него. Сейчас же начнутся обсуждения чисто технических проблем – как проложить входной туннель, какой принять план исследований внутреннего объема и так далее.

Как обычно, квартарец оказался прав.

Вечером, на званом обеде разговор продолжил общекорабельные обсуждения, что может находиться внутри загадочных эллипсоидов. Поймав себя на мысли, что они гадают на кофейной гуще, Сковородников замкнулся в себе, отдавшись очередному приступу депрессии. Он даже не поддержал слабое оживление, внесенное красочными рассказами Лидочки о ее мытарствах при сдаче зачетов по практическим занятиям.

Приглашен был Рональд Грей, заместитель Благова, начальник службы психологической безопасности экспедиции. В Галактическом Содружестве он был известен как один из высших руководителей Комитета Защиты Человечества. Удивительно блеклая личность, ни одной запоминающейся детали. Тихий голос, вкрадчивые манеры… В общем, встретишь где – пройдешь мимо и никогда не будешь мучиться вопросом, кто это, и знаком ли ты с этим человеком. А комитет его… лучше, в самом деле, держаться от него подальше.

К сожалению Сковородникова, Рональд Грей сел рядом с ним. Вначале вел себя подчеркнуто правильно: не брал на себя инициативу, сосредоточив внимание на герцоге Лусонскому и шумном Яфете. В меру и к месту посмеявшись вместе со всеми над рассказами Лиды, прокомментировал, наклонившись поближе к Алексею:

– В Межзвездном Флоте поддерживается стариннейшая традиция. Астронавты, относящиеся к штатному составу, постоянно учатся и сдают всевозможные зачеты и экзамены. Пока они идут по всему реестру специальностей, оставляют за собой возможность вертикальной карьеры, вплоть до командира звездолета, а далее – командующего эскадрой, адмирала и, наконец, Главкома Флота. Но как только начинают специализироваться, максимум, на что могут претендовать в будущем, – стать начальником соответствующей службы, в самом невероятном случае – руководителем тылового главка. Лида, насколько я могу судить, начала свою службу блестяще. Не удивлюсь, если по окончании полета она будет повышена в звании не на одну, а на две или даже три ступени.

Алексей Сковородников лишь кивнул головой, что со стороны, возможно, выглядело не совсем вежливо.

– Вас что-то беспокоит? – участливо спросил Рональд Грей.

– Не обращайте внимания. Опять меня хандра одолела… письссимизьм называется.

– Странно. Вроде бы по характеру вы жизнелюбивы и оптимистичны.

Промелькнувшая искорка сочувствия (не показалось ли?) толкнула Сковородникова на запредельно откровенный ответ.

– Да с чего мне радоваться, коли здесь, на «Элеоноре» я играю роль тупого балласта? Ничего не понимаю, ничего не могу – кому такой фрукт нужен?!

– Подбор экипажа – большая и чрезвычайно сложная наука, скрывающая свои тайны от непосвященных за семью печатями. Как я помню, наиболее весомый аргумент зачисления вас в состав экспедиции – уникальный жизненный опыт. Потенциально вы можете сыграть решающую роль там, где все другие уткнутся в тупик. Важный нюанс.

– Да неправда это! Ничего я не могу и ни на что не способен – разве не понятно?!

Рональд Грей дипломатично промолчал, но через некоторое время вновь обратился с Сковородникову.

– Скажите-ка, Алексей Федорович, что вас больше всего удивило во время полета? Или насторожило, показалось странным.

– Да все! Будто бы не летим за десятки световых лет, а просто собрались вместе, чтоб мило провести время – ни перегрузок, ни авралов. Никакого напряжения!

– Есть такое. Это свидетельство достижений нашей технической мысли.

Алексею Сковородникову показалось, что его собеседник ждал от него чего-то большего и разочарован его словами.

– Ну, еще… сильно удивило меня пребывание в надпространстве. Какие-то сказочные ощущения, не передаваемые словами. Ну и… удивлен, конечно, что при такой мощи вы обращаете внимание на крайние мелочи. Я имею в виду шумиху по поводу снижения ли завышения мощности двигателей. Всего-то доли процента!

– М-да. Бывает, что мельчайшие детали много значит. В моей службе я как раз занимаюсь самыми, казалось бы, незначительными мелочами. Однако именно из них часто вырастают очень важные последствия. И таково положение не только в сфере моей профессиональной деятельности. Например, не располагая никаким научным реквизитом, можно ли было в свое время догадаться, что человечество пребывает на достаточно большой планете, вращающейся вокруг своей оси? Вероятно, – только по одному маленькому обстоятельству: из необходимости объяснить, почему плоскость колебаний маятника со свободной подвеской вращается.

– Такой маятник называется маятником Фуко! – встрял Яфет, ревниво прислушивающийся к их разговору.

– Вы абсолютно правы: маятник Фуко, – с удовольствием поддакнул Рональд Грей. – Фактически единственное устройство, преподносящее странный и непонятный факт. Маловажный для повседневной жизни и посему не достойный внимания. Однако если все же попытаться понять, почему этот маятник ведет себя необычно, следуют очень сильные выводы.

– Для экспедиции время сильных выводов еще не пришло, – авторитетно сказал Ван Лусонский, и разговор за столом продолжился с прежней неторопливостью.

7. Бессилие

Перед тем, как направить к Шару многофункциональный модуль, начиненный аппаратурой для проникания в намеченное «ядро», Благов назначил новый сеанс связи.

На сей раз капитанское послание предназначалось не только диспетчерской службе Ремиты, но и Главному штабу Межзвездного Флота. Были переданы все записи участников экспедиции в корабельном журнале. Вообще все, что могло представлять хоть какую-нибудь научную ценность. В том числе подробные описания выявленных квантовых аномалий при подлете к Шару и полученные данные о его строении. И, конечно же, сетования о его зловещем молчании. После этого все члены экспедиции за исключением Алексея Сковородникова отправили видеописьма. Ника Улина прервали на полуслове – он мог, наверное, сутками общаться со своими подопечными квартарцами.

То на экранах в своей каюте, то глазами фантома, висевшего над Ником Улиным рядышком с холовским, Алексей наблюдал, как собранная из разнородных модулей многотонная махина «Проникателя» – более трехсот метров длиной – медленно отплывала от звездолета, уменьшаясь на глазах. Вели его, отбрасывая мертвенно фиолетовые факелы реактивных струй, три буксирных катера, прилепившиеся к бокам.

На месте запланированной посадки «Проникателя» завершались подготовительные работы. Преодолевать квантитную оболочку «ядра» решили не в точке максимального приближения ее к поверхности – на глубине метр с небольшим – а в нескольких десятках километров в стороне. Там была выжжена специальная шахта, приповерхностный слой залили клеевым составом синевато белого цвета.

Связывающие «ядра» силикатные породы Шара за миллиардолетия превратились в плотную пыль мельчайшей зернистости. За счет плотности породы силы сцепления были достаточны сильны, но стоянку для «Проникателя» все же решили укрепить основательно. С этой целью заблаговременно были пробурены скважины, в которые вставили якорные жгуты и под высоким давлением закачали быстро твердеющий полимерный раствор.

Буксиры подвели сложную конструкцию к поверхности планетоида и зависли, ожидая пока четыре выдвинувшиеся штанги «Проникателя» не коснутся своих опор. Рванулись во все стороны разноцветные блики от образовавшихся газовых потоков – то под действием реактивных струй испарялись залежи конденсата. По поверхности Шара покатились волны и скатки, словно кто-то невидимый тер огромным ластиком по наждачной бумаге. «Есть контакт», прошло сообщение, и буксиры взмыли вверх, чтобы не тратить понапрасну ракетное топливо.

«Проникатель» несколько минут покачался на штангах-ножках и затих. Затем ощетинился стволами, из которых далеко ударили газовые струи, прорубающие широкие просветы в окутавшем его облаке, пока последние пылинки, сцепившись с себе подобными, не легли вновь на поверхность Шара. Все, осталось дождаться, когда спадет образовавшийся мелкодисперсный туман.

Район приземления «Проникателя» – Яфет с готовностью заменил это слово сковородниковским «пришарением» – был ярко освещен многочисленными светильниками, равномерно посеянными на всей поверхности планетоида, куда падал глаз. Трудно было назвать преобладающий цвет расстилающейся местности. Напрашивалось лишь одно: грязь – она грязь и есть. Человек без защитной оболочки не мог существовать в том мире, и цветовая гамма определялась используемыми оптическими фильтрами.

Организаторы работ не поскупились, и наблюдать за происходящим можно было чуть ли не с сотни различных ракурсов – таково было количество задействованных телекамер. Главный сигнал поступал сверху, со спутника, неподвижно висевшего в нескольких километрах чуть сбоку, чтобы детали конструкции «Проникателя» не загораживали дна шахты. Оптика была изумительной: Алексей Сковородников, увеличив масштаб изображения, разглядел даже случайную царапинку длиной меньше сантиметра на одной из штанг-ножек.

На бескрайней равнине посреди маленького белесого плевка неуклюже застыло хрупкое творение человеческих рук. Словно собранное из неподходящих друг к другу, разнородных деталей детского конструктора, неказистое, несимметрично выставившее опорные штанги, стояло оно кособоко. Казалось, еще чуть-чуть, и завалится. Алексей Сковородников понимал, чем это вызвано: главная ось «Проникателя» была выставлена строго перпендикулярно к поверхности «ядра», а не к линии горизонта.

Из днища «Проникателя» выдвинулся бур и углубился на несколько сантиметров в «ядро». Алексей Сковородников наблюдал, как черные капли разрушенной квантитной оболочки, поднимаясь по желобкам бура, падают вниз и медленно, словно сгустки киселя, растекаются – геометрическая форма поверхности «ядра» выдерживалась безукоризненно. Малая часть квантита попала в лоток, который утонул в специальном контейнере. Проба была взята. Вскоре от «Проникателя» отделился «ангелок» – автоматический реактивный аппарат, предназначавшийся для связи между космическими объектами, и весело помчался к звездолету. Космические расстояния велики, и лететь ему предназначалось несколько часов.

– Ну, завтра узнаем, что за черноту нам привезли, – сказал Яфет.

Сковородников знал, что только что на его глазах была совершена вторая попытка взятия пробы квантитной оболочки «ядра». В первый раз отобранный образец поместили в обычный сосуд, при вскрытии которого в лаборатории «Элеоноры» выяснилось, что он пуст. Объясняя казус, большинство членов экспедиции склонилось к гипотезе, что добытый квантит просто-напросто превратился в пространство – «испарился».

– Не узнаем, – возразил Ник Улин.

– Почему? В первый раз промашка вышла потому, что не учли эффекты квантового испарения. Но сейчас-то такой контейнер отгрохали! Лучше любого сейфа. Напомню кое-кому, хотя сие и не очень скромно, что даже пару моих рацпредложений реализовали.

– Дело не в квантовом испарении, – стоял на своем Ник Улин.

Яфет по обыкновению начал методичный обстрел хитрыми вопросами. Ник Улин пустился в разъяснения. Алексей Сковородников слушал-слушал, потом пожелал им спокойной ночи и отключил фантомный канал связи. Все равно экспедиционный план работ на текущие сутки был исчерпан, и ничего не должно было произойти.

Разбудило Сковородникова чувство какого-то невнятного беспокойства. Включив информэкраны, увидел: «Элеонора» гудела. Контейнер, специально сконструированный для доставки образца квантита, вновь оказался пустым. Руководство экспедиции занималось уточнением плана дальнейших действий. Группа теоретиков с Ником Улиным во главе вела бурный семинар по общим вопросам квантовой физики. Конструкторы обсуждали, каким образом доставить к Шару лабораторное оборудование для исследования квантитной оболочки «ядра».

Понемногу страсти утихли несмотря на то, что ясности по решению ни одной возникшей проблемы на возникло. Рожденные в жарких дебатах теории требовали экспериментального подтверждения. Конструкция же «Проникателя», по мнению корабельных инженеров, не позволяла установить необходимое лабораторное оборудование. В конце концов решили действовать вслепую – бурить оболочку «ядра», а там будь что будет. Для полевых исследований квантита сконструировали специальный аппарат, снабженный жилым отсеком для многосуточного пребывания персонала.