Амарант. История жеребенка

Дожевав сено, Марик быстро уснул.

– Просыпа-а-айс-с-ся!

Марик чуть вздрогнул: его уха коснулось что-то мягкое и тёплое. Открыв глаза, он дёрнулся от испуга – над ним висел Конеед. Он был темнее ночи и беззвёздного неба – словно чёрная дыра в кромешной тьме.

– Ш-ш-ш-ш-ш, – Конеед прижал палец к губам, совсем как человек.

Марик осторожно поднялся на ноги, пытаясь оглядеться. Он скорее почувствовал, чем увидел, что Кай тоже не спит.

– С-с-сюда, – глухим шёпотом протянул Конеед, бесшумно открывая вечно лязгавшие задвижки денников.

Жеребята, бесшумно ступая, вышли в коридор. Конеед просочился сквозь ворота на улицу и чуть слышно возился с висевшим снаружи замком. Жеребята переглянулись. Сердце стучало так сильно, что Марику казалось, будто его удары разносятся по всей конюшне. Жалобно скрипнув, ворота отворились, и в сонное тепло ворвался ледяной ветер. Марик перешагнул порог конюшни вслед за Каем. На улице оказалось чуть светлее – серебрившийся под луной снег прорезали бездонные провалы чёрных теней.

Обернувшись, Марик увидел, как Конеед бесшумно затворяет ворота.

Глава 17, в которой Марик, Кай и Пашка мёрзнут в лесу, пробиваются через метель, а потом пьют чай с баранками

– Пророс?! – первым догадался Кай.

Конеед кивнул.

– И ты зовёшь нас с собой? – воскликнул Марик.

И Конеед снова кивнул.

Они тихо прокрались по предательски скрипевшему снегу к калитке. Рядом с ней топтался нервно озиравшийся Пашка, дрожа не то от холода, не то от страха.

Конеед отпер калитку и медленно поплыл по воздуху в сторону поля. Жеребята двинулись следом, стараясь держаться поближе друг к другу.

– Когда ты сказал, что Конеед сам отнесёт росток, я бросился уговаривать его взять нас с собой, – тихо проговорил Пашка, обращаясь к Каю. – До сих пор не верится, что он согласился!

– Спасибо! – хором прошептали Кай с Мариком.

Они крались по посёлку, стараясь держаться в тени высоких заборов – мимо проходили ночные гуляки, весёлые и не очень! Один из них, оторвавшись от своей компании, остановился и уставился на затаивших дыхание беглецов.

– Ноч-ч-чная коб-была! – заплетающимся языком в ужасе заголосил он, тыча пальцем в Кая. Кай издал нервный смешок. Гуляка чертыхнулся, потом перекрестился и, пошатываясь, побежал за удалявшимися друзьями, оставляя после себя ядрёный запах спирта.

На поле во всю силу разыгрался ветер. Марик прижал замёрзшие уши, опустил пониже голову и, проваливаясь по брюхо в снег, размышлял о том, что Полевик, пожалуй, выбрал для прорастания самую холодную ночь. Шерсть покрылась сосульками, а на спине образовалась корочка льда, хрустевшая при каждом шаге. Конеед смутно маячил впереди, то и дело сбиваясь с курса из-за порывов ветра.

На горизонте чёрной стеной вырос лес. Жеребята прибавили шагу – им хотелось как можно скорее оказаться под защитой деревьев. Заиндевевшие, с сугробами снега на спинах, дрожащие от холода, они вошли в чащу. Ветер, наткнувшись на могучие стволы и сплетённые ветви, яростно взвыл и унёсся в поле.

Тяжело дыша, троица остановилась, всматриваясь в лесную тьму в поисках Конееда. Лунный свет едва пробивался к ним, и мрак казался пугающе непроглядным. Марика била дрожь, Кай с Пашкой выстукивали зубами какой-то бешеный ритм.

– Чуете? – прошептал Кай, поведя ухом.

На жеребят навалилась давящая тишина, которую изредка нарушал треск ломавшихся от мороза сухих веток. Лес глубоко спал, лишь бесшумные хищники – желтоглазые совы да лисицы – кружили и рыскали в поисках добычи. Меж деревьями, на границе видимости, сгущалось недовольство. Лесу не было дела до трёх промёрзших насквозь жеребят, он лишь хотел, чтобы те поскорее убрались, не тревожа покой деревьев.

Марик судорожно вздохнул. Бледный лунный луч обвила живая, трепещущая чёрная тень – наконец-то, Конеед!

– Дальш-ш-ше, за мной, с-скорее, не отс-с-ставайте. Нельзя попус-с-сту тревожить лес-с-с, будить его! Против его гнева я вам помочь не с-с-смогу, – прошипел он.

Жеребята двинулись за Конеедом, стараясь держаться редких пятен света, мерцавших на снегу. Низко склонённые еловые ветви цеплялись за гривы и хвосты, царапали морды. Утопая в рыхлом снегу, друзья упорно шли за своим призрачным провожатым, оставляя после себя глубокие борозды в сугробах.

Марик вздрогнул: из чащи леса на него пристально смотрели злые светящиеся зелёные глаза. Лиса, проводив путников взглядом, опустила нос и побрела дальше, выискивая заячьи следы и мышиные норы.

Пашка каким-то чудом набрёл на широкую расчищенную дорогу, и жеребята бодро побежали рысью, стараясь согреться. Впереди, в просветах между деревьями, угадывалось поле.

– Уже недалеко, – подбодрил друзей Конеед.

Марик двинулся быстрее: никогда ещё он не чувствовал себя в лесу таким лишним. Разыгралась пурга. Тучи затянули грозное небо, окончательно погрузив землю во тьму.

Ветер завывал, раскачивая вершины дубов, берёз и сосен, ломал узловатые ветви, сбрасывал шапки снега, укрывавшие ели. Едва жеребята вышли из-под защиты леса, как снежные вихри с бешенством накинулись на них, норовя сбить с ног. Марику почудилась в завывании ветра тихая льющаяся песня, слов которой он не мог разобрать. Пошатываясь, уступая ветру, друзья сгрудились у одиноко стоявшего ясеня.

– Подойдите ближе! – донёсся до них слабый призыв Конееда. Говорить было сложно – ветер подхватывал его слова и разрывал фразы прежде, чем они успевали вылететь изо рта. – Прикройте меня! Я не могу лететь в такую бурю!

Жеребята молча обступили его. Снег слепил глаза, склеивал ресницы, не давая рассмотреть дорогу даже в метре перед собой.

Конеед распушил шерсть и вдруг засветился мягким жёлтым светом, будто внутри него взошло крохотное солнышко. Марик почувствовал, как по телу волнами разливается блаженное тепло, окутывая каждую клеточку от кончиков ушей до отяжелевшего, поникшего под тяжестью смёрзшихся сосулек хвоста.

Налетевшая буря не отступала, и снежинки, кружась в неистовом танце, вспыхивали многоцветными огнями в излучаемом Конеедом свете.

Жеребята окружили Конееда и двинулись дальше, не замечая глубоких, пытавшихся поглотить их сугробов. Все вместе они как будто стали блуждающим огоньком, искавшим путь во тьме.

Марик едва соображал от навалившейся на него усталости. Он заметил, что Пашка тоже еле передвигает ноги. Только никогда не сдававшийся, неутомимый Кай старался идти чуть впереди, прокладывая друзьям дорогу. Жеребятам казалось, что они идут уже много дней, и светлая конюшня с тёплыми денниками, мягкими опилками и душистым сеном осталась в далёком сне.

– Приш-ш-шли! – Конеед начал медленно гаснуть.

Марик, щурясь, попытался разглядеть в навалившейся тьме хоть что-то, но тщетно. Кай слегка пихнул его в бок и кивком головы указал в противоположную сторону. Наполовину занесённая снегом, в неглубокой ложбинке стояла избушка Целительницы. Из окон на сугробы золотом изливалось живое манящее тепло.

Подгоняемые злыми укусами мороза, друзья робко подошли поближе. Конеед, которого неумолимо сносило порывами ветра, уцепился за резную ставню и тихо, из последних сил постучал по покрытому узорами стёклышку.

Тяжёлая дубовая дверь со скрипом отворилась, и наружу вырвался жар древней, всё понимавшей, гостеприимной избушки.

Жеребята поскорее протиснулись внутрь вслед за Конеедом.

Внутри изба совсем не изменилась: всё так же весело потрескивала огнём печка, стояли на своих местах деревянные вёдра с водой, бесчисленные крынки и горшки на полках. На столе горела толстая, оплывшая свеча. Её огонь заплясал, разметав и спутав тени, когда за жеребятами сама собой захлопнулась дверь. Те встали, плотно прижавшись друг к другу, – горница Целительницы была слишком мала для таких гостей.

Хозяйка сидела за прялкой. Тихо напевая и ловко перебирая пальцами, она вытягивала из искрившейся, будто снег, кудели тончайшее серебристое волокно. Колесо прялки мерно вращалось, постукивая, рогулька свивала ровную, без изъянов нить… Покой и уют окутали гостей мягким одеялом.

Целительница подняла голову, и Марик поразился, как она постарела. Кожа её лица напоминала высохший безжизненный лист, изборождённые вспухшими венами руки подрагивали за работой. Старушка сгорбилась, съёжилась, а когда она улыбнулась, жеребёнок с грустью заметил, что во рту у неё почти не осталось зубов.

– Дай-ка нам побольше места, – прошамкала она, обращаясь к избе. – Гостей нынче много, а за порогом морозная ночь.

Стены, жалобно заскрипев, поползли в стороны. Брёвна, дощатый пол с натугой выгнулись, и жеребята расступились, восторженно оглядываясь. Изба стала такой просторной, что Марик смог бы даже проскакать по ней галопом (но, разумеется, он не стал этого делать).

Стоять в жарко натопленной светлой комнате и слушать тягучее завывание бури в печной трубе, поглядывая, как ветер яростно швыряет снег в окна, было восхитительно.

Конеед, порхнув над столом, раскрыл ладонь. С неё на выскобленные добела доски спрыгнул крошечный Полевик – тонкий, гибкий, будто стебелёк с молодыми листиками. Он низко поклонился лошадям и старушке. Та, не отрываясь от прялки, благосклонно кивнула.

Марик наслаждался покоем, а Пашка, почти перестав стучать зубами, с любопытством озирался по сторонам.

– Налей-ка нам чаю, – ласково попросила Конееда старушка, – а то гости наши, поди, устали и замёрзли с дороги.

Конеед поставил на огонь большой медный чайник, бросив в него горстку сухих трав из резной берестяной коробочки. Через несколько минут вода закипела, и по комнате разнеслись ароматы мяты, смородины, малины и других лесных трав да ягод.

Зачерпнув из горшка несколько ложек янтарного тягучего мёда, Конеед вылил его в чайник и тщательно перемешал. Пашка следил за его жестами, не отрываясь, как заворожённый. Кай пожирал глазами вход в дальнюю комнату за печью.

Достав две расписные глиняные чашки, Конеед разлил по ним чай. С сомнением поглядел на лошадей, потом на чашки, затем снова на лошадей. Метнулся к полке за глубокими мисками и, поставив их перед жеребятами, наполнил и их волшебным отваром.

Над мисками клубился пар, и Марик, которому не терпелось попробовать новый напиток, принялся шумно дуть и фыркать в миску, чтобы он побыстрее остыл.

Старушка с трудом встала из-за прялки, опершись на сучковатую палку, и подышала на красные, будто от мороза, пальцы. «Совсем руки закоченели», – пробормотала она, медленно проковыляв к столу и опускаясь на стул. Внезапно стало очень тихо, лишь огонь жизнерадостно потрескивал в печи. Марик, не понимая, что случилось, завертел головой, и через несколько секунд догадался, что буря стихла – резко, неожиданно, будто её оборвали.

Конеед накинул на шею связку крепких румяных баранок и резвился, летая и раздавая их хозяйке и гостям. Затем, приподняв чуть скрипнувшие доски пола, он исчез в погребе. Оттуда по ногам резко потянуло холодом, и Марик подвинулся ближе к печке.

– Ну, поведай нам, что случилось? – сказала Целительница, обращаясь к Полевику и размачивая баранку в чашке с чаем. – Почему зерно вовремя не оставил и как посередь дороги оказался?

Полевик, встав на цыпочки, уцепился за край чашки и шумно отхлебнул чай. Утерев рукой рот, он начал:

– Прошлым годом всё началось. Лето было богатое – колос тяжёлый, полный, травы сочные, сладкие. Всё лето работал я не покладая рук. Хранители радовались – не каждый год трава целебная так родится. Мыши-полёвки полные кладовые запасали, а уж птицы как довольны были! И тут осень нагрянула… Кого в спячку уложить, кого в поля отправить, кому с запасами помочь… Закрутился в заботах, вот и пропустил время должное, когда самому зимовать пора ложиться. Уж ноябрь стоял, когда нашёл я себе местечко укромное, а в нём землица мягкая, влажная, чёрная… Богатая землица, одним словом. Уже собрался зерно кидать, глядь – что-то в овраге за полем померещилось. Нехорошее такое, мутное.

– О-о-о-ох, дааа, – выдохнул Конеед, появляясь из погреба с миской мочёной брусники.

– Поспешил я, значит, к оврагу, – продолжил Полевик, потянувшись к ягодам. – В моих владениях появилось, значит, мне и расхлёбывать. Подошёл и ахнул: натекло в овраг ненависти людской, зависти с тоской…

Марик содрогнулся, вспоминая ледяной ужас, затопивший его, когда он заглядывал в овраг прошлой весной. Ему даже показалось, что в комнате стало холоднее и сумрачнее. На всякий случай он сгрыз несколько лежавших перед ним баранок и отхлебнул сладкого, ароматного чая. По телу снова разлилась приятная истома.

– И она где угодно может оказаться? Злость эта? В любом месте? – с ужасом прошептал Пашка.

– Обычно нет, – отозвался Конеед. – Полевики с лешими стараются сплавлять её в нежилые места, чтобы она не могла никому навредить. В болота гиблые, в пещеры глубокие. Там она без подпитки ежедневной сжирает саму себя. Но это раньше так было. А сейчас, говорят, злоба в городах человечьих копится. Нет там ни леших, ни полевиков, ни Хранителей… Даже домовые с банниками – и те, говорят, разбежались.

– Да, да! – Полевик снова отхлебнул из кружки и с сомнением посмотрел на баранку. – Прибраться, значит, я решил перед зимовкой. Да силы не рассчитал – какие в траве силы перед заморозками?

– Что значит – прибраться? Разве это можно убрать? – с надеждой вскрикнул Кай.

– Убрать нельзя, – покачала головой Целительница. – Это тебе не сор вымести…

– А как же тогда?

– Я могу впитать её корнями, – тихо прошелестел Полевик, усаживаясь на баранку.

Марику от этих слов стало не по себе. Кай шумно отхлебнул из своей миски и посмотрел на Полевика. Капельки чая тихо скатывались с его усов на дощатый пол.

– А потом что?

– В моих листках она светом солнца, прикосновением ветра, каплями дождя превратится в радость, – объяснил Полевик, вновь поднимаясь и прихлебывая чай. – Так вот, о чём бишь я… Хоть и богатое лето было, но к осени все полевики слабеют, иссыхают.

Добрался я до оврага, пустил корни, да поздно почуял, что не совладаю с ним. Жизнь во мне иссякала, сам съёжился весь и усох… Не додумался тогда Лесовичка аль тебя (он поклонился Целительнице) предупредить – глядишь, и пособили бы. И чувствую я, что снег сейчас пойдёт. Вот и решил обратно на родное поле, в местечко заветное на зимовку возвращаться. Иду, а в уме одна мысль, будто пичужка в клетке бьётся: «Успеть бы, успеть…»

– Не успел, – с сочувствием вздохнул Конеед, откладывая связку баранок.

– Не успел… – сокрушённо кивнул Полевик. – Снег меня на дороге застал, запорошил, силы последние отнял. Я и заснул. И пролежал бы под снегом всю зиму, а к весне совсем бы пожух… Где ж на дороге зерну прорасти – там глина одна! Летом – твёрдая, как камень, весной да осенью – вязкая, тяжёлая… Тут и спорыш-то не выживет… Да ещё овраг этот рядом, сами понимаете, силушек не прибавляет. Так и канул бы в пыли да грязи, кабы не они, не лошади! – Полевик прижал руку к сердцу, от души поклонился жеребятам и снова припал к чашке.

– Что ж, оставайся у меня до весны, – промолвила Целительница. – А там уж совладаешь с оврагом, коли сил наберёшься.

– Так вот зачем так важно было прорастить тебя посреди зимы! Чтобы ты овраг очистил! – догадался Пашка.

Полевик кивнул.

– А почему всё это из оврага Лесовичок убрать не мог? Или… – Марик неуверенно поглядел на Целительницу. – Или ты?

Та слегка улыбнулась.

– Лесовичок совладал бы, будь овраг в лесу. Но поле – не его земля. Не имеет он там полной силы. А я… когда-то была человеком, и во мне всегда будет жить память обо всех людских чувствах, и недобрых тоже. Я могу их отринуть, понять, простить, некоторые разделить… но не уничтожить.

– Но ведь Полевик всё равно не может убрать всю эту злость прямо сейчас! Зачем было будить его зимой? Пророс бы сам по весне, – не унимался Пашка.

– Не знаю, пророс бы, да какой именно весной… А у Целительницы я в полную силу войду, – пояснил Полевик. – Её дом – особенное место. Глядишь, с первой травой и приберусь в овраге-то. А ежели б на судьбу положился, – кто знает, что бы да как произошло… Сгубил бы, высосал овраг меня за зиму…

Некоторое время все молча раздумывали и пили ароматный чай, похрустывая пахнувшими пшеничными колосьями баранками, наслаждаясь теплом и уютом горницы. Марик с трудом боролся со сном, вызванным напряжением этой ночи.

– Бруснички хочешь? – проворковал Конеед, протягивая жеребёнку пригоршню ярких, неожиданных среди зимы бусинок. Марик доверчиво слизнул лакомство с его лапы. Пахнувшие свежестью, терпкие, горько-сладкие ягоды мгновенно прогнали сонливость, Марик улыбнулся, а Конеед, ухмыльнувшись, протянул ему следующую горсть.

– Ну, что же ты молчишь? – вдруг обратилась Целительница к подскочившему от неожиданности Каю. – Вижу ведь, что спросить желаешь!

Конеед напряжённо взмыл в воздух, не спуская пристального взгляда с вороного жеребёнка.

– Дайте Пашке новый глаз! – выпалил Кай, храбро уставившись на старушку.

– Да не надо мне! – Пашка сильно топнул ногой, разлив чай. Смутившись, он принялся возить копытом по лужице, словно надеясь, что так она высохнет быстрее.

– А вот этого не могу, – покачала головой Целительница. – Но, если бы и могла, – не сделала бы: негоже свои желания другим навязывать. Ты ведь слышал, что он сказал, – не нужно ему! И не первый раз сказал, я знаю!

– Ну… – Кай повертел головой в поисках поддержки, но не встретил ни единого сочувствующего лица. – Может, он от скромности так говорит. Сам хочет, но боится признаться.

– Не путай людей и лошадей, Кай, – промурлыкал из-за печки размякший Конеед. – У вас душа и разум живут вместе, а не раздельно.

– Кое-что я Гепарду всё же подарю! Но не сейчас – вода нынче уж больно студёная, – Целительница покосилась на крайнюю бадью. – Приходите весной. Все вместе. Там и поговорим, коли жива буду, – она ласково оглядела жеребят и едва заметно подмигнула Каю. На мгновенье из-за паутинок морщин проявилось лукавое девчоночье личико.

Конеед сосредоточенно распутывал верёвку с нанизанными на неё баранками: играя, он умудрился накрутить на ней самые немыслимые узлы. От усердия он сопел и, забывая поддерживать себя в воздухе, то и дело угрожающе кренился вниз.

– Надо Лесовичка попросить, чтоб спрямил вам дорогу, – тихо сказала Целительница, вновь садясь за прялку.

– Мы и сами дойдём! – Марик оглянулся на Кая с Пашкой, и они закивали. – Буря ведь закончилась!

– Лишь приостановилась, – Целительница, крутанув колесо прялки, поставила ногу на широкую деревянную педаль. Едва её пальцы коснулись мерцающей кудели, вытягивая из неё снежную ровницу, как буря, яростно завывая, налетела с новой силой. – Мне ещё прясть и прясть эту метель.

– Спрямить путь и я сумею! – Полевик, вглядываясь куда-то вдаль, повёл рукой. – Идите!

Конеед, повесив на торчавший в углу гвоздь распутанную связку баранок, первым выскользнул в приоткрывшуюся дверь. Марик с Пашкой, склонив головы в знак благодарности, повернулись и вышли. Кай мялся на пороге, наблюдая, как с треском сжимаются стены избы. Он уже занёс было ногу, чтобы сделать шаг в зимнюю мглу, но шумно набрал колючий морозный воздух в лёгкие и, обернувшись, выпалил:

– А что у тебя в другой комнате?

Старушка всплеснула руками и звонко расхохоталась.

– Ступай, ступай! Знаешь, поди, что с любопытной Варварой на базаре случилось!

Кай, разочарованно вздохнув, нырнул в темноту снежной ночи. Конеед замаячил перед жеребятами, слабо светясь. Шагнув вслед за ним, друзья внезапно очутились перед знакомым забором! Совсем рядом замаячила родная калитка.

– Вот это да! – обрадовался Пашка. – И почему ж Полевик нам дорогу до Целительницы не выправил?

– С-с-слабый он был в снегу да на морозе, – пояснил Конеед, бесшумно трудясь над замком.

– Послушай, – с беспокойством озираясь, спросил Кай. – А с Варварой-то любопытной что на базаре стряслось?

– А нос ей оторвали! – радостно проорал Конеед, распахивая скрипящую дверку.

Кай недоверчиво посмотрел на Конееда, что-то обиженно буркнул и вслед за Мариком и Пашкой забежал в калитку.

Глава 18, в которой Марик плюётся, не слушает Зануду и заглядывает в сугроб

Трескучие морозы нехотя отступили, и на их место пришли оттепели. Теперь днём лили дожди, а ночью лютовал холод. Дорожки покрылись гладким, как зеркало, льдом, и ходить по ним стало сущим мучением. Конюх, правда, щедро посыпа′л их опилками, но это не особенно помогало.

Густой влажный воздух пах приближавшейся весной. Снег осел, стал тяжёлым и ноздреватым, лип к копытам, мешая ходить. Он был усыпан множеством невесть откуда взявшихся бурых иголок, шелухи от шишек, сломанных веточек, засохших листиков и прочего мелкого лесного мусора, который всегда словно из ниоткуда появляется на свет перед приходом весны.

Вычищенный до блеска Марик стоял в деннике, ожидая, пока Кормилец поседлает Тунгуса. Тунгус жал уши и недовольно морщил ноздри.

В конюшне было очень тихо и пусто – почти все лошади гуляли. Огромная вороная Арабика дремала, отвернувшись к стене, да строгий жеребец в последнем деннике недобрым взглядом щурился в окно.

Зануда торопливо расставляла на лавке у стены баночки и бутылки. Кулёк сидел неподалёку, обречённо глядя на ложку. Он заметно подрос, начал походить на маленького человека и даже перестал истошно верещать, когда Марик тянул к нему нос. Правда, выучился при этом хватать жеребёнка за усы, поэтому Марик старался держаться от него подальше.

Повозившись с крышкой, Зануда открыла баночку. Из неё медленно поднялся и поплыл по конюшне запах яблок. Марик представил их: крупные солнечно-жёлтые плоды с мелкими чёрными крапинками по тонкой кожице. В меру хрустящие, сладкие, с медовым и самую капельку грушевым вкусом, с лёгким ароматом лета и полевых цветов…

Жеребёнок сглотнул слюну и уставился на банку жалостным взглядом.

– Ты уже килограмм яблок съел, Марик! Как не стыдно?! – пробурчала Зануда, набирая пюре из банки в ложечку. Кулёк с недовольным видом разинул рот и тут же выплюнул яблочную кашицу. Зануда сердито зажужжала. Кулёк выплюнул и следующую порцию. И ещё одну! И ещё!! Каждую из них Марик провожал негодующим взглядом.

Вздохнув, Зануда убрала яблочную банку и достала другую, с зеленовато-бурым содержимым. Кулёк просиял, широко раскрыл рот и милостиво согласился отобедать.

Марик сделал крошечный шажок, придвинувшись поближе. Затем ещё один. Нависая из денника, он провожал взглядом каждую ложку, кочевавшую из банки в рот привереды Кулька. Марику очень хотелось попробовать то, ради чего Кулёк отказался от яблок!

Спустя несколько минут Зануда, с удовлетворением обведя стенки баночки, извлекла из неё последнюю ложку – полную, с горкой. С неё, угрожающе раскачиваясь, свисала тяжёлая капля.

Марик, прикрыв глаза и вытянув губы хоботком, тянулся к ней изо всех сил. Кулёк сделал барский жест рукой и от ложки отказался. Зануда пожала плечами и сунула её Марику. Жеребёнок, ликуя, набросился на неизвестное лакомство!

Оно оказалось омерзительным – едва тёплым, с какими-то твёрдыми комочками, пресным и с запахом варёной капусты! Марику показалось, что варёная капуста захватила всю конюшню, весь мир… Он с отвращением отплёвывался, безуспешно пытаясь избавиться от пакостного ощущения во рту.

Зануда с Кормильцем всхлипывали от хохота. Кулек, недоумённо глядя на Марика, протянул: «Вку-у-усно». Жеребёнок с сочувствием посмотрел на него и покачал головой.

Аккуратно ступая по ледяным дорожкам, Зануда повела Марика на дальний плац.

Пашка уже был там – стоял вдалеке на огромном талом сугробе, увлечённо копая его носом. Увидев друга, он приветливо гугукнул и снова погрузился в сугроб.

Зануда, поправив висевшего на ней Кулька, побрела по плацу на утоптанный пятачок. Марик надеялся, что сегодня она отпустит его пораньше – ему не терпелось присоединиться к исследованию сугроба.

Найдя, наконец, подходящую площадку, Зануда попросила Марика бегать по кругу. Он и раньше это делал, но теперь Зануде требовались не несколько кругов, а несколько минут. Марик бежал, стараясь не выпускать из поля зрения Гепарда. Зануда зашипела и слегка дёрнула корду, когда Марик не вписался в поворот.

– На меня смотри!

Но жеребёнок был не в силах смотреть на Зануду! Она всегда была одной и той же, скучно топтавшейся в центре круга! Гепард же, испустив восторженный вопль, пробил копытом сугроб и теперь возбуждённо принюхивался к образовавшемуся в нём отверстию.