Тяжелый запах жасмина

Они остановились в кустах, обрамляющих берег болотца, и стали прислушиваться. Тянулись томительные минуты ожидания. Казалось, что уже прошла целая вечность, и тут свершилось то, что должно было свершиться. Один за другим прозвучали три взрыва и огромные языки пламени рванулись в глубину тёмного, ночного неба, озарив всё вокруг почти до самого болотца, где на противоположном берегу стояли Жора, Сёма и Юра Поленов.

– Быстро, уходим! – скомандовал Жора и трое народных мстителей бегом устремились туда, где начинались спасительные заросли лесной опушки. Тяжело дыша, не останавливаясь, они бежали до самого леса и только тогда, когда оказались в нём, пошли быстрым шагом, не оглядываясь на то громадное зарево, которое металось над тем местом, где находилась забитая немецкими воинскими эшелонами железнодорожная станция.

В отряд добрались с начинающимся рассветом, где застали вернувшихся ранее, тех, кто пустил под откос немецкий эшелон и группу заслона, которая охраняла место взрыва. В перестрелке с железнодорожной охраной, в группе заслона, были убиты два партизана и один тяжело ранен, который умер, не дождавшись рассвета.

Похоронили троих партизан на лесном партизанском кладбище, где покоились те, кто отдал свою жизнь во имя свободы своей Родины, а вечером в отряд пришёл из Дубово человек и сообщил, что через два дня большое хорошо оснащённое подразделение карателей направится в лес для уничтожения партизан.

Заминировав несколько землянок и оставив восемь партизан с задачей: заманить карателей в расщелину лесной горы, партизанский отряд ушёл в сторону Волчьего логова, а на рассвете следующего дня каратели пришли на территорию, где недавно располагалась основная база партизанского отряда, и, разминировав землянки, начали уничтожать всё, что только можно было уничтожить. В конце концов всё было разрушено, взорвано и сравнено с землей.

В это время группа партизан обстреляла пришельцев и стала уходить в сторону Волчьего логова, преследуемая карателями. Всё шло так, как и намечалось, но в одной из лесных ложбинок партизаны были настигнуты, разгорелся скоротечный бой, все восемь партизан были окружены, шестеро были убиты, а двое взяты в плен. На вопрос: «Куда ушёл отряд?» – они отвечали: в Волчье логово. Их расстреляли тут же, в лесной ложбинке.

Местные полицаи хорошо знали эту расщелину в горе, разделяющую её на две части, где в узком проёме накатана дорога, на которой еле-еле могут разминуться две встречные подводы. Место глухое, и впрямь волчье. Давным-давно, как говорит людская молва, на этом месте были разодраны волчьей стаей местный помещик и возница с лошадью. После этого случая и появилось это название: «Волчье логово». До сих пор местные крестьяне, стараются не ездить ночью по этой дороге, а остаются на ночлег в окрестных сёлах, или делают десятикилометровый крюк, чтобы объехать это далеко не спокойное место.

Каратели шли, растянувшись широким фронтом, прочёсывая большой участок леса и, не встречая никакого сопротивления, быстро продвигаясь по направлению к Волчьему логову. Солнце уже перекочевало на другую сторону леса, когда они подошли к намеченной цели, но прежде чем войти в горный проём, выслали вперед разведку, чтобы узнать, где и куда направились партизаны. Вскоре разведчики вернулись и доложили о том, что «бандюги», как они называли партизан, разделились на три группы. Одна направилась в Камышанку, другая в Кашпуры, а третья ушла в сторону Песчанки. Они мол, слышали, как отдавался приказ, где указывалось, куда кому уходить, а также видели подводы, на которых сидели «бандюги».

Выслушав донесение, Крипак, возглавляющий карательную операцию, самодовольно улыбался, поглаживая усы, которые отрастил, как у Тараса Бульбы, повторяя: «Вперёд, на Камышанку!»

В «Волчье логово» втягивались плотной массой, и когда этот узкий горный разрез заполнился, то сверху посыпался густой град камней, которые давили, уничтожая и калеча тех, кто находился внизу. Бой разгорался, оглашая лесную тишину автоматными очередями, взрывами мин и гранат. Дважды каратели уже почти взбирались на гору, но скатывались вниз, под плотным пулемётным огнем. Фашистские прихвостни были далеко не в лучшем положении, чем партизаны, которые располагались на вершине горы, откуда просматривалось всё пространство, где находились каратели. Бой то затихал, то снова усиливался, принося всё новые жертвы как с одной, так и с другой стороны. Наконец, разуверившись в полном уничтожении партизан, каратели прекратили стрельбу, и ушли. А партизаны рыли на горе братскую могилу, в которой похоронили одиннадцать своих боевых товарищей, с которыми делили всю тяжесть и опасность партизанской борьбы. Глухой ночью они направились на старую прежнюю базу, где обосновались в отсыревших и во многих местах обвалившихся землянках, но как бы трудно не было, борьба продолжалась. Снова выходили на железную дорогу, снова громили полицейские участки, уничтожая врагов своей Родины, чем помогали советским воинам, которые дни и ночи на полях великих и кровавых сражений, громили озверелую, закованную в броню фашистскую сволочь, спасая всё человечество от коричневой чумы двадцатого века.

В стороне от Дубово, по центральному тракту, проходили отступающие немецкие войска и командование партизанским отрядом приняло решение очистить районный центр от засевших там немцев и полицаев, не дожидаясь прихода Красной Армии. Была проведена тщательная подготовка данной операции, и на рассвете отряд подошёл к окраине Дубово, подошёл в тот самый момент, когда фаеркоманда уже начала палить этот уютный зелёный городок. Бой продолжался недолго, районный центр был освобождён и спасён от немецкого уничтожения, а через три дня в Дубово вошли советские солдаты. Почти все партизаны влились в ряды действующей армии, и уже будучи её бойцами, ушли с боями на запад, где стонала и вздрагивала земля от орудийных залпов, где шла битва с озверевшим врагом, где монстр, которому имя – Война, шёл тяжёлой поступью по местам сражений, оскалив клыки, на которых запеклась человеческая кровь, наслаждаясь орудийной канонадой, воем бомб, ужасным скрежетом металла, пожирая сотни тысяч человеческих жизней, разрушая и сжигая всё на своём пути.

Взвод, в котором воевали Жора, Сёма и Артур продвигался по направлению к Чернигову. С боями прошли по краю Сумской области, где жила Жорина бабушка и была та страшная могила, где среди убитых, покоилась мама–Сима, могила, которую Сёма никогда не сумеет забыть. И где-то была могила Люси, но где? Этого Сёма не знал. Но она всё же была в этом городе. Была!

В Черниговской области, был большой посёлок Срибнэ, примыкавший своими строениями к густому лиственному лесу, который раскинулся со своим оврагом, непроходимыми болотами и зарослями, подобрав под себя, большое пространство Черниговской земли. Вот в этих-то местах и базировались партизанские отряды, наносившие ощутимые удары по оккупантам и их приспешникам. А сейчас, после недавнего боя на территории бывшего посёлка, среди сгоревших хат, на короткий отдых расположилась воинская часть. Из рассказа местного жителя, чудом оставшегося в живых, солдаты узнали о той страшной трагедии, которая произошла здесь во время немецкой оккупации. Тихо, в задумчивости, вёл старик свой рассказ.

– В наш посёлок часто наведывались партизаны, да оно и не мудрено, ведь в партизанах было много тех, кто ранее жил здесь. Вообще, что не говори, а посёлок наш, так и называли – «партизанский», хотя в нём был и староста, и полицаи, вся, как говорится, немецкая власть. Уже вечерело, когда в посёлок в полном своём составе прибыл карательный отряд Сумской области, который квартировал в городе Ромны, и который в большинстве своём состоял из жителей близлежащих сёл и самого города, а командовал этим отрядом уроженец села Малые Бубны, Павло Батюта. Много, очень много человеческой невинной крови на его руках и на руках боевиков! Вот они и явились, чтобы уничтожить «бандюг–лесовиков», как они называли партизан, и навести порядок в данном районе. Ранним утром весь отряд ушёл в лес. Что и как там произошло, никто не знал, только слышали, как в глубине леса ухали взрывы, да строчили автоматы; а к вечеру, каратели с убитыми и ранеными, злые, как волки, появились в посёлке снова. Видимо, партизаны сумели отстоять себя, да и крепко потрепать карателей! А утром всех жителей нашего посёлка, всех, всех стариков, детей, мужиков, старух и женщин с младенцами загнали в здание школы, обложили соломой, облили бензином и подожгли! – старик зажал ладонями голову и, шатая из стороны в сторону, всё повторял и повторял: – Всех! Всех! О, Боже! Да если бы немцы жгли, то куда бы ни шло, на то они и фашисты! А это ведь наши – украинцы, своих же живьём попалили!

Он замолчал, поднял голову и посмотрел на солдат слезящимися глазами, в которых застыла боль и что-то такое, что словами этого не объяснишь. Он глядел и молчал, а Жора, Сёма и Артур, и все, кто слушал его рассказ, тоже молчали, наполняясь ненавистью к тем, кто совершил это страшное злодеяние!

Наступление развивалось столь стремительно, что передовые части продвинулись далеко вперёд, а артиллерия и другие виды бронетехники, ввиду бездорожья отстали, но солдаты рвались в бой, гоня фашистов с родной украинской земли. На пути наступающих был небольшой районный городок, который решили брать сходу. Но у самой окраины, немцы, используя каждый куст, каждый бугорок и каждый дом, превратили всё это в хорошо организованную оборону.

Взвод, в котором воевали Жора, Сёма и Артур, наступал со стороны городского рынка, на площади которого стоял величественный собор, построенный в далекие Петровские времена в честь победы русских войск над войсками Карла XII. Рядом с собором возвышалась высокая стройная колокольня, углы которой были выложены уступами. Когда-то она была ухожена, а теперь, стояла в запустении, с обвалившейся штукатуркой, без колоколов и креста. Многое повидало и пережило это творение великого зодчества: и войны царского периода, и Гражданскую войну, и время безбожия. А вот сейчас, окутанная утренним туманом, она глядела с высоты на всё то, что творилось вокруг и угрожающе молчала.

Немцы, которые в начале яростно сопротивлялись, вдруг оставили свои позиции, отступив на противоположную сторону собора, а когда солдаты поднялись в атаку, то сверху, с колокольни, застрочил пулемёт, окатив атакующих свинцом, прижав их к земле и к небольшим рыночным строениям. Было ясно, что отход немцев на другие позиции был заранее подготовлен и задуман не зря. Стоило только подняться, как сразу же оживал пулемёт. И вдруг солдаты увидели, что кто-то, извиваясь ужом, пополз по направлению к колокольне. Жора лежал рядом с Артуром и взволнованно прошептал: «Сёмка», – и тут же прикрыл рот ладонью, как бы испугавшись своего шёпота, а солдаты, смотрели на ползущего, не понимая, что он задумал и, не отрываясь, следили как ловко, лавируя между строениями, продвигался ползущий боец. Артур посмотрел на Жору, который, не отрываясь, наблюдал за движениями Сёмы, губы его шевелились, и Артуру показалось, что Жора молится. А он и впрямь молился, прося Бога, чтобы друг остался живой; и вдруг Сёма скрылся за кустом, который рос у самой стены, а через минуту его увидели на углу колокольни, взбиравшегося вверх по уступам, и казалось, что он не просто поднимается, а ползёт по отвесной стене. Со стороны проёма его заметить не могли, а те, кто наблюдал за ним, понимали, что он продвигается туда, где находится пулемёт, который уже успел забрать несколько молодых жизней, тела которых, неподвижно лежали на площади, недалеко от собора и колокольни. Сёма знал, что рискует жизнью, но продолжал подниматься, приближаясь к намеченной цели. Вот он уже вступил на карниз, держась за вмонтированные в стену крючья, назначения которых никто не знал, и начал медленно продвигаться к проёму. Приблизившись к нему, остановился, держась правой рукой за крюк, левой вынул из кармана гранату – «лимонку», зубами выдернул чеку и, подержав пару секунд в руке, бросил в проём. Прозвучал взрыв с короткой огненной вспышкой и из проёма, где находился пулемёт, повалил густой дым, окутав стоящего на карнизе Сёму. Прошло не более минуты, пулемёт молчал, дым отнесло в сторону, а солдат исчез с карниза. Бойцы поднялись и пошли в атаку, окружая здание собора с двух сторон, и тут снова с колокольни застрочил пулемет, но теперь он строчил в сторону немцев, поддерживая атакующих. Город был освобождён, а Сёма, или как он числился по документам, – солдат Николай Любченко, был награждён медалью «За отвагу». Это была его первая боевая награда, которой он дорожил больше всех последующих наград.

В городском сквере, который почти вплотную примыкал к центральной площади, хоронили тех, кто погиб при освобождении города, а ночью, после непродолжительного отдыха и горячей пищи, солдаты ушли по направлению к городу Чернигову. Враг, отступая, всё время цеплялся за каждую впадину, за всё, что можно было использовать и приспособить для обороны, чтобы замедлить продвижение наступающих советских войск. Чувствовалось, что немцы сопротивляются не просто так, а это заранее продуманные действия, чтобы дать возможность основным силам укрепиться на основном водном рубеже, чтобы создать крепкую оборону на подступах к большому и стратегически важному украинскому городу. Так было и сейчас. Не доходя до села Кириловка, войсковая часть была обстреляна со стороны небольшой возвышенности, которая нависла над просёлочной дорогой и, как видно, хорошо просматривалась и простреливалась с высоты старой Казацкой могилы, которых много разбросано на украинской земле, где покоятся воины, сражавшиеся в далекие времена с иноземными завоевателями.

Командир взвода, лейтенант Пеньков, стоял по стойке «смирно», слушая боевой приказ о ликвидации «огневой позиции немцев». Неизвестно почему майор Вовченко решил, что для выполнения этой боевой операции достаточно одного взвода. Но приказы не обсуждаются, а выполняются!

Укрепившись двумя миномётными расчётами, лейтенант Пеньков повёл свой взвод в сторону «бугра», как назвал эту возвышенность майор Вовченко, продвигались, лавируя между зарослями, чаще всего ползком. Немцы молчали, и казалось, что впереди, на этой высотке вообще никого нет. Небо было затянуто тучами и, когда солдаты пробрались к самому краю зарослей, а впереди открылось голое пространство, которое необходимо было преодолеть, пошёл густой дождь, обрадовавший лейтенанта Пенькова, а немцы, не подавая признаков жизни, молчали. Логика подсказывала, что необходимо быстро и незаметно преодолеть это голое пространство, которое было как на ладони у врага, засевшего на вершине холма. Но на войне, как на войне! Одни командиры старались как можно больше сохранить солдатских жизней, добиваясь успеха в бою, а другие, бездумно поднимали солдат и, не считаясь ни с чем, шли напролом, что не всегда приводило к успеху, а чаще всего – к многочисленным потерям.

Молодой, недавно прибывший из военного училища лейтенант Пеньков, по команде: «Рассредоточиться и вперёд!» – первым поднялся и побежал к высотке, увлекая за собой солдат, и в этот момент немцы открыли огонь. Первым рухнул наземь лейтенант, а за ним падали и другие, но многие добежали и залегли у подножья старой казачьей могилы, что спасло их от неминуемой смерти, а как это получилось, никто не сумел бы ответить на этот вопрос. Может быть, потому что бежали, рассредоточившись, далеко друг от друга, или густота дождя скрывала бегущих, а может, и то, и другое. Кто знает?! А немец молчал, молчали и солдаты, лежавшие в «мёртвом», не простреливаемом пространстве, ожидая новой команды, но никакой команды не поступало. И тут, Сёма услышал у самого уха, тихий шёпот Артура:

– Командир взвода погиб, что будем делать?

– А где Жора? – не ответив на вопрос, в свою очередь спросил Сёма.

– Не знаю, – прошептал Артур, хотя и точно знал, что Жора, как и лейтенант Пеньков, лежит среди тех, кто не добежал, кто остался там, где виднеются бугорки солдатских тел, щедро омываемых густым дождём.

– Ты спрашиваешь, что будем делать? – помолчав, спросил Сёма. – Будем брать эту высоту! Отступать нельзя, перестреляют всех. Передай по цепи, что я принял на себя руководство боем и приказы выполнять только мои. Найди Соснякова, пусть подползёт ко мне, а ты подбери себе пять солдат, возьми миномёт и проберись на левый фланг, где создашь ложную ситуацию наступления, чтобы отвлечь немцев. Необходимо, чтобы они поверили, что высоту будем брать именно там, а мы ударим с двух сторон! Думаю, что выбьем! Жаль, что артиллерия отстала! Ну, что ж! Будем брать высотку или, как говорит наш майор Вовченко, «бугор», своими силами, хотя сил-то маловато. Ну, Артур, как говорила моя мама, с Богом!

Сёма глядел вслед Артуру и тем, кто полз вместе с ним выполнять его первый в жизни приказ, и не заметил, как к нему подполз солдат Сосняков и обратился к нему шёпотом:

– Вызывали?

– Проберись в Кириловку, – так же шёпотом приказал Сёма, – доложи майору Вовченко, что командир взвода Пеньков убит и что я, Николай Любченко, принял командование на себя, и что во взводе имеются потери, необходимо подкрепление. Приказ ясен?

– Ясен.

– Выполняй!

Дождь прекратился, оставив после себя насыщенную влагой землю и насквозь промокшее обмундирование. После того, как уполз Сосняков, была проведена разведка местности, не заминированы ли подходы и всё, всё, что интересовало нынешнего командира, Николая Любченко, перед боем. Вдруг в цепи лежащих солдат, что-то произошло. Создавалось впечатление, что там какая-то борьба, а вскоре к командиру подтащили немецкого солдата, и один из тех, кто приволок его, доложил:

– Товарищ командир, разрешите доложить. Поймали лазутчиков. Трое их было. Первым обнаружил их солдат Тынюк, так они его убили, а мы уж потом двоих порешили, а вот этого, живым взяли. Что прикажете с ним делать?

– Пока ничего. Допросить надо бы, а как его допрашивать, если языка не знаем? – задумчиво произнёс Николай.

– А у нас, есть солдат Любарский, так он здорово по-ихнему шпрехает.

– Фамилия как твоя?

– Макарченко!

– Так, вот, солдат Макарченко, немедленно, Любарского ко мне! Ещё возьмёшь двух солдат–добровольцев, нужно с погибших собрать гранаты. Риск очень большой, но надо!

– Разрешите выполнять?

– Давай! От выполнения задания зависит многое.

В итоге оказалось, что знания Любарского были преувеличены, немецким языком он владел очень слабо, примерно на уровне школьных знаний, но как бы там ни было, а «языка» допросили и узнали, что наверху высотки находятся восемнадцать солдат, офицер и шесть украинцев из зондеркоманды. Узнали также, чем вооружены, и приблизительно были определены огневые точки. Картина была ясна – впереди серьёзный враг. Ещё пленный немец добавил, что они не знали, какие силы будут атаковать их позиции, и чтобы узнать более детально с кем имеют дело, и была послана разведка, которая закончилась далеко неуспешно, а ещё пленный сказал, что дорога, которая ведёт наверх высотки, заминирована. Когда закончился допрос, немец посмотрел на переводчика и спросил:

– Вы меня расстреляете?

– Нет! Мы пленных не расстреливаем! – ответил он. В этот момент с той стороны, куда ушёл Артур с солдатами, послышались взрывы и автоматная стрельба, это Артур начал выполнять намеченный план, а Николай Любченко со своими солдатами стал медленно, без шума продвигаться к вершине холма. Как и предполагалось, немец клюнул на приманку и поверил, что основные силы именно там, где как бы начался штурм, и, усилив тот участок, порядком оголил основной. Бой был коротким, но кровавым, а когда бой на вершине холма угасал, подошло запоздалое подкрепление.

Из двадцати пяти солдат и офицера во взводе осталось всего одиннадцать бойцов, которые были живы и невредимы. Раненых вместе с пленными отправили в тыл, а погибших хоронили в центре села Кириловки. Всего только три дня тому назад, эти солдаты писали из посёлка Срибнэ, письма домой. Сёма тоже написал тогда два письма, одно Василию Ивановичу, а второе маме–Тоне, а Жора лишь одно – бабушке, аккуратно сложил его во «фронтовой треугольник» и, поглаживая его рукой, чему-то улыбался. Наверно, он думал о том, какую радость принесёт это письмо его родной и любимой бабушке, а сегодня Жора погиб. Его уложили вместе со всеми погибшими в братской могиле, которые, как весенний посев, разрослись на всём пути великих и кровавых сражений, а письмо ушло, неся живой привет адресату. Сёма и Артур стояли у самого края могилы, провожая в последний путь своих боевых товарищей и молча прощались со своим другом, который ушёл и уже никогда его не будет рядом такого верного, такого преданного и такого близкого и родного человека.

Жора погиб, и Сёма с грустью осознал, что уже никто не назовёт его тем именем, каким называли его мамаСима и Жора. Теперь он для всех: Николай Любченко.

Семнадцатого сентября тысяча девятьсот сорок третьего года советские войска освободили город «R». Городские улицы лежали в руинах, все крупные здания были сожжены или взорваны, ни одного деревянного забора – всё ушло на дрова, многие дома стояли без окон и дверей, население города за всё время оккупации уменьшилось почти вдвое. Но как бы там ни было тяжело, и все эти руины разрушенных зданий не тяготили душу и сознание, всё же жизнь брала своё, принося людям не только повседневные заботы и горе, но надежду и радость.

Осень только-только входила в свои права, дневное солнышко ещё дарило тепло, а вот ночью и по утрам было прохладно. Одевшись потеплее, Дарья Ильинична вышла во двор, чтобы докопать оставшуюся в огороде картошку. Зашла в сарай, а когда уже подошла к огороду, держа в руках лопату, то увидела, что в калитку входит Вика, девочка-почтальон. Она остановилась, поджидая раннюю гостью, которая разносит людям и радость, и горе, и с какой-то надеждой и страхом глядела, как эта хрупкая девочка, которой тяжёлая сумка оттягивала плечо, подойдёт к ней и вручит то, что сейчас приходит оттуда, где гремят бои, льётся кровь и в бешеном вихре носится смерть. А Вика шла к ней, роясь в своей огромной сумке, и подойдя, улыбнулась, протягивая Дарье Ильиничне заветный фронтовой треугольник и, поправив на плече сумку, пошла к выходу.

– Виконька! Погоди, не уходи! Я тебе сейчас картошечки накопаю! – остановила её Дарья Ильинична, а когда Вика, с узелком, где была завязана картошка, вышла за калитку, Дарья Ильинична пошла в дом за очками. Очки она разыскала на швейной машинке и несколько раз прочла письмо. Читая, она не заметила, как вошла Любовь Илларионовна, и только тогда, когда она спросила:

– Что это ты, Даша, плачешь? –

Дарья Ильинична подняла голову, со слезами на глазах и со счастливой улыбкой прошептала:

– Счастье то какое! Письмо от Жороньки! Живой он, живой, живой! – повторяла она, прижав письмо к груди. Любовь Илларионовна подошла к сидящей у швейной машинки Дарье Ильиничне, обняла её за плечи, поцеловала и тихо сказала:

– Я тоже очень рада за тебя и за нашего Жороньку! Слава Богу, что он жив!

И эти две добрые пожилые женщины, радуясь хорошей весточке, сидя за чашкой морковного чая с сахарином, вспоминали подробности давно прошедшего времени. А радости хватило всего на пять дней. На пятый день, после первого письма пришла «похоронка».

Тяжело, очень тяжело переживала Дарья Ильинична свою очередную потерю. Мужа, Кирилла Афанасьевича, она потеряла в 1926 году. Он погиб от рук бандитов банды Самийлыка; сына своего, Жориного отца, она лишилась ещё задолго до войны, а вот теперь ушла её последняя родная кровинушка, её надежда, её опора, её цель жизни. Она осталась одна-одинёшенька и, если бы не Любовь Илларионовна, которая почти трое суток не отходила от её кровати, то неизвестно, чем бы всё это закончилось. Но, жизнь есть жизнь! Поднялась она с постели, где пролежала более трёх суток и потихоньку начала самостоятельно передвигаться по дому. День за днём силы возвращались к ней, но беда, взвалившаяся на её плечи, продолжала давить всей тяжестью невозвратной утраты. Вместе с Любовью Илларионовной она стала посещать церковные службы и очень часто её видели на городском кладбище у могилки сына, где она заботливо ухаживала за цветами и вечнозелёными туями, которые разрослись по обе стороны могильного холмика. Постепенно, с помощью своей самой близкой подруги и самым преданным человеком, каким была Любовь Илларионовна, она стала управляться со всеми неотложными ежедневными делами.

Однажды, собрав немного разных вещей, она пошла на рынок, чтобы там выменять их на необходимые продукты. Денег в обиходе было ещё очень мало и все взаимоотношения решались методом обмена, а когда она уже возвращалась с приобретёнными продуктами домой, то, проходя мимо овощного ларька, увидела мальчика, который выглядел бездомным сиротой. Он просил подаяние и жевал капустный листочек, который, как видимо, нашёл возле этого ларька. Одежда на нём была рваная и грязная, как и он сам, и ко всему, он был очень худой. Дарья Ильинична подошла к нему и спросила как его зовут, а он поднял на неё тёмные глаза в длинных ресницах, в которых затаилась недетская тоска, и тихо ответил: