Амарант. История жеребенка

Услышав крики соседки, завозились в своих гнёздах и другие вьюшки, призывая самые страшные кары на голову её обидчика! Конюшня утонула в хоре тонких визгливых голосков. Впрочем, лошади на крики не реагировали: видимо, утреннее наступание на вьюшку было здесь делом обыденным.

Вскоре всё стихло. Марик с опаской взглянул под ноги, желая пройти к поилке. В деннике оказалось уже две вьюшки.

– Да-да! Чего уставился? – возмущённо пропищала новая. – Я куму свою от твоих копытищ охраняю! Ишь, громадные какие отрастил! Ты по стеночке, по стеночке ходи, видишь, мы тут в серединке завтракаем!

Вьюшки оглушительно захрустели опилками, неодобрительно поглядывая на жеребёнка.

Марик вздохнул и остался на месте. Ему было очень не по себе.

Вскоре по конюшне разнёсся гомон. Лошади переговаривались через решётки денников, изредка кидая на Марика заинтересованные взгляды.

Улыбчивый круглолицый конюх, подкатив свою тачку поближе, поставил перед жеребёнком тазик с овсом. Вьюшки дёрнулись было к нему – овса они не ели, но кидаться им очень любили. Марик опередил их и смёл завтрак за считанные секунды. Вьюшки надулись и принялись швырять в Марика клочками сена.

Вскоре конюх вернулся, ловко надел на жеребёнка недоуздок и вывел в проход. Марик обрадовался: наконец-то прогулка, и он хотя бы на время избавится от надоедливых соседок. Но вьюшки метнулись ему под ноги с такой скоростью, что Марик едва успел увернуться. Они засуетились, завертелись перед ним, не давая жеребёнку сделать ни шага вперёд.

От порога до опушки

Под ногами вьются вьюшки!

В колтуны хвосты сбивают,

Из конюшни не пускают!

Марик, вспомнив, что вьюшек надо затаптывать, захрапел и застучал копытами, стараясь попасть хотя бы по одной из них. Вьюшки закружились ещё быстрее, ускользая от ударов в последнюю секунду. Однако у выхода из конюшни они приуныли и сдались.

Конюх вывел Марика прямо в купавшийся в росе лес. Между поросших ярко-зелёным мхом стволов деревьев поднимался лёгкий дымчатый туман. На листьях черники и земляники под ногами искрились радужные капли. Пахло хвоей, смолой, землёй и  чем-то ещё – тонким, неуловимым, пряным.

Вскоре показались стоявшие на широкой просеке левады, огороженные тонкой белой лентой. В одной из них жевали сено две рыжие лошади – разглядеть их мешало бившее в глаза солнце. Конюх выпустил жеребёнка в соседнюю леваду, кинул охапку сена и ушёл. Невысокий, круглый, как бочонок, рыжий конёк подошёл к ленте-ограждению и окинул Марика критическим взглядом.

– Новенький? Вчера приехал? – бочонок кивнул в сторону конюшни.

– Да, – жеребёнок старался, чтобы голос звучал спокойно. – Меня Марик зовут.

– Маэстро, – напыщенно представился бочонок и ещё больше надулся от важности.

Несмотря на свой невысокий рост, он выглядел куда крупнее Марика из-за удивительной способности смотреть на всех сверху вниз. Его соседка, оторвавшись от сена, неодобрительно посмотрела на Марика и заложила уши. Тот непроизвольно сделал шаг назад. Маэстро вновь смерил жеребёнка высокомерным взглядом, церемонно мотнул головой и важно поплыл к подруге.

Марик, взмахнув хвостом, побрёл по леваде, всматриваясь в чьи-то следы на песке и пощипывая выглядывавшую кое-где редкую травку. Он с радостью познакомился бы с соседями поближе, но подойти первым не решался, а те более не проявляли интереса к жеребёнку.

Он снова затосковал по Каю с Пашкой. «Чем они сейчас заняты? Наверное, ломают голову над тем, где я и почему меня увезли, – подумал Марик, горько усмехнувшись. – Пашка, как всегда, радуется за меня, а Кай бубнит, что хотел бы оказаться на моем месте…»

Из раздумий его вывел звук приближавшихся шагов, и Марик увидел высокую, костистую рыжую лошадь. Морду и гриву её посеребрила седина, но большие карие глаза смотрели пронзительно и ясно. Жеребёнок заметил, что ей с трудом даётся каждый шаг – тонкие трепетные ноздри широко раздувались, будто она не шла, а скакала резвым галопом.

Конюх проворно отворил калитку и выпустил кобылу к Марику. Та сделала несколько шагов и остановилась, успокаивая дыхание. Марик облизнулся, опустил голову. Простояв так несколько секунд, они, не сказав друг другу ни слова, разошлись по разным углам левады. Марик понятия не имел, что бы он мог сказать такой взрослой, уже седой и, наверное, очень мудрой лошади, а ей, наверное, не хотелось разговаривать с жеребёнком. Они как будто оказались в двух разных плоскостях, не испытывая стеснения или неловкости, столь обычных при знакомстве.

– Марик! – между деревьями возникла Зануда с Кульком на руках, за ней шёл Кормилец. Жеребёнок бросил взгляд на кобылу (та дремала в середине левады) и направился к Зануде. Сегодня она была ему особенно дорога – хотя бы потому, что была хорошо знакомым ему существом.

– Как ты? Обжился немного? – Зануда почесала ему лоб. – С Вероной не ругаетесь?

Марик шумно выдохнул воздух и помотал головой.

– Пойдём гулять! – предложила Зануда, выводя его из левады. – Ты ведь ещё не видел здешнего леса!

– Ты теперь один, – Кулёк протянул руку и дотронулся до него.

У Марика внезапно сдавило горло. Он кивнул, стараясь не вдумываться в страшный смысл сказанных слов.

– Не бойся! Я же твой друг!

– Друг. ДругНикита, – тихо ответил Марик. – Я помню. Спасибо.

Ребёнок улыбнулся. Зануда, передав Кормильцу корду, подхватила его на руки, и они двинулись вперёд. Оглянувшись, Марик поймал задумчивый взгляд Вероны.

В лесу было сумрачно: ветви елей склонялись прямо над тропинкой. На ландышах, перистых папоротниках и черничнике скакали солнечные зайчики, пробивавшиеся сквозь кроны деревьев. Под ногами весело шуршали иголки и прошлогодние пустые шишки. Дорожка побежала в гору, повернула раз или два, и они оказались на высоком крутом берегу небольшой речушки, с журчанием бегущей по камням на дне оврага. Длинные тёмные водоросли прихотливо извивались, следуя за течением и досадуя на корни, удерживавшие их на месте. В искрившейся прозрачной воде был виден каждый камушек, каждая ракушка на дне.

От берега отделился зелёный островок и поплыл по течению. За ним ещё один, и ещё. На островках сидели крошечные пушистые шарики и ловко орудовали шестами, выгребая на середину реки. Некоторые суетились, попискивали и, отчего-то волнуясь, метались туда-сюда. Марик разглядывал их, пока Кормилец не ушёл далеко вперёд, натянув корду. Последний раз взглянув на удивительную флотилию, Марик бросился догонять людей.

В глаза ударило солнце, лес расступился, и они оказались на примостившейся на берегу небольшой солнечной полянке. Её пересекала прямая, как стрела, просека, терявшаяся где-то в чаще. К речушке, прыгая по песчаным ухабам, спускалась пологая тропка. Зануда с Кормильцем безмятежно развалились на траве, ДругНикита ползал рядом, охотясь за лимонно-жёлтыми бабочками. Марик неспешно бродил вокруг, выбирая из травы нежные листики клевера. Зануда посматривала на речушку, словно прикидывая, как быстро удастся затащить в неё Марика.

– А давай попробуем, – поднялся Кормилец, угадав её мысли. – Хоть копыта помочит…

Марик поспешно набил рот травой. Солнце палило нещадно, и он охотно направился к воде вслед за Кормильцем.

Спустившись по осыпавшемуся под копытами песку, Марик потянулся к воде, но вспомнил, что забыл шаги приветствия для водяного. Три шага назад, два влево… Или вправо? И голову опустить… Или поднять? Марик неуверенно топтался на песке, лихорадочно вспоминая. Повеяло холодом, но он не обратил на это внимания. Два шага влево, три вправо и один вперёд? Или три шага вправо, три влево и два вперёд? Или… Марик нетерпеливо отмахнулся от натягивавшего верёвку Кормильца, поднял взгляд и обомлел.

Из реки медленно, совершенно бесшумно поднимался громадный конеед. Вода стекала с его гладкого блестящего туловища упругими струями, бурлила, разбрызгивая пену. Конеед поднимался всё выше, пока, наконец, не застыл в воздухе над головой жеребёнка.

– Марик, ну пойдем же! – Кормилец натянул корду сильнее. Жеребёнок поднялся на дыбы и отпрыгнул назад, храпя и не спуская глаз с конееда. Тот медленно развёл кожистые крылья, и Марик увидел, как сгустился над ним клубящийся страх.

Жеребёнок отчаянно прыгнул в сторону, но Кормилец удержал его, ругаясь из-за обожжённых верёвкой ладоней. Марик замер, не в силах оторвать взгляда от жёлтых глаз конееда. А тот вдруг открыл широкий, усеянный острыми зубами рот и свистящим шёпотом произнес:

– Умира-а-ает. Твой друг умира-а-ает. Ты брос-с-сил, брос-с-сил его, брос-с-сил!! И теперь он умрёт, умрё-ё-ёт!!!

Марик, обезумев, заметался на корде. Конеед подплыл к нему, заглянул прямо в глаза и проскрежетал:

– Беги-и-и, беги-и-и, а я полечу с-с-сле-е-едом! Я выпью, выпью твой с-с-страх…

Марик рванулся изо всех сил. Корда натянулась струной, карабин, жалобно звякнув, сломался, и Марик, не до конца сознавая, что происходит, помчался что было сил по уходившей в лес просеке.

Вперёд! Вперёд, к Каю! К Каю! Эта мысль подстёгивала его не хуже конееда, скользившего за ним по воздуху. Встречный ветер до слёз резал глаза, и Марик практически не различал дороги.

Он слышал за спиной сиплое дыхание и зловещее хлопанье крыльев. Вперёд, вперёд! Копыта отбивали ритм вместе с бешено колотившимся сердцем.

Внезапно просека оборвалась, и жеребёнок очутился на дороге, за которой виднелись заборы и крыши домов. Из-за поворота, ослепив его фарами, выскочил грузовик и оглушительно загудел. Марик, собрав последние силы, прыгнул, едва успев проскользнуть перед ним, оступился на обочине, упал и покатился кубарем, обдирая о гравий кожу. Где-то вдалеке бесконечно долго висел в неподвижном воздухе автомобильный гудок, резал уши визг тормозов, пугали хлопанье крыльев, скрежет когтей, шипение, свист и карканье. Стиснув зубы, Марик поднялся и, стараясь не обращать внимания на саднящую боль, побежал дальше.

…Очнулся он в узком, зажатом меж двух высоких каменных стен переулке. Копыта гудели, всё тело ломило. Пот лил с него ручьями, грудь и бока покрылись хлопьями пены. Марик тяжело дышал, жадно хватая каждый глоток воздуха. Опухший и шершавый язык с трудом ворочался, отказываясь облизывать пересохшие губы.

Пошатываясь, Марик сделал несколько шагов, но тут же в изнеможении привалился к стене. Простояв какое-то время и с трудом выровняв дыхание, он медленно побрёл вперёд, понимая, что произошло ужасное и непоправимое – он заблудился.

Марик прикрыл глаза и повёл носом, пытаясь выбрать нужное направление. Нос различал дух горячего асфальта, пыли, бензина, хлеба и множество других незнакомых жеребёнку запахов.

Переулок, петляя, вывел его на небольшую площадь, окружённую домами. От неё все стороны разбегались дорожки, и Марик в нерешительности остановился.

– Лошадь! Ло-о-о-ошадь!

– Нет, это пони! Видишь, какой маленький!

Марик вздрогнул и оглянулся. Стайка загорелых ребятишек самого разного возраста с любопытством разглядывала его, будто диковину. Проходившие мимо взрослые люди окидывали его удивлёнными взглядами, но тотчас отворачивались.

– Наверное, он голодный… – маленькая белобрысая девчушка принялась рвать крупные одуванчики, в изобилии росшие по обочинам дороги. – На! На! – она опасливо шагнула к Марику и вытянула руку, сжимавшую пыльные зелёные листья. Марик переступил с ноги на ногу, но приблизиться не решился.

– Счас… счас я его вам поймаю, – к детям подковылял старик с кустистой бородой, из которой торчал какой-то мусор. – Счас…

Он поддёрнул болтавшиеся на тощих ногах брюки, наклонился вперёд, нелепо прогнувшись в пояснице и, вытянув правую руку, медленно пошёл к Марику, потирая грязными пальцами и приговаривая: «Ку-у-уть! Ку-у-уть! Куть-куть-куть-куть-куть…» Марик в ужасе отпрянул от старика и прыгнул на одну из дорожек, едва успев увернуться от шедшей по ней старушки. Та остановилась и, размахивая пустым бидоном, принялась что-то громко кричать вслед жеребёнку. Дети засмеялись и заулюлюкали, старуха погрозила им сухим кулачком и, продолжая сердито ругаться себе под нос, поспешила уйти.

Марик рысил по узкой тропинке меж высоких, мощных зарослей крапивы. Повсюду высились заборы, за которыми ничего нельзя было разглядеть. Налетевший ветерок взволновал крапивное море и донёс до Марика упоительный аромат хлеба. Жеребёнок вспомнил, что Зануда часто угощала его сухарями, и в животе заурчало. Пожевав и выплюнув лист крапивы, Марик повернулся, принюхался и, сминая грудью жёсткие стебли, свернул с тропинки в щель между заборами. Пробравшись сквозь сваленный в кучу строительный мусор, он вышел к приземистому дому, из открытых дверей которого доносился хлебный дух. Марик сглотнул слюну.

– Лошадь! Смотрите! Смотрите, лошадь!

Марик вздрогнул. Он не понимал, почему все обращают на него столько внимания. Ведь когда к ним в леваду заходил кто-нибудь из людей, лошади не кричали на всю округу: «Человек! Смотрите, человек!»

– Кобыла это, – понимающе кивнул мужчина в шляпе и тёмных очках, тащивший авоську с картошкой. – Я по цвету вижу, – заявил он своей спутнице. Та равнодушно, не поворачивая головы, кивнула.

Марик, проводив их взглядом, подошёл к открытым дверям и аккуратно заглянул внутрь. В середине чистенькой комнаты находился широкий стол, на котором высилась аккуратно сложенная горка из пышных золотисто-румяных батонов, стояли рядками бородинские буханки, подставив свои чёрные, щедро посыпанные кориандром спинки под падавшие из окна солнечные лучики.

Тут же пристроились сахарные сухарики, сахарные сухарики с изюмом, сахарные сухарики с орешками, маковые сушки, солёные сушки, крупные сушки и сушки-малютки. Чуть дальше пирамидками были уложены яблоки и груши, за ними покоилась мытая и немытая морковка. Остальное пространство было завалено коробочками с кубиками сахара и разными пёстрыми пакетами, которых Марик прежде не встречал. У дальней стены стояла высокая рыжеволосая женщина. Она что-то громко говорила, глядя в окно и держа у уха телефон.

Марик опустил голову и облизнулся, стараясь быть вежливым в чужом доме. Женщина не отреагировала – похоже, она его не заметила.

Жеребёнок, задыхаясь от восхищения, направился к хлебу. Дрожа, Марик потянулся к ближайшему батону и откусил кусочек. Хлеб был мягкий, нежный, невероятно душистый, с плотной хрустящей корочкой.

Блаженство прервал визг, от которого в окне задрожали стёкла. Вопила женщина, уставившись на Марика и раскрыв крупный, ярко накрашенный рот.

– Ворюга! – она задохнулась от ярости и побагровела. – Брысь!

Марик отпрыгнул от прилавка и в недоумении уставился на женщину. А та, сняв с полки какую-то бутыль и зажав её в полной руке с ярко-красными ногтями, замахнулась на жеребёнка:

– Брысь! Брысь отсюда!

Поджав хвост и оскальзываясь на полу, Марик неуклюже развернулся и опрометью вылетел на улицу.

– Мама! Мама, смотри, он потерялся! Давай возьмём его себе! Ну пожалуйста!

– Не говори глупостей, он дикий или вообще бешеный, – мать отдёрнула девочку от Марика и повела прочь. Та повернулась и, не глядя, куда ступает, махала рукой, не спуская глаз с жеребёнка.

Марик мотнул головой. Копыта, ноги, плечи – всё болело от скачки по непривычно жёсткому асфальту, саднил ободранный бок. Жеребёнок вдруг понял, что в мире людей он абсолютно чужой – настолько, что кажется людям менее реальным, чем пахнущая бензином машина, мусорный бак или брошенный у обочины старый велосипед.

Марик свернул на тенистую улочку и побрёл между высокими кустами сирени, ступая по толстому слою мягкой пыли и поражаясь необыкновенной тишине. Нет, он слышал, как разговаривали и смеялись люди, как ревели двигателями машины, как гремела из окон музыка. Но не было знакомых шорохов Хранителей в траве, не копошились под ногами землерои, не шептались с ветром деревья. Марику стало не по себе, он содрогнулся и прибавил шагу.

Улочка вывела его на огороды, окружённые ветхими покосившимися заборами. Их как будто поддерживали заросли могучей крапивы, и жеребёнок, опасливо косясь на неё, нырнул в первую встретившуюся дыру меж прогнивших досок.

Под ногами распушилась рыхлая земля грядок. Усталость накатывала волнами, мысли уплывали, не успевая оформиться. Солнце палило нещадно, а в воздухе висела влажная духота, которая обычно бывает перед грозой. Где-то пролезая под заборами, где-то перепрыгивая их, Марик, наконец, выпутался из бесконечной череды огородов и вышел на огромное, до горизонта, поле, по которому бежала, извиваясь, ослепительно сверкавшая на солнце река. Жеребёнок поспешил к ней, спустился по крутому, поросшему бурьяном берегу и напился прозрачной холодной воды.

Вернувшись на поле, Марик огляделся. Он осознал, что теперь не только не дойдёт до Кая, но и не сможет вернуться домой! Марик по-настоящему испугался. Он беспокойно огляделся по сторонам и тоненько, жалобно заржал.

***

Кормилец, миновав просеку, остановился перед дорогой, пристально вглядываясь в её серое полотно, исполосованное шинами. Он потоптался на месте, несколько раз перешёл дорогу взад-вперёд, всматриваясь в землю на обочинах. Затем достал из кармана телефон.

– Я потерял следы. Здесь кругом один асфальт…

Глава 24, в которой Марик говорит о страхе, жуёт солёный хлеб и плывёт на другой берег

Марик брёл по полю, чувствуя над собой душную тяжесть грозовой тучи. Высокие колоски пырея и тимофеевки щекотали его грудь и плечи, над ним, касаясь травы острыми крыльями, носились ласточки. Отчаяние захлёстывало жеребёнка с головой, и Марик чувствовал, что оно вот-вот перерастёт в панику.

– Помогите, – шептал он, затравленно озираясь. – Пожалуйста, кто-нибудь…

Но ответом ему был лишь тихий шелест ветра. Жадно глотая густой влажный воздух, Марик прибавил шагу. Он то и дело вертел головой, стараясь угадать направление, но петлявшая река сбивала его с толку. Сделав несколько шагов, Марик бросался назад, опасаясь, что идёт не туда.

– Ай! – нога Марика вдруг провалилась под землю, и он едва не упал, в последний момент успев поймать равновесие. Жеребёнок, фыркая, нагнулся к земле. Из старой кротовины появилась острая мордочка землероя с глазами-бусинками. Землерой негодующе помахивал лапками и что-то возмущённо пищал.

– Прости, – Марик аккуратно отступил от норы в сторону и вдруг в порыве внезапно нахлынувшей необъяснимой надежды потянулся к землерою. – Помоги мне! Пожалуйста! Я потерялся…

Землерой несколько секунд пристально смотрел на него, словно обдумывая просьбу, затем кивнул и исчез в своей норке. Марику показалось, что он ждал долго, почти вечность, прежде чем почувствовал (не услышал, а именно почувствовал) шаги за спиной.

Он стоял, сгорая от любопытства и боясь, что, если обернётся, то никого не увидит. Шаги приближались. Не дыша и зажмурившись, Марик повернул голову, судорожно выдохнул, а потом открыл глаза.

К нему, опираясь на сучковатую палку, приближался высокий худой старик в буро-зелёном пыльном плаще. Он подошёл ближе, остановился и внимательно поглядел на жеребёнка пронзительно-синими глазами. Лицо и широкие кисти его рук были сожжены солнцем и испещрены многочисленными морщинами, в которые забилась дорожная пыль. Длинные снежно-белые волосы на лбу перехватывал жгут, свитый из стеблей травы, серебряные пряди длинной бороды покоились на груди. На боку старика висела холщовая котомка.

– Далеко же ты, маленький, от дома ускакал, – покачал он головой.

– Мой друг в большой опасности! Конеед сказал, что он, что он… – начал сбивчиво объяснять Марик. – Мне нужно как можно скорее разыскать его!

Старик помолчал, продолжая разглядывать жеребёнка, затем вытер тыльной стороной ладони лоб и спросил:

– Конеед сказал?

Марик нетерпеливо кивнул.

– А он знал, что у тебя есть друг? – едва заметно улыбнулся старик.

– Нет, наверное, не знал, я ведь один переехал… Но конеед же говорил, что… – Марик вдруг уставился отсутствующим взглядом в пустоту. Он начал постепенно понимать смысл произошедшего. – Так… значит…

Старик кивнул:

– Да. Это был твой собственный страх. Много же тебе пришлось перенести, если он смог обрести голос… Запомни, что бы он ни шептал, ни кричал, какими бы угрозами ни сыпал, ты должен быть сильнее своего страха, должен уметь противостоять ему!

– Он… Он сказал, что Кай умирает, – одними губами прошептал Марик.

Старик серьёзно произнёс:

– Лошади не умирают. Они просто уходят… уходят от людей.

– Навсегда?

– Нет. Иногда они возвращаются.

У Марика закружилась голова, и он помотал ею из стороны в  сторону, стараясь прийти в себя.

– А куда они уходят?

– Куда захотят, – старик пожал плечами. – Вперёд. Одни становятся Хранителями, другие – Небесными лошадьми, третьи – Морскими конями, серебряными искрами на волнах и пене. Четвёртые, бывает, решают вернуться и остаться с людьми. У каждого свой путь и свой выбор.

– Но почему? – Марик недоумевающе посмотрел на него. – Почему они уходят?

– Мир людей становится тесен для них, и они идут дальше, – мягко улыбнулся старик. – Понимаешь?

– Нет! – Марик помотал головой.

– И не надо.

– А зачем…

– Погоди! Ты сам всё узнаешь в должное время. И твой друг тоже. А сейчас ваш мир ещё слишком прекрасен и велик, чтобы искать из него выход.

Старик замолчал, вглядываясь вдаль. Марик, выждав некоторое время, осторожно спросил:

– Значит, с Каем всё в порядке?

– Даю слово!

– А…

– Ты устал и проголодался, маленький, да и я с рассвета на ногах. Повремени пока с расспросами.

Отложив посох, старик неспешно достал из котомки небольшую льняную скатерть с потрёпанными краями и аккуратно расстелил её на траве. Затем извлёк завернутую в ветхую тряпицу краюху хлеба, мешочек с крупной серой солью и два красных налитых помидора. Он спустился к реке и принес воды в берестяном ковше.

Глядя на эти приготовления, Марик ощутил такой невыносимый голод, будто не ел несколько дней. Травы не хотелось. Хотелось душистого ржаного хлеба с толстой румяной корочкой!

– Кушай, – старик, присев, разломил краюху, посолил и протянул половину жеребёнку. – А помидоры тебе, пожалуй, не понравятся…

Марик аккуратно взял хлеб и прилёг, а человек прислонился к нему спиной, даря спокойствие и уверенность. Они молча жевали, глядя на реку, казавшуюся совсем тёмной из-за отражавшихся в ней свинцово-серых туч. В голове Марика шевельнулось смутное воспоминание.

– Ты Странник, да? – спросил он, поглядев в ясные глаза старика.

– Странник, – кивнул тот. – Не думал, что такие малыши, как ты, знают о нас.

– Мне рассказал Конеед. Не тот, который меня напугал, а другой, добрый. Но он улетел…

Странник удивлённо поглядел на жеребёнка, но ничего не сказал. Доедали они в молчании. Также в молчании старик положил в котомку соль, аккуратно собрал в ладонь просыпавшиеся крошки хлеба и свернул скатерть.

– Тебе придётся научиться справляться со своим страхом. Ведь по-настоящему страшен не конеед, а сам страх.

– Я знаю, – Марик сокрушённо кивнул.

– Знаешь, – старик улыбнулся и ласково потрепал его по гриве. – Но пока не чувствуешь этого.

– Я… – Марик решился высказать то, что так терзало его. – Сегодня я оказался в мире людей. И почувствовал там себя таким лишним, таким… – он запнулся, – ненастоящим!

Странник посмотрел на него своими синими, как небо, глазами.

– Запомни, маленький. В том мире, – он кивнул на высокий забор, вдоль которого пыля и петляя между ямами пробиралась машина, – значительно меньше настоящего, чем в твоём. А теперь тебе пора домой, – он сощурился и, приложив ладонь козырьком ко лбу, поглядел вдаль.

Марик подумал, что Странник спрямляет ему путь, но ничего подобного не произошло. В голове у него завертелся неистовый вихрь смутных теней и образов.

Жеребёнок увидел Зануду с Кульком на руках. Она смотрела вслед Кормильцу, быстро бегущему по просеке. Затем перед ним возник Кормилец – он в отчаянии метался перед дорогой, пытаясь разглядеть на асфальте хоть что-нибудь. «Я потерял следы!» – услышал Марик его голос.

Он умоляюще поглядел на Странника. Тот, как будто думая о чём-то своём, медленно нагнулся и набрал горсть земли. Затем поднёс руку ко рту, что-то шепнул, сильно дунул, и его протянутая вперёд ладонь стала пустой…

Перед глазами Марика снова возник Кормилец – он не сдавался, в сотый раз проходя вдоль одной и той же обочины! Вот он поднимает голову и видит на асфальте несколько чёрных комочков – земля! Вот он уже бежит по пыльным улицам, стиснутым между заборами!

Стайка ребятни, обсуждающая потерянную лошадь! Мелькнула отчаянно размахивающая руками продавщица – уж как она старалась быть любезной! Женщина с коляской, девочка, указывающая на блестевшую вдалеке реку… Марик вынырнул из круговорота и помотал головой. Его слегка мутило, и перед глазами всё плыло.