История села Мотовилово. Тетрадь 9 (1926 г.)

– Что! Или окосел, на сучки-то наскакиваешь. Иль не выспался, ходишь, как варёный. Дивуй бы ночью, днём глаз выколол! – проворчал на Саньку отец.

Санька промолчал, за него вступился Минька.

– И ты можешь наткнуться, тут вон какая чащоба и мокрота! Отцу такое пререкание не понравилось.

Не терпя вольности в нарушении семейной субординации, он перекинулся и на Миньку.

– Ищо ты сунься с языком-то! Какой защитник нашёлся! – он уничтожающим взглядом метнул глазами в сторону Миньки. – Вам, видно, не втолкуешь в ваши безмозглые головы, что хозяйство вести не руками трясти, а вы этого не понимаете. Всё на бахметку делаете, всё равно, что не своими руками. Неслушники! Разгильдяи! Как наёмники какие! – обрушился с укорами и руганью отец на сыновей. – Работать прилежнее надо, а не книжки пустые читать! – повысив голос прокричал он на Саньку.

Санька не стерпев стал вольно оправдываться:

– Что тебе мои-то книжки помешали, а ты хапай везде! Готов из-за сена в воду залезть!

Эти Санькины слова показались для отца крайне оскорбительными, он подскочив к Саньке приготовился нанести ему удар:

– Ты ещё чего-то бормочешь, оправдываешься. Что бельмы-то вылупил. Ты только у меня пикни. Я тебя сбрушу, у меня рука не дрогнет.

Не делая никаких поблажек и чтобы неповадно было осадил он Саньку. Его лицо злобно напрыжилось, руки судорожно затряслись, пальцы туго сжатые в кулаки готовы были обрушиться на притихшего присмиревшего Саньку.

– Что вы как разгневили отца-то! – послышался из кустов успокоительный голос Ивана Федотова, который кося траву на своём пае притаённо наблюдал за перепалкой в споре и вовремя обнаружил себя, предотвратив скандал, а то бы у Савельевых дело дошло до драки…

Собравшись около шалаша Савельевы наспех пообедали. Для первости костра не разводили, суп не варили, довольствовались привозной из дома готовой пищей. Ели варёные яйца с хлебом, пироги с молоком, вишню со сладкой водой и кашу. Обед прошёл в тягостно-пришибленном молчании, в унылом переглядывании и грусти. После обеда немножко передохнув отец, не приглашая ребят, молча взяв косу пошёл на косьбу, за ним лениво подтянулись и оба сына.

Доходя до кустов, отец оборотясь крикнул:

– Сено-то поворачивайте, пусть досыхает!

Манька, Анна и Ванька, взяв грабли принялись за вороченье наполовину высохшую траву. Откуда ни возьмись из-за кустов к Савельевым прибежал Колька Трынков, скача во весь опор он выкрикнул:

– А мы лачужку-балаган устроили!

– И у нас шалаш есть, – похвалился и Ванька.

Вскоре к ребятам присоединился и Санька Федотов. Все трое ребят начали бегать, резвиться по скошенной поляне, а потом побежали в густой лес. Азартно гонялись за птичками, искали гнёзда, залезали на дубья, снимая с них жёлуди. Набегавшись, наигравшись, разошлись по своим шалашам.

Под самый вечер по лугам раздававшемся эхом по густому лесу слышалось: «Заваривай!» Это косари, увлекшись косьбой, удалившись от своих станов и шалашей, перед концом косьбы приказно кричали своим помощникам, сушильникам сена, чтоб они разводили костёр и варя на нём суп, готовили ужин. Солнышко зашло уже совсем за густой лес. На лугах стало сумрачно и потянуло сырой прохладой. Василий Ефимович, по-хозяйски засунув руку в сенную копну, проговорил:

– Сено-то отволгло, завтра с утра растрясём, подсушим, а к обеду и на воз навивать можно. Давно ли с копны? – спросил он у Маньки.

– С час уже прошло, как стало вечереть, мы его с Анной и сгрудили, – ответила Манька.

– А что взлохматили всю копну? А ну-как дождь пойдёт, все сено промочит.

Ванька хлопотал около костра, он сбегал в лес, приволок оттуда сухих дров. Соблюдая в пылу костёр, он время от времени подкладывал в огонь сухие палки. В ведёрке, подвешиваемом над огнём, гоняя пену, бурля хлопотала кипела вода, со дна ведёрка кипением гоняло картошку, пшено и куски свинины – готовился суп. В эмалированном чайнике начинал кипеть чай с землянично-брусничной заваркой. Косари, умаявшись на косьбе, подойдя к шалашу устало повалились на траве около костра. Наваристый суп из свинины ели с большим аппетитом, а после ужина пили чай. В стане Федотовых, около их шалаша, тоже готовились к ужину. Пока бабы раскладывали еду, на разостланном столешнике, Иван пробовал кипящий на костре в ведёрке суп. Зачерпнув миской кипящий суп, он поднёс ложку к вытянутым воронкой губам, подув чтоб не обжечься, стал пробовать.

– Хорош суп: жирён и наварист. Наверно, мясной топор бабы для навара в нём варили. Вишь звёзды-то в ведёрке-то так и ходют, так и играют! – шутливо балагурил Иван, добродушно посмеиваясь и хваля свою похлёбку, в которой вместо мяса плавали сушёные грибы.

После супа Федотовы ели привезённую из дома овсяную кашу, которую хваля Иван выдавал как рисовую. Косивший через пай от Савельевых Николай Ершов подошёл к их костру и сбросив с плеч кошель-котомку с харчами, проговорил:

– Как плохо одному косить, ни тебе шалаша, ни тебе похлёбки на ужин. Разрешите мне на вашем костре суп сварить?

– Вари! – разрешительно отозвался Василий Ефимович, примешиваясь около шалаша на сухой траве для отдыха.

Вскоре в котелке у Николая закипела, забурлила вода, он готовил для себя какой-то варево. А не прошло ещё и десяти минут, он уже снял с огня котелок и устроившись вблизи костра начал ужинать. Как и всегда шутейно балагурил.

– Похлёбка получилась хороша! Можно сказать, на славу. Только я поторопился и забыл в неё мяса положить. Всё положил, а вот про мясо из головы выдуло.

Картошку положил, пшена всыпал, муку накрошил, а про мясо позабыл, а припас ведь. Вон кусище приготовил.

Он кивком головы указал на тряпку, в которой, по видимости, было завёрнуто мясо. Вместо «кусища» в тряпке был завёрнут небольшой кусок телятины с хвостом, видимо, рассчитанный на весь сенокос.

– А ты бы бабу брал с собой на сенокос-то, она тебе бы и сварила и мясо-то, наверное, положить не забыла, – с некоторой подковыркой заметил Василий.

– На сенокосе, иль там на пашне в поле я бабе не доверю стряпать, её дело дома в чулане чугунами да ухватьями греметь, а здесь её дело только сено сушить, а обед сварить я уж сам скумекаю и сварю, не хуже ресторанного повара, – высказался Николай о своём поварском мастерстве не только перед Савельевыми, но ещё и перед мужиками-косцами, которые из одиночества тоже как и Николай не успели обзавестись шалашами для ночёвки пришли к Савельеву костру для охотного проведения ночлега.

Весь вечер до поздней ночи у костра шёл оживлённый разговор, рассказывали кто чего знает, курили. Больше всех говорил Николай. Долго слушал Василий неторопливо гудящий Николаев говор, а потом уснул на мягкой постели из серого душистого сена, на вольном лесном воздухе. Утром в стане Савельевых всех раньше проснулся Василий Ефимович. Он на другое место перевязал «Серого», похлопал его по холке, стал будить косцов.

– Вставайте, косари, уж давно рассветало, скоро солнышко появится. По росе-то уж больно гоже косить-то! – подбадривал он косцов.

Мужики дружно повскакали со своих мест.

– Эх, я что-то и продрог! – проговорил Николай, – у костра спал, а холодком всю ночь одевало!

Он, вскинув свою котомку на плечи, уходя стал прощаться. Из шалаша появились с заспанными глазами и Минька с Санькой. Саньке с беспривычки не хотелось вставать в такую рань. Он вылезши из шалаша сладко потянулся и вздрогнув всем телом от овеявшего его холодка, взял свою косу с куста, поплёлся вслед Миньки, который шёл за отцом следом. К обеду Савельевы смахнули с большой площади траву, а сушильщики подготовили сухого сена, которое не повить на воз. Почти перед самым обедом у Саньки получилось неладное. Он по своему недогляду, со всего маху вонзил конец косы в заросшую в густой траве толстую палку. Попробовал так вытащить, не получилось, он начал с силой ударять ногой по пятке косы, чтоб выбить её из засеки. Коса не поддавалась. Он со всего маху ударил лаптем – коса тренькнув переломилась около пятки.

Востря косу, отец увидел поломку. Чтоб не повторить вчерашней неприятности от ругани Саньки сдержался, а только сказал:

– Этого ещё не хватало!

Полуденный зной сморил косцов, обливаясь потом они заканчивали косьбу на небольшой полянке сзади пая. Уморённые жарой и усталые физически они приплелись к шалашу, прилегли на сене.

– Давайте пообедаем и будем навивать сено на воз. Ты, Саньк, с Ванькой поедешь домой с сеном. Там досушивайте его, если отволгнет и убирайте в сарай. Из тебя, видно, косец-то немудрящий выйдет! – добавил отец.

В ведёрке над потухшем костром остывал суп. Обедали не долго, но поели плотно. Ведёрко наваристого полезного по-сенокосно вкусного супа, вшестером угомонили дружно. После краткосрочного послеобеденного отдыха отец запряг Серого и стали навивать воз. Ванька встал на телегу. Он с граблями в руках принимал объёмистые пласты сена, которые клали на воз отец с Минькой. Санька, Манька и Анна орудовали граблями, подгребая сено на обширной поляне. Санька особенно был расторопен, его подмывало то весёлое чувство, что он с сенокоса, который ему за эти полтора дня успел уже надоесть, едет с этим возом домой. Ванька стоя на возу, и принимая навильники сена от отца и брата, приминал их ногами, чтоб сена на воз пошло больше, а воз на вид чтоб был не особенно громоздок. Ванька пружинисто ходил по возу, увивая его как птица своё гнездо. Наконец, воз был почти готов. Минька с топором в руках сходил в крупный лес вырубить там берёзовый гнёт, приволок его к возу. Отец с земли на воз Ваньке подал гнёт, и они с Минькой стали утягивать и увязывать верёвками воз. Увязав крепко-накрепко воз и обтыкав его берёзовыми ветками по бокам, чтоб сено не терялось в дороге, отец тронул Серого с места. Воз колыхаясь от неровностей луга поплыл к дороге, на которой поджидал так же с возом сена, готовый за компанию тронуться в путь, Павел Федотов и провожающий его отец Иван.

– Ты, Саньк, там дома оставайся, а ты, Ваньк, завтра вот с Павлом вместе на лошади-то сюда приедешь, – напутствовал отец Саньку с Ванькой.

И воза с сеном плавно тронулись по дороге.

– Ну, Павел, поезжай передом, а ты, Саньк, дорогой за ним. До сыроватой впадины на дороге, чтоб в ней с возами ребятам не застрять, их провожали отцы: Иван и Василий.

У мокрой впадины лошадей приостановили.

– Как думаешь, Василий, одолеет это вязкое место лошадь-то? – спросил Иван.

– Проскочит! – ободрил Ивана Василий. Иван, взяв свою лошадь под уздцы, намереваясь провести её с разгона. Передняя Федотова лошадь с большой натужью протопала по низине, бойко пропёрлась на другую сторону. Под увесистым возом в жидковатой земле колёса проделали глубокие колеи.

– Ну, теперь давайте помогать Серому протащить ваш воз, – сказал Иван.

Василий поодпустив поперечник петлёй вожжей огрел Серого, тот рванулся с места и торопко затопал по топкому месту. В самом опасном месте, где глубокие колеи, Серый затоптался на месте, колёса врезаясь в зыбкую землю упирались и вязко, тонули в колеях. Чтобы не дать, чтобы воз засосало в грязи, Василий, одичало крикнув на Серого, ещё раз ошарашил его вожжами. Серый, поняв хозяина, собрав все силы воедино, взбешённо рванул вперёд и, выхватив воз из трясины стукача колёсами железного хода, воз выскочил на твёрдое место дороги.

– Эх, чуть не застряли! – облегчённо вздохнул Василий.

– Ну, Серый-то вон, как рванул, да и мы сзади помогли!

– А в возах-то бесполезно, пожалуй, помогать той лошади, которая сама не старается, пудов по сорок будет, – сказал Иван.

– Не меньше! – отозвался Василий. – Ну, поезжайте, с Богом, теперь дорога вас нигде не задержит.

На другой день Ванька с Павлом приехали на лошадях на луга, чуть ли не к обеду. Отец с Минькой косили, а Манька с Анной сушили сено, подготовляя его к отправке домой. Пообедав, косцы и сушильницы, расположившись на кратковременный отдых, прилегли в шалаше, уснули. Воспользовавшись свободным временем, Ванька решил на скорую руку сбегать на другой конец поля – навестить Трынковых, повидаться с Колькой. Ванька в три маха оказался в стане Трынкового покоса. Ванька застал Трынковых за навивкой сена на воз. Не запрягая лошадь и не тревожа её в затине, сам Иван, запрягшись в пустую телегу, за оглобли выволок её из тени на середину поляны, где было приготовленное к отправке домой высушенное сено. Сзади, упёршись в телегу, везти воз помогали Ивану Прасковья и Колька. Выбрав ровное место, Иван воскликнул:

– Тплу-у-у!

Прасковья с Колькой, отлепившись от телеги, остановились на месте. Телегу Иван предусмотрительно расположил в самой середине ялани, с тем расчётом, чтобы всё село было поблизости, чтоб не таскать его к телеге издалека. Колька с граблями в руках, вскочил на телегу, а Иван принялся покидывать ему навильник за навильником на воз, шумевшее от пересоха, как листья берёзового веника. Прасковья, вооружённая граблями, согребала в валы и подгребала потерянное на лугу сено. Ванька, расположившись на сухой кочке, с интересом наблюдал за работой Трынковых. Видит Ванька, как Иван, ухватисто подцепив деревянными вилами сено из валов, ловко бросает его на воз. Колька, принимая от отца охапки сена, пришлёпывает его граблями, бойко расхаживается по пружинисто-качающемуся возу. Уминая воз, и кроша ногами пересушенное сено, Колька старался, чтобы воз получился увесистее и складнее. Через час воз был готов. Иван, неоднократно обойдя воз кругом, деловито ухорашивал его, обдёргивая свисающие клочья сена. Окончив с ухетыванием воза, Иван воткнул в землю свои длиннющие, деревянные вилы, (как Ваньке показалось) подперев рогами вил маленькое, похожее на клок сена облачко, одиноко застрявшее на восточном склоне неба. Взяв в руки топор, Иван сказал:

– Ну, я пошёл в лес за гнётом, а ты, Прасковья, пока верёвку распутай, приду, воз утягивать будем.

Ходя по лесу, Иван долго не мог подобрать себе подходящую берёзу, чтоб потом вырубить из неё жердину на гнёт.

Пока он ходил, Прасковья, распутав верёвку, выспалась под телегой, а Колька, сидя на возе душистого сена, перебрасывался с Ванькой разными детскими разговорами. Наконец, Иван приволок гнёт и, сбросив его с плеча, возвестил:

– Сейчас воз утягивать будем.

Подав спереди Кольке гнёт на воз, Иван, зацепив его за передовку, а сзади накидав на гнёт двойным концом верёвку, скомандовал Прасковье:

– Ну, давай утягивать!

Начали тянуть: Иван – за один конец верёвки, Прасковья – за другой. Гхойкая, Иван напрыжавшись всем телом, с силой тянул, используя такты движений тела и усилий рук. Прасковья же действовала вразнобой. Она не могла или же не хотела, улавливая такты, тянуть одновременно с усилиями Ивана. Да ещё плюс к тому, её почему-то одолевал задорный смех, от которого она никак не могла отстать. Всем телом расслабившись от нахлынувшего на неё смеха, она бессильно валилась на землю и, дрожа всем телом, закатывалась в хохоте. Иван, видя такой непорядок в такое ответственное время, сердито, но не злобно, упрекающе ворчал на жену:

– Вот голова! Люди под команду большие дома строят, мельницы ворочают, церкви воздвигают, а с ней воза сена утянуть никак не утянешь! Ведь и ты вон какая квашня, одного весу в тебе пудов восемь будет, а толку мало! – ворчал Иван.

– Да я бы рада! Да что-то у меня не получается, – улыбаясь оправдывалась Прасковья. – Да, во мне что-то не держится, как будем тянуть и гойкать-то, так из меня залпами и выходит, – с наивностью и бабьей простотой призналась она в своей оплошности.

– Ах, вон оно в чём дело то! – удивился, улыбнувшись Иван. – Ты так бы давно и сказала. То-то я чую, что чем-то запахло! – рассмеялся и Иван. – Ты тогда вот что, когда будем усиленно тянуть-то, в заду-то клапаном закрывай, – шутливо смеясь, порекомендовал он ей. – Ну, вставай, поднимайся с земли-то, мы и так с возом-то малость заигрались. Вон солнышко-то на свал пошло, а мы всё с возом валандаемся. Люди-то ещё вчера по возу домой отправили, а мы сегодня никак не управимся, – с деловитостью высказывался Иван. – Ну, Прасковья, слушай мою команду, давай снова утягивать. Ну, давай-давай!

Без возражений соглашалась Прасковья. И снова такая же картина, она безудержно хохотала, снова смаривал её неугомонный смех, снова она бессильно повалилась на землю, дрыгая всем телом в приступе неподдающегося шабашу смеха. Гнёт, на котором лёжа придерживал Колька, то притягивался, то снова оттопыривался от воза под воздействием пружинисто упругого сена. Наконец, когда Прасковья, насмеявшись досыта, всё же взяв себя в руки, стала внимать команде Ивана, свои усилия стала приспосабливать в такт усилиям Ивана. Воз наконец-то утянули. Иван с довольством в голосе похвалили жену:

– Ну вот, давно бы так! – тщательно утыкивая воз берёзовыми ветками, подтыкая их под верёвки.

– Ты нынче поедешь с возом-то домой-то? – спросила Ивана Прасковья.

– Эт какой дурак в ночь с возом сена пустится? – хладнокровно упрекнул Иван жену. – Ты рай не видишь, солнышко-то за лес уйти просится. Да к тому же ты знаешь, мы в какой дали от дома сенокосим, на выезновских лугах, а место, где мы сейчас находимся, «Погибловкой» называется. И отсюда до Мотовилова вёрст пятнадцать будет, а до Арзамаса совсем рядом – вон залезь на эту сосну и город увидишь.

– То-то мне давеча в нос калачами пахнуло! – перебив разглагольствование Ивана, заметила Прасковья. – Значит ветерок оттудова, вот калачами-то и запахло!

– Это не диво! – подметил улыбавшийся Иван. – Завтра утром сварим завтрак! Позавтракаем, я запрягу «Зорюшку» и помчу в село, а вы с Колькой останетесь здесь! Сено досушивать.

Ванька, вспомнив о своих, трепетно вскочив с кочки, бросился бежать на свой конец поля. Тут-то с ним и произошло досадное приключение. Намереваясь до своего шалаша по заприметной тропинке доскакать в три скачка, а получилось не то. Пробежав с половину пути перед самыми глазами Ваньки из кустов выпорхнула большая и нарядная оперением птица. Он погнавшись за ней в полной надежде, что поймает её руками, но как на грех получилась осечка. Птица, обманывая, отвела его с приметного места, он сбился с тропы, отбросив мысль о погоне и оставив птицу непойманной. В лесу, не в поле – Ванька вернулся на прежнее место, но тропы уже не нашёл. Он из виду и памяти упустил направление куда бежал за птицей и откуда прибежал. Место не заприметил и не мог запомнить то место, где проходит тропа. Пошёл наобум, напрямик и совсем заплутался. Ваньку обуяло беспокойство и страх. Попробовал кричать. Эхо безнадёжно растаяло вдали глуши задумчивого леса. Зловеще затрепыхались листья на высоченной осине. Кругом всё пространство, как обезлюдило, ни двора, ни звяканье кос, только где-то в стороне журчит ручеёк. Не на шутку обеспокоенному, от страха обомлевшему Ваньке стало совсем одиноко. Одному бродить по такому глухому лесу жутко. Объятый тревогой, он решил залезть на высоченный дуб в надежде сверху увидеть что-либо спасательное, но бесполезно! Сколько бы он не вглядывался на север, родного села так и не увидел. Даль застелила зазубристая каёмка верхушек деревьев. Чуть не плача с досады, Ванька поспешно слез с дуба. Его внимание привлекла огромная муравьиная куча, он палкой шелохнул кучу – муравьи, как люди на пожаре, беспокойно затормошились. Воинственно наступая, поползли по ногам Ваньки, один муравей больно укусил ему в ягодицу. Он отошёл от кучи. Как бы мстя за муравьёв, в лесной тени его надоедливо принялись жалить комары.

А в завершении всех неприятностей из дупла старого дубового слома вдруг вылетели и насели на Ваньку, рассерженные нарушителем их спокойствия, пчёлы. Отмахиваясь от преследующих пчёл, Ванька побежал, куда глаза глядят и уж теперь совсем окружился. Сквозь слёзы обиды и досады ему подумалось: «Уж не леший ли заколдовал и решил потешиться?» и отбежал ещё некоторое пространство лесной глуши.

Вдали ему показалась поляна, с редкими деревьями, растущими на ней. Ванька качнувшись присмотрелся, увидел, что-то чернеется и колышется в движении. Обрадованный Ванька бегом ринулся туда и, выбежав на поляну, наткнулся на дорогу, по которой на возе сена ехал Мотовиловский мужик.

– Дяденька! Ты не знаешь, где наши косят? – запыхавшись, спросил он.

– А ты чей?

– Савельев.

– Знаю! Иль заплутался? Иди за моим возом, они вот недалёко, должны быть где-то здесь.

Чрезмерно обрадованный Ванька следовал обочь дороги, которая шла по лесу извилистыми выгибами. Оказалось, плутая Ванька, сделал по лесу большой крюк. Завидя своих, которые хлопотливо подгребали по лугу и навивали сено на воз, Ванька стремглав бросился к телеге и получив от отца нагоняй и граблями по боку: «Где тебя лукавый-то носил?!», мигом вскочил на воз, стерпев боль от удара граблями, принялся за своё дело.

Просенокосили здесь Савельевы шесть дней, а на седьмой, отец с Ванькой приехали сюда за последним возом сена. Повив всё сено на воз, увязав его крепко-накрепко, и забрав отсюда всю поклажу, попрощавшись с шалашом-лачужкой, Ванька с отцом отправились домой. Проехав вёрст пять от места, дорога пошла небольшим косогором и наискосок. Отец, чтобы объехать, как ему показалось это опасное место, взявши Серого под уздцы, повёл его несколько поправее. И как на великий грех, получилось то, чего не хотелось. Заднее правое колесо телеги непредвиденно наехало на злополучную кочку, воз подпрыгнув, накренился и бухнулся на бок. Шедший позади воза Ванька обомлев от внезапной аварии, остановился, как вкопанный. Им овладело какое-то тягостное оцепенение. Он не верил своим глазам, что воз свалился, ему казалось, что он перед собой видит не реальность, а временное приведение, ему казалось, что вот-вот воз сам по себе встанет и снова будет двигаться вперёд. Но воз так же продолжал лежать на боку. Раззлобленный происшедшим, не зная, как возместить и на ком излить досаду, отец яростно поддал пинка Серому, который обидчиво прожевал незаслуженный удар. Досталось и Ваньке, отец, подойдя к нему, с досады с силой швырнул его в сторону, как будто в случившемся происшествии повинны лошадь и Ванька.

– Давай поднимать! – коротко бросил отец с намерением не перевивая воз, поднять его на колёса.

Подобравшись под бок воза, отец и Ванька с большой натугой упёрлись, и к великому счастью Ваньки воз легко был поднят и снова восстановлен на колёса. Отец от удовольствия позволил себе даже улыбнуться. Улыбку на лице выразил и Ванька, был рад и Серый, он как бы радуясь о благополучном исходе аварии, с блаженством пережёвывал губами. Подобрав отдельные клочки сена и побросав их снова на воз, снова тронулись в путь. Ванька снова шествовал сзади за возом. После аварии, которая обошлась сравнительно благополучно, весело было на душе у Ваньки, его подмывало какое-то внутреннее блаженство и объяло весёлое настроение. До своего села ехали легко и податливо, а подъезжая к селу, отец, залезши на воз, позвал и Ваньку:

– Забирайся сюда! – Ванька мгновенно влез на воз.

Въехав в село, Ванька заметил, что люди нарядно разгуливаются по улице. Парни, расположившись на лужке, играют в карты.

– Сегодня ведь праздник: Казанская (9/21 июля)! – коротко заметил отец. – Завтра поедем на жнитво!

– Вот мы и приехали! – подъезжая к дому поразглагольствовал отец.

– Ну и слава Богу! – проговорила встречающая у ворот мать. – С этим сенокосом мы, вся семья, так все изнатужились, что и выговорить тяжело, – гладя по голове Ваньку, добавила она.

Жнитво. Домовчанье. Ванька. Дождь на жнитье

После сенокоса тут же подоспело жнитво – пора, пожалуй, самая страдная для русского крестьянина. В это лето ржаное поле, то, которое расположено к Михайловке. Посюда большой дороги рожь в этом году густая и наливистая, а за большой дорогой рожь не высокая, мелкая, с колоском в семь зёрнышек. Густую стоявшую стеной рожь на одворице, жнут тружеником серпом, а рожь редкую, за большой дорогой, мужики смахивают косой под самый корешок, как бритвой, не теряя ни зёрнышка. Как и водится, с глубокой старины жнитво начинают с Казанской (9/21 июля) и жнут с неделю. На второй день, после Казанской, в четверг, семья Савельевых собиралась ехать на начало жнитва. Семье, сидевшей за завтраком, Василий Ефимович предусмотрительно наказывал:

– Вы перед началом-то жнитва крепче завтракайте и больше ешьте, чтоб на жнитве орудуя серпом силёнка была, и чтобы не проголодаться вскорости. За работой не изнемогать и не глядеть по верхам-то. Да и вообще скорый едок – спорый работник! – назидал он на будующих жнецов. – Ну, я наелся, пошёл запрягать, а вы заканчивайте и выходите.

Запрягши застоявшего за ночь Серого, Василий Ефимович, не дождавшись жнецов, когда те выйдут из избы, сам второпях вбежав в избу и с порога строго тоном приказал, обрушился на семью, всё ещё рассиживающуюся за столом:

– А вы скорее, собирайтесь да выхлобучивайтесь из избы-то. Люди-то давно в поле, а мы никак из дома не вывалимся. Солнышко-то в зады упёрлось, а мы всё прохлаждаемся, ходим взад-вперёд! По холодку-то больно жать-то гоже, а разжарит, хуже спину-то гнуть, да и рожь перестоит – сориться будет! – напевал он, тормоша семью.