От Гудзона до Иртыша крыша едет не спеша

По документам они изменили гражданство, в остальном – попробуй выкорчуй менталитет. Язык учить не хотят. «Зачем-таки нам английский, мы в их Америку не ходим». В Бруклине всё по-русски. На рекламном щите в пол-улицы с одной стороны зовёт в дорогу лозунг: «Летайте самолётами Аэрофлота». С другой – в последний путь призывает ритуальное бюро «Невское»: «Мы поможем вам в трудную минуту».

Можно сказать, Брайтон Бич – российский город. Посему, должна наличествовать барахолка.

– Какая из себя? – спросил Миша у Антона.

– На омской был? Здесь тютелька в тютельку!

Миша не поверил. У Антона не поймёшь, то ли шутит, то ли на самом деле.

Оказалось, почище, чем в Омске.

В Омске попробуй найди на барахолке стакан гранёный, народнео названием «ключ на двести пятьдесят» с надписью на донышке «цена 6 коп.». Здесь – пожалуйста. Ложки-вилки алюминиевые, пуговицы из шестидесятых советских годов. Если и видел Миша что-то подобное, только у своей бабушки в коробке из-под леденцов. Подольская швейная машинка в упаковке 1972 года выпуска. И это на другом конце земного шара от Подольска.

Миша поначалу подумал: не киноклюква развесистая про нашу Россию-матушку снимается? Наподобие «На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон-Бич опять идут дожди». Угораздило Леонида Гайдая снять эту белиберду после «Кавказской пленницы», «Иван Васильевич меняет профессию», «Двенадцати стульев», «Бриллиантовой руки». Будто он, говоря одесским языком, с мозгами поссорился. Вдруг ещё кого разморило увековечить наших брайтонобичевских сограждан? На океанском побережье при дороге вереница контейнеров – устанешь вдоль них идти – с надписью на боках на чисто русском языке: «Железные дороги СССР». А у контейнеров продавцы, деды, тоже made in СССР. У кого прямо на земле товар разложен, кто под него полиэтилен или тряпку какую подстелил.

Чего только нет. Подстаканник с гербом Иркутска – древний зверь бабр, несущий в зубах соболя, рюмки разнокалиберные, рядом стопка видиков. Чайный сервиз столетней советской давности. До последнего предмета, до последнего блюдечка целенький. Термос китайский, купленный где-нибудь в Томске.

У Миши глаза разбежались от удивления и восхищения.

«Ёперный театр! – хотел сказать от переизбытка чувств. – Настоящая барахолка!» И подавился восторгом от ещё больше неожиданности. У одного из контейнеров увидел Моисея Марковича.

«Проникновение наше по планете особенно заметно…»

Моисей Маркович росточком был метр сорок зимой, когда знаменитую тёмно-зелёную с широкими полями шляпу надевал. Пятиклассник, если брать по вертикали. В плечах, мышцах – Шварценеггер. Ручищи – такими подковы прямо на скакунах разгибать, ноги, как у штангиста. И кривые.

Без сомнения, это был Моисей Маркович. Дул осенний холодный ветер, он как ни в чём ни бывало сидел на складном стульчике голый по пояс, в шортах. В Омске с первым весенним солнцем ходил в лёгкой курточке. По непостоянству сибирской погоды народ ещё метался между шубами и демисезонным нарядом, он окончательно гардероб на лето разворачивал. Когда граждане, наконец, решались доставать плащи, Моисей Маркович вовсю щеголял в рубашке. Не марганцовка текла в жилах! Кровь бурлила – не удержать. В морозы щеголял в болоньевой курточке, на голове упомянутая выше тёмно-зелёная шляпа. Никаких шапок-ушанок, полушубков и валенок.

В шестидесятые-семидесятые годы на омской толкучке Моисей Маркович торговал радиодеталями. По воскресеньям приезжал на мотоцикле «Урал» с множеством транзисторов, резисторов, конденсаторов и другой дефицитной номенклатурой в люльке. Причём это были радиоэлементы, выпускаемые для оборонной промышленности. Михаил Моисеевич скоромно умалчивал, откуда ноги росли у его богатства. Ну-да разве от мальчишек скроешь. Прознали. Моисей Маркович имел доступ к свалке оборонного завода.

И вот земляк на другом конце земли торгует электронной техникой нового поколения. В США нет комиссионок. Ненужное выставляется на улицу мусорщикам. Телевизоры, видеомагнитофоны, микроволновки, компьютеры, электроинструменты. Если прибор неработающий – шнур обрезан, работающий – целый. Из этого утиля питался прилавок Моисея Марковича.

Сюда бы ещё «Урал» для полного колорита. Но не выпала мотоциклу перемахнуть океан.

При скромном росте Моисей Маркович едва дотягивался руками до руля, ногами – до педалей. Ездил по омским улицам, распластавшись могучей грудью на бензобаке. Неудобства управления не мешали гонять с предельной скоростью. Кровь в жилах не только на мороз кипела.

«Так ездить,– качали головами прохожие, – надо сразу гроб в гараже ставить!»

Как-то лихач пронзал рёвом мотора один из омских проспектов. На голове морковного цвета шлем, мотоциклетные очки защищали глаза от набегавшего потока воздуха. Могучий «Урал» подрагивал от набранной скорости. Все три колеса азартно отбрасывали назад асфальт… Вдруг (ах, уж это «вдруг») Моисей Маркович увидел из положения «лёжа грудью на баке» преграду, взгляд его, проходя впритирку к фаре, уткнулся в шлагбаум, перекрывающий улицу. Из лёгкой, полосато разрисованной трубы он приказывал транспорту: «Стоять! Ни с места!»

«Проскочу», – понадеялся на свою комплекцию гонщик.

Зачем время попусту тратить на бесполезное стояние, если локомотива с вагонами не видать, эти железнодорожники вечно перестраховываются. Магистраль с рельсами отнюдь не транссибирская, местного пошиба, будочки и тёти с флажками нет, в ГАИ настучать про нарушителя некому.

Вжался гонщик в бензобак, и всё бы ничего, да подвели миллиметры, что в шлеме круглились. Всего самая малость не вписались в габарит. Но этого хватило. Удар выбил наездника из седла, заставил совершить принудительный полёт с приземлением на асфальт. Михаил Моисеевич распластался на асфальте во весь свой короткий рост в отключенном от сознания состоянии.

«Уралу» хоть бы что, его миллиметры не задели преграды. Мотоцикл не заметил потери бойца, ещё быстрее припустил вдоль по проспекту.

Очнулся гонщик в больнице.

– Где мотоцикл? – отбросил казённое одеяло решительным движением короткой, но сильной руки. – Где мой «Урал» я вас спрашиваю?

Откуда в больнице знают. Своих забот полон рот. Тем не менее медперсонал сделал всеми силами попытку успокоить пациента. Предлагал таблетки, врачевал словом. Не помогло. Какое спокойствие, когда судьба любимого транспортного средства в полной неизвестности. Михаил Моисеевич заявил в милицию. Описал свой «Урал» до последнего винтика.

Извёлся в ожидании радостной вести от оперативников, надеялся, вот-вот сообщат: «Ваш мотоцикл найден! Забирайте!» Снова и снова звонил в милицию. В ответ на его вопросы органы несуразно мямлили, что поиски продолжаются. Они осложнены отсутствием каких бы то ни было мотоследов на месте происшествия, и вообще следов «Урала». Будто оживлённый проспект миллионного города на мгновение разверзся и поглотил вместе с коляской стокилограммовый мотоцикл. Был зелёненький, красивенький, и нет его. При этом ни одного свидетеля происшествия.

– Ведь не волк – в лес убежать! – взывал к совести милиции Моисей Маркович. – Кто-то явно притырил? Надо искать похитителя. Не знаю, с собаками, обходом близлежащих домов производить в поисках свидетелей. Это не иголка в стоге сена.

Моисей Маркович грозился:

– Я вам буду делать скандал вселенского масштаба.

Обозначенного масштаба скандал не удалось сделать, и вообще, потрясения, свалившиеся на Михаила Моисеевича – удар о шлагбаум, а главное, утрата мотоцикла – повлияли на его могучее здоровье. Организм начал защищать рассудок сном.

Миша близко познакомился с Моисеем Марковичем на заводе, как раз полсе пропажи мотоцикла. Моисей Маркович работал в механическом цехе на наладке электрооборудования и спал на ходу. Механик пошлёт станок ремонтировать, а наладчик исчезнет. Где? Что? Глядь, из-под станка ноги торчат. Спит. В столовой ложку опрокинет в рот и задремлет, другую зачерпнёт – и опять в сон кинет. Цеховские разбудят, почастит немного, и снова дремота берёт своё. По два часа обедал.

Несколько лет маялся бедолага, а потом ничего, восстановился. А мотоцикл так и пропал с концами.

– Моисей Маркович! – подошёл Миша.

– Мишка! – вскочил бывший земляк. – Видик купи? Всего 10 долларов.

– Он ведь не фурычит.

– Отремонтируешь. Или вон телефонный аппарат?

– Велосипед нужен.

– Сегодня нет, закажу ребятам, денька через три зайди…

– Молодой человек! – крикнул от соседнего контейнера дедок. – У меня всё есть что вас интересует.

Моисей Маркович нехорошо посмотрел на конкурента.

– Новый, – не обратил внимания на косой взгляд продавец, – разик-другой, может, поезженный. Такую цену обыщитесь – не найдёте! Всего шестьдесят долларов.

И хотя на велосипеде ездили больше одного раза, судя по шинам, облупившейся кое-где краске, был в хорошем состоянии.

– Торгуйся, – шепнул Моисей Маркович.

– Сорок, – отреагировал на подсказку Миша.

– Вы меня просто удивляете, молодой человек, – возмутился продавец, – я вам как родному сыну, а вы меня раздеваете.

– Лёня, это земляк из Омска, – сказал Моисей Маркович. – Хороший человек.

– Ладно, – смягчился продавец после рекомендации, – пятьдесят пять.

Моисей Маркович пошевелил бровями, сигнализируя – не соглашайся.

– Сорок пять! – назвал свою цену Миша. При этом Моисей Маркович подбодрил гримасой: так держать!

– Молодой человек, я имею вам сказать, что вы-таки грабите меня. Если бы вы были не земляк, я бы давно вам сказал; забудьте меня навсегда и этот новенький велосипед. Но только из уважения к вам готов оторвать его т моего больного сердца за пятьдесят долларов.

– Хорошо, – сказал Миша, – отрывайте!

Моисей Маркович был рад десяти долларам скидки больше покупателя. Как же наказал конкурента.

Со своей стороны тоже поимел выгоду – продал земляку замок со здоровенной душкой. Им Миша накрепко примыкал коня колёсного, примчавшись на работу или на океан.

Первая поездка получилась не без юмора. Миша, как человек технической мысли, до приобретения велосипеда разведал, что Оушн парквей прямо к океану выходит. С набережной выруливай на неё и гони в сторону Манхэттена. С этой ориентиром в пространстве надавил на только что приобретённые педали. Ход у велосипеда – одно удовольствие! Дорога, как стол, ровная! Петь хочется! Что-то типа:

Я буду долго гнать велосипед.

В глухих лугах его остановлю.

Нарву цветов.

И подарю букет

Той девушке, которую люблю.

Подумалось, сейчас бы с Татьяной на пару рассекать по Нью-Йорку.

Нарву цветов.

И подарю букет

Той девушке, которую люблю.

Не успело музыкальное настроение заполнить сердце, обнаружился дорожный дискомфорт. Спиной ощутил Миша нелюбовь попутчиков-автомобилистов. На сигналы давят, к бордюру прижимают.

«Не нравится, что медленно еду», – подумал.

И начал выжимать из себя и велосипеда всю мощь, дабы в потоке держаться. Велосипед горный, шестнадцать скоростей. На самую быструю поставил, крутит изо всех сил, уже слюна кислая, всё равно наседают.

И вдруг слышит – за спиной машина пристроилась и не обгоняет.

«Твои проблемы», – подумал Миша.

Зажужжал стеклоподъёмник.

«Полиция что ли?» – ёкнуло сердце.

Но в спину ударило:

– Эй ты, козёл! Здесь на велосипедах не ездят!

Не стал Миша обниматься с соплеменником. Вильнул на ближайшем свёртке.

Оказывается, рассекал по хайвэю – скоростной трассе. Для медленного городского транспорта, типа автобусов, сервис роуд имеется – обслуживающая дорога, а для ещё более черепашьего – велосипедная дорожка… По хайвэю машины прут почём зря. И вдруг чудо с педалями под колёсами путается.

– Во! – смеялся Антон. – А ты говоришь – тоска в Америке. Тут веселуха каждый день. Ведь соотечественники кругом, а с ними не соскучишься. То облапошат, то обматерят родным словом.

Мани-мани у Билла и Вани

Вечером, запершись в ванной, Миша звонил в Казань Тане.

В США быстро понял – Тонька, в объятия которой мужа Афанасия на своих плечах привёз, на переговоры с Омском, когда ему названивала, жутко не тратилась. Полчаса пять долларов стоят. Можно и в два раза дешевле, только связь чуть похуже. Не даром, конечно, но Миша не реже одного раза в неделю Тане звонил. Бывало и чаще.

– Здравствуй, солнышко далёкое, – запел в трубку, – здравствуй, моя радость!

Разговор быстро вышел на основное события истекшего дня – двухколёсное приобретение…

– …Главное, будто у меня на затылке клеймо «русский» или на спине «СССР» с гербом!

– Миша, помнишь Боровое Матюшино? В воде ты брал меня на руки и кружил-кружил-кружил…

Как не помнить. День солнечный, Волга тёплая… Они выбегали из воды и падали на горячий песок головами к бору… Из прохлады подлеска сосны восходили к небесному зною и убаюкивающе шумели в вышине… Танина кожа пахла солнцем…

– С проходящего теплохода, как сейчас помню, доносилось: «Милая моя, солнышко лесное, где, в каких краях встретишься со мною?»

– Песню не помню.

– Мне было так хорошо!..

Вечером от соснового леса, солнца, ласковой Волги возвращались в Казань на открытой палубе неторопливого кораблика.

– Ты обгорел и спал, положив голову мне на колени.

– Видела бы, как здесь однажды до волдырей пережарился! На океан приехал, все вокруг в футболках купаются и загорают. Думаю, что они закрываются, дефективные что ли? Я практически не сидел на пляже. Как забрался в воду, так часа три проторчал безвылазно. Вода тёплая-тёплая… А когда вышел, на своей шкуре раскумекал – зачем футболки… Через воду обгорел…

Таня слушала, а перед глазами был тот давний вечер, закат, упавший на воду от берега до берега. Волга несла навстречу кораблику золотистый пурпур, он ходил пластами от проходящих встречным курсом барж и теплоходов. Позади наших героев сидела громкая компания. Парень с высоким голосом смешил друзей анекдотами, лихо напевал арии из рок-оперы «Иисус Христос супер звезда». Причём, воспроизводил точно. Таня боялась пошевелиться и разбудить Мишу…

– Ты так сладко спал! – рассказывала в трубку. – Шея красная, как у варёного рака… Расстались мы на площади Куйбышева…

– Я, наверное, не в общагу, а к Юре Сорокину в Борисково поехал…

– Мне так хотелось позвать к себе и дома объявить: «Мама, папа, это мой Миша». А ты бы сказал: «Это моя Таня».

– Скажи сейчас матери.

– Сам скажи!

– Давай!

– Да ну тебя.

– Заработаю деньги, приеду и без телефона скажу.

– Деньги, деньги… Как я устала от этой зависимости…

– Ты бы знала, как в США поголовно мозги свихнуты на долларах! Просит у тебя закурить. С кем из мужиков не бывает. Уши пухнут, так захотелось. Мой принцип – не отказывать. Здесь – даёшь сигарету, он вместо «спасибо» суёт 25 центов. Или даже просит и сразу деньги протягивает. Когда первый раз столкнулся – обалдел. Но ты бы видела его с отпавшей челюстью на моё «ноу» от центов. Что за невидаль – не брать деньги за своё?! У бедняжки башню клинить начало. Заикаясь, испуганно сунул мне в карман мелочь и порысил галопом. Или контрактор при расчёте. Заработал я 498 долларов. Он протягивает пятьсот и обязательно скажет, что с меня два доллара сдачи! И доволен, получив эту мелочёвку! А сам при этом ломает кисточки, шпатели, валики, что выдал в начале работ. Себе не забирает, но и я не моги использовать в другом месте. Сколько раз вспоминал здесь историю, как у нас в общаге дипломники деньги делили. Для американцев это дикость. А была симфония!..

На третьем курсе Миша не подсуетился вовремя с общагой и – вот те на и война: оказался не с одногруппниками, а в сбродной комнате с тремя дипломниками.

В начале октября сидит на кровати и вдруг с возгласом:

– Кто над нами кверх ногами? – заваливают три дипломника плюс ещё один.

Миша на кровати сидел.

– Так кто над нами кверх ногами? – обращаются к нему.

Откуда ему знать.

– Муха! – захохотали разом.

Возбуждённые, весёлые… На то имелись веские причины – с шабашки, где-то под Мамадышем в колхозе работали, вернулись в городскую жизнь. С сумкой денег. Какой там кейс! Тряпочная нищенка цвета картофельного мешка. До краёв набитая купюрами, того гляди лопнет…

Бригада дипломников-шабашников была ярко интернациональная: татарин Ахмет, чуваш Коля, мордвин Саша и русский Роберт.

Роберт здорово играл на гитаре и балалайке. Саша знал наизусть бессчётное множество стихов Есенина. Подвыпив, мог читать часами на кухне. Слушатели заходят, выходят, а он читает.

Ахмет был парашютистом. О нём даже писала институтская газета. Зимой Миша с ним чуть не попал в историю с траурной рамкой.

– Хочешь полетать, как бумажный змей? – предложил Ахмет.

Конечно, «хочешь»! Тем более – сессия идёт, значит, в голове заноза сидит: какой бы предлог найти от конспектов оторваться?

А здесь оторваться в сторону неба!

Стартовая площадка на льду Казанки. Рядом с кремлём, который когда-то Иван Грозный у татар брал.

Чуть дальше по льду – дамба и мост. Иван Грозный к ним никакого отношения не имеет. Да не в этом суть.

Технология полёта от конспектов проста. Парашют-крыло раскрыт уже. За кольцо дёргать не надо. Но всю упряжь на себя надеваешь, как положено по инструкции. Через лямку на груди пропускается верёвка, метров сорок длиной. Её концы привязываются к большой палке. Человек по весу не бумажный змей, одному запускающему трудно обеспечить управление полётом – четверо палку держат. Ветер надо льдом со стороны Волги (Казанка в неё неподалёку впадает) тянет, навстречу ему парашют ставится.

Внимание! На старт. Один запускающий сзади улетающего парашют держит в парусном состоянии. Марш! Все побежали. Парашют воздух набрал, и… подъёмная сила ноги летуна ото льда отрывает… Счастливчик пошёл-пошёл воспарять.

Здóрово!!

Здóрово-о-о-о!!!

Не выше башни Сююмбеки пик подъёма, а всё равно – как птица на кремль смотришь. Вон пролом, который с времён Ивана Грозного заделать не могут! А дальше за кремлём – диск цирка, стадион. За дамбой – памятник в честь воинов Ивана Грозного…

Ребята внизу за палку держат, взмыть выше башен не пускают!

И вдруг они закричали.

Один конец капроновой верёвки отвязался от палки и со страшной силой устремился вверх к летуну. Миша оказался на свободе – можно лететь в небо выше башен. Можно, да нельзя. Верёвка тоже одним концом на свободе, а другой к палке по-прежнему привязан, которую ребята держат. Миша летит, капроновая верёвка, бешено скользит по лямке. И перетёрла её.

Мишу бросило назад. И, Боже, он увидел складывающийся парашют.

«Наигрался хер на скрипке – видно музыку любил!» – вспомнил грубое, но меткое выражение коменданта общежития и полетел на встречу со льдом.

Не птицей…

– Я думал, кости не собрать, – признался потом Ахмет, переиначив крылатое русское выражение.

Кости собирать не пришлось. Ушибами Миша отделался, хромл с полмесяца.

Коля-дипломник тоже был с изюминкой. Об этом фрукте чуть позже.

На тот момент ни прыгать с парашютом, ни петь, ни читать «Хороша была Танюша, краше не было в селе…» не значилось в повестке вечера, стояла задача поделить содержимое нищенки на четыре части. С разгона хотели на стол вывалить сумму. Но Саша закричал:

– Стоп! Вы что?

Столешница в безобразных кругах от чайника и сковородки, рытвинах и порезах по всей площади.

Неуважение к напряжённому труду на такую поверхность его итог высыпать. Дипломники пошарили глазами по комнате, Ахмет узрел на шкафу лист ватмана. Чем не скатерть! Чертежом книзу постелили и на белоснежность высыпали заработок!

Деньги в банковских пачках, но мелкого достоинства. Рубли, трёшки, десятки. В сумме гора, в ней высилось более четырёх тысяч. По тем временам автомобиль «Москвич» лежал на столе. Богатство! Делить его собирались без всяких коэффициентов участия – каждому по тысяче. Остатки – на общее пользование. В комнату что-то прикупить, погулять-расслабиться, само собой. Кассу совместных трат организовать на чай, хлеб и другие мелочи. Щедро спросили Мишу, не надо ли денег, раз вместе жить будем. В трудную финансовую минуту, мол, ты в беде не бросишь старших товарищей. Миша гордо отказался, сам только из стройотряда.

Принялись делить на четыре кучки. Но вдруг Коля говорит:

– Мужики, бывают ухари, ловкостью рук, не надрывая упаковки, вытаскивают бумажки. Давайте проверим пачки. Вдруг обдурили – не полное содержимое.

Все загорелись: давайте! Мы должны честно друг с другом разойтись. Вдруг кому-то достанется неполноценная пачка.

Бросились пересчитывать. А куда учтённое девать? В углу фанерный ящик посылочный с мусором. В самый раз банковская ёмкость. Мусор выбросили, газетку на дно постелили.

Купюры мелкие, процесс пересчёта – нуднее не придумаешь. Только рублёвых пачек штук десять.

– Нет! – первым сломался Роберт от тупой работы, – без гастронома не разберёшься, пора за пивом сгонять.

Противников предложению не нашлось, вскоре две трёхлитровых банки с «Жигулёвским» украсили стол.

После утоления первой жажды Ахмета осенило:

– Ерунда какая! На столе чистый лист, а мы ерундой маемся – надо «пулю» расписать!.. После неё разделим!

Непересчитанные деньги полетели в ящик к пересчитанным.

Преферанс не та игра, щелбаны на кон ставить. Каждый взял по пачке рублей. Но опять загвоздка, пиво кончилось. Да и вообще его забраковали за разбулдыженность. В магазине, что рядом с общагой, продавалось яблочное вино в трёхлитровых банках. Многократно проверенный напиток. Чтобы два раза не отвлекаться – купили четыре банки. Вот когда понадобилась Колина изюминка. Он артистично раскупоривал вино в данной ёмкости. Без ножей и открывашек.

Короткий замах, острый локоть резким выверенным движением (вниз вверх) бьёт в металл, от удара крышка вминается, отрываясь от горла сразу по всей окружности, и доступ к вину обеспечен. Пейте, други, веселите душу!

Пошла игра на фоне яблочной поддержки. Дым коромыслом, вино рекой. То и дело двери открывались, приходили друзья дипломников и немели от пиратской картины. Вино, карты и денег полный ящик. Обретая дар речи, сходу просили в долг. Нормальная человеческая реакция. Шабашники не отказывали. Одалживали в разумных пределах и даже поначалу записывали кредиторов.

Потом случилась путаница, Роберт устал от бухгалтерии, передал обязанности учётчика Саше, тот к порученному делу отнёсся из рук вон халатно. Вышла путаница, после чего постановили: деньги спрятать, лавочку по беспроцентному кредитованию закрыть.

Засунули ящик под Мишину кровать. Раз трезвый – охраняй. Миша «Яблочное» не употреблял. Точнее – его организм. Именно на это вино была резкая аллергия. Желудок воспринимал «Яблочное» как молниеносное слабительное.

Стоял ящик под кроватью дней пять. Несколько раз дипломники порывались заняться делёжкой денег, но каждую попытку прерывали помехи. Или терпения не хватало, и снова начинали играть в преферанс, или кто-то из их группы приезжал, горячая встреча перебивала финансовые задумки.

То и дело поступала команда:

– Коля, огонь!

Коля выполнял просьбу без проволочек. Причём, как истинный профессионал своего дела, одинаково артистично открывал банки с обеих рук. Стоило правому локтю устать от перегрузок, переключался на левый. И наоборот. Ни разу не подвёл товарищей…

В институт дипломники не ходили. Куда дипломная работа денется – до защиты полгода.

Был один нюанс описываемой ситуации: в комнате замка на двери не было. Его высадили ещё по весне, потеряв ключи. Дверь с тех самых пор стояла с дырой. И вот однажды, проснувшись среди ночи, Ахмет, возвращаясь из туалета, заметил отсутствие запора и решил деньги перепрятать в более надёжное место.

Задумано – сделано. И лёг опять спать.

«Яблочное» вкупе со сном подействовали на память паталогическим образом. Информация о манипуляции с ящиком к утру исчезла из головы Ахмета напрочь. Когда Коля хватился денег, Ахмет запаниковал вместе со всеми.

– Какой такой морда украл? – заговорил с неприсущим для себя чудовищным акцентом.

Не сказать, что у него был литературно чистый русский язык. Случались огрехи, как тогда на полётах у кремля, но не до такой же степени.

Волнение сказалось. Да и как не волноваться. Стоял ящик с деньгами под кроватью и нет его. Дипломники принялись трясти остальных жителей комнаты частным расследованием. Кто заходил? Если бес попутал и взяли, лучше вернуть по-хорошему.

– Деньги матери на ремонт дома намечал! – рвал рубаху на груди специалист по локтевому открытию трёхлитровых банок Коля.

– Гитару концертную хотел купить! – трагически хватался за голову Роберт.

– Не брали мы! – чуть не плакали меньшекурсники из соседних комнат.

В поисках пропажи дипломники бросились переворачивать комнату кверху донышком. Саша балкон, заваленный пустыми банками и бутылками, сломанными стульями и всяким хламом, накопившимся за многие годы, очистил. В старом, без душки, ведре под строительным мусором отыскал запечатанную чекушку водки начала 70-х годов выпуска. Неизвестно кем, когда и от кого заначенную. Можно сказать, раритет, но никто не проявил восторга.