Вектор ненависти

Она старалась не думать о возрасте, не молодилась, не прихорашивалась, но всегда выглядела опрятно: черта, обычно свойственная всем учителям, даже мужчинам.

Прочно усевшись в директорское кресло, Виктория Дмитриевна решила, что настала пора самой вознаградить себя за годы лишений и трудов, и начала разъезжать по курортам. Но длинный учительский отпуск летом, прекрасно подходивший к размеренной жизни в советские времена, оказался слишком неудобным в новых, российских реалиях. Да и трехмесячные школьные каникулы ныне устраивают уже не всех. Заморские курорты, доступные теперь отечественным обывателям, готовы принимать их хоть круглый год, отчего родители учеников нередко поступают так: прямо посреди четверти, в октябре или в апреле, пишут записку с просьбой освободить ребёнка от занятий на недельку. А потом ребёнок приходит в школу загорелый, довольный – и вынужденный ликвидировать отставание от класса по всем предметам. И никто не может воспрепятствовать подобной вольности.

Поэтому Виктория Дмитриевна сочла, что и она ничуть не хуже. Тем более что туристическая реклама манила, соблазняла, не оставляла сил на сопротивление. Шансов устоять не было. Да и зачем? Виктория Дмитриевна многого добилась – и отныне желала пользоваться благами своего положения. А одна поездка на море за год – это мало, слишком мало. И директор Удальцова стала выискивать возможности, которые – при её-то начальническом опыте – нашлись довольно легко. Она взяла отпуск – в счёт летнего – в осенние каникулы, оставив школу на завучей. Съездила за границу, отдохнула, загорела, пока педсостав занимался школьной канцелярщиной. Разумеется, о том, чтобы учителям также предоставлялись отпуска в каникулы, речи не было и быть не могло: учителя – люди подневольные. А лучший отдых – смена деятельности; в данном же случае – смена одной рутины (уроков) на другую (отчёты и педсоветы).

Повторив осенний отдых и на следующий год, Удальцова стала подумывать о новых горизонтах. Всё-таки цены, особенно на авиабилеты, существенно возрастали на периоды школьных каникул. Да и нелегко оказалось довольствоваться двумя поездками в год. И Удальцова постановила: устроить себе отдых ещё и в середине третьей четверти. И в феврале, когда схлынула гриппозная волна и школа, в числе прочих, вышла с карантина, директор выждала ещё недельку для верности – и взяла административный отпуск, а с ним и относительно недорогой тур. Завучи, поначалу ошалев от такой наглости, стерпели и на этот раз. В РУО никто не пожаловался, так что в конце зимы, когда от насморка и простуды стабильно страдает половина школы, загорелая директорская физиономия вызывало у коллег тихую ненависть. На одном педсовете учительница изо, сидя с краю общего стола, даже тайком нарисовала карикатуру: тройкой запряжённых завучей правит удалая Виктория Дмитриевна, в одной руке вожжи, в другой – кнут. Нарисовала для себя, никому вроде бы не показывая. Но каким-то непонятным образом Удальцовой стало известно содержание рисунка, и незадачливой шаржистке тет-а-тет было сделано строгое внушение.

Такой ритм жизни (три вояжа ежегодно) полностью удовлетворял Викторию Дмитриевну Удальцову. Теперь было важно не нажить себе трудностей с РУО, где у неё вообще-то не было никаких связей, хотя в школе и думали иначе. Рядовым подчинённым нередко свойственно заблуждаться насчёт связей своих начальников, видя «блатного» в любом, кто находится повыше на иерархической стремянке. Удальцова знала об этом, поэтому, при случае прибегая к недомолвкам и полунамёкам, всячески способствовала распространению сего заблуждения среди педсостава. И это приносило плоды: в РУО на Удальцову жалобы не поступали.

А на совещании перед 1 Сентября, когда подводились итоги года прошедшего и объявлялись планы на год грядущий, Удальцова устроила презентацию «Как отдыхают наши учителя». Стремясь затеряться в общем калейдоскопе и как-то заретушировать свои отлучки посреди учебного года, она предложила всем желающим принести фотографии их летнего отдыха: кто где побывал. Желающие откликнулись, а так как среди учительниц имелись жёны вполне обеспеченных мужей, то, помимо гор Крыма и Абхазии, педсостав полюбовался видами Италии, Испании и Греции. Те же, которые весь отпуск томились в пыльном городе или загорали, пропалывая грядки и собирая колорадских жуков, лишний раз задумались: а правильную ли профессию они в своё время выбрали?

Но Удальцовой был известен и такой случай: директора, организовавшую при школе какие-то неофициальные репетиторские курсы для учеников, уволили из-за доноса. Видимо, то предприятие приносило деньги, а директор не должен извлекать из школы никакой личной финансовой выгоды. Вот и нашлись честные возмущённые граждане, восстановившие справедливость: за доносом в Министерство образования последовало увольнение директора. Школа – не доходный дом, чтобы там собственный бизнес налаживать. Вот ежели где директор с завхозом на пару уворовывают, ежели на директорской даче установлены двери, оплаченные из бюджета школы, то всегда пожалуйста: лишь бы всё было шито-крыто, а в вышестоящие инстанции никакие сведения не просачивались. Но Удальцова в махинациях завхоза не участвовала: себе дороже выйдет. Да и сами махинации особо не пресекала: пусть себе выкраивает и обсчитывает, а случится ответ держать – загремит в одиночку. Зато в денежных вопросах, касавшихся лично её, Виктория Дмитриевна была донельзя порядочна и щепетильна: глупо наживать лишние проблемы, когда возможно честно и законно пользоваться преимуществами своего служебного положения. А чтобы оно и далее оставалось прочным, Удальцова старалась не привлекать лишний раз внимание инспекторов РУО к школе и к своей скромной персоне. Поэтому эскапады восьмиклассников, особенно Ермолаева и Кулакова, обеспокоили и разозлили директора: пришлось отменить осенний вояж, чтобы не подставляться перед районным начальством. Эта скрытая злость стала причиной разносов, которые директор устроила ученикам на советах профилактики: из-за их безрассудства Виктория Дмитриевна лишалась недели на пляже в Таиланде. В том, что отныне провинившиеся будут вести себя осмотрительней, она не сомневалась, но перед РУО нужно было как-то отчитаться, доложив о мерах, своевременно принятых для исправления ситуации.

И Удальцова не придумала ничего лучше, как вовлечь отличившуюся троицу в какой-нибудь интеллектуальный кружок. Однако здесь возникли сложности. Всё следовало организовать в пределах школы, чтобы наглядней продемонстрировать проделанную работу. Но в школе действовали только спортивные секции и танцевальная студия. В последней этим троим делать было нечего, а склонности к спорту они не проявляли. И Удальцова задумала отыграться за счёт классных руководителей, Вяльцева и Реповой. Чтобы организовали какой-нибудь временный факультатив, полуофициальный.

Встретив Ольгу Михайловну на перемене, Удальцова попросила:

– Загляните ко мне после уроков.

– Хорошо, – мгновенно ответила та и, волнуясь, добавила: – Насчёт КДН?

– И не только. Итог, конечно, малоутешительный. Но надо исправлять ситуацию.

Репова поспешно закивала и, отведя оставшиеся уроки, покорно спустилась в кабинет Удальцовой.

– Ольга Михайловна, я всё отлично понимаю, и вашей вины в случившемся нет, но наше районное начальство… – тут директор сделала эффектную паузу (которую Репова заполнила очередным своим кивком), – к таким вопросам относится… Вы же сами всё понимаете. Я вот о чём подумала: почему бы вам не организовать кружок?

– Кружок?

– Да, чтобы занять наших героев чем-нибудь дельным.

– Может, они уже ходят в другие кружки… – начала искать манёвры для отступления Репова.

– Вам это известно? Они же учатся в вашем классе…

Репова нервно сглотнула: никаких кружков те двое, конечно, не посещали.

– За это вам будет выплачиваться ежемесячная премия, как доплата, – закинула приманку Виктория Дмитриевна.

– Что за кружок? Я преподаю физику. Опыты мы, что ли, будем ставить?

– А астрономия?

– В планетарий их сводить?

– Можно и в планетарий. А когда я ещё в школе ходила, у нас один учитель собрал с ребятами телескоп. И они по вечерам в школьном дворе изучали звёздное небо.

– И мне телескоп собирать?.. – растерялась Репова. Всё, что предлагала Удальцова, вылилось бы в пустую трату времени: ученики и не заинтересовались бы этим.

– Это было в советские времена. А сейчас телескоп можно купить.

– Я не разбираюсь… – Репова чуть не сказала «в оптике», но вовремя сообразила, что учителю физики говорить такое недопустимо, – в телескопах. Да и кружков я никогда не вела. Я не смогу.

Удальцова вздохнула:

– Ну, я не знаю… Нам нужно что-то сделать. Вы подумайте. И если возникнет какая-нибудь идея, обязательно заходите.

Озадаченная Репова вышла из кабинета, так и не поняв: воспринят ли её отказ как окончательный – или директор ещё вернётся к данной теме? А Удальцова так легко отпустила её лишь потому, что изначально не намеревалась обременять учительницу этой обязанностью. Собственно, свой выбор Удальцова сделала не между Реповой и Вяльцевым, а между физикой (к слову, про астрономию она сообразила во время беседы) и историей. Кружок физики выглядел бы чем-то несуразным, а кружок истории – почему бы нет? С Реповой она побеседовала исключительно для проформы, причём до того, как браться за Вяльцева. Предоставив Физике возможность отказаться, директор получила дополнительный аргумент для убеждения Истории, так как знала, что Вяльцев, обычно не проявлявший инициативы, тоже будет сопротивляться – и куда более умело. На всякий случай выждав пару дней (вдруг Репова согласится), Удальцова, отловив Вяльцева на перемене, попросила и его зайти к ней после уроков.

Глава 9

«После уроков».

Одна фраза – а как по-разному звучит для учащихся и учителей.

Одним «после уроков» несёт освобождение из кокона знаний, задач, вопросов и ответов, вопросов без ответов. Вдруг ослабевают путы, трескается гладкая скорлупа, но ещё крепки чары сонного царства знаний. Ещё не явился Звонок-Освободитель, который подкрадётся и гаркнет: «Пора!» И тогда – шум, грохот, безумная и безрассудная радость. Ветер в ушах, ветер в голове. Жизнь – начинается!

Другие же после уроков плетутся на педсовет или проверяют тетради, и будни становятся скучней и безрадостней. Путы учительских обязанностей всё так же сильны, а выкрашенные масляной краской стены – не скорлупа, их не пробьёшь. И нужно всё привести в порядок, разобраться в теоремах, задачах, параграфах и упражнениях, словно кропотливо расплести спутанные мотки пёстрой пряжи знаний.

После уроков Вяльцев явился к Удальцовой и, не застав её, направился в столовую. Там взял запеканку с чаем, подсел за учительский стол, где коллега рассказывала прелюбопытную историю о непроверяемой безударной гласной в слове «город». Оказалось, её муж лет тридцать назад, ещё школьником, нашёл проверочное слово: «междугородний». И доложил об этом своей учительнице. Та лишь открыла учебник русского языка, нашла «город» в списке словарных слов – и развела руками. А недавно их дочь-второклассница отдала домашнюю работу папе на проверку. И среди словарных слов оказалось «город». Пришлось супругу ещё раз блеснуть своими знаниями. Столько лет прошло, а учебники так и не исправили.

Слушая семейный анекдот и расправляясь с запеканкой, Вяльцев отметил, как много было в ней изюма. Видно, боясь внезапной проверки, директор подвинтила гайки везде, даже в столовой. «РУО нечаянно нагрянет, когда его совсем не ждёшь», – подумал-пропел Вяльцев, а вслух произнёс:

– Я вот думаю, что правильней писать не «повар», а «повор». Обе гласные – «о». От слова «воровать», а на «варить».

– Ну и шутка у вас, Андрей Александрович.

– Какие там шутки. Обратили внимание, сколько теперь изюма в запеканке? В тот самый день, когда исчез Тосин, я в столовой съел два куска – и ни одной изюмины. В двух кусках – ни одной изюмины. Каково, а? А последнее время у нас в столовой чуть ли не английский пудинг выпекают.

– Андрей Александрович!..

Довольный своим фрондёрством, Вальцев доел обед и снова отправился к директору. Виктория Дмитриевна была на месте, и он начал с объяснений:

– Я заходил полчаса назад, а вас не было.

Директор кивнула, а Вяльцев подумал: «Почему оправдываюсь? Почему?.. А ведь всегда так. Проклятая рабская натура!»

– Андрей Александрович, я хочу поговорить о Тосине, – сделала первый ход директор.

– Извольте, – ответил Вяльцев с витиеватой изящностью, как если бы уклонялся от удара шпагой.

– Андрей Александрович, я всё понимаю и не вижу в случившемся вашей вины.

– Благодарю, Виктория Дмитриевна, – и Вяльцев сопроводил слова полукивком-полупоклоном.

– Но для районного начальства всё выглядит несколько иначе. Не поймите меня неправильно: я не говорю, что в РУО вас в чём-то обвиняют. Для них виноваты родители. И школа.

– То есть – и вы?

Глаза Удальцовой широко раскрылись: такого контрудара она никак не ожидала.

– То есть – мы все, Андрей Александрович.

– Ну, если вы разделяете со мной вину, то как я могу возражать! – картинно развёл руками Вяльцев.

– И вот что я хотела бы с вами обсудить, – не реагируя на его иронию, продолжала директор, – почему бы не организовать кружок, прежде всего для наших отрицательных героев?

Теперь уже широко раскрылись глаза Вяльцева.

– Кружок?!

– Да, исторический. Что-нибудь факультативное…

Застигнутый врасплох, Вяльцев растерялся и протянул:

– Конечно, я могу сводить свой класс в музей…

– Можно и в музей, – зацепилась за его уступку Удальцова.

– … или в архив областной библиотеки. Но это обычные внеклассные мероприятия. Зачем понадобился кружок?

– Андрей Александрович, районное начальство…

«Да плевать мне на районное начальство! – захотелось выкрикнуть Вяльцеву. – Плевать! Я вообще из школы скоро уволюсь. Прямо посреди учебного года, да! Встречусь с Виктором на днях, договорюсь обо всём – и уволюсь. Уволюсь. Уволюсь!» Но вместо этого он неуверенно произнёс:

– И что конкретно вы предлагаете?

– Например, ребята могут написать рефераты, о разных исторических личностях. В 8 классе – история XIX века, так? Пусть каждый из ребят выберет себе историческую личность и напишет реферат. Кутузов, Александр I, Александр II. Выступят с рефератами перед классом. Или – ещё лучше – устроим доклады в актовом зале, перед всей параллелью. Из РУО пригласим… А оценки за рефераты – зачтём. Помните, Андрей Александрович, в советские годы всё любили именовать… помните, называть чьим-нибудь именем?.. Например, не просто школа №18, а школа имени Светланы Савицкой. А классы носили имена пионеров-героев: Вали Котика, Зины Портновой, Лёни Голикова, Марата Казея. И ученики сами выбирали, имя какого пионера носить классу. Назначали докладчиков, те выступали, рассказывали о разных пионерах, а класс выбирал. Вот и наши герои пусть расскажут о разных великих деятелях, а остальные выберут, кто им больше нравится, Багратион или Николай I.

– И будет класс имени Багратиона? Класс имени Николая I?

Удальцова дружески рассмеялась, а Вяльцев вспомнил, как сам школьником делал доклад про пионера-героя Колесникова. Учительница отобрала в классе лучших по успеваемости, раздала им большие красочные плакаты с портретами пионеров-героев и их краткими биографиями (недостатка в такой агитационной продукции советская школа не знала). И на классном часе ребята выступали, рассказывали, а класс выбирал, чьё имя будет носить. Колесников (теперь Вяльцев даже имени его не помнил), доставшийся ему, Андрею, не был известен так, как Марат Казей или Зина Портнова. Андрей вообще впервые услышал о нём, получая плакат из рук учительницы, и был уверен, что у Колесникова нет никаких шансов. И Андрею чувствовал лёгкую обиду: стараешься, а всё равно не победишь. Каково же было его удивление, когда класс предпочёл Колесникова остальным героям-кандидатам. Андрею даже хотелось встать и объявить на весь класс: «Да за кого вы голосуете?! Что вы нашли в этом Колесникове? Давайте выберем Портнову!» Но восторг и сладость внезапно одержанной победы лишили его сил – и класс стал носить имя Колесникова.

– А если не захотят писать рефераты? Если откажутся? – Вяльцев продолжал упорствовать перед Викторией Дмитриевной.

– Не откажутся. Я подключу соцпедагога. А вам ежемесячная премия будет выплачиваться.

Как вольнодумец перед цензором, Вяльцев откинулся на спинку стула. «Что происходит? Как такое получается? – допытывался он у себя. – Я же планирую уволиться, уйти из школы, хоть куда уйти… А мне навязывают дополнительную нагрузку. Зачем мне с рефератами возиться? Зачем вся эта показуха? Чтобы в РУО галочку поставили, да?»

– Я, Виктория Дмитриевна, не горю желанием. Пусть кто-нибудь другой попробует.

– Я уже говорила с Ольгой Михайловной. Но она физику ведёт. Не опыты же ей ставить, согласитесь.

«Вот как! – чуть не выпалил Вяльцев. – И тут всё просчитано. Как умело подводит к тому, чтобы я не отказался!.. Как умело!..»

– Возможно, кто-то ещё захочет…

– Андрей Александрович, отличились ваши ученики, а заниматься с ними должен кто-то ещё? Нет уж, не перекладывайте ответственность на других.

– Ловко! – на этот раз Вяльцев не сдержался. – А почему эта ответственность возложена на меня? Я не согласен.

Теперь уже Удальцова откинулась на спинку кресла. Помолчала некоторое время, спросила:

– С чем вы не согласны?

– Не согласен браться за то, что вы мне предлагаете.

– Очень плохо.

– Что поделать, – развёл руками Вяльцев. Он вдруг почувствовал себя победителем, уверовал в лёгкий успех.

– А если ваши ученики продолжат куролесить? Что тогда?

– Соцпедагог подключится. Хотя она и так с ними работает.

– Жаль, Андрей Александрович. Между прочим, я хотела отправить вас на конкурс «Учитель года», а исторический кружок – большой плюс для участника.

– Я уже на этом конкурсе однажды провалился. Да вы сами помните, как нас прокатили в прошлый раз.

Виктория Дмитриевна помнила. На конкурс отправили словесницу Зотову, одну из лучших в школе, кандидата педагогических наук. Начав преподавать после вуза, она задумала перебраться из средней школы в высшую: со студентами меньше возни, чем со школьниками. Зотова поступила в аспирантуру, защитила диссертацию. Но к тому времени, когда она начала через своего научного руководителя зондировать почву для долгожданного шага, высшая школа уже находилась в таком упадке, что сама руководитель отсоветовала Зотовой соваться в вуз. Остепененной Зотовой, проклинавшей всю систему образования, пришлось остаться в средней школе, чему втайне радовалась Удальцова: очень престижно иметь кандидата наук в педсоставе.

И вот Зотову отправили на конкурс, который проводился в несколько этапов: на первом устраивались районные состязания, на втором победители районов соревновались на городском уровне. Победа на втором этапе, собственно, и считалась в областном центре NN победой в конкурсе, потому что к третьему (областному) этапу в городе не проявляли особого интереса.

На районном этапе Зотова стартовала мастерски, получив высшие баллы за письменную работу по защите инновационного педагогического опыта и открытый урок перед жюри и обеспечив себе приличный отрыв от конкурентов. Последняя часть районного конкурса была совмещённой: концерт и доклад-защита письменной работы.

Учитель года, по замыслу организаторов конкурса, обязан уметь петь-плясать да жюри развлекать. Тут-то Зотова и просела, получив довольно низкий балл, но всё ещё сохраняя лидерство. А доклад Зотовой, после концерта-то, уже особо и не слушали. Молодая кпн распиналась перед немолодыми грымзами, ни одна из которых, отдавших все силы педагогическо-бюрократическому копошению, так и не взяла такой вершины, как защита кандидатской степени. Да и ближайший преследователь Зотовой представлял гимназию, а не рядовую школу. Так что и за доклад ей дали мало: ровно столько, чтобы конкурент обошёл её на одну десятую по сумме всех баллов. Итоговый результат шокировал Зотову, а стерва, руководившая районным методобъединением учителей русского языка и литературы, бросила ей после конкурса: «Как была ваша школа деревней, так и осталась!» На что находившаяся там подруга Зотовой, недавно перешедшая работать из школы в РУО, ответила: «Не путайте свои личные интересы с интересами района».

Удальцова, искренне жалевшая Зотову и всё равно выписавшая ей солидную – по учительским меркам – премию, несколько дней бесилась, проклиная гимназии, лицеи и всех на свете «блатных».

– Я не забыла прошлогодний конкурс, Андрей Александрович, – твёрдо, однако без злобы проговорила Удальцова. – Но участвовать-то всё равно надо, даже если опять не выиграем. И насчёт кружка подумайте. Не отказывайтесь так сразу, подумайте.

Глава 10

Въезжает карета в решётчатые ворота, по тенистой подъездной аллее катит. Останавливается перед дворцом. Дверцу открывают – и выходит Вяльцев, по дорожке к парадному крыльцу ступает в камзоле, в ботфортах, песок под ногами хрустит. Караул, гвардейцы навытяжку, стройные, высоченные, а рожи одинаковы – и как у школьного охранника. Двери распахиваются, а дальше – лестница белого мрамора, с балюстрадой, ковром пурпурным устлана. И откуда-то сбоку, из-за парчовой портьеры – Ольга, в платье роскошном с панье, плечи голые, веер в руке, волосы белые, в пудре. Да она в парике! И сам Вяльцев – в парике, с буклями и косицею. Ольга хватает его за рукав, говорит ему что-то, волнуется, но Вяльцев не слышит, не слушает, по лестнице шагом тяжёлым восходит. Двери лакеи пред ним отворяют, входит он в зал преогромный, где сиянье и блеск, зеркала, позолота. А на троне в брильянтах и горностаях восседает – матушка, государыня, Виктория Дмитриевна венценосная. И поклон до земли бьёт Вяльцев – а ведь как ей не поклониться! Но – в последний раз, в самый последний, ибо конец наступает сегодня. Достаёт он свиток, грамоту увольнительную, собственною рукою писанную. Каждое слово пером выводил, каждую завитушечку. Разворачивает – и читает. А там – не прошение об увольненье, а согласие. Там – согласие! «Воле монаршей подчинюсь, кружок исторический буду вести!» А и как же иначе! Нельзя отказать вседержительнице.

Вяльцев вскрикнул во сне и проснулся. Ему ещё виделся бело-голубой фасад дворца, а в голове стучало: «Бред! Наваждение!» Он взял смартфон, посмотрел время: 04:48. Ноль-четыре-четыре-восемь. Спросонья туго соображалось. Ещё пяти нет.

Вяльцев закрыл глаза и стал ровно, медленно дышать, чтобы заснуть. Но болела голова, и сон не возвращался. Провалявшись в постели ещё полчаса, Вяльцев встал, сварил кофе, выпил натощак. Посидел, прислонившись к стене. Немного полегчало. Он сварил ещё кофе и позавтракал. голова как будто прояснилась, но тяжесть осталась.

Так с чумной головой и проходил Вяльцев весь день, недоумевая, как такое вообще могло присниться. Императрица Виктория Дмитриевна! Курам на смех! Но ведь приснилось же, приснилось…

На одной из перемен он заглянул в учительскую. Там Ольга Михайловна (или просто Ольга) спрашивала Тамару Васильевну, как писать аббревиатуры РУО и КДН: строчными или прописными?

– Прописными, – с некоторым удивлением ответила Тамара Васильевна. – Так положено. Так во всех документах.

– Если уж строго по правилам, то строчными, – вмешалась Зотова и пояснила: – Потому что образованы от имён нарицательных: районное управление образования, комиссия по делам несовершеннолетних.

– Во всех документах – прописными, – авторитетно повторила соцпедагог.

– Да, в некоторых случаях закрепляются особые формы написания: ГЭС, ЗАГС. Высшее учебное заведение вообще и строчными, и прописными пишут.

– А как правильно: спид или СПИД? – неожиданно спросил Вяльцев, выделяя регистр букв интонацией.

Все удивлённо посмотрели на него, как будто он сказанул что-то непристойное.

– Думаю, строчными, – ответила Зотова. – Насморк или грипп вы же не будете писать с заглавной. Вот и синдром приобретенного иммунодефицита в этом отношении ничем не лучше. А вам зачем, Андрей Александрович?

– Помню, раньше в газетах это слово писали заглавными. Как будто читателей попугивали: СПИД.

– Хотя ОРЗ и ОРВИ пишут прописными, – подумав, добавила Зотова. – В каждой избушке свои погремушки. Так прижилось.

– У нас, выходит, тоже прижилось: РУО и КДН? – допытывался Вяльцев. – Канцеляризмы прижились?

– Да, – улыбнулась Зотова, – прижились канцеляризмы.

«Вот! – размышлял Вяльцев, направляясь в класс. – Канцеляризмы! Проникли в наши умы, прижились, корни пустили. КДН – заглавными! Будьте так любезны – заглавными. А кпн – строчными. Зотова – кандидат педагогических наук, её – строчными. А комиссию – заглавными! И районное управление – прописными, заглавными! Прочь, прочь отсюда! Увольняться! Встречусь с Виктором, обязательно встречусь. Он поможет».