Via Combusta

Последние слова Роман буквально орал ором в ухо Алексея, поднеся к его глазам экран смартфона и проматывая, раз за разом, момент ДТП, чтобы лежащая наглая рожа своими глазами посмотрела на то, что натворила, и на то, что предлагает ему, следователю, доказать. Чего там доказывать? На всех телеканалах, от мала до велика, сегодня крутили этот ролик, наверное. Он сына своего чуть не угробил, а ему по фигу. По фигу. Это же не его вопрос теперь, а забота адвокатов. Роман настолько был поглощён своим пламенным ражем, что не сразу услышал протяжный звук медицинского прибора, перешедшего с пульсирующих звуковых сигналов в ровный свист на одной частоте.

Взглянув на табло индикатора, он понял, что, похоже, немного перестарался. Прибор показывал, что увиденное пробудило в его собеседнике такие интенсивные сентенции, что остановило сердечное биение. Мысль, промелькнувшая в голове Романа, скорее, поддержала его, нежели напугала, ведь ощущения пресловутого чувства вины, даже лёгкого, не прослеживалось. Напротив, Роман понимал, что и сказал и показал этому человеку всё, как оно есть на самом деле, без фантазий. То есть, сказал правду. А на правду же нельзя обижаться, или, сказав, чувствовать себя виноватым. Это же – правда. Ничего же не придумано. Ну а то, что человек решил не жить дальше, узнав такую правду, так это его личное решение. Личное. Его же не трогал никто, не пытал. Поэтому надо уважать решение человека.

Однако, подождав с минуту, Роман всё-таки пошёл звать врачей…

Глава 5.

Московская область.

Раздоры. Начало мая.

Где-то года три назад.

Утро четвёртого после аварии дня окончательно выпотрошило и начисто выскоблило…

Есения сидела у панорамного окна своего загородного дома на коленях, и плакала навзрыд, не закрывая сухих и воспалённых накопившимся недосыпом глаз. Не осталось уже ни одной, даже самой тщедушной слезинки, которая могла бы скатиться на нижнее веко и хоть как-то смочить там эту высохшую, выплаканную пустыню. За последние дни на ладони сформировался глубокий отпечаток от отцовского кулона. Так же сильно женщина его сжимала левой рукой и с этим рассветом.

Широкий банный распахнутый халат сполз с её обнажённого тела наполовину и уже ни прикрывал, ни согревал, а лишь валялся тряпочкой на ногах девушки, оказавшись не в состоянии сделать для неё хоть что-то полезное. На выбеленном дубовом дизайнерском полу не было живого места от грязных и смрадно воняющих весенними собачьими экскрементами следов мужских ботинок, которые постепенно высыхали от тепла включенного инфракрасного обогрева, испаряя своё концентрированное зловонное содержимое с заметной невооружённому глазу интенсивностью и провоцируя глазную резь. Сквозь плотно сомкнутые пальцы правой руки девушки виднелись белые кружевные лоскуты промокшего от пота комка нижнего белья.

Всё вокруг девушки напоминало последствия прокатившегося урагана максимально опасной для человечества категории. Разбросанные по всему дому вещи, книги и бумаги, зияющие пустыми глазами-полками шкафы, осколки битого стекла, изрезанный на куски, раскуроченный и чуть не вывернутый наизнанку большой, ещё пару часов назад встроенный в стену, сейф и свежие размазанные по полу следы недавнего кровопролития формировали вокруг трясущегося в стенаниях тела хозяйки дома атмосферу тотального краха. Страшно было представить, как в тот момент выглядели остальные комнаты, и особенно – спальни. И уж совсем страшно – детские. Звук включенного до сих пор душа наглядно иллюстрировал, до какой степени внезапным для Есении оказалось появление явно непрошенных гостей.

Завалившись на левое плечо она ещё какое-то время пыталась выплакаться в такой позиции, принимая с каждым всхлипом положение, всё более и более похожее на позу эмбриона. По истечение нескольких минут, немного успокоившись, продрогшая полуголая девушка с мокрыми, но не мытыми волосами осмотрелась, ещё раз ужаснулась увиденным и, бросив на пол насквозь промокшие в ладони трусики, медленно встала и побрела, шатаясь, в сторону ванной комнаты, не обращая никакого внимания, что шагает босиком по стеклянным осколкам. Шум воды усилился, из открытой двери душевого помещения показались клубы пара и, через мгновение, в полной тишине перевёрнутого вверх дном дома, раздался оглушительный и продолжительный женский вопль.

Стоя под падающими ливнем струями горячей воды, Есения орала, как ненормальный, отчаявшийся от страданий зверь. Покрасневшие от высокой температуры руки схватили мочалку и мыло и стали растирать, если не сказать – раздирать, ошпаренную кожу широкими и рваными движениями, в тщетной попытке смыть с себя всю накопившуюся за последние дни грязь переживаний. Эта беспрецедентная гигиеническая процедура продолжалась не менее получаса. За это время ор, вопли и вой прекратились, сперва сменившись негромким скулением, потом и вовсе сойдя на нет.

Выйдя из душа в больших бежевых пушистых тапках, завернутая в широкое банное полотенце, Есения поднялась на второй этаж, крепко и сквернословно там выругалась, закончив уважительным «…пвашумать», и пошаркала в сторону своей спальни. Спустя пару минут, одетая в домашнюю пижаму девушка вышла оттуда и стала спускаться к кухне, пытаясь на ходу расчесать спутанные помытые волосы, достающие ёй аж до поясницы. Было слышно, как рвались под грубыми и нервными движениями расчёски волосяные узелки, вызывая отчаянные стоны хозяйки шевелюры. Надо было выпить кофе и всё хорошенько обдумать…

А обдумать, уж тем более «хорошенько», было чего. И начать следовало всё-таки с того, что создавало непосредственную угрозу жизни и здоровью сына. При всём уважении к самоотверженной работе детских врачей, Саше становилось, мягко говоря, не лучше. И если, в первые пару дней, слова докторов её хоть как-то ободряли, то вчера они уже не работали. Напротив, Есении показалось, что ситуация зашла в совсем непонятный тупик, когда золотые руки и светлые головы докторов упёрлись в фактор фундаментального недофинансирования и недооснащения современными технологиями чуть не первой градской больницы.

И списать такое сложившееся впечатление на свою мнительность и напрягшийся во всех местах материнский инстинкт девушка не могла никак, ведь смысл услышанного от лечащего доктора ей, как матери, был понятен абсолютно. «Его бы в Европу переправить, лучше в Г_ию…», «Время уходит…», эти обрывки фраз качались в куполе мозговой деятельности металлическими массивными языками и, ударяясь о стенки этого купола, растекались тревожным звоном по всему телу. Доктор, говоривший уверенно правильные слова первые два дня, вчера вдруг стал темнить, не договаривать.

Есения и сама видела, что что-то поменялось. Во-первых, характер травм и увечий сына был очень серьёзным. Больше всего беспокоила обширная черепно-мозговая, которая и так создавала у матери нервное напряжение перетянутой струны. А вчера она почувствовала холодок неладного, держа сына за руку. Что-то ёкнуло у матери в душе и напугало. Показалось, теперь уже именно показалось, так как никакими измерительными приборами это не проверить, что Саша сам не хочет больше бороться. Или сомневается, продолжить или перестать.

Астрономическая сумма, озвученная для неё, как ориентировочная, на экстренную транспортировку и лечение сына в немецкой ультрасовременной клинике, на слух не смущала совершенно. Девушка прекрасно осознавала, какими деньгами ворочал её муж, и насколько незначительной выглядела требуемая огромная сумма. Однако её необходимо было оперативно достать. Именно поэтому Есения решила уехать из клиники домой. Во-первых, надо было выспаться и как-то успеть привести себя в порядок, ведь время, проведённое у Саши, мама прибавила на вид лет десять и, чисто визуально, спустилась на пару-тройку пролётов вниз по социальной лестнице, если не на уровень привокзальной бомжихи Люды Драбады, то близко к тому. А во-вторых, чтобы найти, собрать и перечислить немцам необходимую сумму, не забыв про старания и интерес своевременно проинформировавшего лечащего врача. Никаких проблем, ни даже сомнений в осуществимости поставленных задач у неё не было вплоть до того момента, как она встала с утра под душ.

А с этого момента всё стремительно пошло наперекосяк, начиная с тревожного предупредительного крика Олега, вбежавшего в дом и завязавшего там рукопашную схватку с превосходящей по численности и оснащению группой специального назначения в сопровождении следователей и ордера на обыск. Есения осознавала, что рано или поздно та лафа, в которой она жила с лёгкой руки мужа, должна завершиться. Только она и представить себе не могла, что она может закончиться в форме «маски-шоу» в её собственном доме. Да ещё и при обстоятельствах, когда её, едва успевшую выскочить из душа и накинуть халат, ставят лицом к стенке. Когда ей зачитывают высосанное из пальца обоснование на проведение обыска, обвиняя мужа в отмывании незаконно полученных средств в особо крупном размере и организации их вывода за рубеж. Так стремительно развивались события этим утром, что даже трусы надеть было некогда.

Не могла она всего этого предположить не потому, что такое не происходит в реальной жизни с завидным постоянством. Напротив, в этих рублёвских местах такое случается, и не редко. Однако Есения знала, что жадность не была каким-либо значимым качеством характера Алексея. Более того, он старался делиться с нужными людьми щедро, сполна покрывая их услуги по содействию. Но, по всей видимости, ввиду случившегося с Алексеем, у кого-то сдали нервы. Кто-то испугался, что источник щедрых ассигнований может пересохнуть с выходом из игры его основателя. Именно этим, по мнению хозяйки дома, могло объясняться столь неожиданное вторжение в их дом с обыском и изъятием документов. Кому-то очень захотелось получить этот живительный источник в своё распоряжение. Не прошло и недели, как у кого-то упало забрало и лопнула терпелка.

Олег, бедный мальчик… Ему, похоже, сломали челюсть и рёбра. Вот звери. Заглатывая кофе, Есения возвращалась в состояние более-менее рациональной мозговой деятельности и уже жалела, что так грубо относилась к вставшему с утра горой на входе в дом Олегу все последние дни. Олег выполнил свою работу. Не будь его, девушка бы развлекала всю штурмовую группу голой грудью и прочими обнажёнными прелестями, услаждая их оперативно-розыскной мускулинум на выходе из душа. Интересно, куда они его увезли? Требовалось как-то решить и этот вопрос.

Но сперва хотелось, чтобы в доме вновь установился порядок. Чего они хотели тут найти? Она никак не могла свыкнуться с мыслью, что у затеявшего эту войну человека настолько отсутствует фантазия, что он предположил разумной идею сокрытия каких-либо важных документов тут, в доме. Господи, вот идиоты. Да их и в офисах не найти. Их в России и не было никогда. Тут всегда было чисто. Чисто. Да, нужна была чистота. Есения взяла смартфон и заказала в ближайшей клининговой службе срочную комплексную уборку, пометив особо, что требуется не просто клининг, а хороший пидоринг, причём двукратный.

Но беды на этом не кончались, и женщина медленно перешла к ворочанию в мозгу уже других камней. А очередная засада заключалась в том, что на все счета мужа уже был наложен арест. А это значило, что она в одночасье оказалась без средств к существованию, так как все её банковские карты были привязаны к счетам мужа, и своих заначек у девушки просто не было. В сумочке лежала какая-то сумма наличных средств, но её было совершенно недостаточно, чтобы покрыть и процент от необходимой на лечение Саши суммы.

Как-то само собой после свадьбы с Алексеем Есения окунулась с головой в полную достатка роскошную жизнь, где проблем с деньгами не было настолько, что казалось, что они и не нужны вовсе. Поэтому никаких личных сбережений и накоплений за душой у неё и не было, за что сейчас она себя нещадно ругала.

Имущество же, движимое и недвижимое, было в их с Алексеем совместной собственности, распределённое между ними паритетно. А это осложняло оперативное получение займа в залог такого имущества, не говоря уже о купле-продаже. Зарубежное же имущество семьи висело на оптимизирующих налогообложение схемах, слепых трастах и каких-то там офшорках, поэтому распорядиться и этим имуществом с пользой для дела не представлялось никакой возможности.

А время тикало и тикало, неумолимо двигая стрелки часов вперёд. Деньги были нужны срочно. Большая сумма. Большая, которая совершенно не казалась таковой до прихода оперативников. Сумма, от которой в жизни молодой матери сейчас зависело буквально всё.

Можно было бы попытаться собрать, как говорится, с миру по нитке, пробежав вихрем по родственникам и друзьям. Сколько-то могли быстро вывести мама и дядя Ираклий. Часть можно было взять у мамы Алексея, раз такая ситуация. Но, по прикидкам Есении, это могло помочь на четверть, от силы на треть от необходимой суммы. А, принимая во внимание случившееся утром, было невозможно себе представить того друга Алексея, кто смог бы быстро помочь. К сожалению, такие были у него друзья. Что-то можно было бы продать антикварам из имеющейся утвари. Что-то заложить в ломбард. Что-то занять.

В общем, надо было действовать, ведь сидеть, сложа руки и посыпая голову пеплом, не представлялось даже на секунду возможным. На кону стояли жизнь и здоровье её сына. И она знала чётко, что будет землю есть, камни грызть, расшибётся в лепёшку, но сделает то, что надо. Раз надо собрать по копейке с каждого – она пробежит по всем, на коленях приползёт, но вымолит эту копеечку, чего бы ей это ни стоило. Но всё-таки, раз пошла такая заваруха, Есения решила, что губительно дальше идти на принцип и игнорировать мужа, словно его больше нет и никогда не будет в их с Сашей жизни.

Как бы она ни относилась сейчас к Алексею, какими бы словами внутри себя его ни называла, какие бы проклятья и пожелания скорейшей смерти Есения ни сыпала в адрес мужа, сейчас он ей был необходим живой. Да, если счета арестованы, то половина его бизнес-структур уже парализованы, и этот финансовый коллапс будет валить бизнес её мужа со скоростью баллистической ракеты. В первую очередь приостановятся платежи для сторонних поставщиков различных некритичных услуг и технологий. Далее дело дойдёт и до ключевых. Следом пострадают сотрудники и их зарплаты. А далее всё обвалится, словно карточный домик. Этот процесс хорошо отложился в памяти ещё со времён банкротства дяди Ираклия.

Однако, зная Алексея хорошо, она была уверена, что у её мужа просто не может не быть туза в рукаве на такой случай. Не было никаких сомнений, что блестяще подкованный в современных технологиях Алексей не будет держать все яйца в одной корзине, да ещё и в стране с одним из самых непредсказуемых инвестиционных климатов. Такого просто не могло быть. У мужа наверняка должны были быть заначки, до которых не способны были дотянуться ни руки правоохранителей, ни щупальца его партнёров и не чистых на руку сотрудников. Так и стоило действовать в первую очередь. Именно этот путь представлялся сейчас самым коротким и самым возможным. Оставалось только переступить через себя и наступить на горло своей ненависти к мужу.

Допив кофе одним большим глотком, Есения пережевала зернистый прогорклый кофейный осадок и снова взяла смартфон. Чтобы как-то подготовиться, она открыла альбом фотографий и стала пролистывать и увеличивать те из них, где фигурировало лицо Алексея. Просмотрев таких с десяток, она вышла из галереи альбома, поняв, что с мужем она сейчас говорить не готова. Во-первых, чувства, материнская обида и злость, были очень близко, торчали нервными окончаниями наружу, вызывая приступ боли от малейшего к ним прикосновения. А во-вторых, Есения боялась заговорить с Алексеем первой, понимая, что ничего, ровным счётом ничего не знает ни о его состоянии и самочувствии, ни о него понимании и версии произошедшего. Начать она решила с последнего и, проведя пальцами по ещё влажным, но уже чистым волосам, от лба до затылка, набрала записанный на бумажке телефонный номер.

– Алло. Могу я услышать Романа Константиновича Смирнова?

– Я вас слушаю.

– Роман Константинович, это Есения Вознесенская, мама Саши Вознесенского. Вы к нам приходили три дня назад в Морозовскую.

– Да-да, Есения Максимовна, я ждал вашего звонка. Хорошо, что вы позвонили. Слушайте, перед тем, как мы продолжим, разрешите узнать, как самочувствие вашего сына?

– Всё не просто. Мы стараемся… Мы надеемся. Он борется.

– Я вас понял, Есения Максимовна. Примите мои самые искренние пожелания скорейшего выздоровления вашего сына.

– Спасибо. Спасибо…

– Да не за что. Пусть скорее поправляется.

– Роман Константинович, вы меня в больнице о чём-то хотели спросить?

– Да, Есения Максимовна, мне надо вас опросить. Мы не могли бы встретиться?

– Роман Константинович, я сейчас преимущественно у сына дежурю. За последние четыре дня первый раз сегодня дома оказалась, чтобы выспаться и немного в себя прийти.

– Я вас понимаю.

– Я сейчас в таком состоянии, что у меня все мысли как в стиральной машинке прокручены. Каша в голове полнейшая. Поэтому не могли ли вы мне хотя бы контурно описать, что вы со мной хотите обсудить, чтобы я с мыслями собралась и вам конкретику смогла сказать при встрече.

– Есения Максимовна, конечно-конечно. Мне только три момента, пожалуй, сейчас важно прояснить. Первое – это характер ваших семейных отношений с мужем и его отношение с сыном до ДТП. Второе – это ваши показания относительно обстоятельств до момента ДТП. Ну и третье, это ваша готовность сотрудничать со следствием и свидетельствовать против вашего мужа. Последний момент, пожалуй, самый важный, так как ваши обвинения и ваша позиция будут служить основным фундаментом для суда в пользу обвинительного приговора и дальнейшего наказания вашего мужа по всей строгости закона. Тем более что, на сколько я понял намерения вашего мужа, он собирается доказывать в суде свою невиновность через адвокатов. Во всяком случае, такая позиция у него была до комы.

– Комы?!

– А вы разве не знали? Ваш муж сейчас в коме…

Заверив следователя на скорую руку в намерении сотрудничать со следствием и выступать на суде с жёсткой позицией по ответственности мужа, Есения спешно завершила разговор и сидела за столом, собирая мысли снова в кучку. Совершенно очевидно, что её муж не сможет оплатить даже копейки, находясь в коме. Это какой-то не проходящий кошмар. Она провела ладонями по лицу и, задержав кончики пальцев на закрытых веках, глубоко выдохнула. Ничего не оставалось делать, кроме как начинать сбор средств изо всех возможных источников. Женщина села на телефон и провела на нём весь день до глубокого вечера, пока клининговая служба приводила дом в первоначальный образцовый порядок.

Вечером, сев и посчитав, какую сумму ей удалось насобирать, прозвонив всех родственников, друзей и более-менее живых знакомых, она снова горько расплакалась. Её предварительные оценки оказались настолько не верны, что совокупная подтверждённая сумма едва покрывала двадцать процентов от необходимой. Никаких других вариантов, кроме как прокредитоваться на максимально возможную сумму под залог паспорта и распродать всё, что было возможно оперативно распродать, не было. Есения решила было ещё раз попробовать прикинуть на калькуляторе свои шансы, как вдруг зазвонил телефон и высветился незнакомый британский номер.

– Алло, это Есения?

– Да, здравствуйте. Это я. Что вы хотели?

– Есения, здравствуйте! Это Леонид Жальский. Мне Алексей вас представлял на новогоднем корпоративе. Я его адвокат, помните меня?!

– Да, Леонид, я вас помню. Что вы хотели?

– Вы знаете, Есения, у нас с вашим мужем сейчас идёт большой проект. Я сейчас в Лондоне. Мне надо срочно у Алексея выяснить некоторые детали, но я никак не могу до него дозвониться ни по одному телефону.

– Ну так ничего удивительного. Он в коме.

– Как в коме?

– Слушайте, Леонид, я не знаю, как вам ещё-то понятнее объяснить. Повторяю для тупых: Алексей сейчас вам, как и мне, ничего ответить не может, потому что он находится без сознания. Он в полной отключке и это, похоже, надолго. Поэтому, если вам, адвокат Леонид, от него что-то надо, то обращайтесь в Склиф. Тем более, что хороший адвокат ему сейчас очень пригодится.

Глава 6.

Т_ская область.

Совхоз «К_н».

Без уточнения времени.

Разоспавшегося под утро крепче-крепкого Лёшу поднять подняли, а разбудить, как говорится, не вспомнили. Запамятовали. Поэтому мальчика трусило мелкой дрожью и пошатывало. Вообще-то, он планировал тут отсыпаться от ранних школьных побудок, справедливо полагая, что летние каникулы в колхозной глуши у бабушки к тому и предназначены. Прослушивание многоголосицы первых петухов не входило в расчёты мальчика, равно как и просмотр умопомрачительных деревенских зорь. Сова в Лёше сидела прочно, надёжно и без каких либо надежд на преображение в жаворонка с возрастом. Отсюда, логика столь раннего подъёма была не до конца ясна, и было, мягко говоря, не по себе.

Да к тому же будить его пришёл дядя, который жил неподалёку от дома бабушки. Бабушка в этом плане была, что называется, то, что надо, и не беспокоила любимого внука, хоть бы он и до обеда дрых. Она просыпалась рано, а иной раз и вовсе всю ночь уснуть не могла, но старалась не шуметь и сон сладко спящего Лёши не тревожить. Да и дядя, младший брат мамы, не был ещё ни разу замечен в таких подставах, так как жил он на отдельной жилплощади, и был целиком поглощён своими заботами, потому заглядывал к бабушке не каждый день. А когда и неделями его видать не было. Посему, соображалка мальчика-подростка никак не могла прийти в себя и понять, к чему же, собственно, всё это идёт.

Прошлёпав к кухонному столу, он попросил у бабушки чаю с колбасными бутербродами и стал их недовольно и молчаливо жевать, прислушиваясь к разговору взрослых. А сей разговор сводился к некоему завершению эксперимента. С одной стороны, для кого-то это может звучать странно или вообще резать слух и коробить определённые чувства. А с другой стороны, в то лихолетье девяностых годов все экспериментировали по своему, лишь бы выжить. Ведь желание перемен и социального прогресса настолько сильно толкнули паровоз общественной эволюции, что оно, общество, в этом прыжке перескочило через горизонт событий так быстро, что оторопело. Старые модели выживания, да, примитивно – добывания пищи, уже не работали или спотыкались на каждом шагу, а нового понимания ещё не наступило. Шлейфом за многими ещё тянулось ожидание помощи от мощного государства, которого уже и в помине тогда не было. Люди в одночасье оказались предоставленными сами себе, на гуманистических основаниях полнейших демократических свобод, поэтому каждый был волен заниматься своим спасением самостоятельно. Как бы, так…

А так как основной темой, заботящей тружеников села, стал вопрос пропитания, то экспериментировал всяк по-своему. Время было такое, что приходилось рисковать, чем-то жертвовать, как-то менять себя, искать пути и их самостоятельно прокладывать. Кто куда подался. Иные, кто был полегче на ногу и повыше образованием, продолжили торить свою дорогу в сферах, скорее, интеллектуальных, оторванных от земли. Много таких сфер тогда открылось, и всё было в новинку, в диковинку. Другие же, более консервативные, смекнули, что коли ветер перемен свистит в ушах и с ног сбивает, то в такую погоду в воздух подниматься опасно и уместнее к матери-земле прижаться и от неё и кормиться.

К таким, кто счёл именно земледелие тем самым спасительным кругом, относился и дядя Лёши. Дядя держал пару огородов и кусок бывшего колхозного поля для посадок клубней современного батата. Он был заядлым рыбаком, специализирующимся, по большей части, на мелкой рыбёшке для свойских кошек, и азартным собирателем сезонных лесных даров.

Первое время, скорее по альтруистической инерции и на чистом коллективном энтузиазме, функционировала местная молочная ферма, и проявлялась должная забота к немаленькому стаду. В разваливающемся, некогда – передовом, коллективном хозяйстве ещё сравнительно неплохо жили и белковым голоданием не страдали. Каждый бывший, а бывшими в то переходное время себя считать никто не хотел, член совхоза регулярно получал бесплатное молоко и какое-никакое, но мясо. Парное, так, на минуточку.

Под конец дня, после вечерней дойки, около весовой, что возле леса, собирался весь пёстрый свет ещё живого животноводческого предприятия. Все тянулись к маленькой избушке, скорее – очень аккуратному сарайчику. Поход туда так и называли – «на весовую». Сакральное помещение. Лёше очень сильно оно нравилось. Люди стекались к нему ручейками по многочисленным, вилявшим между сараями и заборами огородов, тропинкам, с эмалированными бидончиками в руках. Основная же масса народа подходила к весовой по заасфальтированной местами дороге. Что пришло время выдачи молока, в совхозе знали все, от мала до велика. Стягивающаяся под заходящим солнцем в назначенный час к молочно-раздаточному пункту процессия очень походила на стадо молочных телят, скачущих на кормёжку, звеня колокольчиками. И те и другие топали за парным молочком. И те и другие бренчали при ходьбе: одни – колокольчиками, другие – крышками молочных бидонов. Семьи тружеников села были разные, молоко выдавалось по спискам и абсолютно бесплатно. Но не больше одного трёхлитрового бидона на члена совхоза. Однако редко у кого в руках было их по одному, разве что у совсем стареньких бабушек и дедушек. В основном же несли по два, а кто и больше, и семьями выстраивались в очередь.