Смерть офицера

– Что он делал?

– Что?.. А бог его знает! Наверно, чего-то искал здесь. Сюда заходил. Я не мешал, следил из-за кустов. Вдруг чего-нибудь отыщет, чего я не знаю… А ушел с пустыми руками, хе-хе.

Странный собеседник. Смахивает на цыгана, и повадки как будто плутовские. Глазами шарит по углам, на сыщика не смотрит. Такому человеку доверять невозможно. И как можно!? Обстоятельства встречи, алкогольный суррогат, устойчивый запах копченой рыбы лишают Степана Михайловича способности здраво оценивать обстановку. Перед глазами стали появляться причудливые видения, а возникающие в сознании образы только отдаленно соответствовали доносившемуся монологу. Иногда ему казалось, что никого рядом нет, а фразы наговаривает порывистый ветер, крепко уцепившийся за дощатую дверь. Степан Михайлович тряхнул головой, чтобы как-то освободиться от наваждений и не терять чувство реальности.

– Не любишь ты правоохранительные органы.

– А за что вас уважать? Государство любезничает с проходимцами из своих структур, зато безжалостно расправляется с мужественными и порядочными людьми. Чтобы, значит, не смели на свой страх и риск вступаться за братьев и сестер, брошенных на растерзание бессовестным торгашам. Ты только вдумайся… без мундира и табельного оружия, не защищенные законом, народные герои пытаются залатать прорехи в работе вашей системы. Люди великой душевности и глубоко духовные. Ты вдумайся… А законы защищают коррумпированную элиту. Каково, а!? – Бородатый философ глотнул из стаканчика, почмокал и продолжил: – Политические пустозвоны бьются за сферы влияния, им справедливый порядок не нужен, чтобы не оказаться в стороне от сытного пирога. А то государство… оно не бывает гуманным к порядочным людям, потому что поддерживает только крупный капитал, а гражданам цинично позволяет стать средством производства и пушечным мясом. Нейтральное, и самое объективное, большинство лишено права публично высказывать собственное мнение, поэтому не имеет возможности повлиять на политические решения. И государственное устройство никогда не будет справедливым.

– Ты вот что… как ты сам очутился в этом сортире?

– Иногда захожу для смены обстановки и просто так – глотнуть адреналина. Художник я, фотограф то есть.

– Хватит врать то! – вмиг протрезвел Степан Михайлович. – Чем докажешь, и где твой фотоаппарат?

– Обижаешь, начальник. Была у меня мастерская, да бросить пришлось.

– Как это?

– А то не знаешь. Был у меня компрометирующий материал, и я недооценил клиента. Сам помозгуй… Разбомбили мою мастерскую, теперь скрываюсь. Чего тут не понять. Большущие деньги зарабатывал, тебе и не снилось.

Любопытная штука получается. Прямо-таки, штука!? Великая удача выпала на долю Степана Михайловича, и все благодаря покушению на его единственную и неповторимую жизнь. Вполне может получиться, что он войдет в историю криминалистики. Кроме него никто бы не додумался таким, на первый взгляд – немудреным способом, выйти на крупного шантажиста. Объясняется происхождение фотопленки, а также выбор объектов для съемки. Обнаженные ракурсы Лены Кондаковой и присутствие высокочтимого клиента Петрова для кого-то могут много значить. К сожалению, фотографии украдены вместе с телефоном. Грубая работа, когда в панике за ценой не стоят. Кого и что именно напугало?

– Хороший специалист? Уважаю профессионалов. Мог бы стать журналистом, а скатился… – Степан Михайлович покрутил головой, охватывая взглядом маленькое пространство, в недоумении развел руки. – Как можно мириться с такой убогостью.

– А ты не хай мою жизнь, сначала помозгуй с мое. Возьми к примеру миллиардеров. Чем они лучше меня живут?

– Роскошь, питание, сексуальные партнеры…

– О, конечно! Есть еще звезды из шоу-бизнеса. Им что! Страна для них не имеет границ, всюду корпоративные вечеринки с не мерянными деньгами. Звезда она и есть звезда, и на елке новогодней горит ее… как ее там… Внешние атрибуты – дело воспитания и вкуса, их можно в расчет не брать. Питание у меня более изысканное и разнообразное. Порой воображение не угонится за гостинцами, предоставленными в мусорных контейнерах. Есть пища и для философских размышлений. Я могу с большой точностью охарактеризовать людей и образ их жизни, дегустируя продукты с их праздничного стола. Каждый день у кого-нибудь да праздник есть.

– Не противно собирать объедки?

– Лучше, чем работать на хапуг, а я не хочу быть рабом. Мы живем в разных странах. Они живут, где шоу-бизнес, ворованные заводы, гигантские – не по заслугам, зарплаты и модная одежда. Я существую в стране, где нищенская пенсия, голодные и больные дети, проститутки на панели.

– Выходит, сидишь на шее у государства.

– Не скажи! Это государственные структуры разрастаются, как раковые метастазы, своими поборами безжалостно душат народ. Язви их! Чиновников стало больше миллиона. Боятся инфляции, поэтому мизерными зарплатами и жалкими пенсиями держат стариков на голодном пайке. Называется прожиточным минимумом. Соответственно увеличиваются доходы чиновников и буржуев. – Фотограф с минуту помолчал, как будто разглядывая Алексина. – Искал работу по специальности – не получилось. Пробовал получать пособие по безработице, да разве чего добьешься. Фонд занятости создан исключительно для трудоустройства родственников коррумпированных чиновников. Ни одного специалиста по занятости, но условия… Зарплату получать не надо, достаточно прийти чай попить.

– А так лучше – с объедками?

– Объедки, говоришь… Для собачек и голубей не побрезгую, но для себя беру цельные продукты. Остались еще богатые и благонравные попечители.

– Прямо-таки, попечители! Небось, женщин тоже поставляют.

– Этого добра и без них хватает. Большой выбор. Вот и думаешь, кого из голливудских звезд поиметь хочется. Наши звезды, как сам знаешь, примитивнее и противнее, надоели с их личной нечистоплотной жизнью. Все СМИ пропитались их спермой, запахом гениталий и дорогой парфюмерией. А в темноте кого угодно вообразить можно.

– Чем они тебе не угодили?

– В том-то и дело, что надоели своим бесконечным шоу-бизнесом. За деньги из трусов выпрыгивают, подыгрывают вороватым олигархам и чиновникам. А журналисты, как ни смешно, обращаются к ним за мудростью. А так хочется порядочности, язви их!

– Уж очень предвзято получается. Не могу отвечать за всех, но у многих людей есть кумиры из артистов. Эти поклонники любят искусство, старятся вместе с любимыми актерами, также им сопереживают. Вместе с их смертью уходит эпоха, без них тоскливо жить и уже не так страшно умирать.

– Вот! Простые люди умирают без показухи, а эти знаменитости агонизируют так, что и общество не может удержаться от слез. А может, звезды – это не люди, а божества?

– Вижу, тебя ничто не сломит. Так и ты добивайся признания – как фотограф. С твоими мозгами и закалкой можешь умные статьи писать.

– Скучно. Указывают все, кому не лень. На первую полосу газеты суют какого-нибудь передовика, угодного высшему руководству, на второй полосе обязательно производственная тема, на третьей – что-то из политики, четвертая полоса не имеет жестких ограничений, но все равно приходится считаться со вкусами главного редактора. Все это не по мне. Выставки – да, у меня дипломов не счесть.

– Фотоаппарат есть? – С затаенной надеждой сыщик глянул на собеседника.

– С собой не взял. Я все по старинке, не люблю цифровые фотокамеры, а серьезный инструмент просто так в карман не положишь.

Обитатель стоянки усмехался и периодически ворошил пятерней непокорную шевелюру. Большая всклокоченная борода созвучно подергивалась, что являлось пусть и единственным, но хоть каким-то признаком реально происходящей беседы. Тяжелый взгляд остановился на сыщике, на мгновение прояснился и кривым ножом застрял в сознании Алексина.

Виктор стоял у железнодорожного полотна и грустно смотрел вслед удаляющейся Ленки. Ее длинные золотистые волосы и полы расстегнутого светло-кремового плаща развевались от быстрого движения. Она не оборачивалась. Неведомая сила гнала ее. Куда?

Необычно и приятно, когда осень и весна дружно соседствуют. Буйная зелень пересекается ровными рядами увядающей травы, будто шпалами железнодорожного пути. И вся жизнь – железная дорога? С ритмичным стуком колес и поскрипыванием рессор. Настолько привыкаешь, что уже не замечаешь каждодневного дискомфорта. Но вдруг останавливаешься и удивляешься, как раньше не обращал внимания, и уже поздно исправлять. Нет чтобы всегда проявлялась добрая любознательность, так нет – все куда-то бежим, бездумно растаптываем ростки цветочной нежности. В преходящих мелочах просчитываем до миллиметра, а по крупному счету впустую растрачиваем жизнь. Куда же ты, Лена, бежишь? Там – пустота, никто тебя не ждет. Оглянись, посмотри вокруг!

Сон отступает, но остается усталость от ночных переживаний и не покидают предчувствия каких-то страшных последствий. Уже и сомнений нет, расставание с Леной становится катастрофой для них обоих. Иначе думать невозможно, когда духовный мир теряет устойчивость, нет нравственных ориентиров. Не будет завораживающей мечты, придающей смысл всякой деятельности. Он уже чувствует дыхание смерти. Такое состояние невыносимо. Нельзя допустить морального разложения, надо Лену тоже предостеречь о близкой опасности. Виктор протягивает руку, включает бра, смотрит в темный квадрат окна. Пространство распахивается, и мириады звезд выплескивают призыв к душевному освобождению.

Он сбрасывает одеяло, спрыгивает с постели, начинает лихорадочно одеваться. В завершение надел спортивные кроссовки и легкую курточку. Пять минут спустя его фигура тенью скользит мимо опорных столбов трамвайных линий и мрачных силуэтов зданий. На глаза попадают остатки лежалого снега. Жалкие отзвуки прошедшей зимы? Упрямо цепляются за островки бесхозного мусора. И он пытается вернуть драгоценное время – такое же необратимое, как прошлогодний снег. А надо ли? Под ноги попадают заледенелые лужи. Не долго расшибиться на склизком пути. И возможно ли исправить? Транспорт не оживляет вымершие улицы, но есть огромное желание достичь цели, броситься на грудь милой Ленки и забыться, теперь уже в счастливом сне. Потому что возвращать или исправлять нечего, вместе они составляют единый совершенный организм. И она споет ему колыбельную песню: Спи, Витек, спи, мой рыцарь… Наконец-то все образуется. Это так естественно, когда один человек великодушно отвечает на страстный порыв другого. Ее глаза затуманятся, и она произнесет те самые единственные слова: А все же я люблю тебя, Витька! И он ей скажет… Нет, ничего не ответит, просто крепче прижмет.

И он торопится, преодолевает пространство и время, но, вопреки всяким законам физики, желанная цель только отдаляется. Быть может, ничего не происходит, а ему только мерещится? Горький сон длиной в жизнь. Он бежит по безлюдным улицам с тусклым освещением, пытается обнять витающий в воображении образ Лены. Спешит. Куда все спешат? Надо бы оглянуться. Уже не остановить.

5 июня. Утро.

Прямое указание на лысоватого человека в кепке давало повод для размышлений, но никаким образом не связывало его с Офицером. Лысый, как его окрестил Алексин, мог иметь во дворе личные интересы и необычным поведением привлечь к себе внимание. Заходил внутрь стоянки, то есть посягнул на чужую территорию. Так ведь и сыщик пострадал по той же причине. И потом… трудно представить пожилого человека в роли Отелло да еще по отношению к молодой энергичной женщине. Тут у самого здоровья не хватит. Скорее всего, убийству предшествовало какое-нибудь сложное хитросплетение. Например, очумевший от страсти Офицер проникает в квартиру возлюбленной, застает ее в объятиях бывшего мужа. Приступ ревности, и…

Как бы не горел Степан Михайлович желанием сразу определиться с направлением поиска виновника двойного убийства, границы расследования никак не очерчивались. Если придерживаться предварительной версии о причастности к убийству безымянного Офицера, то под ним можно подразумевать любого сексуально озабоченного человека. И не обязательно военного или молодого. То есть даже Лысого? Вот как! Дворника тоже нельзя упускать из вида. Тот еще прохвост! Ненавязчиво подбирался к Лене Кондаковой, вроде как оказывал моральную поддержку. Юру тоже надо ставить в цепочку умозаключений. Конечно, с Лысым и дворником проще, они меньше всего смахивают на убийц, их возьмут в разработку Федор и Алексей – так, на всякий случай, для полноты расследования. Сам Степан Михайлович продолжит поиски обезличенного Офицера. Пусть с неопределенной ориентировкой трудно искать убийцу, но ему не привыкать разгадывать психологические ребусы – хотя бы по причине житейского опыта.

Итак, дворник напрашивался Кондаковой в любовники, а та, в свою очередь, завела интрижку с Офицером. Наверное, подала повод, если Офицер посчитал вправе контролировать ее поступки. Юра Федоров терзался ревностью и не переставал преследовать красивую женщину, но плохо верится в его причастность к отвратительному убийству. Надо бы еще разобраться с Лысым, чтобы окончательно отмести его в качестве Офицера. Оба не виновны, но в итоге происходит трагедия… Получается, убийца – не из близкого окружения Кондаковых. А на следователя покушался дворник? Опять же нет у него причин рисковать, он даже не знает сыщика. Тогда кто?.. Клубок получается все более запутанным, с косвенным участием нескольких людей.

Несмотря на пережитые впечатления и усталость от застольной беседы, Степан Михайлович решил дождаться Федорова. Тем более, философ любезно предложил располагаться как дома, сам ушел по делам. Он обременен судебными тяжбами по возврату фотомастерской, не теряет надежды обрести прежний имидж. Прямо-таки, из кожи лезет для возврата утерянного бизнеса и не догадывается, что по нем тюрьма плачет. За грязные поползновения в частную жизнь отвечать придется, и Степан Михайлович приложит усилия в качестве сыщика и свидетеля – одновременно, чтобы раз и навсегда отбить охоту заглядывать в чужие окна. Не в характере сыщика цацкаться с прохвостами, ему претит даже мысль об оскорбительном подглядывании. Его профессия связана только с поисками истины, то есть он исследует людей во всех их психологических проявлениях – исключительно в целях раскрытия преступлений, вот.

Утреннее затишье благоприятно сказывалось на психике, привносило уверенность в торжество справедливости, как вдруг входная дверь содрогнулась от сильного удара и заскрипела под навалившейся тяжестью. Такая грубая бесцеремонность способна воскресить даже мертвого, и Степан Михайлович вышел из дремотного состояния. Он с трудом поднял отяжелевшие веки, повел мутным взглядом. Через щели деревянного полотна просачивались первые лучи утреннего солнца. Время наиболее приятного сна. Наверное, Юра Федоров не находил себе места, если покинул постель жены в такую рань. Федоров? Сыщик не стал дожидаться появления одного из фигурантов начатого расследования, он заблаговременно принял безжизненную позу. Кем бы ни был новый посетитель, в любом случае надо быть начеку. И все бы ничего, но никак не унять внезапно возникшую дрожь. Возможно, сказывалась утренняя прохлада, или выпивка не пошла на пользу. Так ему никто и не обещал блюдечка с голубой каемкой. Степан Михайлович был готов к любому развитию событий и возможным физическим испытаниям, не в его характере праздновать труса.

Для какого-нибудь коллеги из областной прокуратуры поведение Алексина может показаться легкомысленным ребячеством, недопустимым для серьезного профессионала. У каждого сыщика могут быть свои методы работы, связанные с личной психологией, а Степан Михайлович знает наверняка, как важно не упустить любых нюансов в поведении преступника. Чтобы потом не делать обманчивых выводов и не строить никому не нужных предположений. По этой же причине он провел ночь в грязном сарае в обществе непонятно какого бомжа. При оценке своей находчивости сыщик даже мысленно улыбнулся. Да, при известной лживости и коварстве людей полностью можно доверять только собственным глазам и ушам.

Степан Михайлович понял, что переоценил свою смекалку, когда поток проклятий и чертыханий ошеломил его, а грубая мешковина больно саданула по лицу. Дворник не удосужился проверить его на живучесть, а сходу начал упаковывать для транспортировки. Федоров? Пусть даже не дворник, все равно события происходят во дворе и обязательно связаны с местным населением. На минуту мрачная процедура приостановилась, и сыщик почувствовал, как ему возвращают в задний карман брюк сотовый телефон. Не остается сомнений в продуманной и целенаправленной ликвидации следов преступления. Его сбросят в реку или закопают в каком-нибудь котловане, как он однажды зарыл черный чемоданчик с миллионом. Все вещи при нем, ничто не связывает его с внешним миром. Если сейчас подать сигнал, то жизнь может сократиться до нескольких мгновений. Неосмотрительно позволил ограничить себя в движениях – сначала мешок, а поверх еще и веревка. Близок телефон, так не дотянуться. И не надо! Степан Михайлович верит в своего ангела-хранителя, он чувствует душевное участие Люсеньки, слышит ее спасительные заклинания.

Судя по тому, как с ним обращаются, потенциальный душегуб не из слабого десятка. Без труда взвалил Степана Михайловича на широкую спину, прикрыл за собой дверь и легкой подрагивающей походкой направился в известном только ему направлении. Единственное, о чем может догадываться несчастный сыщик, – это по какому покрытию ступает носильщик. Сначала ощущался асфальт, потом шаги заглушались травой и хрустом веток. По интуитивному восприятию времени и знанию планировки жилого квартала можно предположить маршрут следования. Не так уж и плохо быть похороненным в городском парке – это в каких-нибудь ста метрах от злосчастного двора. Богатейшая флора и экспонаты боевой техники с полей сражений. Лучшего обрамления для могилы опростоволосившегося сыщика вообразить невозможно. Надо ждать скорой развязки. Действительно, неутомимый носильщик остановился и стал в нерешительности разворачиваться в разные стороны. Ищет место для погребения? Сказывается неопытность. Выходит, не совсем конченый человек, может выйти на путь исправления. Вообще-то, все российские приговоры, за исключением пожизненного заключения, рассчитаны на перевоспитание даже маньяков-педафилов. Поэтому идет планомерное истребление ангельских, то есть детских, душ этими, уже отбывшими наказание и, как будто, перевоспитанными, негодяями. Сейчас Алексина отпустят, и в нем, вопреки фактам, окрепнет вера в духовный прогресс всего человечества и российского криминального сообщества – в частности. В подтверждение спорности любых выводов сильно пахнуло бензином, хлопнула автомобильная дверка. Неестественно громко прозвучал очень знакомый командный голос:

– Бросай как есть! Следов нигде не оставил?

– По траве шел.

– Дурак! Это тебе не вода. И потом… я о другом.

– Может, распеленать его, чтобы выглядел естественно?

– Ну, это само собой, а пока пусть лежит закутанный… Кстати, улики принес?.. Убери подальше. – После недолгой паузы голос приобрел резкость. – Бросай, что ли!

И бросили, стукнув головой о дверку. Засунули подальше вглубь салона. Это называется, отпустили. Заработал двигатель, и голоса доносились уже приглушенно, будто издалека.

– Надо же, совсем не закоченел.

– Всего-то ночь прошла, – пояснил все тот же властный голос. – Всему свое время.

– Время, время… Дмитрий Васильевич, мясо подкинешь ради такого случая?

Вот те раз! Сыщик был настолько обескуражен, что при желании не смог бы связать двух слов. При самой богатой фантазии такое вообразить невозможно. Ладно бы только присутствие Петрова на фотографиях бородатого шантажиста, так он еще является организатором операции по устранению детектива. В голове не укладывается. Голос удивительно похож, но Степан Михайлович мысли не допускал о чудовищном коварстве. Зачем, спрашивается, обращаться с просьбой об альтернативном расследовании, а потом идти на преступление с целью уничтожения следов своего появления в агентстве. Можно было просто отказаться от услуг сыщика, и причин долго искать не надо. Знать бы еще, что за крепкий парень придушил сыщика. Неужто Юрик?

– Хрен с ним – с мясом! Ты лучше обрати внимание на природу. Все благоухает, каждая пташка радуется пробуждению дня. А ты: мя-ясо… Не хлебом единым жив человек. – Лирические интонации приобретали все более возвышенный характер. – Мы топчемся по грешной земле и не замечаем, как прекрасна жизнь… Я тебе вот что скажу… не хотелось быть администратором. С детства увлекался рисованием. Каждая птичка, или там еще какая козявка, сама просилась на лист бумаги. И я рисовал. Видишь ли, это вроде опьянения. Когда проникнешь в тайны природы, тут уж, извини, просыпается поэт. Душа поет… Стихи писал. Даже посылал в журналы.

– Печатали?

– Нет. Отвечали, не соответствует литературным требованиям. Но суть не в публикациях. Главное – самовоспитание. Ты что же, думаешь, родители тебя воспитывали, школа? Э-э, нет, весь окружающий мир оказывал влияние – в своей совокупности. Он, этот мир, за тебя несет ответственность, его и судить надо за допущенные ошибки. А все мы, маленькие козявки, являемся жертвами объективных обстоятельств.

– Ну и надоел ты, старый болтобай! – вдруг обозлился парень. – Гуторишь, как портянку жуешь. Воспитывать меня собрался!? Все живем, как в гайне.

Наступила напряженная пауза. Уже и сомнений не оставалось в принадлежности голоса мужу Татьяны Юрьевны с ее юргамышским говором. Можно подозревать, что лирический разговор добром не кончится. Благоухание летнего утра и чириканье птичек здесь не помогут. Желание Дмитрия Васильевича закрепить свое духовное превосходство не увенчалось успехом. Как говорится, не в коня овес. Однако его голос стал более чем задушевным.

– Я и сам думаю, к чему бы это. Возможно, совесть пробудилась. Ведь на твоей душе, Юрочка, смерть следователя – лучшего, можно сказать, представителя российского сыска. Не ровен час, начнет во сне приходить.

– Скажи спасибо, за тебя делаю грязную работу. И в колья, и в мелья, и, как говорится, в лес по дрова, – огрызнулся новоиспеченный убийца. – Они бы здорово подъехали к нам. Потом доказывай, что ты не козел.

Речь Юры не отличалась той изысканностью, какую проявляла его жена, была по-мужицки грубоватой и занозистой. И удивительным выглядит терпение Петрова, если молча сносит хамство какого-то водителя автобуса.

– Дурак ты, Юра, – отеческим голосом констатировал Дмитрий Васильевич. – Сопоставляешь несоизмеримые вещи. Наклонись-ка, скажу на ушко. Чтобы даже воробьи не слышали.

Машина содрогнулась, в фырканье мотора вплелось тошнотворное хлюпанье, как если бы резали поросенка. Алексин мог бы завопить для устрашения, но понимал свои ограниченные возможности. Вместо естественного протеста он сильнее стиснул зубы. Очень хотелось жить, а поэт, художник и администратор, все в одном лице, мог запросто отправить его на тот свет. Также задушевно, как и дворника. Выходит, погиб еще один раб божий – Юра Федоров?

Представилось печальное лицо Татьяны Юрьевны. Ее ясные глаза затуманились, веки чуть опустились, две крупные слезинки скатились к уголкам приоткрытого рта. Красиво очерченные губы беззвучно шевелятся, но Степан Михайлович понимает смысл произносимой фразы. Как же так могло произойти… Он был всегда добрым ко мне, детям. Неприхотливый в потребностях, на вторую работу пошел, чтобы не истощать семейный бюджет. И совсем неправда, будто Юрочка соблазнился Леной, во всем виноват Офицер.

Автомобиль взревел, тронулся с места. Его мотало, подбрасывало на ухабах, пока не вытолкнуло на асфальт. Скорость нарастала. Степан Михайлович прикинул, как приятней погибнуть – быть удушенным, зарезанным, утопленным или, все-таки, интересней разбиться на машине. В любом случае талантливый сыщик уже никогда не облагодетельствует своими расследованиями бездарное человечество. Как хороши, как свежи были розы! Возможно, отыщут его труп, но уже никто не оросит слезами его, источенное червями, когда-то красивое тело. В тяжком раздумье он глубоко вздохнул и… Трудно поверить, но ничто не стесняло его грудь. Боясь ошибиться в счастливом открытии, Степан Михайлович осторожно пошевелил руками. При желании он сможет легко сбросить мешковину и отстоять право на жизнь. Его специально освободили от веревок и не закрыли в багажнике, чтобы фальсифицировать гибель. Ну нет, такой удачи им не будет. Обнимая небо крепкими руками, летчик набирает высоту, – мысленно промурлыкал повеселевший сыщик.

И вот она решающая минута. Автомобиль остановился, обиженно фыркнул и заглох. И уж совсем неожиданно повеяло ветерком с водной свежестью и лесной запашистостью. И это после городской загазованности. Кажется, сама вечность поднимает Степана Михайловича на своих крыльях, вселяет уверенность в торжество справедливости. Рядом легкий шорох, потом – хлопок дверки. Его оставили? Бросили на произвол судьбы не по доброте душевной, а будучи уверенными в его бессловесности. Вопреки логике? Но так хочется думать. В следующую минуту машина качнулась и медленно продолжила свой путь. Очень медленно и беззвучно. Уже все прояснилось, пора активно включаться в игру. Алексин здраво оценивал свои силы и опасался только за психическое здоровье Петрова. Он приготовился воскреснуть, но уже в следующий момент ощутил состояние свободного парения. Всплеск воды и, наконец, медленное погружение на дно водоема.