Вектор ненависти

– А ты чё Пестеля не взял? – спросили Тосина. – Скачал бы готовый – и чики-пуки.

– На сайтах рефераты палёные.

– Палёные? – удивились те. – Это как?

– А вот так: принесёшь реферат, а тебе его вернут и напишут ссылочку, откуда ты его надыбал. Думаете, если вы скачали, то он, – Тосин мотнул головой в сторону кабинета истории, – не догадается скачать?

Неожиданная практичность Тосина объяснялась, прежде всего, его личным опытом. Ещё в седьмом классе, разок скачав из интернета сочинение по литературе и сдав его Зотовой под видом собственного, рукописного, он вместо оценки как раз и получил от неё ссылку на страницу, с которой это сочинение скопировал. Ничего экстраординарного не произошло: начав читать Серёжину работу, Зотова сразу поняла, что семиклассник сам такое написать не сподобится, – и забила в поисковик начало одного особо витиеватого предложения. Первой же и оказалась ссылка на ту страницу, откуда надыбал текст ушлый проныра. И учительница не поленилась вместо оценки точно переписать в тетрадь адрес, который, выведенный беспощадными красными чернилами, выглядел унизительней «параши».

Пристыженный плагиатор был очень озадачен тем, как ловко его раскололи, однако уяснил, что учителя тоже умеют пользоваться интернетом. Пришлось писать самому, и это было не так худо по сравнению с залётом Серёжиного двоюродного брата, учившегося в Политехе и завалившего философию. Для получения зачёта по предмету студентам нужно было написать рефераты, поскольку практические занятия перед самым началом семестра неожиданно отменили из-за сокращения общего числа академических часов. Студенты поначалу обрадовались и пустились бороздить просторы интернет-баз рефератов. Но препод оказался зверем: полгруппы остались без зачёта и не были допущены к сессии. Вопросом «Что такое картезианство?» препод заваливал всех, кто принёс работы по Декарту. А брат Тосина и вовсе погорел: он и его одногруппник распечатали один и тот же реферат (по Гегелю). В довершение всего препод оказался конченой сволочью: ещё и взяток не брал. Пришлось решать проблемы с деканатом, и про недопуск к сессии Серёжин отец в подробностях рассказал сыну, предостерегая от схожих ошибок, хотя тот мог уже похвастать пред папой собственным опытом.

Теперь же Тосин наставлял сверстников:

– Рефераты надо заказывать. Если тебе на заказ делают, точняком сдашь. Это не палево, там реальные люди реально сами всё пишут. Те же учителя и преподы.

– Кто?

– Преподы в вузах. Они типа так подрабатывают: есть всякие конторы, где рефераты, дипломы, курсачи…

– Чё?

– …курсовые работы можно заказать. Звонишь в контору, называешь тему, платишь бабки – тебе пишут. А конторы нанимают преподов и им платят. Иногда преподы сами своё же потом проверяют. Прикольно. Мне брательник рассказывал, он студент.

– Круто! Надо заказать.

– А вы их цены видели? – вдруг осадил приятелей Тосин. – У вас бабок немеряно?

Кулаков и Ермолаев растерянно переглянулись.

– А ты сам как же?

– Я-то, – усмехнулся Тосин. – Нашёл я тут одно место…

Последние дни Серёжу активно бомбардировало рекламными рассылками интернет-сообщество с интригующим названием «Явочная квартира». Предлагали зарегистрироваться на их сайте и вступить в секретную группу в «Фейсбуке». Сообщество занималось изучением конспирации. Разделы сайта говорили сами за себя: «Тайные организации», «Заговоры: триумфы и провалы», «Асы террора и шпионажа», «Практическая конспирация» с тремя рубриками: «Вчера», «Сегодня», «Завтра». Имелась литература, отсканированные книги, а также рефераты – сплошь о народовольцах и эсерах. Там-то и нашёл Тосин работу о Софье Перовской, такую, которой не было на порталах со свободным доступом. Уверенный, что вряд ли историк Андрей Саныч найдёт, откуда скачан реферат, ученик преспокойно застолбил тему, попутно найдя удачное объяснение: «Живу на улице Перовской».

– А про кого ещё есть рефераты? Про этого… Нахимова есть? – спросил Ермолаев.

– Не помню. Кажись, нет.

– А про Пестеля? Про декабристов есть?

– Кажись, тоже нет. Про Фигнер есть.

– Фигнер? Чё за чувак?

– Не чувак, а чувиха, – встрял Кулаков. – Я тогда её беру.

– Скачай сперва, – важно заметил Тосин.

– Скажи адрес, – хором попросили его ребята.

– Давайте мейлы, вечером перешлю. Токо там регаться надо.

– Зачем?

– Правила такие. Как зовут, когда родился, где учишься.

– Не боись, зарегаемся, – подытожил Кулаков.

А вечером друзья сцепились в чате из-за Веры Фигнер, которую Ванёк вознамерился увести у Коляна. Но тот свою избранницу отстоял, и Ваньку досталась другая Вера – Засулич.

Когда назавтра оба подошли к Вяльцеву и попросили изменить темы рефератов, учителю стало ясно: вся троица обнаружила источник готовой продукции. Он попытался было дознаться, чем им не угодили Нахимов и Багратион, но Коля и Ваня юлили и загибали про «интересней» и «больше понравилось». И Вяльцев уступил, тем более что и от Серёжи, очевидно, также не стоило ждать честности в написании работы.

Уходя в этот день из школы, он встретился с Зотовой.

– Скажите, как будет слово «народоволец» в женском роде? – спросил он, усмехнувшись. – Народоволка?

– Звучит ужасно, – хмыкнула Зотова.

– Почему же? Комсомолец – комсомолка, народоволец – народоволка. Или народовольщица?

– Ещё хуже.

– Тогда как? – не унимался историк.

– Участница движения народовольцев, – ответила словесница и попрощалась.

Глава 13

Узнав, что обязанность заниматься с пресловутой троицей возложена на Вяльцева, Репова испытала стыдливое облегчение: словно в бочку радости добавили ложку непорядочности. Ольга Михайловна была убеждена, что лишняя внеклассная нагрузка достались Андрею Александровичу исключительно из-за того, что сперва отказалась она, – и поэтому считала себя обязанной. Правда, чем конкретно она обязана, Ольга Михайловна для себя не определила. Как-то раз она заглянула к нему после уроков, поинтересовалась, как идут дела.

– Ничего, Ольга, дела идут исправно, как часы, – улыбнувшись, ответил Вяльцев. Последнее время, бывая с ней наедине, он называл её исключительно по имени; она же предпочитала делать вид, будто ничего не замечает.

– Уже раздали темы?

– Более того: двое уже поменяли темы!

– Да?!

– Наверняка уже скачали чужое. Это ведь раньше, лет тридцать назад, когда люди жили без интернета, приходилось идти в библиотеку, чтобы написать реферат. А теперь есть базы готовеньких, не раз сданных работ. Только титульный лист поменять. Так что даже электронные библиотеки нам не нужны. Вам Зотова про свою диссертацию не рассказывала? Нет? Она же кандидат наук, когда защищалась, рассылала копии диссертации по всяким инстанциям, я даже названий не знаю. А недавно наткнулась на какой-то сайт, где можно заказать копии чужих диссертаций. Не бесплатно, конечно. Нашла там и свою, сильно возмущалась. Какие-то оборотистые мошенники скопировали её труд и наживаются на этом. Авторам диссертаций, понятно, не только ничего не платят – даже их согласия не спрашивают. Вот так, Ольга. И это – с кандидатскими диссертациями. И с докторскими так же. Что уж говорить о рефератах!

– И что же вы собираетесь делать?

– А ничего. Что-нибудь сдадут. Я проверю. Не стану же я заставлять их просиживать в библиотеках, право. Я потихоньку становлюсь циником, мне всё это сильно надоело, – и Вяльцев обвёл руками класс.

– Что надоело?

– Всё. Решительно всё. Школа надоела, – рубанул он. – А вам ещё нет?

Ольга пожала плечами:

– А что ещё остаётся?

– Подойти, так сказать, к решению проблемы радикально: сменить род деятельности. Пока не поздно, – и, глядя ей в глаза, Вяльцев спросил: – Почему вы стали учителем? Почему не пошли на инженера?

– Так получилось с поступлением, – словно оправдываясь, выдавила улыбку Репова.

– Простите, – спохватился Вяльцев, слишком поздно сообразив, что оплошал.

– Ничего, ничего… Да я особо никуда больше и не стремилась. А вы?

– Я… Знаете, моя учительница истории говаривала про свой предмет: «Историю можно любить, но лучше ей не заниматься». А я вот занялся. Увлёкся. Вот физикой, мне кажется, в школьные годы увлечься невозможно, уж извините. А литературой или историей – запросто. Кстати, одна моя одноклассница любила литературу, хотела стать учителем, целенаправленно стремилась к этому. А стала кассиром в супермаркете. Я как-то встретился с ней… на кассе. Оказалось, что литература и преподавание литературы – абсолютно разные вещи. А я вот стал учителем, смог стать.

– Теперь жалеете?..

– Да, – признался Вяльцев. – Поэтому и вам советую: действуйте радикально, пока ещё не поздно.

– Ну, лучше всё-таки учителем, чем кассиром или безработной.

– Послушайте, – Вяльцев взял её руку, – это только кажется, что лучше. А ведь вся эта учебная рутина так и будет тянуться, год за годом, год за годом, поймите! Ведь ничего не изменится, никогда не изменится. Нужно самим что-то менять.

– У вас, Андрей Александрович, слишком мрачный взгляд на школу, – и Репова высвободила руку.

– Нет, – вздохнул Вяльцев, – это у вас, Ольга, взгляд слишком радостный. Пока – слишком радостный…

– А если все учителя разойдутся, разбегутся, то кто же тогда будет детей учить?

– Мировые вопросы! Я почти на каждом уроке их решаю. Эта война началась из-за того, что страны не поделили колонии. А это восстание случилась из-за того, что крестьянам не дали земли. А ещё пафосные сентенции: война – поражение дипломатии, революция – несостоявшаяся реформа. И вот такие-то вопросы я решаю, решаю вместе с классом, и на словах всё получается умопомрачительно просто и доходчиво. А на деле… А на деле, Ольга, я эти проблемы никогда решать не буду. Со своими, частными, хоть как-нибудь справиться бы… Я забыл: вы в субботу работаете?

– Да, у меня четыре урока.

– Жаль. Ну, тогда давайте встретимся в воскресенье. Сходим куда-нибудь. В кино, например. Или в кафе. Как вы на это смотрите?

Глава 14

Сергей движется по мрачной улице. Высокие серые дома. Смутные юркие прохожие. Внезапно возникающие экипажи. Городовой на углу маячит, смотрит на него. Сергей проходит мимо. Находит нужный номер дома. Минует парадное. Сворачивает в подворотню. Направляется к чёрному входу. Открывает покосившуюся скрипучую дверь. По крутой узкой лестнице поднимается на третий этаж. Темно, почти ничего не видать. Небольшая площадка. Замызганные стены. Грязное оконце сверху. Свет еле пробивается. Дверь сливается со стеной. Сергей стучит по-условному. Из-за двери спрашивают:

– Кого надо?

Сергей знает пароль. Отпирают, но впустившего не видно. Сергей движется вперёд по коридору. Становится светлей. Сергей оказывается в комнате. Зелёные обои, высокие окна, портьеры. Посредине комнаты – стол, рядом стоят Иван и Николай.

– Я тебя вижу, – говорит Иван.

– И я, – вторит Николай.

– Я тоже вас вижу, – отвечает им Сергей.

На столе лежат три объёмистых свёртка. Сергей осторожно берёт один, прячет за пазуху. Остальные делают то же.

Втроём, один за другим, покидают комнату, квартиру. Спускаются по лестнице. Выходят во двор.

Как условлено, первым – Николай. Иван – за ним, на расстоянии. Сергей – последним. Движутся по тротуару. Сергей доходит до своего места. Занимает позицию.

Впереди на противоположной стороне улицы видна женщина. Она даст знак. Все ждут. Сергею ничуть не страшно.

Вот женщина махнула платком. Сергей приготовился. Слышен топот копыт, показались кони, карета. Промчались мимо Николая: по плану он пропускает.

Первым должен метать центральный – Иван. Он выхватывает из-за пазухи свёрток и бросает в карету.

Взрыв!

Лошади падают, кучер валится с козел, кареты переворачивается на бок. Иван падает.

Крики. Свистки.

Сергей движется к месту взрыва. С другой стороны спешит Николай, суёт руку под пальто, вынимает свёрток. На него набрасываются жандармы, хватают, обезоруживают, лупят палками. Теперь вся надежда на Сергея.

Дверца кареты открывается, из неё выбирается некто в шинели. Царь, которого надо убить. Выбрался, выпрямился, невысокий такой. Сергей сморит – и глазам не верит: это не царь, а Путин… Путин ехал вместе с царём???

Сергей медлит.

– Чё тормозишь?! – орут Иван и Николай.

– Так ведь царя надо убить, а не Путина, – оправдывается Сергей.

– Дурак! Путин и есть царь! Бросай бомбу! Мочи его! Мочи!!!

И Сергей вынимает свёрток и, что есть мочи давя на клавишу, кидает его в Путина.

Глава 15

«Явочная квартира» развивалась. Некто Резидент, исполнявший обязанности куратора и администратора группы, снабжал свою агентуру образовательной литературой, устраивал обсуждение различных исторических событий, выкладывал документальные фильмы (о Зорге, о Мата Хари), а потом предложил новую опцию: онлайн-игры.

«Дрентельн»: геймер на лошади должен догнать карету с шефом жандармов, перебить верховую охрану, поравняться с экипажем и, стреляя в окно, уничтожить цель; затем – верхом скрыться от погони.

«Трепов»: геймер проникает в присутственное место, убивает охрану (при этом могут пострадать и находящиеся там мирные посетители), вламывается в кабинет градоначальника и стреляет в него; затем, так как здание оказывается оцепленным, геймеру лучше всего застрелиться.

«Первомарт»: несколько геймеров устраивают облаву на карету с царём, забрасывая её бомбами; сами геймеры также погибают в результате взрывов.

Предпочтения Серёги, Коляна и Ванька не совпадали. Ванёк сыграл в «Трепова», раз уж ему выпало готовить реферат о Засулич. Серёга выбрал «Дрентельна» и даже попробовал поиграть, но управлять на клавиатуре лошадью оказалось непросто: прежде чем гнаться за каретой, необходимо было обучиться виртуальной верховой езде в манеже. Взяв несколько уроков и пару раз вылетев из седла прямо под копыта (виртуальный конь так реалистично бил подковой, словно прошибал экран монитора), Серёга быстро охладел к предстоящей погоне со стрельбой. А Колян сразу запал на «Первомарт»: хоть мало драйва, зато можно жарить втроём.

И когда после игры, выполнив задание и поразив цель, герои делились впечатлениями, Ванёк вдруг выдал:

– А в «Трепове» тоже Путин.

– Путин? – удивились остальные.

– Ага. Прорываешься в кабинет, а там никакой не Трепов, а Путин в генеральском мундире. В него и стреляешь.

– Значит, в «Дрентельне» тоже Путин в карете, – догадался Серёга.

– Ваще беспонтово, лажа какая-то, – резюмировал Колян. – Круче с монстрами и гоблинами рубиться.

На этом конспиративно-игровой пыл восьмиклассников иссяк, и они, проваландавшись ещё с месяц, отнесли свои рефераты Андрею Санычу.

К этому времени Вяльцев провёл с ними несколько занятий, рассказал о народничестве, о тайных организациях, о политической эмиграции, о Герцене. Умышленно уклоняясь от какой-либо оценки, учитель излагал общие сведения – и только. Собственно, в этом он и видел свою задачу: расширить кругозор учеников, рассказав им то, что осталось за рамками школьной программы.

Сданные же рефераты крайне изумили учителя. Он ожидал найти в них изложение общеизвестных фактов, пусть и не выполненное учениками самостоятельно, а взятое в готовом виде откуда-то из интернета. Но вместо этого в каждой работе имелся, пусть и в упрощенной форме, серьёзный исторический и – главное – психологический анализ поступков революционерок, коим давалось полное моральное оправдание. Например, в реферате о Засулич при разборе причины её покушения акцентировалось прежде всего то, что первым преступил закон сам Трепов: столичный градоначальник, приказав высечь арестанта Боголюбова, нарушил закон о запрете телесных наказаний. Подчёркивалось, что инцидент произошёл в 1877 году, а закон был принят в 1863-м и действовал уже 14 лет. Да и повод для расправы был незначительным: заключённый во время прогулки на тюремном дворе не обнажил голову перед случившимся там Треповым. Из чего очень ловко делался вывод, что покушение Засулич на Трепова, при всей очевидной преступной сути поступка, следует признать допустимым с точки зрения общечеловеческой морали. Вслед за присяжными, оправдавшими террористку, автор реферата также выносил оправдательный вердикт.

В том же духе было написано о Фигнер и Перовской.

Озадаченный учитель не мог понять причину подобного отношения. Поискав в интернете, откуда могли быть скачаны работы, он ничего не нашёл и поначалу даже подумал, что рефераты писались ещё в советское время, лет сорок-пятьдесят назад, и пылились в каком-нибудь книжном шкафу, пока их случайно не отыскали при переезде или капитальном ремонте. Но кое-что в написанном опровергало это предположение. Так, Засулич ставилась в один ряд не только с Шарлоттой Корде, но и с Леонидом Каннегисером, а подобное в советские годы было попросту недопустимо. Хотя случаи Засулич и Каннегисера выглядели поразительно схожими, первую большевистская власть причислила к своим революционным предтечам, а второго заклеймила как злостного врага, о котором даже упоминать было небезопасно. Да и восьмиклассник Ваня Ермолаев, в школе историю России XX века ещё не изучавший, вряд обладал столь широким кругозором, чтобы знать о фигурах калибра Каннегисера. «Ладно, Корде, – заключил Вяльцев, – её, возможно, не забыл. Но Каннегисер – это уж слишком».

И тут Вяльцев вспомнил, как Грузинов упомянул в разговоре о популярности народовольцев теперь. Последнее время Виктор как-то не очень активно отвечал на письма, объясняя это своей занятостью: «Дела навалились». Всё же Вяльцеву захотелось с ним встретиться: Виктор наверняка более сведущ, значит, сможет в чём-нибудь его, Вяльцева, просветить.

Грузинов охотно согласился повидаться, но только не в прежнем ресторане. Занятый даже в выходные, он мог бы уделить приятелю час-полтора, так что лучше всего послоняться по улицам около центра. Вяльцева это устраивало: радовала возможность уклониться от замаячившей было траты денег на ресторан.

В назначенное время он прохаживался по периметру условленного скверика, поджидая опаздывавшего Виктора. Лёгкий декабрьский морозец бодрил, но порывистый ветер, нападая с разных сторон, пытался пробраться под одежду, нащупывал, где она потоньше. Солнце слепило, и тень лежала на снегу, словно нарисованная углём на бумаге. Появился Виктор, продрогший, в дублёнке с поднятым воротом, в шлемоподобном малахае, и искренне извинился за опоздание:

– Работы – не продохнуть. А у тебя как жизнь?

– Потихоньку.

– Слушай, места для тебя пока нет, но я помню, ты не волнуйся. Надо подождать, так сразу ничего не бывает.

– Я понимаю, спасибо. Только я не насчёт места. Я хочу с тобой поговорить про… рефераты.

– Какие рефераты?

– Про мой исторический кружок. Ребята сдали мне работы на проверку…

– Ну и отлично. Проверяй, – выдохнул Виктор, приплясывая от холода.

– Да, но тут есть один момент, который меня смущает. Помнишь, ты говорил, что народовольцы сейчас популярны?

– Нет, скорее – актуальны. А что?

– Мои, как ты говоришь, архаровцы выбрали народовольцев. Один – Перовскую, другой – Фигнер, третий – Засулич. Прямо пары для мазурки…

– Пубертатный период, да?

– Меня другое волнует, – Вяльцев поёжился, не то от холода, не то – вправду – от волнения, и продолжал: – Почему их вообще в эту область повело? Есть же Отечественная война, декабристы, Крымская война. Русско-турецкая война, наконец. Двое сперва Кутузова не могли поделить, а назавтра приходят – и берут Фигнер и Засулич.

– А что тебя удивляет?

– Их выбор удивляет. Ты мог бы это объяснить?

– Ну, вот тебе простейшее объяснение, – Виктор неожиданно заговорил медленно. – Нашли готовые рефераты.

– В точку, Виктор! Вся троица принесла чужие рефераты. Я совершенно уверен, что писали не они. Я уверен в этом!

– Вот тебе и объяснение.

– Нет, погоди. Про тех же декабристов написанных рефератов куда больше, про генералов 12 года – тоже. Вот, ты про моду говорил, про Че Гевару.

– Это не мода, это тренд. Тенденция.

– Расскажи мне об этом, – неуверенно попросил Вяльцев.

Грузинов вдруг заговорил быстро, возбуждённо:

– Рассказать? Изволь. Тебе когда-нибудь хотелось пристрелить облечённую властью гниду? Жирную, самодовольную, нагадившую тебе гниду, а? Хотелось? Направить на неё револьвер, нажать курок – раз, другой, третий. И чтобы не сразу пристрелить. Чтобы эта гнида помучилась, покорчилась. Раз, другой, третий, с наслаждением на гашетку давить. Хотелось когда-нибудь? Мне – да. И не однажды. И тебе хотелось. А скажешь: «Нет», – не поверю. Вспомни того на КДН. И вот так – каждому. Каждому!

Вяльцев оторопело уставился на Грузинова, в тот всё строчил да строчил:

– Россия движется к новой революции. Медленно, неуклонно движется. Ты и сам обязан понимать. Ты же историк, ты же различаешь предпосылки, противоречия, ты же разбираешься, что к чему и зачем. А народ, массы действуют бессознательно. Стихия. Её не остановишь. Особенно молодёжь, которая теперь взрослеет раньше, чем пару веков назад. Новая революция начнётся в школе. Ладно, бывай. Меня дела ждут, – он хлопнул Вяльцева по плечу, развернулся и зашагал прочь, и снег под его подошвами скрипел так громко, будто хрустели не снежинки, а кости.

Глава 16

Вяльцев долго смотрел вслед приятелю, смотрел и после того, когда тот свернул за угол. Отповедь приятеля ухала в голове, ухала, словно молот, забивающий вековечные сваи в человеческое сознание. Лишь когда начал коченеть нос и заломило скулы, Вяльцев задвигался, растёр лицо и побрёл прочь.

Правота Грузинова была очевидной и… недопустимой. Не только мысль «Прибил бы!», но и желание её осуществить не раз возникали у Вяльцева в отношении заносчивого районного начальства. А доведись ему общаться с чиновницами от образования столь же часто, как Удальцовой, Вяльцев, возможно, и не сдержался бы. На лице Виктории Дмитриевны порой мелькали антибюрократические гримасы, и в такие минуты Вяльцев искренне сочувствовал ей. Однако никого убивать он бы не стал. В школе в районному начальству относились, как к злой собаке на цепи: не пугаясь лая, обходили на безопасном расстоянии.

Впрочем, выпады Грузинова против власти не были Вяльцеву в новинку: они звучали во всех бунтарских призывах всех переломных эпох, незначительно различаясь лишь национальными модуляциями. Так действовали все революционные вожди, подчиняя себе ограниченные умы соратников, уже готовых к действию. Но Вяльцева волновало другое: почему он услышал подобное от своего приятеля, Виктора?

И чем дольше учитель думал об этом по дороге домой, тем больше ему казалось, что вспышка Виктора – обычный выплеск эмоций. В простое объяснение проще всего поверить. Человек устал, заработался, а тут ещё к нему пристают со всякими глупостями. В конце концов, Виктор – не Удальцова, ему перед Вяльцевым сдерживаться ни к чему. И, кстати, правильно. В критическом взгляде на мир всегда есть доля цинизма. Порой нужно уметь называть вещи своими именами, находить в себе смелость для этого. «Иногда хочется убивать чиновников, – на ходу вслух произнёс Вяльцев. – Иногда – хочется».

Дома он ещё раз просмотрел рефераты, вдумчиво перечитывая некоторые фрагменты. Всё-таки было, было в них что-то такое, от чего не следовало отмахиваться, как от случайно привязавшегося в поле слепня. Слишком уж просто всё преподносилось в этих работах… «Покушение на Трепова, например, – взялся рассуждать Вяльцев. – Если рассмотреть в обратном порядке: Засулич стреляла, потому что Трепов сам преступил закон, велев высечь Боголюбова. А Трепов велел высечь, потому что Боголюбов не обнажил перед ним головы. Фрондёрство, конечно, но ведь получается, что первым-то ход сделал не Трепов. Не спровоцируй его Боголюбов – не было бы порки. Накажи Трепов арестанта как-нибудь иначе, лиши его на месяц чтения книг или какой-нибудь другой тюремной преференции – и не возникло бы никакого возмущения генеральским произволом. А Трепов не только поддался на провокацию – ещё сдуру дров наломал. Но начал-то, начал-то – Боголюбов. И поступок его – мелкий. Провокация исподтишка. Пройди Трепов мимо – Боголюбов, как знать, ещё счёл бы себя выдающейся личностью. Как же, перед самим градоначальником шапки не снял! И что же получается? Дерзить – можно, вести себя вызывающе – можно, но если ответ на такие гаденькие провокации неожиданно окажется суров – то сразу за оружие? Не прав Трепов, не права Засулич, но и Боголюбов – не такая уж невинная жертва. Выходит, в революционной схватке правых нет – есть только недовольные. Прямо афоризм какой-то!..»

Теперь предпринятая им попытка нивелировать выпад Грузинова не выглядела однозначно убедительной. И Вяльцев задумал на следующем занятии с учениками осветить революционное народничество с другой стороны, дабы выявить его неоднозначность. А чтобы всё выглядело совсем наглядно, учитель решил рассказать о наиболее неприглядной фигуре этого движения: о Сергее Нечаеве. Порывшись в книжном шкафу, он извлёк оттуда «Нечаев: созидатель разрушения» Лурье и принялся, перелистывая книгу, освежать в памяти подзабытый материал.