От Гудзона до Иртыша крыша едет не спеша

Вариант покорения Америки банками с цветметом Миша отверг.

«Козе понятно, – делился он пережитым в заокеанских далях – Лёсику с Борисиком и через полгода не резон отпускать дармовую силу, что-нибудь придумают, чтобы удержать нас, а если и отпустят, заплатят крохи. А то и вообще исчезнут в последний момент. Гнилая парочка. Я принялся мозги раскидывать на предмет побега».

Ночной побег

А как бежать? Не в чеченском зиндане на цепи сидишь, но тоже капкан. Глубинные штаты. Основные населённые пункты в округе – этакие деревни по-американски. Несколько двух или трёхэтажек стоит, в центре бассейн. Мишина бригада в таком посёлке обитала. Рядом идеальная дорога, машины так и мелькают, и автобусы междугородние летят. Казалось бы – проголосуй, руку подними и езжай с ветерком куда хочешь. Да не тут-то было. Ближайшая автобусная станция в шестидесяти милях. А общественного транспорта как такового нет. Зачем он, если у каждого американца машина под задницей.

У Миши под задницей только ноги, а шестьдесят миль даже не шестьдесят километров – длиннее. Пока будешь идти, пять раз Лёсика-Борисикина парочка накроет. Огородами не проберёшься, их просто-напросто нет. Да и на частную собственность можно нарваться на обочине. Того хуже для нелегала.

Лихо вырвался на свободу Автандил Чохели. Грузин из Тбилиси. Американцы грузин, казахов, узбеков и остальных гражданами из бывших советских республик не боятся к себе пускать. Другое дело граждане России. Как красная тряпка для них. Вдруг бациллы социализма с коммунизмом завезут на просторы демократии! Миша на две недели туристическую визу с трудом получил, Автандил рабочую на пять лет запросто. Прежде чем попасться на удочку в «Хилтон», он два раза ездил на побывку в Грузию. Барашка поесть, вина попить.

Автандила сотоварищи по заработкам перекрестили в Автобат. Служил грузин коридорным. Спокойный, как удав, несмотря на южную кровь. Весь рабочий день по коридору из конца в конец перемещался, наводил блеск и лоск на закреплённой территории. В одну сторону моет, пылесосит, протирает, потом – в другую. И опять поворот на 180 градусов…

В тот день, как обычно, вершил санитарную орбиту, ведро на колёсиках за собой тащил. Вдруг дверь номера перед самым носом распахивается, американка высовывается. Толстенная, как баобаб, в помятой пижаме, на голове причёска, будто пьяный садовник стриг. С горшком в руке. Туалетным. Для детских отправлений. Полным пахучего вещества. И раз! – ухнула отходы детского организма в ведро грузина.

Автобат не стал говорить даме «сенкью» или «зарэжу, женшшина!» Без единого слова-полслова взял ведро и вылил воду вместе с вонючей добавкой в канализацию.

На следующее утро, неся коридорную вахту, опять оказался у номера, откуда накануне плеснули «колдовства» в ведро. Не успел проследовать мимоходным курсом, дверь распахнулась, та же самая в два обхвата американка высовывается и повторяет фокус с горшком. Нарочно поджидала с ночной вазой. Выскочила из укрытия, как только Автобат приблизился на расстояние вытянутой с дерьмом руки, и отправила фекалии по вчерашнему адресу.

Что ей двигало, трудно сказать. «Хилтон» не деревенская гостиница времён Наполеона Бонапарта, в любом номере туалет, который ежедневно до блеска чистит Миша или другой нелегал. Почему туда не вылить отходы производства детского организма. Может, у американки была скрытая неприязнь к грузинам? Не знаю. Зато у Автобата она вспыхнула со страшной силой. Схватил своё ведро, пинком распахнул дверь к даме и нате вам алаверды: испражнения дитяти по крутой траектории покинули ёмкость, дабы водопадом обрушиться на маму.

Той почему-то не понравилось такое обращение. Заорала, будто Автобат набросился на неё с самым большим кавказским кинжалом. С её обширной телесной поверхности, облачённой в халат, сбегала на пол неприглядная жидкость, при этом дама, благоухая всеми цветами туалетной радуги, орала на весь «Хилтон».

Откуда ни возьмись на истошный крик появились Лёсик с Борисиком, Лёсик что-то извинительное залепетал на американском даме, Борисик схватил Автобата за руку и потащил к выходу, купил грузину билет на автобус и отправил на все четыре стороны в Нью-Йорк:

– Чтобы я тебя больше здесь не видел!

Будто Автобат жаждал ещё раз столкнуться с ними.

«А как мне выбираться из этой мороки?» – терзал голову Миша.

С навязчивой мыслью в выходной побрёл прогуляться по своей деревне, остановился у бассейна и замер, не веря ушам: не может быть?! Русская речь! Впервые за месяц услышал от посторонних. В этой глуши ни разу соотечественников не встречал. И вот они: женщина и мужчина по-русски без акцента общаются. Девчушка в коляске.

Из Бишкека. Мужчина, Инсор, примерно Мишиного возраста, симпатичной наружности, азиатская кровь с примесью славянской, в Афганистане, как оказалось, воевал, женщина русская, Лена, медсестра по образованию. Миша едва в ноги Инсору не упал:

– Выручай, земляк! Отец у немцев в плену год мантулил, я в США в рабство угодил, как соскочить не знаю.

– Слышал про такую петрушку! – сказал Инсор. – Наживаться на чужой беде они мастаки.

И дал свой телефон.

– Звонить будешь, – предупредил, – по имени не называй. Если мафиози меня разнюхают, без чиканья живьём закопают!

Тайком от товарищей по бригаде разработал Миша план побега. В выбранную ночь улёгся на свой матрас, сумку, предварительно собранную, под голову положил. «Даже хорошо, что в диссидентском сервисе сидор вместо подушек», – подумал.

«Проспать я не боялся, – рассказывал он, – Какой сон, когда волнуешься, как поросёнок в мешке… С вечера позвонил из автомата Инсору, всё серьёзно по-шпионски, по имени его не называл, мы согласовали время и место. В половине первого я решил: пора-пора. В комнате темень непроглядная, по полу от кондиционера холодом несёт. Всё дрыхнут, умаялись бедолаги на хилтоновской ниве. Я на колени встаю, сумку приподнимаю и только начал подниматься, вдруг кто-то в углу заговорил. У меня нервы на пределе, послышалось: «Ты куда?» Я окаменел, ноги полусогнуты, сумка в вытянутой руке висит, как статуя из жизни мешочника. Прислушался спят сотоварищи по американскому бизнесу. Выскользнул в коридор, нежно замок открыл, выглянул за дверь. Спокойно.

Конечно, не концлагерь, охрана за дверями не выставлялась, а вдруг какая следящая система?

От сладкой диссидентской парочки всё можно было ожидать. В бригаде стукачок был. Сначала не знали, болтали, что попало. Потом обнаружилось: недовольные настроения, разговоры доставляются Лёсику и Борисику в лучшем виде. Слаб человек на денежку, приплачивали кому-то, он тук-тук делал. Опыт ЦРУ и КГБ прочно стоял у диссидентов на вооружении. Телефоны прослушивались. Как-то поменяли квартиру, через день диссиденты говорят: дайте-ка на ночь ваш стационарный аппарат. Зачем, спрашивается в кроссворде? А затем, чтобы жучка посадить. Сотовые тогда только входили, мы часто пользовались стационарным телефоном».

В день Мишиного побега часть бригады осталась в «Хилтоне» сверхурочить – ожидался наплыв гостей. Мишу Лёсик назначил дежурным по квартире. Обязанность простая – впустить полуночников в квартиру, как приедут со смены. Миша опасался, как бы раньше срока не заявились.

После побега позвонил из Нью-Йорка и узнал, как было дело по его исчезновению. Группа приехала, и что за ерунда – никто не встречает, не распахивает двери: добро пожаловать, герои трудового фронта. Поскребли пальчиком, постучали тихо-тихо. В результате коротали ночь на лестнице. США не Россия: руками-ногами грохотать «откройте!» – ни в коем случае. Соседи в твои проблемы с ненормированным рабочим днём и дежурным засоней входить не будут, вызовут полицию. Лёсика-Борисикина парочка строго-настрого запрещала шуметь. Почему и назначался дежурный. Эти порядки сыграли на руку беглецу. До утра никто не обнаружил, что Миша бесследно исчез. А так бы стукачок мог ещё ночью доложить о побеге.

Всего один раз Миша дозвонился из Нью-Йорка сотоварищам по «Хилтону». Через день телефон не ответил. Диссиденты, заметая следы, или номер поменяли, или засветившуюся квартиру.

Убегая, Миша беззвучно закрыл за собой дверь на все замки, выплыл в ночь. На улице не было ни души, темнота и гул кондиционеров. У каждого дома здоровенные ящики с неутомимыми вентиляторами во чреве, которые с шумом боролись с жарой, гнали в квартиры прохладу.

С Инсором договорились встретиться подальше от его дома, дабы в случае провала не засветить подельника.

«Только бы не струсил!» – прячась за деревья, всматривался в ночь Миша.

«Форд» вылетел из-за дома.

– Прыгай! – открыл дверцу Инсор. – Не мандражируй, земеля, прорвёмся!

За полчаса долетели до автостанции.

– Сколько тебе должен? – полез в карман Миша.

– Только за бензин! Я не работаю сейчас…

Через десять минут Миша уже сидел в автобусе. Хотел показать язык Лёсику с Борисиком, но суеверно прикусил – не говори гоп раньше времени.

С пересадками доехал до Нью-Йорка.

Не без опаски ступил на землю великого города. А вдруг подручные Лёсика с Борисиком ждут его рейс? Полицейские, на них работающие, или ещё какие бойцы… Схватят и вернут на хилтоновскую галеру…

Выскользнул из автобуса, тут же другие стоят, скоренько зашёл за ближайший, осмотрелся, ничего подозрительного, ещё одну перебежку сделал. Никто за руки не хватал, повышенного внимания к его персоне не проявлял. Никому никакого дела до мужика с сумкой. Миша прыгнул в такси, назвал адрес квартиры в Бруклине, угол четырнадцатой стритки и авеню Кей.

«Привет от старых штиблет! – мысленно поиздевался над Лёсиком с Борисиком, когда машина набрала скорость. – Русские диссидентам не сдаются!»

Омский отстойник

Среди омичей эта квартира с лёгкого языка Антона Хохлова получила название отстойник. У Миши как пошло везение с начала побега, так и в Нью-Йорке подфартило – в отстойнике накануне освободилось место на мужской половине.

– Квартиру омички ухитрились устроить, – красочно рассказывал об американском житье-бытье друзьям Миша, по возвращению из штатов домой. – В зашуганной законами Америка снять путное жильё нелегалу – исхитриться надо. Женщины снюхались с адвокатом-пронырой, тот провернул операцию. Ежу понятно, не за красивые глазки сибирячек, позолотили ручку. Зато не в накладе – в одной комнате жили сами, вторую сдавали землякам-мужчинам. За счёт жильцов покрывали арендные издержки. Хорошо? Ещё как! И мужички рады. Двести долларов квартплаты с носа такая дешевизна только за подвальный вариант с мусорными бачками по соседству. Здесь трёхкомнатная квартира.

Опять же – трёхкомнатная, если широкая русская натура пальцы загибает. По скупым американским меркам – двух. Налево спальня мужского содержания, четверо проживающих, направо – женского наполнения, тоже список из четырёх жиличек. Посредине комната без полового различия, играла роль гостевой, заполнялась по воскресеньям. С разных концов Нью-Йорка набегали омичи. Пообщаться, помыться, постираться, погулять-расслабиться. Человек пять-шесть-семь-восемь как заявятся да с ночевой. К кранам, унитазу в будние дни хвост очереди вырастал, в выходные – тем паче не пробиться…

– С нелегальщиков налог за унитаз и воду! – объявлял Антон Хохлов. – Захотел по маленькому – рассказывай анекдот, серьёзнее желания обуревают – пой песню. И пока не развеселил хозяев – прыгай у двери неудовлетворённым.

Антон был из породы, кому тоскливо изо дня в день одну работу работать, на одном месте жить-поживать да добра наживать, с одной супругой судьбу коротать.

Миша ему говорил:

– Антон, когда мама тебя грудью кормила, видимо, скушала по беспечности ягодку с бациллой непоседливости. И завелось у тебя шило в одном месте.

Антон не обижался на «шило».

– Я последний романтик! – бил себя в грудь.

Без натуги окончил Антон политехнический институт. Хотя вместо учебного процесса в основном бегал по лесам и долам с картой и компасом. Пристрастился к ориентированию на пересечённой местности. Доориентировался меж берёз и сосен, прудов и оврагов до мастера спорта. Получив инженерное образование, с год поработал на заводе технологом, да заскучал от грохота производства. Сбежал от него в тренеры, всё туда же – меж берёз и сосен.

Но ягодка, о которой говорил Миша, и в спортивно-тренерской карьере начала мутить воду. Антон на ровном месте вдруг сделал кульбит и развернулся и к инженерии, и к ориентированию всеми тылами своей многогранной натуры, обратив её к должности сторожа. Решил взять философскую паузу, дабы поразмышлять над вопросом: как жить дальше? Размышляя, наткнулся на газетное объявление-приглашение на курсы вязания крючком.

«Ёперный театр! – обрадовался Антон. – Самое занятие для охранной должности. У сторожа главное в профессии – ушки на макушке! Руки свободны! Вот и пусть занимаются творчеством!»

Крючок в крепких мужских пальцах довязался до таких высот, что жюри республиканского конкурса не могло не дать призового места. Став дипломантом, Антон прервал философскую паузу, ушёл из сторожей и два года преподавал вязание в профессионально-техническом училище. Определённый нюанс был. Как струна элегантно-спортивный мужчина поверяет девчушкам тайны сугубо женского дела.

Много кем после крючка работал Антон. От сварщика до инструктора по туризму, от электрика до энергетика, а грянул срок выдавать дочь замуж – достал набор вязальных крючков и выпустил из-под него ногсшибательное свадебное платье. И фату.

– От какого кутюрье шарм? – ахали всякой всячины повидавшие работники загса.

А ни от какого! Папочкиных рук искусство!

Языком Антон тоже вязал кружева. Самое скучное общество расшевелит. На заре кооперативного движения деловая дама из дома культуры предложила организовать дуэт по проведению торжественных мероприятий: свадеб, юбилеев, корпоративов. Антон стал звездой увеселительных мероприятий. Всем хочется весело выпить, закусить.

Застольный артистизм у Антона был отточен ещё в институтские годы – переженил массу однокашников. Был случай: дружок из группы, распределившись в Подмосковье, сошёлся со столичной штучкой. Родители невесты через губу благословили молодых на совместную жизнь. Они бы с большим удовольствием батожком поперёк спины благословили жениха, да невеста все сроки аборта упустила.

Изначально зять не пришёлся, заодно вся новая родня. Не свадьба, а Монтекки и Капулетти. Дружок Антона, предвидя трагедию Шекспира, уговорил Антона броситься на амбразуру.

– Приезжай, – слёзно попросил, – на тебя вся надежда. Мы с Ритой никакой свадьбы не хотели. Они в два голоса: что люди скажут? Это для них главное. Я заикнулся, может, тогда узким вашим кругом посидим? «А что твои родственники за людей нас не считают?» – отец её. Не стал перечить, что мои родственники в глаза ещё вас не видели, чтобы считать за людей или не считать.

Ресторан – шикарный, стол – деликатесы в три этажа. С одной стороны разносолов московские Монтекки окопались, с другой – сибирские Капулетти ощетинились. Глава первых – неслабый министерский чиновник, глава вторых – в Омске не последний человек. Даёт Антон слово одним, вторые с неохотой опрокидывают рюмки в ответ на тост. Приглашает к микрофону вторых, аналогичная реакция с противоположной стороны фронта. Того и гляди – стенка на стенку пойдут вместо гуляния за молодых.

Антона заело откровенное пренебрежение его миролюбивым инициативам. Принялся вдохновенно метать бисер лирики, юмора, поэзии и философии на баррикады. Наизнанку вывернулся с анекдотами, стихами, частушками и комплиментами в адрес родителей молодых, тещеньки со свекром и тестя со свекрухой и их родни. И ведь началось потепление грозовой атмосферы, а потом и всеобщее братание. Монтекки плясали в обнимку с Капулетти, пели хором «Подмосковные вечера», «На диком бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой…» и «Ой, мороз-мороз…» Особенно «мороз» хорошо получался в этой свадебной оттепели…

Много пар в Омске Антон переженил в перестроечный период, много юбилеев, корпоративов оттамадил, а потом сказал себе «стоп, пулемёт!» и сделал два крутых виража: разошёлся со второй женой и бросил развлекательно-выпивательный бизнес. Посчитал бесперспективным для серьёзного человека. Всё вокруг покупалось и продавалось, деловые люди, как один, ринулись в торговлю. Антон начал ездить за три моря налегке, возвращаясь обратно натежеле, если так можно сказать. Товар превращался в деньги, деньги снова в товар. Появились накопления, жизнь стала налаживаться, открылись новые перспективы, да дефолт 1998 года закрыл их, слизав жадным языком накопления, а вместе с ними и радужные мечты о спокойном бизнесе без челночного мотания за три моря и безбедном существовании под старость. Переходный от дефолта Антон надумал пересидеть в США.

Начал оформляться по отработанной схеме в турпоездку, бумаг липовых насобирал и занемог. Кинулся народные методы употреблять, а они действуют с эффектом мёртвому припарки. Пошёл сдаваться врачам. Те диагнозом в лоб: злокачественная опухоль.

– Ёперный театр! – сказал Антон и согласился с докторами. – Режьте быстрее, срочно в США надо.

– В таком разе тянуть нельзя! – подыграли медики. Они-то думали, пациент с чёрным юмором.

Он без всякого юмора сказано – сделано. Ещё силёнок не набрался чемодан дорожный таскать, в себя не пришёл после операции, консульство США даёт зелёную улицу на другой берег Атлантического океана. И не скажешь: отложите на завтра. Документы сплошное враньё, пока не разобрались америкосы, что у него нет никакого трёхэтажно дома, квартира и та однокомнатная, надо лететь в США.

Третья жена Антона повисла тяжёлым якорем на шее:

– Не пущу!

Антон отодвинул в сторону обалденно пахнущую тяжесть и ринулся в аэропорт.

А сам сумку со шмутками поднять не может.

С обаянием Антона разве это преграда, такому весельчаку любой с радостью подсобит.

И что вы думаете? До Нью-Йрка без проблем долетел, и перемена континента благотворно повлияла на здоровье. Вскоре Антон работал наравне со всеми.

Миша появился в отстойнике в субботу, в воскресенье праздновали день рождения Риты Соколовой.

Рита, под мышками брито – звал Антон именинницу. Или: Рита, сзади колоритна. Любил имена присказками украшать: Ленка – покажи коленку, Юля – девочка красуля, Люба – слазь с дуба. Рита была колоритна статью во всех составляющих. Не девочка – сорок два праздновали. Ножки, оттоптавшие этот срок, по-прежнему точёные, фигурку можно в журнал помещать, который не худышек любит… Этакая русская красавица! Но безумно влюблённая в США.

– Это же Америка! – восклицала в спорах с Антоном, скептиком в отношении данного государства. – Это же свобода!

Женское дыхание перехватывал восторг.

– Да-да-да! – говорил оппонент. – Хочешь унитазы драй, хочешь в проститутки подавайся.

Женщины чаще зарабатывали уборкой квартир. Унитазов Рита перемыла, в очередь составь – до Омска бы хватило. На руках не переводились язвочки от кислотной пшикалки.

– Ты-то ведь именно здесь оклемался! – била веским доводом Рита.

– Только что, – говорил Антон.

Само собой он был тамадой на дне рождения.

– Подарки с тостами в честь прекрасной Ритули-обворожули само собой, – сказал перед началом веселья, – но с каждого забавная история из прошлой или настоящей жизни. Будем петь и резвиться, как дети, пить, как взрослые, и развлекать друг друга байками.

По Омску Миша Антона знал в лицо, с Ритой, как и её мужем, контактировал по вещевому рынку, места рядом были. Не удивился, встретив её в отстойнике. Но челюсть отвисла, когда зашла Люба Валова.

Люба торговала на рынке семечками. Года три изо дня в день, в жару и в холод появлялась с щелкательно-плевательным товаром.

– Семечки, поди, левые? – подначивали её. – Китайские?

На что Люба индифферентно отвечала:

– Жареные.

Где взяла две тысячи долларов, чтобы попасть на американские заработки – тайна за семью замками.

Как и все земляки – за океаном специализацию бизнеса сменила. Ухитрилась попасть в бебиситтеры. По-нашему – нянька, водилась с дитьми.

– Люба, слазь с дуба, – подзуживал её Антон, – у тебя такой опыт, вла бы да развернулась здесь на семечках.

– Эти америкашки только жвачкой рот забивают. Ни разу семечек не видела. Сама бы пощёлкала с большим удовольствием.

В отстойник Люба приезжала при первом удобном случае. Скучала по ералашу многолюдья.

– Чё мне рассказывать? – заскромничала, когда Антон предоставил ей слово.

– Как на семечках денег накосила?

– Вам скажи – сами начнёте! Ну, ладно. Как сюда приехала, меня подруга встретила. Она сейчас в Мичигане. В общагу к Лёвочке на ночёвку привела, и договорились на следующий день встретиться в Манхэттене на центральной узловой станции метро. Подруга мне работу в американской семье подыскала, собрались ехать договариваться. Растолковала, где в метро встретимся. Но это не в Москве, там и станции красивые, и указатели везде на русском понатыканы. Здесь обшарпано и на английском. Я круть-верть, в три секунды заблудилась. Десять минут тыкаюсь, полчаса. Туда сунусь – нет, сюда пойду – не то. Станция в несколько ярусов, сумасшедший дом под землёй, попробуй тут разберись с первого раза. Хожу, хожу и, как леший водит – опять на то же место попадаю. Да пропади всё пропадом! Уже ничего не надо, только бы на улицу живьём выбраться, солнышко увидеть! Вот-вот разревусь. Сидеть, думаю, надо было в Омске с семечками, попёрлась дунька в заграницу на свою погибель. В школе иностранного не было, в техникуме немецкому бестолку учили. Хоть караул кричи. И заорала: «Люди добрые, по-русски кто-нибудь понимает?» И, Боже мой, человек пять ринулось ко мне: «Какие проблемы?» Тут-то я и поняла: не пропаду в этих джунглях капитализма!

– «Проникновенье наше на планете особенно заметно вдалеке, – процитировал Роман Бекасов Высоцкого, – в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке». Со мной аналогичный случай в Германии стрясся.

Роман с первых дней в Нью-Йорке начал рационализировать быт. Одно время жил в отстойнике. Сразу приноровился договариваться: Рита, к примеру, готовит на двоих первое, он – второе. В сумме в два раза быстрее и организму полезнее полный рацион. Потом и вовсе покончил с одиночеством.

«Чем мы хуже тех, кто на фронте заводил боевых подруг? – резонно задумался. – Не под пулями, а всё одно в окопах. Миленько бы на пару с дамой снять подвальчик в всех экономических и физических отношениях».

Предложил Лидочке Фокиной объединить житейские проблемы для решения оных в четыре руки. Показать невзгодам и неудобствам американской жизни русский кукиш.

Лидочка, по всем континентам свободный человек, правда, в России сын-второклассник растёт у бабушки, зато мужа давно выкорчевала из собственной жизни. Роман никого не выкорчёвывал, кроме сына и дочери имелась действующая супруга, да что же теперь и деньги зарабатывай, и никаких условий для восстановления сил и вдохновения на труд?

Сняли подвальчик за триста долларов в месяц. Есть нюансы: соляркой немного попахивает – котёл парового отопления невдалеке, и другие ароматы, бывает, залетают, мусорные баки неподалёку – в остальном жить можно. Окно под потолком на уровне улицы, садик перед ним со свежим воздухом, случается, кошка с улицы заскочит в окно, но кошка это не страшно.

Супруге Романа в Омск, несмотря на долгие морские мили и длинные сухопутные километры, доброхоты доложили о наличии подруги трудового фронта у мужа. Без радости восприняла Бекасова сообщение о фронтовой сопернице, однако рвать в негодовании волосы на голове не стала и проклятия в сторону Нового Света не отправила. Может, не захотела верить, посчитала, от зависти наговаривают: Роман деньги всё с той же регулярностью, в прежнем количестве шлёт, а какая дура будет за бесплатно с мужиком жить? А может, подумала: ну, поприжал добытчик на отхожем промысле какую, всё равно ко мне вернётся.

Лидочка была женщина голосистая. Не в смысле скандальная – пела душевно. Музыкальное училище окончила. Романсы любила. А когда слишком принимала на красивую грудь – частушки с картинками сыпала в большом количестве. Видимо, сказывалась тоска по родине. Аккомпанировала себе на электрооргане. В Нью-Йорке на улицу какой только мусор не выставляют. Роман увидел электроорган, в подвал притащил, шнур питания заменил – всё разнообразие в жизни. Лидочка песен бессчётное количество знала. Собираясь на день рождения Риты, прихватили инструмент, помузицировать на празднике.

– Было это в конце Советского Союза, – начал застольный рассказ Роман, – год примерно восемьдесят восьмой, восемьдесят девятый, уже действовал-злодействовал закон о кооперации. Правдами-неправдами через прибалтов, их каналы с ФРГ, заработал первые пятнадцать тысяч марок. Евро ещё не было.

Бешеные деньги по тем временам. Вдобавок к валюте немцы-компаньоны пригласили Романа в гости. Разу заграницей не был, и нате без подготовки – вызов в загнивающий капитализм. Жуть интересно было Роману поглядеть, как они там загнивают. В марте полетел в Москву оформляться. Загранпаспорт только МИД выдавал. В тот год зима лютовала, весна не лучше выдалась – холод не отпускал. Роман махнул в столицу в унтах, шапке-ушанке и синтетической шубе, жутко синего цвета. Марки банк выдал тысячными купюрами. Мельче не было. Роман не стал кочевряжиться: мол, такими брать не буду, мне чего помельче. Взял.