Смерть офицера

– Политика обычно строится на личной выгоде, распространяющейся на окружение, не обязательно быть женщиной. А свидание, конечно, происходило в Могилеве.

– Мы с тобой начали говорить о коварстве. Так вот, Екатерина II в работе художника отождествлялась с царицей небесной, а Потемкин, ее любовник, изображался в качестве архангела Гавриила. Он возвещает ей зачатие от святого духа. Правда, императору Иосифу тоже нашлось место. Понимаешь, на каком уровне интрига!?

– И что дальше?

– Я с тобой советовался по поводу версии с двойным убийством. Могла Кондакова явиться первопричиной трагедии? Ее муж, учитывая его характеристики, плохо вписывается в образ растяпы, способного подставить любимую женщину.

– Какой же ты сочинитель! Конечно, я тебя поняла, но, извини, у меня действительно болела голова. У тебя интересная работа, а я плюхаюсь с этим дурацким бухгалтерским отчетом. Хоть бы посочувствовал, а вместо этого разжигаешь зависть. Так что, миленький, тебе наперед наука.

– А я что… свертывай отчет и принимайся за интересную работу. Как говорится, карты в руки. Ты уже догадалась, есть исключительно женские вопросы.

Мило поговорили, хотя после бессонной ночи голова заболела уже у него. Как могла, Люсенька старалась его приласкать и обнадежить, и в офис они явились в рабочем состоянии. Степан Михайлович тут же пригласил Алексея и Федора в свой кабинет, показал материалы, или возможные улики, со стоянки №5 и попутно выдвинул собственную версию.

– Что-то мне подсказывает, надо разбираться в сфере интересов молодой женщины. Петров тоже дал неплохую наколку. Я всю ночь размышлял и не успокоюсь, пока не познакомлюсь со всеми обитателями двора.

– Да ты что, Михайлыч! Нас самих прихватят за поползновения в частную жизнь – достаточно чуточку засветиться. Сам знаешь, с каким негативом на нас косятся в прокуратуре.

– А нам, Федя, нужна только внешняя, всем видимая, сторона. И для начала я принес тебе очень интересную работу. – Алексин достал из кармана аккуратно скрученную фотопленку. – Надо ее бережно отмыть и к вечеру сделать сносные снимки.

– А я что же, один буду бегать за бестолковым и распутным муженьком? – сразу сник Алексей. – Видишь ли, клиентке что-то показалось. Чувствую себя старухой Шапокляк – что-то высматриваю, вынюхиваю… так ведь радости никакой, плюс разочарование. Помню читал у Цвейга про великие чувства замужней женщины и какого-то ловеласа. Так ведь поверил! Теперь каждый день повсюду чудятся предательство и дешевый разврат с вытекающими последствиями. И это душевное величие!?

– Зато нет повода расстраиваться, и он получит по заслугам, – поспешил успокоить Алексин. – Материалы предоставим, как только клиентка созреет для плохих новостей. Есть для тебя срочная работка… – Он достал из кармана целлофановый пакетик с бурой тряпицей. – Надо выяснить, что это за краситель такой.

– Нет проблем, – просветлел Алексей.

– Тогда вперед – за работу, а я разберусь с прошлыми делами.

Алексин старался забыть о деле Кондаковых до первых результатов, связанных с фотопленкой и бурым веществом с рукава рубашки. Для начала позвонил обманутой клиентке по поводу любовных похождений ее мужа. Серьезно заниматься ее делом времени не оставалось, хотя материалы собраны в полном объеме. Для начала надо было просто успокоить женщину – ее было искренне жаль. Что-то он наговорил о свободе выбора… принимать или не принимать. Можно подумать, кто-то считает иначе. Как раз свободы выбора и боятся. В данном случае нерадивый муженек боится потерять жену, о жалости с его стороны говорить не приходится – слишком очевиден факт супружеской измены. Подлость не имеет права на прощение. И Степан Михайлович не стремится к мужской солидарности, он поможет женщине разглядеть собственного мужа и сделать соответствующие выводы. Понимает недопустимость личной заинтересованности, и никак не получается оставаться нейтральным наблюдателем. Часто приходится удивляться неразборчивости иных клиентов в выборе спутников жизни. Или они сами не отличаются моральной чистоплотностью. Не страна, а свинарник.

После двенадцати вместе со всеми обедал на кухне – чуть в стороне от бухгалтерского стола, за которым с утра корпела Людмила Николаевна. Потом в своем кабинете перебирал бумаги, подшивал их в папочки и, между прочим, думал о деле Кондаковых. Не получалось у него отвлечься, поэтому он обрадовался скорому появлению Алексея.

– Надо отдать должное твоему усердию, – начал с порога молодой сотрудник. – Стал приносить на экспертизу краску.

– Что-ж, неудача – тоже результат.

– Эта эмаль часто используется для кузовных работ в качестве грунтовки.

– Вот как! А ведь Федоров по основной профессии шофер… и объяснение выглядит правдоподобным. Ты не в курсе… он подрабатывает дворником в том же дворе.

– Это серьезно?

– Очень!

– Может, пустим в разработку?

– Надо еще знать, как подступиться. Здесь лес темный. Ты вот что… я тут сделал папку по поводу нерадивого муженька, так ты ее полистай перед нашей клиенткой. Похоже, ситуацию смягчить у нас не получится, он еще и зарабатывает на женщинах. Такого паразита терпеть невозможно, пусть гонит в шею. Завтра у тебя работа будет посерьезней.

– Тогда я пошел?

– Да, – кивнул Степан Михайлович, но тут же спохватился: – Будь очень деликатным – мы не знаем, как она себя поведет. Все материалы передашь только после окончательной оплаты.

Оставшись один, он нервно заходил по кабинету. Со времени гибели Кондаковых прошла неделя, и теперь драгоценное время продолжает бездарно утекать. Для успокоения пошел на кухню, поцеловал жену в затылок. Присел, маленькими глоточками выпил чашечку кофе. В сущности, его нервозность как раз и состояла из-за большой вероятности не получить от фотопленки полезной информации. С краской ничего не получилось, пленку с уликами тоже никто не станет подбрасывать. Сколько можно терпеть неопределенность!? Он резво поднялся и отправился к Федору. То есть просто пересек небольшой коридорчик.

Надо сказать, Алексин немало потрудился в поисках помещения для офиса. Приобретенная квартира не являлась какой-нибудь типовухой, даже ванная могла бы сравниться с небольшой прачечной. На площади три на четыре метра кроме ванны, раковины и стиральной машины свободно помещались два тумбовых столика с ванночками для химических растворов, а на самой большой стене свободно расположились навесные полочки. Забота о состоянии ванной вполне обоснованно возлагалась на Федора. Здесь он решал производственные вопросы, тут же колдовал над химикатами и фотографиями. Степан Михайлович предусмотрительно постучал, но фотограф не заставил ждать.

– Входи, уже готово.

– Так быстро?

– А ты как думал! Знал, что не успокоишься, так и мне тоже не легче.

– И как? – с волнением в голосе пробормотал сыщик.

– Сам смотри!

Готовые фотографии плавали в ванной, наполовину заполненной водой, при ярком свете от бра красиво переливались золотом и нежной зеленью. Глядя на снимки, Степан Михайлович сам пропитывался несказанной нежностью. Он ласково разгонял их по воде. Поочередно вынимал из воды, аккуратно придерживая за уголки, с трогательным умилением рассматривал изображения.

– Ну как? – усмехнулся Федор, вытирая руки махровым полотенцем.

– О большем невозможно мечтать, – дрогнул в голосе Степан Михайлович. – Спасибо, Федя! На сегодня ты свободен, а я еще наведаюсь во двор. Кто-то занимается запрещенной деятельностью, если не сказать похуже.

– Может, вместе?..

– Боюсь, меня уже приметили, а вдвоем и вовсе распугаем.

Вечер.

Конечно, Алексин при виде фотоснимков испытал сильное, хотя и приятное, волнение. Пока добирался до злополучного двора, пытался навести порядок в собственной голове и как-то восстановить душевное равновесие. Время от времени касался нагрудного кармана джинсовой курточки, проверяя на месте ли фотокарточки. Удостоверение и мобильный телефон он заранее убрал в задний карман джинсовых брюк, чтобы не мешались под рукой. Очень возможно, что кого-нибудь с фотопленки он увидит сегодня живьем и сможет понаблюдать со стороны. Спокойно, спокойно, – внушал себе и старался все разложить по полочкам. Мало, что ли, сексуально озабоченных, или просто психически нездоровых, людей.

Кому-то вздумалось наблюдать частную жизнь Лены Кондаковой в утренние и вечерние часы. Когда женщина, уставшая от дневных забот, небрежно задергивает шторы, без всякого опасения обнажается, после ванны не торопится накинуть халат. И это все на глазах неизвестного маньяка, нацелившего фотоаппарат в просвет между шторами. Даже тогда, когда внутренность квартиры перекрывала тюль, отчетливо просматривались неприкрытые женские формы. Но кто!? Юра Федоров отпадает, для таких изощренных съемок без профессионализма не обойтись. А он, как выразилась его жена, слишком простоватый и валоватый для высокого искусства. Не менее любопытным выглядит факт присутствия на двух снимках небезызвестного Дмитрия Васильевича. Очень по-домашнему он расположился в комнате Елены Кондаковой. Прямо-таки, посаженный отец. Снимки сделаны настолько умело, что догадаться о какой-нибудь шпиономании невозможно. С Петрова и начиналась вся интимная галерея фотографий. Вроде как скромная увертюра или начало сценария. Сидит умудренный пожилой человек, а перед ним постепенно, шаг за шагом, открываются телесные прелести молодой женщины.

Сыщик всю дорогу, пока находился в маршрутном такси, пытался настроиться на работу, но совсем упустил суть поездки. Ладно, утром мог бы повстречаться с Юрой Федоровым, а сейчас?.. Посидит он на скамейке под цветущей черемухой, а что дальше? Вероятность увидеть кого-нибудь с фотопленки очень мизерная. Есть несколько незнакомых женщин, а в основном снимки сделаны с Лены Кондаковой. Ну, отвлечется от повседневной рутины, получит удовольствие от вечернего благоухания и почувствует атмосферу, в которой произошла трагедия. Как могло случиться!? В самое что ни есть цветущее время года. Кто-то прошелся кирзовыми сапогами по самым светлым чувствам. Кто он этот Офицер? Однако есть существенная деталь. Именно кто-то проявляет исключительный интерес к интимной жизни местных жителей. Или даже профессиональный интерес. Профессия? Объясняется большое мастерство при фотосъемке. Случаи, когда подобные фотографии попадают в Интернет, уже не редкость, также они могли быть сделаны с целью шантажа. Местонахождение пленки свидетельствует о присутствии поблизости самого фотографа. Нет, не зря он поехал, очень возможно, Степан Михайлович повстречается с ним именно в этот благоухающий вечер. Инстинкт ищейки не может подвести. На ловца, как говорится, и зверь бежит.

Только конкретизировалась цель поездки, так на душе полегчало. Не случайно он испытывал беспокойство, уже высшие силы направляют его к разгадке жуткой трагедии. Без всякого сомнения, фотопленка и посмертное обезображивание являются последствием нездоровой психики, а в наблюдательности Алексину отказать невозможно. И он с мечтательной, почти счастливой, улыбкой прошелся до подъезда Кондаковых, присел на скамейку под сенью раскидистой черемухи. Место для размышлений, да и наблюдения – тоже, самое удачное. Во-первых, под нависающими кронами дерева праздная фигура сыщика меньше всего привлекает внимания, во-вторых, его взору открывается вся территория двора. И, что немаловажно, стоянка дворника находится в непосредственной близости от сыщика, ничто не ускользнет от его бдительного ока.

Выводы Алексина являлись на первый взгляд незначащими, происходили подсознательно, ничего общего не имели с ходом расследования. И все же он прислушивается к мелодии, которая набирает силу, определяет направленность мышления. Он уже точно знает, кто владеет наиболее полной информацией по делу Кондаковых. И Юра Федоров становится все более привлекательным объектом для изучения. Человек несомненно уязвимый, если учесть компрометирующую его фотопленку. Пусть даже не принадлежит лично ему, все равно ее обнаружение именно на стоянке никак нельзя объяснить случайностью. Самый раз дворнику высказаться, как на духу, о темной стороне жизни двора. Маленький шантаж пойдет только на пользу. Ему ничего не стоит опознать людей по фотографиям, наскоро отпечатанным Федором. Ни когда-нибудь, а именно завтра утром, а пока Степан Михайлович сам понаблюдает за людьми. Одно удовольствие радоваться вместе с детворой, предвкушать сладкую встречу с любимой женой. Сейчас он позвонит милой Люсеньке и намекнет о предстоящем вечере.

Степан Михайлович под впечатлением воображаемых успехов и под влиянием цветочного дурмана в деталях представил теплые объятия и незабываемые поцелуи с малиновым привкусом. Все повседневные заботы стали казаться незначительными по сравнению с семейными радостями, и он испытывает легкость необыкновенную. Еще немного, и он не сможет сдерживать собственных чувств, будет счастливо и безудержно смеяться. Можно не сомневаться, так бы и произошло, но чьи-то цепкие и сильные пальцы сомкнулись на его шее. Алексин инстинктивно задергался, пытаясь разжать крепкие щупальца, но безуспешно. В глазах потемнело, и стало все безразлично. Чертовски нехорошо получилось.

Полночь.

Большая груда рыбы холодного копчения. Жирная и пахучая. Очень аппетитная. Крупная морская снедь вводит в искушение. Степан Михайлович хватает за жабры, тянет к себе, уже готов вцепиться зубами в розовую мякоть. Он хочет немедленно утолить голод, но следующий экземпляр кажется соблазнительней, еще аппетитней, и он тянется к более крупной туше. Наконец, запах становится настолько нестерпимым, что обильная слюна ручьем скатывается по небритому подбородку. Казалось бы, ситуация складывается самая парадоксальная, когда полно доступного продукта, а он не может приступить к желаемой трапезе. И почему, спрашивается? При невозможности ответить на простейший вопрос он отрывает голову от запашистой груды. Сначала его глаза начинают удивленно округляться, потом в них появляется осмысленное выражение.

Конечно, Степан Михайлович не долго находился в неведении, он уже успел раньше познакомиться с местом своего невольного пребывания. И теперь его окружают знакомые стены. Со стороны входа пробивается неяркий лунный свет. Под Алексиным – то ли куча вонючего тряпья, то ли еще какого дерьма. Каким-то чудом он остался жив – по непонятной прихоти преступника или по случайности. Воротник рубахи промок от слюны, а при сглатывании болит гортань. Угораздило его в одиночку идти к месту преступления, а всему виной отсутствие информации и, соответственно, недооценка масштабов риска. Тут уж негодяи приложат все усилия, чтобы скрыть свое участие в двойном убийстве. Если даже исполнителем чудовищного замысла являлся один Офицер, то вокруг него так или иначе образовался круг невольных свидетелей, по тем или иным причинам не желающих себя высвечивать. Скорее всего, из-за страха за собственное благополучие. Зато самого сыщика уже приметили и сделали правильные выводы. При его слабой защищенности угроза нападения была очевидной. Ладно бы только халатность, так ведь он, как человек с военной подготовкой, в острый момент проявил полную несостоятельность. Чертовски обидно. И Алексей как будто чувствовал – напрашивался в разведку. Напрашивался? Именно в этот день Федор и Алексей на пару должны были отчитаться перед обиженной женщиной по поводу слежки за ее неверным муженьком. Никто не мешал перенести сроки, но теперь поздно сожалеть.

Способность вращать головой хоть как-то развеяла грустные размышления. Не так уж плохо складывается, если организм функционирует по-прежнему. Главное —один из мерзавцев проявил себя. Проявил? Несомненно, им был Федоров. Хотел убить сыщика, чтобы перекрыть путь к разоблачению Офицера. То есть себя? Впрочем, пока забавная версия, и – только. Галина Игнатьевна сказала однозначно о рабочем времени своего подопечного, об изменении распорядка дня не было и речи. И все равно версия наиболее привлекательная. Только дворник может в совершенстве ориентироваться на собственной территории и в любое время без помех входить в собственные владения. Нечего сказать, утешительные выводы. Прямо-таки, пора взвыть от счастья. Должно быть, сказывается отвратительная вонь от грязной ветоши. Пора самому на свалку. Вот как!

Нечеловеческие условия и болезненные ощущения мало способствовали ночному отдыху. Свет перестал пробиваться между расщелинами двери, ночная мгла лишила связи с внешним миром. Похоже все дело идет к дождю. Различные звуки наполняют невидимое пространство. Характерный скрежет может означать присутствие крыс. Поблизости причитает женщина. Поразительный эффект. Будто совсем рядом – достаточно протянуть руку, чтобы коснуться ее плеча. Сетует на свою неудачную судьбу. Неизвестно к кому относятся ее мольбы. Тоскливые и безысходные. Если бы только возможно помочь! Она разговаривает сама с собой, в ночном безлюдье пытается найти ответ. Наверное, у вселенской мудрости.

– Что делается, что делается!.. Я ему и то говорю, вещи не трогай – все внукам достанется, тебя не будет – они останутся. Вот я и говорю, мне-то боле ничего не надо. И зачем?.. Есть хата в деревне, корова-кормилица. Телку зачем продал!? Телку – зачем?

Всхлипывания становились надрывнее. Может быть, женщина выговорилась, и слезы облегчения заключали ее речь. С той же стороны послышались тяжелые неспешные шаги. Неприятный прокуренный, или пропитый, голос перебил рыдания женщины. Неясные слова. И ответ, лишенный прежней тоски:

– А я уж боле ничего не прошу. Есть у меня кусок, пара платьев – с этим и проживу. Но зачем телку продал!?

И опять рыдания. Непрошеный собеседник, или обычный ночной проходимец, находил особое удовольствие ворошить голосовые связки ночной плакальщицы. Слышны были причмокивания, хмыканья, похотливая возня. Донеслось нечто вроде шлепка.

– А ты, старая, вовсе не старая. Брось его брось! Я тебе говорю. С коровой ты и без сына проживешь.

– Э-эх! Не смогу я одна, – вздохнула женщина. – Это так, нашло. Вот выплакалась, и на душе полегчало. Пойду-ка домой. Сын-то крепко нонче выпил. Уснул, поди. Так и я прилягу.

– У, язви ее! А может, и не спит вовсе.

– Тебе то что!?

– Хе-хе, сочувствую.

– Ну и ступай с богом!

– Ух, ты какая! К ней с душевным расположением, а она все туда же.

Ответа не последовало. По удаляющимся звукам Алексин предположил, что женщина действительно пошла домой продолжать привычную безрадостную жизнь. Он пожалел ее, и тут же в памяти вплыли мрачные стороны своей, когда-то холостяцкой, жизни и личная неустроенность, связанная с отсутствием теплого участия и чьего-то понимания. Не кстати вспомнился черный чемоданчик, подаренный неуловимым преступником Валерой. Миллион баксов мог бы скрасить бытие многих людей, а Степан Михайлович, после бегства невесты, глубоко страдал, ему было не до плотских удовольствий. Поэтому схоронил деньги под лесным бурьяном. Ах, Милочка-Людмилочка! Степан Михайлович не хотел пользоваться благами цивилизации, ему была противна даже мысль о каких-либо наслаждениях без Людмилы Николаевны. А после ее возвращения хотелось личную радость распространить на весь мир. Радость? На всей планете люди пытаются досадить друг другу, подавить чью-то волю, обратить кого-то в рабство. При всех масштабах человеческой гнусности личные переживания становятся менее значительными.

К стоянке приближались все те же неспешные, или даже осторожные, шаги, как если бы ночной путешественник опасливо нащупывал почву под ногами. Вряд ли неуверенность связана с отсутствием хорошей видимости. Даже кажется странным, что ночная жизнь может быть такой насыщенной, и каждого человека где-то может поджидать бессмысленная жестокость. Небо прояснилось, и Алексин мог оценить границы временного пристанища. Укрыться негде, и надо готовиться к встрече с собеседником ночной плакальщицы. Да, осталось только убедиться в правильности выводов и собственной умственной состоятельности. Даже при всех объективных факторах ему не верится, что это именно он оказался в нелепом положении. Казалось, достаточно ущипнуть себя, чтобы уверенно сослаться на больное воображение. Он мог бы посчитать происходящие события обычным сновидением, если бы не физические, достаточно болезненные, глотательные ощущения. Для пущей уверенности в реальности происходящего он пошарил по карманам в поисках мобильного телефона. Кажется, с ним здорово не церемонились, обыскали основательно, лишив связи с внешним миром. Правда, удостоверение и деньги остались вне поля внимания неизвестного мародера. Неизвестный? Есть о чем подумать.

Лязгнул замок, и в следующее мгновение тусклый свет от луны пролился на кучу тряпок, на которых только что по-барски располагался Степан Михайлович. В проеме обрисовался силуэт кряжистого бородатого мужичка. Человек рылся в карманах огромного пиджака – явно с чужого плеча. Несомненно, в поисках спичек, если таковые у него имелись.

– У, язви ее! – буркнул мужичок, приблизив к глазам растопыренные пальцы. Поплевал на ладонь и стал ее обтирать о полу пиджака.

Степан Михайлович, укрывшись за одноколесной тележкой, готовился к неизбежной развязке. Складывалось впечатление, что в карманах незнакомца находилось отхожее место, раз уж он усиленно и брезгливо пытается очистить руку. Вдруг сыщика осенило. Что казалось грязновато-липким, предстало в новом, привлекательном для него, качестве, а именно – развлекательным приключением с возможностью познакомиться с малоизвестной стороной жизни двора, найти хоть какие-нибудь факты для подтверждения последней версии.

– Ты никак домой пришел, – отрешенно произнес он, с некоторым злорадством наблюдая растерянность пришельца.

– Кто ты!? – осипшим от испуга голосом прошамкал ночной странник.

– Такой же, как ты – божий посланник. Только ты по своей воле, а меня сюда насильно впихнули.

– А-а, – раздумчиво прогнусавил тот. – А кто тебя… это впихнул? Не знаешь. То-то… У, язви ее! Кто ты такой!? Меня всякими штучками не проведешь. Я здесь хозяин.

– Вот и будь им. Уважь гостя.

Кажется, человек думал и набирался уверенности. С неторопливостью основательного человека вынул из одного кармана спички, из другого – свечку. Яркий свет озарил его лицо. Ничего особенного. Люди с такими лицами встречаются у входа в церковь во время богослужения, не гнушаются мелкими подаяниями и, с поддельно-радостными гримасами, молятся вслед щедрым благодетелям.

– Ты прав, добр человек. Для меня ты, прежде всего, гость, посланный всевышним.

Он также, не спеша, вынул из внутреннего кармана потрепанного пиджака початую полулитровую бутылку красноватой жидкости – без этикетки. Таким же образом появилась свежая газета. Наверное, заменяла мужичку радио и телевизор. На газету поставил поллитровку. Скромный натюрморт украсил пластиковым стаканчиком и краюхой белого хлеба. Порылся еще в карманах – раздобыл пару карамелек. Такое хлебосольство вконец развеселило Алексина.

Молча, по очереди, выпили, зажевали конфетками. Также бессловесно посидели, ощущая воздействие благодатной влаги. Удовлетворенные достигнутым, воззрились друг на друга. Большая овальная борода с проседью и нечесаная шевелюра мужичка контрастировали с моложавым блеском черных глаз, в которых просматривалась недюжинная внутренняя энергия.

– Меня кто-то крепко придушил и затащил сюда… в надежде, что я уже никогда не увижу белый свет. – Алексин внимательно глянул на собутыльника в ожидании соответствующей реакции. – Прямо-таки, без объяснений.

– Я верю тебе… Продолжай.

– У меня профессия – искать негодяев…

– Понятно.

– Кто-то из них настиг меня в недобрый час.

– Всякое бывает. А чего не бывает, если такая профессия, – невозмутимо поддержал собеседник.

– Вижу, ты человек, умудренный опытом. – Степан Михайлович сам удивлялся своему лицемерию, но продолжал исполнять не свойственную ему роль. – Каким ветром тебя занесло в неблагоустроенный сортир?

– А что!? Место уютное, лучше дырявой бочки Диогена. Ничто не отвлекает. Размышляю о судьбах отдельных людей и всего человечества.

– Философ, значит.

– Подтверждаю без ложной скромности.

– И видишь все, что происходит по ночам?

– Понимаю, чего доискиваешься, начальник. Скажу без обиняков, видел!

– Кого!?

Разговор приобретал остроту, и Алексин забыл про личную неудачу, связанную то ли с Федоровым, то ли с безымянным Офицером. Он готов мчаться по следам очередного потенциального преступника, только бы взять реванш за вынужденное унижение и оскорбленное самолюбие. С ним резко контрастировал собеседник. Своим благодушием и невозмутимостью подавлял инстинкт погони, выводил сыщика из себя.

– Того и видел. – Из бороды просочился клокочущий смех. – Был он весь из себя неказистый, и вовсе немолодой – моих лет, наверное. При луне разглядел на нем новенький джинсовый костюм. Еще подумал, не след рядиться под молодежь. Надо уважать свой возраст. А лицо… плохо различалось лицо, затеняла кепка. Да разве разглядишь ночью… И кепка свалилась, язви ее… В общем, плешивая голова, не сравнить с моей прической.