От Гудзона до Иртыша крыша едет не спеша

– Боже! – воскликнула Татьяна.

– Не насмерть, тот сознание потерял. Без шума вроде бы получилось, но немцы что-то почуяли. Щелка наблюдательная имелась в сене, наши увидели – человек пять пошли с автоматами к возу, тогда разведчики – пан или пропал – выскочили из-под телеги, отец лимонку вверх подбросил, несколько немцев положил, но и командира наповал, а сам перемахнул через забор и дёру. Без царапины вырвался.

Отец к концу войны стал лейтенантом. А после победы попал в караульную роту Нюрнбергского процесса. Оно и понятно. Русский богатырь: волосы русые, глаза голубые, грудь, живого места нет – в орденах и медалях. Но в 1948-м не помогло героическое прошлое. Припомнили работы в Германии и Франции, закатали в лагерь. За колючкой проволокой отец стал строителем. Освободившись, очень быстро вышел в начальники строительно-монтажного управления. И погиб на объекте. Никогда не видел столько людей на похоронах. В основном мужчины. Помню на поминках… Одноэтажная столовая, толпа народа с кладбища приехала. Распорядитель говорит: «Нас так много – закусывать некогда. Партия заходит, сели за столы, выпили, помянули и подъём, уступаем место другим!»

А я перед отлётом в США на кладбище к отцу не сходил… И к бабушке…

«Хватит грусти и тоски», – решил про себя Миша, в трубку сказал:

– Танюша, здесь есть музей «Метрополитен», приедешь, обязательно посетим. Там картина Эль Греко «Вид Толедо»! Я в Москве видел, когда выставка приезжала. Поразительная вещь. Посмотрим!.. Мои любимые импрессионисты…

– Всенепременно! – засмеялась Татьяна. – Фантазёр ты, Миша!..

– Надо верой притягивать мечту!..

Собачий день в Пенсильвании

Американские евреи с пейсами, что в любую адскую жару ходят в чёрных длинных одеждах и в широкополых шляпах – особая статья для нелегалов из России-матушки. Больше для нелегальщиц, у коих в канун еврейской пасхи сенокос. Ортодоксально верующие евреи несколько улиц в Нью-Йорке, в Бруклине, занимают, Баро-Парк называется. Каждый дом, квартиру положено перед пасхой до блеска отмыть. Повальные размойки, генуборки, согласно закону. Центы евреи – учить не надо – считать умеют, торгуются до последнего, норовя по минимуму нанять уборщицу. Зато работы море разливанное. Любят русские женщины еврейскую пасху. К сожаленью, только раз в году… Каждый месяц бы такое раздолье. Пасха прошла и опять, как говорит Антон, геморрой на голову: где следующие доллары зарабатывать?

Хозяйки, как водится, разные. Другая год к плите не прикасается, семь потов прольёшь, химией отдирая до первозданного лица. А уж пылесосом надо в самые укромные углы залезть. Даже в рюкзачках школьных каждый карманчик требуется очистить. Крошечки хлебной в доме не положено остаться, крупинки микроскопической. Холодильники пустые. Шкафы с продуктами некоторые хитромудрые заклеивают бумагой и скотчем. Дверцу открываешь, а там лист бумаги от самого верха до самого низа. Боженька придёт, увидит, очень бедная семья, кушать нечего, и что-нибудь подаст.

Об этом Миша знал от Аннушки, Риты, подмышки бриты, других омичек… Радио ортодоксам разрешается слушать, телевидение – ни-ни! Кроме новостей другим нельзя оскверняться. Оберегаются от бесовского мира. Аннушка рассказывала, как-то убирается в Баро-Парке, хозяйки нет, ушла. Вдруг ба: музыка шаловливая зазвучала, речь с предыханиями… Что за напасть? Откуда в этом доме? Пошла на звук. Дочка хозяйская лежит на кровати, курит, как паровоз, и порнуху во все глаза по компьютеру смотрит. Ты беса в дверь, он не мытьём, так по другому залезет.

Миша после «Хилтона» уборкой не занимался. Но как-то пришлось поработать на ортодоксальных евреев. Не в период пасхального сенокоса, ближе к осени. На бирже сняли нашего нелегала детский лагерь отдыха, что в Пенсильвании в трёх часах езды от Нью-Йорка, в порядок приводить.

Доставили работодатели бригаду, гастарбайтеры думали увидеть отель минимум в три звезды, а увидели строения, коим троечку даже по советским меркам поставить рука не поднимется. Соединённые Штаты капитализма, но в Мишину пионерскую бытность под Омском пионерские лагеря на порядок лучше были. Миша даже подумал: может, привезли их в учреждение специального назначения, куда на выживание ортодоксы деток своих бросают? Чтобы жизнь кока-колой не казалась.

Халабуды барачной архитектуры, фанерно-гипсокартонного исполнения. Нары вместо кроватей из досок сколочены, тумбочки – на дрова давно пустить пора. А все удобства на улице. Убогая эстетика. Зато кто выживал в сих спартанских условиях, было что вспомнить в Нью-Йоркских каменных джунглях . Природные ландшафты, как в рекламе. Поросшие лесом горы, сосновая роща, чистейшее озеро, воздух хрустальной чистоты!..

Работают ребята, вдруг треск в лесу, олень выходит. И не одинокая сиротинушка, чудом выжившая, целый выводок. Глазом не повели, рогом не пошевелили, что люди в их владениях объявились. Собственно, шевелить нечем – безрогие, но глаза на месте. Миша кусок хлеба вытащил, протянул оленю, кушай, лесной собрат. Не отказался, зашевелил влажными губами. И другие пошли к лакомству…

В процессе работы Миша познакомился с Юрой Гуреевым. Вместе чистили территорию американского пионерлагеря. Юра недавно выиграл грин-карту, жил в США без заячьей дрожи, на законных основаниях. Юра поведал, как скандально столкнулся полгода назад с ортодоксальными евреями. По сей день икается.

– Угораздило при парковке клюнуть машину, – начал рассказ. – Еле заметная вмятина. В Баро-Парке своя Америка, машины редко меняют, как советские граждане, на старье ездят. «Форду», который я почеломкал, было сто лет в обед, калоша семидесятых годов. Они полицию вызвали.

Как нередко бывает с рассказчиками, Юра освещал событие со своей колокольни. В Баро-Парке на самом деле много машин, ведущих летосчисление с тех золотых времён, когда на прекрасных американских дорогах места было хоть отбавляй, бензин дешёвый, мода автомобилестроения диктовала удлинённые широкие кузова. Громоздкие автомобили тех лет производства за долгий срок эксплуатации утратили былой блеск и надёжность, что-то плохо открывалось, что-то держалось, образно говоря, на соплях, однако жителей Баро-Парка вполне устраивали. Один такой музей Юра задел, выруливая со стоянки. Когда хозяин указал на непорядок, Юра взорвался:

– Вы меня за дурака с немытой шеей считаете?

Ему бы достать кошелёк да разойтись полюбовно, он разбушевался. Нелестно отозвался о задетой машине, коей красное место на свалке, американцах, которые всех остальных считают за умственно отсталых. Соединённым Штатам тоже досталось в гневном монологе. В их адрес тоже бросил нелицеприятный камень.

И это Юра, который где надо и не надо восхищался раем Соединённых Штатов. Превозносил их до седьмых небес и ругал непечатными словами «немытую, отсталую, убогую» Россию, которую век бы не видеть. И вдруг прорвало в обратную сторону. Явно день был не Юрин.

Товарищи, с которыми с которыми сидел в машине, пытались урезонить Юру. Дескать, не кипятись на весь Баро-Парк, давай поторгуемся да и замнём скандал. Делов-то. Куда там – Юра докрасна распалился.

Потерпевший тратить время на словопрения не стал. Не захотелось собачиться с русским посреди. Вызвал третейского судью – полицию.

Стражи порядка быстренько Юрину машину забрали на штрафную площадку. С грин-картой Юра был уже отчасти американцем, но горе заливал с привлечением сугубо русских подходов. Случился автопоцелуй в субботу, выходной ушёл на борьбу с нервным потрясением, которое гасил стаканным способом. В понедельник голова болела, во вторник тоже не лежала душа вызволять машину. Когда отыскал принудительную стоянку, штраф накапал, дешевле было другую машину купить, чем арестованную вызволять. Для американца не смертельная сумма, для Юры, ещё не совсем полноценного, особенно по доходам, гражданина США – серьёзная.

В хорошую копеечку влетело недержание языка…

– Язык мой – враг мой, – подвёл черту рассказу Юра.

– Слово не воробей, – поддакнул Миша, – вылетит – не расплатишься!

На операцию по мытью полов в корпусах Миша отправился с Петей Оскотским. Петя был американцем питерского происхождения. Работал в русской газете в Нью-Йорке, утверждал, что заместителем главного редактора. Похоже, щелкопёрский талант оплачивался не густо, в свободные от газетных забот дни Петя мог позволить расслабиться только извилинам, мышечную энергию подключал к подработкам. Мише объяснил сей факт с глубокомысленым выражением на лице: таким образом ходит в народ для познания жизни в непосредственном контакте с читателями газеты.

Весь день трудилась бригада под небом Пенсильвании, в перекурах восторгались гастарбайтеры природой. К вечеру восторг к окружающему ландшафту поубавился. Приехали из нью-йоркского пекла в шортиках и футболочках. Для работы ведущих специалистов по перемещению тяжестей – бери больше, тащи быстрее – одежда в самая подходящая, кабы к вечеру горный климат резко не понизил температуру в градуснике.

Важная деталь поездки – день недели. Не среда, четверг или вторник, даже не воскресенье – пятницу показывал календарь. Значит, с заходом солнца у работодателей шабат шалом. Бросай лопату, остальные дела и сутки не кантовать. До заката солнца в субботу никакого напряга, палец о палец не ударь.

К заветному моменту поставленную задачу бригада закруглила от и до. Рапорт сдан, рапорт принят. Территорию до последней бумажки вычистили, весь бедлам после деток убрали, полы в домиках вымыли. Можно отправляться на равнину.

Нет, нельзя. Шабат у заказчика.

Наши атеисты не согласны с религиозной постановкой вопроса. Требуют вернуть себя на место, откуда взяты.

А им говорят: отдыхайте до завтра.

Оно бы, может, и неплохо на свежем горном воздухе, да зуб на зуб не попадает от горной свежести. Работодатели в корпусе для администрации чтут свой кодекс, работникам отвели пару домиков. Температура – что внутри, что за порогом – не уснёшь. Просто холод собачий. И никаких постельных принадлежностей. Днём матрасы с одеялами, подушки с простынями сами на машины грузили, отправляли на склад. Знать бы, что так получится.

И есть хочется просто невмоготу. Ни у кого из пятнадцати человек ума не хватило взять с запасом провианта. Ерунду какую-то каждый сунул в дорогу – бутербродов, водички. Миша из Сибири и то дал слабину, забыл принцип: хлеб сам себя несёт. Идешь на день – бери еды на три. Американское изобилие подточило нюх.

Холод. Голод. Где-то олени бродят. Может, и волки. Начали атеисты-гастарбайтеры возмущаться в полный голос. Ненормативная лексика в ход пошла. Работодателям наплевать, они поголовно русский не знают.

Петя Оскотский завозмущался на английском в лицо работодателям. Дескать, не борзейте! Мы обговоренное сделали, отправляйте сейчас же в Нью-Йорк! Мне завтра на работу в газету.

На что наниматели говорят: хочешь вылететь из своей паршивой газетёнки? Сделаем выкинштейн, нам тебя как два пальца об асфальт уволить. Сиди и не вякай! Остальным полицией начали угрожать: будете бузить – заложим в иммиграционную службу и отправят по этапу домой.

Юра Гуреев тоже в полный голос возмущается, в дверь административного корпуса пинает (работодатели предусмотрительно закрылись) с требованием: вывозите сейчас же!

Случай с машиной не научил держать язык за зубами. И все нелегалы от голода и холода озверели, наплевать стало на угрозы. Хором требуют справедливости. Сглаживая конфликт, работодатели привезли гамбургеры с кока-колой. В момент бригада уничтожила подачку, да что там те гамбургеры – червяка заморить. Снова гастарбайтеры начали бузотёрить – даёшь Нью-Йорк.

Ортодоксы уже не прочь отделаться от нервных гастарбайтеров, самим надоела такая ночка, не шабат, а что попало! Но не могут решить, кому закон религиозный нарушить, садиться за руль и везти бузотёров в Нью-Йорк.

Наконец, посадили бригаду в школьный – тупоносого фасона, жёлтого цвета – автобус…

Заплатили за работу бригаде копейки. Компенсировали тем самым испорченный праздник. Бригада не решилась возмущаться при расчёте, только бы вывезли из этих дебрей. Ехали в Пенсильванские края с розовыми мечтами: туда три часа, обратно столько же. По правилам, если расстояние до рабочего места большое, время на дорогу в одну сторону по тарифу оплачивается. И семь часов пахоты. В сумме десять часов должны оплатить. Мечтали – веселились, при расчёте – прослезились. Вместо обещанных восьми долларов в час, получилось пять с половиной.

За гамбургеры, которыми цивилизованными методами подавлялся бунт гастарбайтеров, тоже содрали с них. До цента считали в свою пользу.

И всё же в сухом остатке лучше, чем голый кукиш. У каждого нелегала есть в биографии чёрные дни, когда получал после работы фигуру из трёх перстов под нос: «Какие деньги? Шёл бы подобру-поздорову куда подальше, пока не заложил в иммиграционную службу!»

Миша мысленно в ладоши ударил, увидев в четвёртом часу утра огни Нью-Йорка. Кончились пенсильванские мучения. Только бы что-то в желудок бросить. Сосало под ложечкой страшное дело как. Пустой желудок требовал продукты питания. Хорошо, гроссери работают по ночам. Этакие лавки, магазинчики типа нашего сельпо, только калош, фуфаек и хомутов нет, в остальном – один к одному по широте ассортимента. Не сходя с места можно получить любой бакалейно-гастрономический товар, а также парфюм, химию домашнего назначения, какую-то другую мелочёвку из промтоваров…

Залетает Миша в такую лавку. На витрине сосиски дешёвые. Хоть здесь повезло. С таким заработком, когда в кармане вошь на аркане, не разгонишься на деликатесы. Схватил две упаковки. Ух, размечтался, поесть до отвала и восстановить силы, утром снова на работу, неделю назад договорился на эту субботу, обещали восемьдесят долларов за день, как тут отказываться из-за бессонной ночи.

«В отстойнике все спали, – рассказывал Миша про ужин в то раннее утро, – на кухню проследовал на цыпочках, воду на огонь поставил, посолил. Всё как положено. А есть хочу, просто капец! Горный воздух, нервный стресс, долгая дорога – аппетит бешено разыгрался! Просто волчий, зверский, собачий – быка бы съел! Надеваю очки, хоть и не очень в английском, да кое-что научился разбирать. Захотелось (на будущее) прочитать надпись на упаковке, ни разу не покупал подобные сосиски. Смотрю, и ёперный театр – пёсик нарисован. Питание для американских четвероногих гавкающих тварей. Как тут не вспомнить крылатое выражение Антона о лопате дерьма, которую каждый из нас должен откушать в Америке. В который раз досталась мне хорошая пайка, а я-то считал – свою лопату употребил с верхом…»

Под ёлкой в замке с «калашом»

Нину Собинову Миша знал по Омску. Моторная бабёнка руководила турфирмой с оригинальным названием «Нина». Через неё Миша гонял в шоп-туры. После дефолта 1998 года покупателю сделалось не до шопингового товара, через это и купец сел на мель. Накрылась медным тазиком «Нина», которая с кавычками, без них махнула в США на заработки. Если головой зарабатывать не получается, надо что? Правильно – руки включать.

Начинала бебиситтером. В переводе с иностранного, как говорилось ранее, – за детками глядеть. Как-то заявляется Нина на побывку в отстойник, под глазом фонарь. Что за макияж кулачного боя? Хозяин нравоучения читал? Нет – детка-конфетка. С такой начинкой попалась, с пелёнок впору на гангстера записывать. Тогда как в негласной инструкции по воспитанию сказано: беби с тобой вправе хоть что делать, ты его пальцем не тронь. В США это сплошь и рядом. В метро сопливый первоклашка залетит в вагон и айда на ушах ходить. Ранец швырнул, по лавочкам в обуви скачет… Ты на безобразия смотри и молчи, как рыба в пирожке, слова поперёк сказать не смей. Могут срок накрутить. А уж за уши отодрать да по заднице пару раз вольника огреть – думать не моги… Дети личности творческие по американским законам, что хотят, то пускай и вытворяют.

Нинин воспитанник под прикрытием законодательства США то ботинок хватал, то клюшку. И колотил бебиситтера куда доставал. А норовил, засранец, исключительно в глаз или в нос садануть. Кто бы знал, как у Нины руки чесались вырвать этот самый ботинок да по заднице ему! по заднице! Отходить, чтобы раз и навсегда запомнил, как взрослых уважать! Но даже язык приходилось держать под замком, деньги-то неплохие получала.

Но терпению пришёл конец, в один момент не выдержала Собинова штатовский подход к педагогике, вспомнила здоровые методы Макаренко, и тот самый ботинок (ух, с каким наслаждением!) сделал массаж мягкому американскому месту. До суда конфликтное дело не дошло, кончилось расчётом. Нина горевала недолго, нашла новый бебиситтерский хомут на свою шею.

И так не один раз.

Собинова натурой была сердобольной, омичей в Нью-Йорк понаехало навалом, рвалась помогать каждому. Отбыла в Америку одной из первых и прошла через многих контракторов. Лёвочка стоял во главе списка. Омичи, особенно омички, частенько пользовались услугами его фирмы. За пятьдесят пять лет жизни Лёвочку порядком побила моль, однако до мужских функций пока не добралась. Баболюб был зверский. Да и как утерпеть-удержаться, столько зависимых женщин с утра до вечера вокруг заискивающе на тебя смотрят – найди работу.

Секретарш, само собой, подбирал по эротическому вкусу. Кроме этого, всего одно профессиональное условие требовалось от них – знание английского. Заказчики всякоязычные попадались, но все хотя бы с небольшим английским. Жанна Денисова иняз университета только что окончила, из себя глаз не оторвать! Яблочко наливное! Лёвочка таял от её вида. Скоренько место секретарши под Жанну очистил. Работай, Жанночка, ягодка ненаглядная! Работай, солнышко иртышское! Жанна за работу с рвением взялась. Она и лицом взяла, и статной фигурой, и интеллект, придраться не к чему. Всё у неё чётко, всё по полочкам разложено. Даже если откажет заказчику, он доволен, так хорошо с ними поговорили. Единственный изъян производственный – не подпускает к себе благодетеля, не позволяет прикасаться к статной фигуре. Лёвочка подарочки подносит, в комплиментах рассыпается, так и сяк старается. Нет, держится русская крепость во вражеском стане.

Лёвочка от «пряников» перешёл к экономическим рычагам. Начал зарплату строптивой гордячке задерживать. Раз ломаешься, долларом ударю по твоему карману. Чуть-чуть выдаст на поддержание статной фигуры и всё. Месяц маринует, второй, третий… Добивается похотливой цели. И вообще, жалко производственному принципу изменять: все секретарши через постель прошли. Что ты ёжишься-корёжишься, пощупать не даёшь! Будешь ёжиться-корёжиться – не щупана уйдёшь!

Нина Собинова, узнала о притязаниях Лёвочки к Жанне, возмутилась до самых селезёнок:

– Ах, ты старый козёл! Я это так не оставлю!

Кликнула профсоюзное собрание на тему мораль в западном обществе. Позвала несколько женщин-омичек к Лёвочке в офис и ну его прорабатывать:

– Это что за нахальство? Ты посмотри на себя и на неё. Ты уже дед три раза, а она персик! Заложим полиции все твои шахер-махерные делишки! Этого хочешь?

Лёвочка труса спраздновал от напора Нины, вдруг эта бесбашенная и вправду донесёт. Лёвочка начал оправдываться: ничего подобного, это заказчики тянут, как только рассчитаются – до цента покроет долги по зарплате.

На другой день рассчитался с Жанной, после чего она ушла от приставучего начальника.

В следующий раз по другому поводу Нина скандал устроила. Лёвочка широко бизнес с русскими нелегалами развернул, общагу для них держал. Как-то Нина заглянула к подругам, а там дым коромыслом, с Лёвочкой ругаются. Он повышает поборы за жильё, а бабы ему: совсем обнаглел! так не договаривались. Нина отчехвостила Лёвочку, подругам говорит:

– Кончай базар, начиная барахолку! Собирайтесь, день-другой у меня переночуете, пока другой жильё не найдём! Не на одном Лёвочке свет клином сошёлся!

Так и сделали, да на следующий вечер хозяин Нининого жилья саму её выставил за порог. Узнал, что она целую компанию к себе привела, испугался, законно живущие в доме нажалуются в полицию, русские нелегалы шалман устроили.

В отстойник Нина приезжала по воскресеньям расслабиться от дел. Нередко с ночёвкой. Любила водочки в хорошей компании выпить, песни попеть-погорланить…

После Нового года звонит с классной идеей – в гости к себе зовёт. В ту пору Нина устроилась на зависть. К водочному королю. В прошлом бухарский еврей, он прибыл в США из Бухары ещё в разгар Советского Союза, молодым и ретивым. Предки с басмачами за рахат-лукумное место под бухарским солнышком сражались, он тоже не собирался коптить нью-йоркское небо за нищий доллар. Отвоевал бизнес с автоматом в руках. Нина рассказывала, в спальне у короля над кроватью красовался «Калашников». Крошил из него – было мокрое дело – конкурентов, как в гангстерских фильмах. Действовал по принципу: если человеческих слов не понимаешь, получи соответствующий калибр в живот.

В результате одна из русских водок оказалась в руках американца из Бухары. Матовая бутылка, на ней Спасская башня Московского кремля. На этой водке построил себе зáмок. Частные дома в США штампуются под стандартную гребёнку. Коробки на основе гипсокартона без архитектурных наворотов возводятся. Тем только и отличаются – один больше, другой меньше. Потому от ураганов и торнадо разлетаются дома в разные стороны. Лишь у тоненькой прослойки сверх состоятельных иной подход к жилищному вопросу. Сорокаградусный король отгрохал себе эксклюзтвный замок.

В него Нина пригласила земляков. Тайком от хозяина. Тот закатил гулянку с друзьями в новогоднюю ночь, и не похмеляясь улетел с семьёй в Бухару на рождественские каникулы. Нина позвала друзей-подруг продолжить банкет своими силами.

– Выпивки осталось, еды! Всё одно выбрасывать! Порезвимся!..

Ехать не ближний свет, больше трёх часов от Нью-Йорка. Нина договорилась со знакомым контрактором, владельцем микроавтобуса. И восемь человек махнули в гости к водочному королю. Приходите к нам в гости, пока нас дома нет.

Хотели Генку Сватова прихватить по дороге – отказался. Того самого Сватова, которого по причине широкофюзеляжности в самолёте всей бригадой проталкивали в проходе. США на фигуру повлияли радикальным порядком – в любую щель мог проскочить. Гена превратился в стройного Кощея. Сбросил пятьдесят из своих ста десяти килограммов. Без всяких таблеток и гимнастик ушли жировые отложения с бёдер и живота, как и не было вовсе. Гену жизнь заставила поставить цель – кровь из носа за год отправить домой двадцать тысяч, рассчитаться с долгами и улететь следом за деньгами в Омск.

– Мне здесь воду в ступе толочь недосуг! – говорил.

Урезонил себя во всех пунктах. В Омске жил под лозунгом: «Пива вечером полторашку не выпил – день псу под хвост». В США губы ни разу не помазал. Ел, экономя каждый цент, жил без окон, без дверей, каморка в гараже. На работу ни за что не сядет в автобус или метро, когда пешком можно за час дошлёпать. Брался за любую мелочёвку, если крупнее не попадалось. Ну, отдохни ты, сил на стоящее наберись. Нет – даже в воскресенье, даже за три доллара в час ходил.

– Ген, поехали, – звал Миша. – Голая халява. Поешь от пуза, выпьешь.

– Иду на работу.

– Праздник, грех упираться.

– В Омске оттянусь.

И пошёл по пустынной улице.

– Сестра звонила, – поведал Борис Прохоров, – говорит, Генка за полгода восемь тысяч доллярчиков домой отправил.

– Вот упёртый.

– Зато быстро вернётся.

– Дурачок, – бросил Прохоров.

Сам Борис время от времени, подзаработав, забивал холодильник едой и уходил в затяжное пике. Как и Гена, в доамериканский период любил пиво. Им-то и надувался в период запоя с утра и до изнеможения, и так каждый день, пока на мель не садился. И снова запрягался недели на три. Перед Новым годом как раз вышел из загула, сидел на подсосе, поэтому двумя руками принял приглашение Собиновой погулять за счёт мафии.

– Ёперный театр! – воскликнул Антон по дороге, когда ехали по Нью-Йорку. – Смотри, что творится!

Год наступил 2000-й. И фантастика для русского глаза – площадки, куда выставлялся мусор, заставлены компьютерами. Высились горы системных блоков. Фирмы, что их штамповали, загодя заложили в технику финт ушами: переходя через 1999 год, она, дура такая, вставала нараскоряку от нулей в счётчике времени, сбивала работу программ. Что делать пользователю индивидуальному и корпоративному? А ничего – покупай новый аппарат. Старые потащили на свалку. Следом бежали негры с отвёртками и тут же размундиривали блоки.

– Вот бы наших умельцев сюда! – с завистью сказал Миша.

Позади остался Нью-Йорк, заваленный компьютерным мусором. Пошли пригородные виды.

Наконец, свернули к заветному месту.

– Где тут наша Нина, губки как малина? – в своём репертуаре прилип к окну Антон.

Здоровенный холм царил над местностью. По склонам домá понатыканы, дорога кругами мимо них поднимается. На вершине, на самом центровом, королевском месте зáмок современной постройки. Тут башня торчит, там другая высовывается. С той самой бутылки водки срисованы.