От Гудзона до Иртыша крыша едет не спеша

Так обстояло дело с «Эмпайр стейт билдингом». Кстати, на него Кинг Конг в одноимённом фильме, спутав родные джунгли с каменными, вскарабкивался. Обезьяна гулливерская снаружи лезла, Миша частично на лифте, дальше пешочком до смотровой площадки. Но картина сверху величественная… Вертолёты под ногами летают, почти весь Манхэттен, кроме близнецов Всемирного торгового центра, мелкотой смотрится, родной Бруклин вообще деревня деревней…

– И чё? – спросил Антон. – Плюнул сверху на всю Америку?

– Не дали! Больше не полезу!

Пришлось.

Аннушка Речева, как говорилось выше, каждое воскресенье ходила в церковь. Даже пела в хоре.

– Тусовка под иконами! – комментировал Антон.

– Ты бы не зубоскалил, взял да и сходил для собственной пользы! – агитировала Аннушка. – В церкви такая благодать нисходит на душу!

Миша разок из любопытства составил Аннушке компанию. С полчаса постоял на литургии, что за благодать – не понял ни грамма.

– Какой ты шустрый! – сказала Аннушка. – Сразу тебе манну с неба!

– А як же!

В Нью-Йорке Миша второй раз в жизни в церковь на службу угодил. Первый – в институте. Была у них серьёзная организация – боевая комсомольская дружина, сокращённо – БКД. Каждую неделю один вечер Миша патрулировал со своей пятёркой улицы Казани с целью пресечения хулиганства. Раз в году был особый день в БКД – Пасха Христова. Православные ночь не спали и бойцы комсомольской дружины все в поголовном составе глаз не смыкали. Всех поднимали в ружьё на время ночной пасхальной службы. В самом центре Казани поперёк улицы Баумана неприступным заслоном стояли комсомольцы на подступах к Никольскому кафедральному собору. Отсекали несознательных граждан от опиума для народа. Единственное, кого пропускали кордоны и пикеты к храму, – бабулек, в темноте суеверий доживающих свой век.

На четвёртом курсе Мише достался пост у паперти. Во время службы зашёл в церковь погреться, ночь апрельская холодная выдалась, одет был в несерьёзную курточку. За одно хотелось поглядеть на отсталый люд. Отставал он красиво. Море белых цветов, море белых платочков на головах у бабулек, священник в серебристых одеждах от алтаря густым басом из чёрной бороды на всю церковь поёт: «Христос воскресе!» И бабульки единым дыханием радостно: «Воистину воскресе!» И снова восклицает священник: «Христос воскресе!» Церковь ликующе отвечает: «Воистину воскресе!» Так три раза.

– Пойдём отсюда, – хихикнул в ухо Мише коллега по пятёрке, – вдруг бабки бросятся на нас целоваться-муслякаться!

Больше не приходилось на службы попадать. Поэтому был Миша неуч полный.

Аннушка, как говорилось выше, аналогично тёмной приехала в США, но втянулась.

– Мне легче после церкви, – признавалась, – так бы не выдержала от тоски, запила, как Борька Прохоров, или ещё что…

В церкви Аннушка обзавелась знакомствами. Через них предложила Мише работу.

– Везёт дуракам! – сказал Антон. – Как в лотерею выиграл.

Работа была с тряпкой и ведром, но с поднебесным уклоном. Техничка-верхолаз. Окна небоскрёбные мыть-чистить. В помывочной бригаде образовалась вакансия, Аннушка об этом узнала и предложила Мишу.

– В хороший день до трёхсот долларов можно заработать, – сказала.

– Да иди ты! – не поверил Миша.

– Но им требуется крепкий мужик.

– А я что – каша-размазня?

Миша упал на пол и начал отжиматься. Пятьдесят раз выдал, не запыхавшись.

– Пойдёт?

– Я не отдел кадров, – засмеялась Аннушка, – принимать твою физическую подготовку. Английский ты ведь знаешь?

– Английский на кой? – полиглотский арсенал у Миши был на скромном уровне. – С тряпкой разговаривать? Я с ней и по-русски в «Хилтоне» находил общий язык лучше женщин.

Тряпка американской национальности была ни при чём.

Мылись окна не так, как делают наши хозяйки по весне, на подоконник встают и айда приводить в прозрачный порядок стёкла. Небоскрёбные бытовой женской методой не отмоешь от пыли-грязи. Подход к очищаемой поверхности осуществлялся снаружи. С привлечением альпинисткой техники. Висишь на верёвке, как покоритель снежных вершин, и наяриваешь щёткой.

Распределение работ в бригаде имело разделительную особенность: мыли иностранцы, страховали с крыш граждане США. Зачем хозяевам болтаться над пропастью каменных джунглей, когда можно руководить гостями с безопасной точки. Данная расстановка функций требовала для производственных переговоров английский язык.

Брали в бригаду возрастом до сорока лет. Миша, переваливший пору мужского расцвета, по физическим данным тридцатилетних обставлял. За городом на заброшенных домах успешно прошёл стажировку для помывочных работ.

По типу альпиниста в горах – обвязка, страховка, опускают тебя, поднимают. В руках ведро, щётка. И драишь-драишь, курить некогда. Чем выше этаж, тем жирнее тарифная ставка.

– Чем дальше в лес, тем толще партизаны! – прокомментировал расценки Антон.

– Это же страшно! – испугалась в телефон Таня из казанского далека.

– Охрана труда действует. Надёжная страховка. Заработаю и тебя сюда вытащу! Хоть на немного.

– Я бы тоже работала.

– Только не горшки мыть!

Антон придумал слоган для чистильщиков-высотников.

– Под небом Нью-Йорка не с руки петь продукт отжившей эпохи: «Не кочегары мы, не плотники!» Новые песни придумала жизнь.

Антон спел на мотив «небоскрёбов» Вилли Токраева:

Небоскрёбы, небоскрёбы,

а я маленький такой!

С вас я доллары скребу

Правой, левою рукой!

Сам Антон за пару дней до первой трудовой вахты новоиспечённого высотника загремел в госпиталь. Возвращался вечером в отстойник и упал на улице без сознания.

– Из метро иду, никого не трогаю, – объяснил Мише по телефону, – и вдруг, ёперный театр, – вокруг уже американская медицина в действии. Госпиталь. Что между уличными кадрами и госпиталем, хоть зарежь – не помню.

– Что болит?

– Голову клинит. Здесь тоже терял сознание. Не нравится мне это…

– Голова не задница – на ней не сидеть! – для оптимизма сказал Миша. – Обвяжи да лежи!

– А ты уже «не кочегары мы, не плотники»?

– Завтра боевое крещение.

– Удачи тебе, дорогой. Да, Миш, если что – телефоны моих родных у тебя есть. Сделай как надо, больше некого попросить.

– Брось ты дурочку пороть!

– Бросай не бросай – все под Богом ходим…

Трудилось на суперверхотуре хорошо. С перспективой. Столько её кругом из Манхэттена вдохновляюще торчит, окнами блестит-сверкает. Непочатый край вертикальной работы. Внизу машины таракашками снуют, людишки букашками суетятся, а он в поднебесье… На первых порах ёкало в паху от глубин под ногами. Фантазия рисовала мокрое место от личности, если страховка подведёт. Но русские не сдаются! Ёканье исчезло, в работе подлые мыслишки о нештатном спуске головой в Манхеттен испарились.

Погодка в тот день стояла курортная. Солнышко светит, небушко синеет, мелкие облачка надёрганной ватой висят… Миша работал на верхотуре с дурацкой песенкой, с утра в отстойнике влетевшей в мозги из русской нью-йоркской радиостанции:

Ой, напрасно тётя вы лекарство пьёте

и всё смотрите в окно.

Не волнуйтесь тётя дядя на работе,

а не с кем-нибудь в кино.

Он мыл окно высоко над Нью-Йрком, когда за спиной и сбоку заревел самолётный гул.

«С аэропорта Кеннеди поднялся, – подумал Миша не без грустинки, – может, в Москву пошёл…»

Москва-Москва как много в этом звуке для слуха русского сплелось. В Мишин слух врезался заполошный крик, вырывающийся из комнаты, окно которой мыл омич. Орала женщина и тыкала пальцем мимо Миши.

Он повернулся от очищаемой поверхности в указанном направлении. Мать честная! В северную башню Всемирного торгового центра, что гордо торчала невдалеке, врезáлся самолёт.

«Ёперный театр! – не поверил глазам Миша, – Опять Копперфильд пудрит мозги чудесами в решете?»

«Боинг», этот вагон с крыльями и хвостом, как в киноужастике, вонзился в северного близнеца и скрылся внутри с концами.

Какое тут мытьё?! Не до производственных показателей.

Из башни вырвались клубящиеся шары огня и чёрного дыма.

Завыли сирены.

Из окон небоскрёба с самолётом внутри, с высоты сумасшедшей этажности начали беспорядочно падать люди… Вниз головой, вниз ногами, боком, переворачиваясь на лету…

– Куда?! – закричал Миша. – Куда?!

Не им кричал Миша. Второй самолёт прицельно нёсся в южную башню.

Дней десять назад Миша с Антоном ездили к близнецам с художественно-документальной целью. Антон решил снять башни на видеокамеру. Купил её для увековечивания своей одиссеи в США.

– Если не поверят потомки устным россказням, – прокомментировал Антон приобретение видеотехники. – Мы им кинодокумент в подтверждение: вот Америка во всей своей красе, а вот мы в ней во всём своём великолепии. Смотрите, внуки, как деды покоряли Соединённые Штаты!

Башни близнецов стояли одним из пунктов киноэпопеи. Сначала Антон снял их издалека, с Гудзона, когда плыл к статуе Свободы на экскурсию с группой представителей отстойника, теперь для полноты картины следовало чудо Нью-Йорка в упор взять. По пути к объекту съёмок Антон с Мишей наткнулись на уличного гитариста многостаночника, многоинструментальщика. Дедок-негр. Само собой – чёрный, как кирза, но борода седая, точь-в-точь как у обычного русского деда. Сидит на стульчике, пощипывает гитарку, ублажает прохожих музыкой, пополняя личный бюджет. Всё как полагается у современного музыканта – усилитель, колонки… Руки струнами заняты, и ноги не простаивают. Правой барабан взбадривает сильными долями, левой, посредством ножного привода, фольклорный инструмент, наподобие стиральной доски, задействует. Вводит оригинальное звучание в аранжировку исполняемой пьесы. Педаль, как у прялки, давит на неё, в ответ деревянный рабочий орган по стиральным волнам пробегает, извлекая из них характерные звуки.

Антон принялся снимать экзотику нью-йоркских музыкальных буден. Миша бросил пару долларов в коробочку, что стояла перед исполнителем.

– Ты ещё бутылки музыкальные развесь! – подмигнул деду. – Палку в зубы и бей по ним!

Дед улыбнулся в ответ, будто понял, суть совета, что дал ему русский.

А Миша вдруг раскинув руки в цыганочке, хотя звучали другие напевы, и пошёл-пошёл на камеру с хлопками в ладоши и шлепками по пяткам кроссовок.

Пусть не в такт музыкальному сопровождению, но от души.

Настроение было такое, что наплевать на окружающих, снующих мимо.

– Давай! Давай! – оживился Антон интернациональному дуэту. – Покажи русскую удаль в живом исполнении!

И направил камеру на танцора.

Негр тоже захотел «давать» – гитарными переборами и барабаном вкупе со стиральной музыкой начал подстраиваться под непривычные для африканских корней коленца.

И когда плясун врéзал вприсядку, негр подстроился под ритм белого. Разноцветные артисты, что значит люди не чуждые искусству, спелись под сенью небоскрёбов-близнецов.

– Дедуль, от меня тоже навар тебе за исполнительское мастерство! – бросил пять долларов негру Антон.

…А теперь над танцевальным пятачком пролетают «Боинги», берут на таран близнецы Всемирного торгового центра.

«А если наш небоскрёб на очереди?» – вспомнил о своём подвешенном состоянии Миша, когда в южную башню врéзался второй самолёт, в ответ она окуталась клубами огня и дыма. Пусть небоскрёб, окна которого чистит, не такой рекордно высокий, но кто его знает – может решено все один за другим посбивать.

Миша принялся суматошно дёргать за сигнальную верёвку, орать в переговорное устройство. Налицо форс-мажорные обстоятельства, не до высоких заработков.

Никакой подъёмной реакции не последовало.

«Неужели все разбежались?» – пронзила нехорошая мысль.

Он висел между небом и землёй, когда южный близнец ожил, и все его четыреста с лишком параллелепипедских метров в гигантских клубах дыма начали стремительно строго по вертикали опадать. Небоскрёб, выстрелив облаком пыли, разлетающимися обломками, рухнул, как и не было… Лишь столб дыма стоял там, где только что высилось здание.

Нина Собинова схватилась за сердце перед телевизором, она снова зарабатывала бебиситтерством, дитё не било по физиономии, но родители служили в офисах во Всемирном торговом центре. Нине показалось: на женщине, летящей к земле вдоль смертельно раненного небоскрёба, платье хозяйки Лены. Она работала на восьмидесятом этаже.

Дина смотрела телевизор с разными чувствами. Сын (к великому счастью – разгильдяй!) сейчас должен был лететь в самолёте, но отзвонился: опоздал на посадку.

Тёзка Миши Майкл гнал по Лонг-Айленду ослепительно малиновый снаряд «БМВ», направляя его в Нью-Йорк. Внук служил охранником в северном близнеце.

Аннушка Речева в тот день не работала. Отстойник рано утром опустел, все разбежались. Аннушка поставила на тумбочку икону Божьей Матери «Курская», достала молитвослов, вычитала утреннее правило и хотела сварить себе кофе, но вспомнила, сегодня 11 сентября – Усекновение главы Иоанна Предтечи. Батюшка после службы в воскресенье говорил об этом. День строгого поста. Аннушка решила ограничить себя и в кофе, даже без молока не пить. И вообще – до завтрака следует прочитать канон Иоанну Предтече. Она снова достала молитвослов, нашла канон и начала вслух читать, крестясь на повторяющей молитве:

Святый великий Иоанне, Предтече Господень, моли Бога о нас.

Вычитав канон, позавтракала без скоромного и, сменив халат на джинсовую юбку и футболку, вышла из дома и направилась в сторону метро. В какой-то момент поймала себя на тревожном чувстве, что-то было не так на улице. Но что? Вдруг поняла: нет американских улыбок, лица вокруг озабоченные, даже показалось – напуганные… Аннушка вспомнила про сотовый. Отключила на время молитвы и забыла. Нажала на кнопку и тут же телефон запел вызовом:

– Ты где пропала? – кричала в трубку подруга!

– А что? Молилась! Канон прочитала. Сегодня Усекновение главы Иоанна Предтечи.

– Ты ничего не знаешь? Взорвали близнецы Торгового центра!

– Не может быть?! Там Миша Прянишников рядом!

Коля Укротитель пчёл, не чуя под собою ног, мчался по Манхэттену. Именно в это утро занесло колоброда к близнецам. Повезло, не успел вплотную приблизиться к интересующему объекту, с квадратными глазами весь в пыли улепётывал в противоположном от катастрофы направлении.

В госпитале, в то время как медперсонал сбегался в холл к экрану телевизора, показывающего башни в огне и дыме, уходил за горизонт Антон.

Мулатка-медсестра, не понимая до конца происходящего на экране воскликнула:

– О, my God!

И повторила громче, начиная осознавать, в телевизоре не фильм ужасов:

– О, my God!!

Пронзительно закричала на кадрах оседающей громады близнеца:

– О, my God!!!

«God» – это Бог», – последнее, что озарило голову Антона.

В Казани, замерев перед телевизором, дрожащей рукой вдавливала в телефонный аппарат кнопки Таня, вызванивая Нью-Йорк.

Из-за океана шли бесстрастные длинные гудки.

– Мишенька! – кричала в бессердечные длинноты. – Мишенька! Неужели ты там?

Рабочий день в Казани давно завершился, в Нью-Йорке только-только разгорался.

– Миша, дорогой, – упавшим голосом, отчаявшись дозвониться, повторила Таня, – неужели ты там?

Где ему, спрашивается, быть? Миша надрывался почём зря между небом и землёй, пытаясь докричаться до сослуживцев, во власти которых находился:

– Вира, падлы! Вира!

Перемешивая нормативную лексику языка Уильяма Фолкнера и ансамбля «Иглз» с ненормативной языка Ивана Баркова и ансамбля «Ленинград», Миша крачал в направлении коллег по бригаде:

– Вира! Ёперный театр! Вира!!

Крутнулся, осматривая небо на предмет новых самолётов-таранов, и вдруг сорвался в обратную от желанной сторону, пролетел пару этажей и с ударом повис на страховочном тросу.

«Они что – обалдели? – подумал, оставаясь в беспомощно подвешенном виде, с резкой болью в боку. Непроизвольно вырвалось: – Господи, помоги!»

Обрушился северный близнец.

– Сволочи! – отчаянно закричал Миша. – Сволочи!!!

И тут система доставки мойщика с крыши в рабочую точку и назад ожила, начала поднимать высотника для продолжения его нью-йоркской жизни.

***

В оформлении обложки использован рисунок Владимира Удалова