Солнечная тропа

– А, Лёня, здравствуй! – громко крикнул Лев Борисович и даже, сняв свою шапочку, помахал ею.

Лёньке пришлось оставить свой скрадок и подняться навстречу писателю.

– Доброе утро, – несмело поздоровался он.

Один, без Акимыча, мальчик не знал, как ему вести себя с писателем. От этого он некстати покраснел и потупился, однако Лев Борисович ничего не заметил.

– Не просто доброе, а прекрасное утро! – с воодушевлением выразился он, остановившись у края картофельного поля. – Правда, Лёня?

– Правда, – негромко сказал Лёнька и задумался: что бы ещё добавить?

– А у меня сегодня была не менее прекрасная ночь, – признался Лев Борисович. – Я должен тебе сказать, что здесь вообще удивительная атмосфера. Это сразу чувствуется. Но для меня ночь – всегда исключительное время. Догадываешься, почему?

– Нет, – ответил Лёнька, не искушённый в писательских делах.

– Да потому, что по ночам ко мне на свидание является Муза. Ты знаешь, кто это? Вижу, что не знаешь. Это значит, приходит вдохновение и я сажусь за бумагу.

– Вы писали книжку? – догадался Лёнька.

– Ну, о книге говорить пока рано, – сдержанно заметил Лев Борисович. – Я, знаешь ли, суеверный человек. Но так и быть, поведаю тебе о своей мечте. Я действительно собираюсь написать целую книгу сказок. Раньше я сочинял стихи, рассказы для детей. У меня даже повесть есть. Но я ещё никогда не писал сказки. Вот хочу попробовать себя в новом жанре. Что ты на это скажешь?

У Лёньки не было особого мнения, и он ответил:

– Вообще я люблю сказки. Даже больше, чем всё остальное.

– Ну, это вполне объяснимо. Детям сказка необходима так же, как… как, ну, например, молоко, или конфеты, или игрушки…

– Лев Борисович, – спросил Лёнька, – а вы на рыбалку ходили?

Писатель Мойдодыров с недоумением взглянул на мальчика, потом на свой спиннинг.

– Что? Ах, да, ходил… Правда, мне не повезло на первый раз, но я считаю, что главное это не улов, это настроение. Ведь так?

– Так, – признал Лёнька.

– А почему, думаешь, я туда отправился? Вот слушай: ночью я так заработался, что забыл обо всём, и даже о времени. Вдруг вижу – а за окном светает. Понимаешь, всю ночь писал! Ну не ложиться же мне спать, когда такой рассвет. И потом – первое утро в деревне. Я собрался, взял спиннинг и пошёл на речку. И не пожалел нисколько. Я даже вспоминал сегодня слова Фёдора Акимовича о здешних красотах. Тут он, конечно, прав. Кстати, ты не знаешь, как эта речка называется?

– Голубинка, – подсказал Лёнька.

– Да-да, вот именно. Такая чистая, такая первозданная речка. Только маленькая… Или ничего?

Лёнька вспомнил, как сетовал Акимыч на сухое лето.

– В этом году дождей было мало, – объяснил он, – с мая-месяца ни одного дождя. Вот Голубинка и обмелела. А если пройдёт сильный дождь, она поднимется. Мне Акимыч говорил.

– В самом деле?

Лев Борисович с любопытством посмотрел на Лёньку и вдруг спросил:

– А ты, наверное, много интересного тут знаешь, а?

– Нет, – опять смутился мальчик, – я недавно только приехал…

– Ну, всё равно, твой Акимович наверняка рассказывает тебе много разных историй. И потом – вы собираете в лесу чудеса. Я правильно понял?

– Мы не собираем, их нельзя собирать…

– Понимаю, – в раздумье проговорил Лев Борисович и не очень уверенно спросил:

– А со мной ты не поделишься своими… наблюдениями?

Теперь задумался Лёнька. Похоже, Мойдодыров оправдывал его опасения, однако сердиться на него уже не хотелось. Не хотелось и обижать писателя. Но чтобы принять его в их с Акимычем компанию… Если бы дело касалось одного Лёньки, он бы уважил писателя, но что скажет дед Фёдор? Доверит ли он Льву Борисовичу тайны здешних лесов, озёр и полей? Ещё недавно Лёнька сомневался, а сейчас внутренний голос подсказывал ему, что писателю не на что особенно рассчитывать. По крайней мере, в ближайшее время, как и обещал Акимыч.

Мальчик колебался, а писатель Мойдодыров терпеливо ждал, едва ли понимая причину Лёнькиного смятения.

– Ну, послушай, дружок, – наконец заговорил он, – не думай, что я собираюсь выведывать какие-то твои секреты. Но ты ведь можешь сводить меня в лес? За ягодами, например?

– Конечно, могу, – облегчённо вздохнул Лёнька, у которого словно гора свалилась с плеч. – Только я сам ещё…

– Слыхал, слыхал, – улыбнулся Мойдодыров, – не переживай. Мы будем вместе исследовать этот заброшенный край.

Лев Борисович остался доволен их соглашением, да и Лёнька в конце концов почувствовал себя свободно.

– А знаешь, Лёня, – вдруг загорелся писатель, – ведь ты мог бы помочь мне в одном деле. Очень важном деле. Ну как?

– Если у меня получится… А какое дело?

Лев Борисович принял загадочный вид.

– А вот пойдём ко мне и узнаешь. Это дело у меня дома лежит. Пошли?

– Пошли! Ой! – Лёнька споткнулся. – Я бабушке скажу. Вы подождите, я сейчас!

– Жду! – пообещал Лев Борисович ему вслед.

Лёнька не увидел бабушку во дворе и заскочил в избу.

– Ба! Я к писателю пойду! – объявил он с порога.

– Неужто опять в гости пригласил? – спросила бабушка Тоня.

– По делу! – коротко бросил Лёнька и метнулся в сени.

– Погоди! – крикнула бабушка. – Вот возьми, снеси ему молока. Скажи – парное, пускай сразу и пьёт.

Бабушка вручила Лёньке крынку с молоком и отворила дверь во двор.

– Смотри, не разлей, деловой…

Лёнька нашёл писателя на прежнем месте. Подняв голову, Лев Борисович щурился в небо, где уже высоко стояло солнце, изрядно припекая землю.

– Жарко становится, – сказал Лев Борисович, – а на небе ни облачка. Ты говоришь, сухое лето?

– Вам бабушка молока передала! – выпалил Лёнька. – Его надо пить сразу.

Писатель рассмеялся:

– Твоя бабушка, наверное, не хотела сказать, чтобы я пил молоко в огороде. Большое спасибо, я выпью дома. Понеси, если тебе не трудно.

Они пошли к дому с мезонином по задам улицы. Следом за бабушкиным участком с ровными рядками картошки лежал настоящий пустырь. Уже ничто не напоминало о том, что эту землю обрабатывали человеческие руки. Здесь хозяйничали лопухи, лебеда и крапива, вымахавшие в рост на приволье. За пустырём виднелся бывший сад, где рядом со старыми деревьями тянулась вверх молодая фруктовая поросль, выискивая и себе место под солнцем. Среди этих зарослей развалившийся дом казался просто невысоким холмиком, и было трудно поверить, что когда-то здесь жили люди.

Писатель Мойдодыров оглядел мёртвую усадьбу и обратился к Лёньке:

– Сколько здесь таких дворов! Прямо ужас берёт. Не понимаю, как можно жить в такой деревне, которая на глазах рассыпается в прах!

– А вы, Лев Борисович?

– Что я?

– Вы ведь тоже будете тут жить…

– Ну уж нет. Я городской человек и жить тут не буду. На своей даче я буду отдыхать, а это разные вещи. Нет, я, конечно, понимаю этих стариков… С одной стороны понимаю. Воспоминания детства и дальше всё такое же… Но как можно привязывать себя к этим развалинам только потому, что ты здесь родился? Ясно, что эта деревня обречена. Хорошо, если тут будут жить дачники, вот такие, как я. Они ещё смогут что-то сделать. А что сможет, к примеру, твоя бабушка?

Лёнька молчал. Он опять, так же, как и вчера, почувствовал острую обиду. Не на писателя, который, как это ни странно, снова умудрился быть правым. Лёньку обижала сама эта правда, безжалостная и горькая, которой противилось его сердце.

А Лев Борисович уже смотрел в другую сторону, где открывался совсем иной, светлый и жизнерадостный пейзаж. Там, за цветущим лугом, огородившись живым ивовым плетнём, неспешно текла Голубинка, несла вдаль свои невеликие воды – тихая, задумчивая речка.

– Нет, всё-таки красивые места, – заговорил снова Лев Борисович. – Я когда сегодня к речке пришёл, солнце только поднималось. Вот это зрелище! Мне вдруг показалось, что я остался один на всей земле. Понимаешь, никого нет, только я и солнце! Мне даже страшно стало… Ну, потом я, конечно, пришёл в себя, забросил спиннинг. Только мне не повезло. Слушай, а может, здесь вообще рыбы нет, а? Что тебе Акимович говорил?

– Есть тут рыба, – сказал Лёнька. – Плотва, окуни, пескари.

– Ага, я и сам думал, почему ей тут не быть? Вроде самое подходящее место. Просто не повезло, ничего страшного. Хотя, знаешь ли, когда не клюёт, то и рыбачить неинтересно. Я с полчаса так посидел да и задремал. Тут ещё солнышко пригрело… Так что я сегодня спал на свежем воздухе. Ну вот, а это уже мои владения.

Владения писателя Мойдодырова делились на дом с мезонином, отделанный с иголочки, и всё остальное, то есть приусадебный участок, на который по всем флангам победно наступали сорняки.

– Как это всё привести в порядок? – пожаловался Лев Борисович. – С домом было столько мороки, а ещё огород… Ну, ладно, проходи.

Писатель вынул из кармана связку ключей и открыл входную дверь.

– Давай наверх, – велел он, и Лёнька поднялся в знакомую уже комнату.

Со вчерашнего дня комната в мезонине заметно преобразилась. Письменный стол писателя был завален бумагой, книгами и карандашами. Даже на диване лежали бумажные листы. Теперь только кожаное кресло оставалось свободным.

Кроме всего прочего, в комнате появился портрет, который показался Лёньке знакомым. Мальчик стал вспоминать портреты писателей, висевшие в его классе над школьной доской. Но ни один из них не походил на изображение молодого человека с пушистой бородкой и ясным взглядом, курившего длинную трубку.

Хозяин дома перехватил Лёнькин взгляд и широко улыбнулся:

– Что, не узнаёшь?

– Так это вы?! – поразился Лёнька.

Лев Борисович утвердительно кивнул, продолжая улыбаться.

– Это я в литературном институте, двенадцать лет назад. Хорошее было время, – мечтательно проговорил он.

Лёнька во все глаза смотрел на писателя. Он вдруг на самом деле увидел сильное его сходство с портретом. Это сходство проявилось, когда Лев Борисович вспомнил «хорошее время». На какое-то мгновение его лицо словно разгладилось, очистилось от отражавшейся на нём суеты мыслей и желаний. Глаза смотрели спокойно и вдумчиво, и на губах появилась лёгкая, немного застенчивая улыбка…

Однако таким Лев Борисович оставался недолго. Уже через несколько секунд он очнулся от воспоминаний, и к нему вернулось его прежнее лицо.

– Да, брат, что значит молодость! Кажется, что ты всегда будешь и красивым, и сильным, и талантливым… У тебя это ещё впереди. А у меня уже в прошлом. Зато в настоящем – лысина, одышка и череда несбывшихся надежд.

Лёнька сделал вывод, что писатель досадует на эти двенадцать лет, так сильно изменивших его. Впрочем, и досада Мойдодырова была недолгой.

– И всё-таки некоторые мечты сбываются.

Лев Борисович собрал с дивана листы и, глядя на них, пояснил:

– Например, я мечтал стать писателем. И стал, как видишь, хотя это было нелегко.

– Лев Борисович, а где же ваше дело? – поинтересовался Лёнька. Он уже осмотрел комнату Мойдодырова и не увидел ничего, что требовало бы его помощи.

Лев Борисович аккуратно пролистал свою рукопись.

– Да вот же, у меня в руках.

Лёнька вытянул шею:

– Это что?

– Это сказка, которую я сегодня написал. Я же тебе говорил, как это случилось. Наступила такая чудесная деревенская ночь! Я раньше ничего подобного не видел, разве что читал об этом. Но читать одно, а самому увидеть – совсем другое. Верно?

– Верно! – воскликнул Лёнька, заражаясь восторгом писателя. – А вы лягушек слыхали? Их тут должно быть здорово слышно!

– Ещё как слыхал! – обрадовался Лев Борисович. – Я всё думал, где это они так орут? Неужели на речке?

– Да нет, это у Акимыча в саду пруд есть. Там они и живут.

– Вот чудеса! – не мог успокоиться писатель. – Значит, это в пруду? Постой, а зачем ему в саду пруд?

– Для красоты!

– Гм, вот чудной старик… Так это они всю ночь горланят у него под ухом?

– Ну да… А вам разве не понравилось?

– Как бы тебе сказать, – озадачился писатель. – Сначала, конечно, понравилось, и я с интересом послушал. Но понимаешь, послушал полчаса. А Фёдор Акимович слушает это каждую ночь. Тебе не кажется это странным?

– Не кажется, – набычился Лёнька. – Что тут странного, что лягушки поют?

Писатель Мойдодыров вздохнул.

– Ну, хорошо, пускай не странно. Пускай это самая естественная вещь на свете. Но видишь ли, вот мне, например, чтобы работать творчески, нужна тишина. То есть абсолютная тишина. И я был вынужден закрыть окно. Ещё и комары налетели, проклятые…

Последнее воспоминание расстроило Мойдодырова, и он обиженно замолчал, а Лёнька подумал, что нелегко им будет путешествовать вдвоём.

Тем временем Лев Борисович снова обратил внимание на исписанные листы и взбодрился.

– Лёня, – примирительно сказал он, – мы с тобой отвлеклись немного, а ведь у меня к тебе в самом деле большая просьба. Я, как видишь, сочинил сказку и хотел бы услышать твоё мнение.

– А зачем? – не понял Лёнька.

– Объясняю. Мне эту мысль вчера подсказал Фёдор Акимович. То есть сначала читать написанное детям, а потом уже печатать. А вдруг им что-то не понравится, что-то нужно переделать? По-моему, это полезно.

– Значит, если мне не понравится, вы будете переделывать? – недоверчиво спросил Лёнька.

– Вот именно! Ведь это сказка для детей, таких, как ты… Ну, поможешь мне?

– Хорошо, – Лёнька поудобнее уселся в кресло. – Читайте, Лев Борисович.

Писатель Мойдодыров выискал на своём столе очки, одел их и торжественно прочитал:

– Сказка про то, как мужик домового перехитрил.

– Домового? – встрепенулся Лёнька.

– Да, домового. А ты что, не слыхал про домовых?

Лёнька сидел как на иголках.

– Неужто не слыхал?

– Слыхал, – прошептал мальчик. – Немножко…

Лев Борисович посмотрел на него через очки.

– Не совсем обычный персонаж, правда? Я, честно говоря, не предполагал писать о домовом. Но эта тема как-то сама пришла ко мне, и я ухватился за неё. Ведь домовой, Лёня, это герой многих народных фантазий, а я хотел написать сказку в таком старинном народном духе. Ну, слушай.

…В давнее время жил в одном селе мужик. Собрался он ставить себе новый дом. Был этот мужик работящий да смекалистый и построил такой дом, какого не было во всём селе. И большой, и светлый, и крепкий. Стал мужик в новом доме жить-поживать, но не долго радовался. Был в том селе у одного бедняка домовой, жил в тёмной избушке и по ночам выл волком от горя. Вот прознал он про новый дом и думает: «Не стану я больше жить в хибаре, а переберусь в хоромы и там заживу». Решил так и переселился в новый дом. И так ему там понравилось, что вскоре задумал домовой своих хозяев из дому выжить и самому в нём остаться.

– Лев Борисович! – с тревогой перебил Лёнька.

– Погоди, – отмахнулся писатель, – сейчас самое интересное будет. Так… ага, самому в нём остаться. Принялся он по ночам хозяев пугать. То начнет выть, то мяукать, как кошка, то по чердаку ходить. А потом и вовсе стал хозяев душить. Только те заснут, он уже тут как тут. Прыгнет на грудь и давай…

– Неправда! – гневно перебил Лёнька. – Всё это неправда!

Писатель Мойдодыров был так удивлён, что некоторое время не мог произнести ни слова.

– То есть как это… неправда? – наконец тихо спросил он.

– Всё у вас неправда! – изменившимся голосом повторял Лёнька. – Что домовой старый дом оставил и хозяев бросил, что новых хозяев пугал и душил…

– Но позволь, ведь это сказка, – напомнил обескураженный писатель. – А всякая сказка это неправда, как ты говоришь. А вернее – выдумка, фантазия…

– Зачем же вы выдумываете про злых домовых? – упрямо твердил Лёнька. – Вы что, видели злого домового?

Лев Борисович развёл руками.

– А что, кто-то вообще видел домового? Очень любопытно. Может быть, ты видел?

Лёнька молчал, уставившись в пол. Писатель Мойдодыров отложил на диван свою страшную сказку.

– Дорогой мальчик, – ласково проговорил он, – наверное, ты просто не готов слушать эту вещь. Возможно, это сказка для детей более старшего возраста. Ну, не будем спорить, успокойся. Сейчас я принесу тебе конфет…

– Я не хочу, – отказался Лёнька и встал с кресла. – Я домой пойду.

– Ладно, – не возражал Лев Борисович. – Но мы с тобой по-прежнему остаёмся друзьями. Тебе ведь не за что обижаться на меня, да?

– Да, – ответил Лёнька и, отворив дверь, захлопал сандалиями по лестнице.

«Никогда больше не приду сюда, – повторял он про себя, покидая дом с мезонином. – Не приду ни за что!»

Умей Лёнька угадывать будущее, как домовые, он не сказал бы так, потому что следующий визит к писателю ожидал его очень и очень скоро.

СКАЗКА ОЖИВАЕТ

Со временем Лёнькина обида улеглась, но на душе было грустно и одиноко. Наверное, поэтому он так ожидал наступления ночи. После визита к Мойдодырову в Лёньке проснулось какое-то новое чувство к своим друзьям. «Почему их никто не любит? – огорчённо размышлял мальчик. – Пелагея выгнала Выжитня из дома, ведьма Федосья изводит всех домовых подряд, и даже Мойдодыров, который никогда не видел домового, сочиняет про него злую сказку… А ведь они такие добрые, весёлые, помогают людям, – с нежностью думал Лёнька. – Вот только почему Хлопотуша не идёт за мной?»

Как назло, в эту ночь Хлопотун не спешил к Лёньке. Возможно, он был занят каким-нибудь делом во дворе, мало ли забот у хозяйственного доможила?

Лёнька сидел в пустой кухне, вглядываясь в темноту и ловя на слух каждый шорох, но домового всё не было. «А если он не придёт? – подумал мальчик, и от этой мысли ему сделалось тоскливо. – Все, наверное, уже собрались у Толмача, разговаривают и смеются. А мне придётся лечь спать».

Спать Лёньке мучительно не хотелось, и тогда он принял решение самому пойти в дом Егора на посиделки домовых. Обувшись, мальчик вышел из дома и быстрым шагом направился знакомой дорогой. Подойдя к избушке Егора, Лёнька толкнул входную дверь, и она послушно отворилась, а в доме сразу же смолкли голоса. Лёнька влетел в горницу, и пять пар удивлённых глаз разом уставились на него. Хлопотуна среди домовых не было.

В растерянности мальчик остановился. Он как бы со стороны увидел своё появление: пришёл один, без Хлопотуши, как незваный гость…

– Долгой ночи, добрых дел, – неожиданно сорвалось у него с языка, и кто-то шумно перевёл дыхание.

– Долгой ночи, – ответил Лёньке Толмач. – А где же твой друг?

– Не знаю, – переминаясь, сказал мальчик, – он не пришёл за мной, и я решил один…

– Ничего, это ничего, что пришёл. Странно, что Хлопотуна с тобой нет.

Кадило шевельнулся у окна.

– Может, тоже где зазнобу себе нашёл? Тогда, Лёнька, ты ему ни к чему.

Лёнька вспомнил, как предсказали домовые приезд в Пески грузовика, увидев его за несколько километров и угадав мысли шофёра.

– А можно, – спросил он, глядя на Толмача, – можно отсюда узнать, где сейчас Хлопотун?

– Очень сложно, Лёня, – ответил старший доможил, а Кадило уточнил:

– Это у человека мысли как галки вокруг головы летают и шумят: слышно, видно и поймать можно. У домовых всё по-другому.

Лёньке не удалось поразмыслить над этим, потому что Панамка усадил его на лавку рядом с собой и стал по-своему утешать:

– Не переживай, с ним ничего не случится. С ним никогда ничего не случается. А ты молодец, что не побоялся, пришёл один.

– Кого ж тут бояться? – буркнул Пила. – В Песках, слава богу, тихо…

– Лёня, – сказал вдруг Толмач, – а ведь тебя сегодня обидели. Верно?

Лёнька смешался. Он не хотел говорить про Мойдодырова и его небылицы, однако после фразы о галках и молчать было глупо.

Кадило, кстати, тут же и поймал одну «галку».

– Ты сегодня к нашему Андерсену ходил. Ну, ходил? Видишь! Я и дальше могу узнать.

Теперь Лёнька нисколечки в этом не сомневался.

– Напрасно ты, Лёня, не хочешь говорить, – мягко укорил его Толмач. – Ты ведь пришёл потому, что тебе было тяжело…

– Да, – упавшим голосом ответил Лёнька. – Писатель Мойдодыров написал страшную сказку про домового…

– Про домового? – обрадовался было Панамка.

– Ну-ну, интересно, – прислушался Пила.

– Он написал, что домовой жил сначала в бедном доме, а потом убежал в богатый. Богатый дом ему так понравился, что он решил сам в нём жить, а хозяев выгнать. И начал их по ночам душить…

На этом Лёнька остановился, дальше он не знал. А кроме того, ему было стыдно за бессовестное враньё Мойдодырова.

В горнице повисло тяжёлое молчание.

– Душить, значит, – наконец промолвил Толмач и хмуро обвёл взглядом прочих домовых. – Чем же мы ему не угодили, братцы?

– Он вообще такой! – внезапно рассердился Лёнька, вспомнив другие грехи Мойдодырова. – Говорит, что Пески скоро умрут, если только дачники сюда не приедут!..

– Вот бумажная душа, – выругался Пила. – Сам отродясь лопаты в руках не держал, а собирается Пески спасать!

– А он рабочих в огород привезёт, а сам сверху командовать будет, – предположил Кадило. – Из мезонина.

– Да какой же он писатель? – возмущался Панамка. – Врун он и лодырь. Вот бы кого душить!

У Кадила заблестели глаза.

– Слушайте! Если этот Мойдодыров про нас целую сказку написал, давайте и мы отблагодарим его по-свойски!

– А как? – насторожился Пила.

– Не пугайся, душить не станем. А так, покуралесим, маленько поучим. Чтобы знал, о чём пишет.

Кадило уже завёлся, он готов был сию минуту отправиться к писателю и лишь ожидал поддержки.

– Ну, чего вы? Такая идея, эх!.. Что мы здесь все ночи напролёт торчим? Толмач, скажи…

Толмач колебался. Как всегда, принимая важное решение, он обдумывал все стороны дела.

– А ты не переборщишь? – спросил он у Кадила. – Ведь ты удержу ни в чём не знаешь. Перегнёшь палку, а этот писака потом всю жизнь будет трезвонить, что мы людям заклятые враги.

– Не будет он трезвонить! – кипятился Кадило. – Наоборот, слова больше про домовых не скажет!

– Хлопотун бы против был, – вслух размышлял Толмач, но Кадилу такой аргумент лишь разозлил.

– Хлопотун сам неизвестно где шатается и никого не спрашивает! Ну, Толмач, говори!

– Ладно, ступай, – с неохотой согласился тот. – Но смотри!..

Кадило проворно вскочил с места.

– Ну, кто со мной пойдёт?

– Я пойду! – вызвался Панамка.

– А ещё? Толмач, ты же не против?

– Я проучивать никого не стану, – внушительно ответил Толмач, и Кадило сразу переключился на Пилу:

– Пила, а Пила, Запечный, идём с нами! Знаешь, как весело будет?

– Вот где у меня твоё веселье! – Пила выразительно похлопал себя по лохматой шее. На прозвище Запечный он никак не отреагировал и был заметно рад отомстить Кадилу за его колючие шутки.

– Ах, вот ты как, – сквозь зубы ответил уязвлённый Кадило. – Ну, как знаешь.

Он посмотрел в сторону Выжитня, который, как и всегда, безмолвствовал, и заключил:

– Ладно, остальных приглашать не будем. Остальные у нас вообще вместо мебели. Лёнька, ну ты-то хоть меня не бросишь?

– Я? – растерялся Лёнька, совершенно забытый всеми во время Кадилиных сборов.

– Конечно, ты! Или ты с Мойдодыровым согласен?

– Оставь его, – неожиданно посоветовал Кадилу Выжитень. – Ты и так справишься.

– Нет, я пойду, – вдруг с решительностью сказал Лёнька и встал рядом с Кадилом. Старый Толмач только покачал головой.

…Примерно в это же время писатель Мойдодыров сидел за столом в своей комнате. Он основательно отдохнул днём, намереваясь ночью поработать. В этот вечер Лев Борисович предусмотрительно закрыл окно, и теперь его никто не тревожил. В доме с мезонином было очень тихо.

Лев Борисович взял чистый лист бумаги, сосредоточился и написал сверху крупными буквами: «Кикимора-бражница». После этого он чуток понежился в лихорадочно-сладком творческом волнении, судорожно вздохнул и вывел первую фразу: «Не верьте тому, кто говорит, что кикиморы не живут на свете».

Тут в окно писателя что-то стукнуло снаружи. Лев Борисович вздрогнул и поднял голову. Увиденное изумило его. За окном на толстой вишнёвой ветке сидел Лёнька и как ни в чём не бывало улыбался писателю.

Лев Борисович открыл окно.

– Ты? Ты чего здесь?

– Я к вам в гости, можно?

Писатель Мойдодыров оторопело смотрел на Лёньку.

– Лев Борисович, вы ведь сами приглашали, – напомнил тот.

– Я? Да, конечно… Но почему ночью? Где твоя бабушка?

– Спит! – легкомысленно ответил Лёнька. – А она мне разрешает по ночам гулять.

– Деревенское воспитание, – проворчал Лев Борисович. – Ну что ж, заходи. Стой, а как же ты зайдёшь?

– А вы мне дайте руку, – попросил Лёнька, – я влезу в окно.

– Бог мой, чем приходится заниматься, – роптал Лев Борисович, помогая Лёньке забраться на подоконник. – Как ты вообще влез на это дерево? Не проще ли было постучаться внизу?

– А я люблю по деревьям лазить, могу на любое дерево влезть, – небрежно сказал Лёнька, спрыгивая с подоконника на пол.