Сны под стеклом. Бортжурнал капитана Зельтца

Глава 24. Продолжение «Весёлых картинок»: Санта Малюта-77

Костлявые ноги Кащея Бессмертного обуты в изящные белые чешки. Они торчат беспомощно из дверного проёма плоской фанерной избушки, торчат вверх под углом 45 градусов, навевая грустные мысли. О том, что вот даже Бессмертные бывают такими уязвимыми. Публика, наверное, думает, что так и было задумано, что Кощей войдёт в избушку и упадёт так нелепо, вверх тормашками. Мы, те, кто притаился за сценой между грудами бутафории, мы-то знаем, что Кощей совсем не собирался никуда падать. А упал он потому, что нерадивые рабочие сцены оставили носилки в дверном проёме избушки, подстроив, таким образом, Кощею хитрую ловушку. И вот, он лежит, сражённый носилками, ногами вверх, и уже нечего ему сказать человечеству.

Да и Кощей-то этот был далеко не самый удачный. Его «воткнули» впопыхах на замену, и он даже толком не успел выучить свою роль. Он то и дело перевирал слова, порол отсебятину. Истинный же Кощей, бренд, так сказать, сломал руку в самый разгар новогодних спектаклей. Сломал, сражаясь с Дедом Морозом, не рассчитав силушки молодецкой, да подогревшись живой водой сверх меры. Теперь он тут же, за кулисами, с загипсованной рукой, наблюдает крах и крушение своего преемника. На исходе 1977 года судьба была была сурова с Кащеями.

Во Дворце Культуры кипит работа. Во-первых, в СССР принята Конституция, а во-вторых, приближается Новый Год. Эти события, одно из которых смело можно назвать Великим и Судьбоносным, и взбудоражили администрацию. Ежегодные Новогодние праздники на сей раз невозможно не приурочить к Государственным. В кратчайшие сроки закончена работа над сценарием праздников, включая Новогоднюю Сказку, в финале которой силам зла не удаётся украсть лучший подарок, припасённый для советских детей – книгу Конституции. Кощей Бессмертный и Баба Яга, символизирующие враждебный блок НАТО, опять облажались, а Дед Мороз торжественно вручает Новому Году книгу Конституции. Книга 70х50х20 см, голубого цвета, из тонкой фанеры. Новый Год – это я. Конечно, же я избран на эту роль за свой исключительный артистизм и харизматичность, что с готовностью подтверждает руководитель ансамбля Арбатовских Гармоник, Грандмастер Гармонии, костяная нога.

И вот время репетиций закончилось. Народ валит во Дворец, детишки толпятся вокруг огромной ёлки в вестибюле. Все не занятые в представлении сотрудники, «пашут» на расфасовке и раздаче подарков. Дед Мороз, Снегурочка, артисты, музыканты, работники сцены и прочие работники тех. части пашут с утра до ночи, как лошадь на ипподроме. Один круг закончился, но за ним другой, а за ним третий… Народное веселье не должно прекращаться, шоу продолжается! Понятно, что некоторые творческие натуры подбадривают себя допингом. Неизбежны передозировки. Баянист начинает засыпать в процессе исполнения «В лесу родилась ёлочка», извлекая из баяна непривычные по длительности аккорды и создавая экзотический «разорванный» ритм. Дед Мороз, по-настоящему «красный нос», отпускает сальные шуточки в адрес Снегурочки и слишком тепло обнимает её, когда та, наконец, появляется у ёлочки. Звукотехник с гордой фамилией Кутузов, натурально, пьяный в лобузы, заперся в своей радиорубке – и всё сказочное мероприятие под угрозой срыва.

Но вот и мой выход. На мне красный, а-ля Санта Клаус, костюм. Красные же сапоги. Убрать белые манжеты с рукавов – получится костюмчик а-ля Малюта Скуратов. Вот так-то, между Сантой и Малютой – всего лишь 10 см белой ткани. Меня подхватывают на руки и проносят через весь зрительный зал на сцену. Никто не догадывается о Малюте под личиной маленького Деда Мороза. На сцене Старый Дед Мороз под аплодисменты вручает мне Священную Книгу Конституции. Голубую фанерную Конституцию. Для удобства, к ящику приделана широкая перевязь. Теперь голубая «Конституция» висит у меня на боку, как сумка почтальона. Я должен сказать «Спасибо!», это весь мой текст, не забыть бы! Очень волнуюсь, и «спасибо» получается глуховато. К моему удивлению, публика ликует и рукоплещет. Дед Мороз, Снегурочка, массовка – все радостно аплодируют. Веселится и ликует весь народ. Как Малюте, мне полагается двинуть фанерной Конституцией Деда Мороза по башке, но я не успеваю. Занавес.

Глава 25. Продолжение «Весёлых картинок». Пионерские балалайки

Я сижу сгорбившись, прижав к животу тяжеленную, изготовленную из натуральной ДСП, балалайку. На задней поверхности деки – изображение «Медного всадника» и надпись: «Завод имени Луначарского». Кто такой этот Луначарский – я не ведаю, но надпись эта загадочным образом связала в себе несвязуемое: Петра Первого, балалайку и его, Луначарского. Для полноты сюрреализма не хватало только изображения Микки Мауса на коне, вместо Петра. Кстати, кто такой Микки Маус, я в то время тоже ещё не знаю. Рано ещё. Плесень капиталистической культуры ещё не просочилась в город Арбатов.

На мне уже не октябрятская звёздочка, а шёлковый пионерский галстук. Рядом со мной, на длинной скамейке, такие же пионеры балалаек. Металлические струны больно впиваются в непривычные детские пальцы.

– А Паганини – знаешь как мучился? Ему враги подпиливали струны, и струны во время концерта били его по лицу, а он продолжал играть! – вдохновляет меня дома отец.

Я представляю себе Паганини со скрипкой завода имени Луначарского, а рядом с ним и Джордано Бруно с барабаном.

– Христос терпел – и нам велел. – утешает их Луначарский.

Перед пионерами-балалаечниками стоит маэстро, Пётр Музыка. У него длинные артистические кудри и запорожские усы. Он дирижирует, и вдруг резко вздымает свои музыкальные пальцы вверх и кричит страшным голосом:

– Крещендо!!!

Игра моментально обрывается. Пионеры напуганы. Маэстро вздыхает. Руководство ансамблем таких бездарных балалаечников явно удручает его. Он извлекает из портфеля бутылку пива, но, спохватившись, тут же прячет её обратно. Ну, хоть в руке подержал.

Глава 26. Продолжение «Весёлых картинок»: как я не стал токарем

Силыч лыс. Длинный коричневый халат свободно болтается на его худосочных плечах. Он высок ростом, особенно на фоне мелких пятиклашек. Взгляд его, из-за полуприкрытых отёчных век, блуждает в астралах. Говорит он медленно, с трудом ворочая языком и покачиваясь всем телом. Мне кажется, что Силыч пьян.

Мы стоим перед ним, по стойке смирно, с ранцами на плечах и с мешочками со «сменкой» в руках. Мы провинились перед Силычем, когда шумели в классе, и он покарал нас: урок давно закончился, но он запретил нам расходиться, построил нас в 4 ряда и объяснил, что только тот, кто стоит безупречно по стойке «смирно», пойдет домой.

Очень хочется кушать. В мастерской пахнет металлом и маслом. Не сливочным, конечно. В своём длинном халате и со всеми своими раскачиваниями и бормотанием, Силыч напоминает волшебника. Он наложил на нас заклятие, и мы не можем сдвинуться с места. Ноют плечи, ноет голодное и пустое пионерское брюхо.

Силычу-то тоже не позавидуешь. Он-то тоже вынужден стоять перед нами. Кроме того, он очень боится что мы стащим у него штангенциркуль или чертилку. На чертилках он просто помешан. Для непосвященных поясню. Чертилка – это такая волшебная палочка из металла, которой можно делать отметки на железяках, дабы знать, в каком месте их предполагается отпиливать, просверливать или стачивать напильником. Если вы решили выточить, например, танк, то проведённая чертилкой граница поможет вам вовремя остановиться. Очень полезная в хозяйстве штука.

Силыч пересчитывает чертилки по два раза – в начале и в конце урока, и записывает результаты дрожащей рукой в специальный журнал. Думаю, дома он их прячет под подушку. Чертилки пронумерованы, как пистолеты, и хранятся у него в специальной деревянной подставке. Была б его воля, он обил бы подставку чёрным бархатом и дал бы каждой чертилке имя.

Заплывшими глазами Силыч вперился в журнал чертилок. Рука, сжимающая чернильный карандаш, задрожала.

– Опять Пучин не вернул Экскалибур!

Пучин и так уже в чёрном списке. На прошлом уроке, в то время как Силыч объяснял классу тонкости изготовления детской лопатки для песка, Пучин украдкой, без спросу, включил токарный станок. Станок взревел, Пучин трусливо бежал из мастерской. Отважный как тигр, Силыч бросился к станку и одним точным движением обезвредил монстра. Это в высшей степени драматичное событие, стало ведущей темой разговоров, отодвинув на второй план матч «Динамо-Спартак» и борьбу Фронта Национального Освобождения имени Фарабундо Марти.

В тусклом свете лампочек накаливания застыли пионеры. Мы – часовые чертилок. Мы охраняем Силыча в царстве штангенциркулей, и если мы ослабим бдительность, бог знает, что он способен сотворить со всеми своими металлическими фетишами. Пройдет всего 3 года, и тогда, один из нас, комсомолец Боря, ударит Силыча жёстким кулаком в челюсть. И потом ещё разок-другой, по корпусу. Но это будет через три года. А пока что пионер Боря смирно стоит напротив Силыча, а Силыч, совершенно безбоязненно, напротив Бори. И мне очень хочется жрать. И, наверное, Пучину хочется жрать. И Боре, и Силычу. И всем нам хочется жрать, и таким образом, я понимаю, что все мы объединены стремлением пожрать. Объединены друг с другом, с прогрессивным человечеством и со всем животным миром. Скованы, как скажет потом Кормильцев Бутусову, одной цепью. А точнее, цепочкой. Биологической. Пищевой.

И ещё кое-что об уроках труда. Как и всё мое детство, они помнятся мне мрачными и удручающе тусклыми. Вытачивать дверные петли, болты и гайки у меня получалось почти что хуже всех. И я завидовал одарённым ребятам, которые производили на свет замечательные гайки, да ещё в три раза быстрее меня. И хотя я и удостоился звания токаря второго разряда, прекрасно осознавал свою полную проф. непригодность. Не судьба.

Глава 27. Продолжение «Весёлых картинок»: пионерские фантазии, культура и встреча с бандарлогами

Неизвестный мне гений архитектуры спроектировал корпуса 8-й гор. больницы. Витиеватость барокко и элегантность классицизма. Ослепительной красоты мраморные балюстрады, стройные ряды колонн, просторные палаты с огромными сводами украшенных фресками потолков, современнейшее оборудование с рентген-кабинетом, каталками о четырех колесах и новейшими эмалированными кружками Эсмарха. Сытые, чистые, пышущие здоровьем пациенты, источающие изысканнейшие ароматы французского парфюма, и поражающие докторов исключительной вежливостью манер.

Для тех, кому не посчастливилось посетить 8-ю гор. больницу города Арбатова эпохи позднего СССР, поясню: автор несколько преувеличил.

Больница прилепилась к опушке леса, только морг остался на границе с городом. Впоследствии, в расцвет кооперации, прямо через дорогу от морга, в трёх метрах от забора больницы, появится некое кулинарное заведение, что, разумеется, вызовет оживление в среде местных жителей и работников больницы. И не раз иной покупатель вдруг осведомится: «А мясо в пирожках – откуда?»

Позже, лет через десять, мне представится возможность познакомиться поближе и с моргом, и с больницей, и даже влиться в дружный коллектив. А сейчас мы с Мишкой покидаем опушку леса. Лесные ароматы трав, цветов, прелой земли ещё можно различить, но уже всё чётче ощущается больничный резкий запах. Мишка – большой эрудит. Он обожает говорить. Он говорит про Митяича, про сандинистов и про кровавого диктатора. Нет, не про Сталина, про Сомосу.

– А вот здорово было бы, если бы американцы высадили бы здесь десант, а мы бы взяли винтовки из школы, и задержали бы их, пока наши не подойдут! – мечтает Мишка. Я уверен, что это было бы просто здорово. Не любим мы американцев. Хоть и не видели их никогда. Они ассоциируются у меня с пластиковым зелёным солдатиком заграничного производства. Солдатика этого я видел у одного мальчика, папа которого служил в Германии. На солдатике была странная каска, похожая на фашистскую, мешковатая форма с множеством карманов и высокие ботинки. Он скрючился над своим автоматом, как бы пытаясь уклониться от смертельной пионерской пули, которую мы с Мишкой всадим в него безжалостно из школьной «воздушки». И вот, пожелай они захватить стратегические высоты около 8-й гор. больницы, тут мы им хребет и обломаем. Легко! Но американцы, видать, тоже не совсем дураки. Потому как сунуться к нам, в Арбатов, со своими рейнджерами и апачами не посмели.

Письменный стол, подарок от старшей кузины, накрыт одеялом. На одеяле происходит борьба. Я борюсь со своими школьными брюками. Нужно их ровненько сложить и прогладить через тряпочку. Но вот только они никак не желают сохранять статус-кво: то тряпочка заворачивается, то одеяло морщится, а то брюки вдруг меняют позу. В конце концов, в наглаженных брюках и в белой рубашке с красным галстуком, в тряпочных ботах на резиновой подметке, я спешу в школу. Мы организованно едем на балет. Одобрено министерством просвещения и ГОРОНО. С молчаливого одобрения ГОРОНО, я сижу в первом ряду. Сюжет мне непонятен. Танцоры снуют по сцене, и мне видно, как пот струится по их лицам. Терпкий запах конюшни вытесняет все остальные ощущения. Вот танцоры расступаются на два фланга и в середине остаётся хрупкая, воздушная балерина. В отчаянии от своего внезапного одиночества, она красиво разбегается, взлетает высоко над сценой и красиво приземляется прямо передо мной… В момент, когда её стройные ножки в изящных пуантах касаются сцены – глухой удар, как будто рухнул огромный валун. В свете прожекторов виден столб поднятой пыли. И, мне стыдно признаться, но больше в театре Оперы и Балета я не появлялся.

Прямо с урока нас «выдернули» и отправили всем классом сажать деревья во дворе. Копать очень неудобно, особенно в школьной форме. В земле полно всяких камешков и корней. На ладонях очень быстро появляются волдыри. А лунки требуются относительно глубокие. Глубокие для такой мелюзги, как мы. Часть класса резвится вокруг. Я продолжаю копать. Волдыри на ладонях лопаются и из них сочится прозрачная жидкость. Через несколько лет, на этом самом месте, между выросшими уже деревьями, я буду стоять и наблюдать, как Григорий лупит Саню. Или наоборот? Саня, рослый и развязный, был признанным хулиганом, и мало кто рисковал связываться с ним. Григорий ниже ростом, но гораздо крепче, и тоже далеко не ангел. Зрителей оказалось довольно много, они сидели под деревьями, а кое-кто, как бандарлоги, на ветвях. Драка была довольно жесткой, бандарлоги стонали от восторга.

Глава 28. Продолжение «Весёлых картинок»: комсомольское сердце

Пионерлагерь «Сосенки». Злые языки называли его «сосунки». Лес, река, сосны, красота дикой природы. Прекрасные породистые комары, жадные до пионерской кровушки, пробивающие даже рубашку. Подъём в 7 утра, под щемяще-заунывную песню, слова которой я никак не мог разобрать из за искажений. Песню вещали через репродукторы. Не знаю, какого качества была исходная запись, а из репродуктора слышался тоскливый нечленораздельный вой, который иногда переходил в хрип, а иногда в свист. За всю смену, то есть за 4 недели, папуля навестил меня один раз, и привёз мне маленький пакетик засахаренных орехов. Мне повезло. Многие дети встречались с родителями раз в неделю, обжирались привезёнными продуктами и потом мучились животом и блевали. Я же оставался лёгким и поджарым, как олень.

Уверен, что пионервожатые прикладывали все усилия, чтобы организовать наш досуг, увы, никаких особенных мероприятий память не сохранила. Чётко помню, что пионервожатые показывались в отряде перед отбоем, дабы заставить грязнуль-пионеров помыть ноги, что весьма похвально. Кое-кто показывался и утром, перед подъёмом флага. Но, видимо, ослабленные непосильным невидимым трудом, не все могли подняться и встать в строй. Помню, что нас заставляли охранять периметр лагеря, и мы, сидя в фанерной будке поста номер V, играли в шахматы по несколько часов подряд. Уверен, что если бы враг попытался бы прорвать периметр лагеря изнутри или снаружи, он нашёл бы свою смерть от руки зорких дозорных. Сейчас я понимаю, что пионерлагерь был важнейшим инструментом воспитания строителей коммунизма. Одних строителей коммунизма он готовил к охране, а других – к отсидке.

Кому-то из вожатых, видимо, от страшной скуки, захотелось попробовать себя на ниве Минервы. Было решено ставить мюзикл, сочетающий, как и положено мюзиклу, песни, танцы и актёрскую игру. Дабы не заморачиваться с текстами, нотами и прочими раздражающими деталями, а главное – не запутаться с идеологической подоплёкой, была выбрана бессмертная композиция «Там вдали, за рекой». Один отряд изображал красных конников. А наш отряд получил роль беляков. Из прутиков были изготовлены шашки. Кое-кто, особо старательный, выстругал шашку из дощечки от ящика. В лагере, как оказалось, был склад, и со склада нам были выданы одинаковые серо-голубые рубашки с погонами. Рубашки очень напоминали милицейские. Беляки получили также фольгу, которую было велено нацепить на погоны. Всем было приказано размахивать саблями, изображая кавалеристов. Левая рука, при этом, как бы держит уздечку, а ноги двигаются подпрыгивая и поднимая колени, изображая коня. Таким образом, мы как бы превращались в кентавров. Меня назначили белогвардейским офицером. Видимо, за очевидные актёрские качества и харизматичность. Мне было предписано засунуть спереди под рубашку подушку и вести беляков вперёд по сцене. Хор пионеров сбоку от сцены должен был исполнять вокально-музыкальную часть представления. Никаких репетиций не было, предполагалось, что все и так прекрасно ориентируются в сюжете.

Вот мы на сцене. На противоположной стороне нетерпеливо топчутся красные кентавры. Под пение хора мы неторопливо выдвигаемся. И тут сюжет приобрёл неожиданный оборот. Всем красным рубакам почему-то захотелось ткнуть саблей в пузо именно меня. Более того, к ним вероломно присоединились и беляки. Я пытался отбиваться, но силы были неравны. Из-за произошедшей вокруг меня свалки совершенно позабыли укокошить главного героя, Молодого бойца. Просто некому было его убивать, поскольку все были были заняты подушкой под моей рубашкой. Комсомольское сердце осталось целым-невредимым, отчего фабула начисто лишилась драматизма. Форма, в который раз, доказала своё безоговорочное преимущество над содержанием.

Глава 29, часть 1. Продолжение «Весёлых картинок»: коммуналка

Бабаня живет в старинном четырёхэтажном доме. Фасад украшен атлантами и кариатидами. Чаще всего, бабаня сидит у окна и наблюдает за жизнью, протекающей мимо неё за окном. У бабани комната в коммуналке. Старый диван с валиками и высокой спинкой. Панцирная кровать с блестящими шариками. Шарики я люблю отвинчивать, и за это мне достаётся. Бабаня, терская казачка, может нахлобучить не только мне. Известна история, когда алкоголик Витёк, сосед по коридору, дерзко ответил бабане и был немедленно нокаутирован. Всего же в коридоре 6 комнат и четыре семьи. Да, ещё старушка Верпална. Один унитаз на всех. Личные унитазные круги развешаны на стенах, как подковы на счастье. На большое коричневое счастье. По утрам муж директора обувного отдела, Борис, любит посидеть на этом единственном унитазе с сигареткой и газеткой, оставляя после себя необычную смесь ароматов. Тех, кому бы надо бы побыстрее, эта привычка Бориса засиживаться страшно нервирует, но Борис относится к чужим волнениям спокойно. Директор обувного отдела, женщина румяная и жизнерадостная, бывает дома значительно реже Бориса. Клянусь, однажды я видел своими глазами, как она жизнерадостно вышла на кухню с трёх-литровой банкой чёрной икры в руках. На кухне было 3 газовые плиты, и по несовпадению количества плит с числом обитателей коммуналки, можно догадаться, что на 2 семьи (если считать Верпалну и бабаню отдельными семьями) приходится пол-плиты. Это ещё одно яблоко раздора, т. к. бабаня, например, страшно возбуждается, если кто-то поставил кипятиться бак с бельем рядом с её борщом. Ванная, кстати, также одна на всех.

Верпална открывает дверь в свою комнату и меня накрывает волна специфической кошачьей вони. Верпалне уже перевалило за вторую сотню лет. Она мала ростом, худа до чрезвычайности, спутанные седые патлы закрывают лицо. В комнате у неё всегда открыто окно. Не чтобы проветривать, а чтобы кошки могли свободно залезать к ней со двора. Кошек у неё на попечении больше десятка. Я подозреваю, что Верпална кормит их грудью. Про Верпалну рассказывают, будто она меняет одежду раз в неделю – грязную бросает в корзину, а чистую – достаёт со дна той же корзины.

Бабаня напротив, обожает границы и чистоту. В «комнатных» тапках она никогда не выходит в коридор и на кухню. Для этого есть специальные, «внешние» тапки. Если хочешь в туалет – комнатные тапки сбрасываются у порога, внутри, а с внешней стороны порога ждут «внешние», условно инфицированные инопланетными формами жизни, тапки. Тряпка с кухни никогда не попадёт в комнату. Тряпка, которой вытирают стол в комнате, никогда не пересечёт порог. Однажды, я, по неопытности, принёс с кухни горячую кастрюлю с супом и, поставив кастрюлю на стол, тут же бросил кухонную тряпку, с помощью которой удерживал горячие ручки кастрюли. В ту же секунду бабаня издала сдавленный крик, как будто её пронзила стрела орка. Я застыл у стола, а она метнулась, оттеснила меня тазом, как бывалый хоккеист, схватила кухонную тряпку и умчалась с ней за дверь. Вернулась с чайником и залила осквернённую поверхность стола кипятком.

Обстановка у бабани была довольно унылой. Высоченные потолки, со старинными лепными украшениями по углам и вокруг ламп, добавляли уныния, подчёркивая мелочность и ничтожность обитателей коммуналки, их гостей, да и всех людишек в целом.

Глава 29, часть 2. Продолжение «Весёлых картинок»: спортивная закалка

Чемпионат области по дзю-до. Моя весовая категория – до 44 килограмм. На мне брезентовое, пошитое мамулей кимоно. Такой же брезентовый пояс. Нам строго-настрого запретили пить и есть – чтобы не попасть по ошибке в более тяжёлую категорию и чтобы не блевануть, когда тебя будут бросать через спину. Мне кажется, что всё это длится уже вечность. Трясёт от голода. Или от жажды.

Вот называют мою фамилию. Судья указывает, с какой стороны татами мне стоять. Стою. Чувствую, как дрожат коленки. Хорошо дрожат. Вызывают моего соперника. Незнакомая фамилия. Никто не выходит. Стою. Коленки дрожат. Покликав неведомого соперника ещё пару раз, судья отпускает меня. В течение часа меня вызывают ещё дважды, и дважды я покидаю татами непобеждённым, так как мои соперники не показываются. Или забыли о чемпионате, или убоялись моего брезентового кимоно. А в конце соревнований меня ждёт сюрприз – мне торжественно вручают завоёванную титаническими усилиями грамоту за первое место. Так я стал чемпионом области по дзю-до в весовой категории до 44 килограмм. Интересно, как они поделили грамоты за второе и третье место в «моей» категории? Про то не ведаю. Это был зенит моей спортивной карьеры.

Дзю-до я посещал по тем же причинам, что и ансамбль гармонистов: дабы не раздражать предков неповиновением. Остался в памяти полутёмный зал, аромат разгорячённых, но не совсем чистых, потных тел…

На следующих состязаниях мне-таки пришлось побороться. И, в поединке за первое место, я довольно чисто бросил своего соперника через бедро, но бросок не зачли. Я заметил, как вражеский тренер перемигнулся с нашим, но не придал этому значения. Потом я каким-то образом заработал сразу два предупреждения. И тоже, не придал значения. В итоге, поединок я проиграл.

Краем уха я слышал, что мой победитель должен был победить, так как ему нужен был первый разряд. Но и этому я не придал значения. Вообще, я очень многим вещам не придавал значения. Медосмотру, например. Медосмотр, это когда тренер вызывал спортсмена в свой кабинет и там тщательно ощупывал и гладил юному дарованию член. А то, не дай бог, ты записался в дзю-до, борешься себе, а у тебя член слишком большой. Или наоборот. Тут нужен индивидуальный подход. Все юные спортсмены знали о любви тренера к медосмотру. Детская наивность в сочетании с совковой психологией позволяли гомосексуальным педофилам, вроде нашего наставника, продолжать жить и трудиться на ниве спортивной педагогики, воспитывая всё новые поколения советских спортсменов, не оставляя ни одного подрастающего чудо-богатыря с непроверенным членом. Медосмотры были частью рутины, вроде как разминка. Есть же разминка для коленей, почему же не размять и то, что между ними? Кто-то рассказывал, что в старшей группе, в раздевалке, ему довелось увидеть такое… Но до старшей группы я не дошел.

Глава 30. Продолжение «Весёлых картинок»: здесь рассказывается о моём первым знакомстве с интерсубъективным, а потом – о некоторых невинных развлечениях советской детворы

Урок английского. Мишка сидит рядом со мной. Мы изучаем семью инженера Стогова. Толстяк Орлович, у нас за спиной, хрустит чем-то съедобным и чавкает. Должно быть, повествование о жизни семьи Стоговых возбудили у Орловича аппетит. Когда учительница не смотрит в нашу сторону, Мишка поворачивает ко мне румяную щекастую рожу и картавит: