Домой

– Да где тебе толстеть – стройная такая. Садись поближе к печке? Не замерзла ночью? Я несколько раз зашла, смотрела, не раскинулась ли?

– Я не мерзну. У нас дома прохладно, папа жары не любит.

– Вот и морозит девчонку!

– Я тоже жары не люблю. Мы раньше даже в Крым ездили в сентябре. А теперь вот гимназия…

– Хорошо учишься?

– Чаще хорошо, вот математику не понимаю. Я читать люблю.

– А что ж Арсений математику не объяснит?

– Папа сам не понимает. Он же так, в уме видит, не считает… я не понимаю, как он так. Я ему говорю – задача из трех действий. А он мне – как из трех? И ответ мне говорит. Три-то зачем, спрашивает.

– Это он всегда таким был, – засмеялась Варя.

– А вы давно знакомы? Мне папа про вас не рассказывал.

– Давно, Ниночка. Еще до того, как папа на маме твоей женился. Я ведь на Песках жила, а папа в магазине торговал – на Мытнинской. Я к нему за покупками ходила.

– А Федор Алексеевич?

– А с ним-то мы уж потом познакомились – и папа твой, и я.

– А маму вы знали?

– Знала, как же. Она при читальне кружок вела, вот я туда ходила. С папой твоим.

– Ясно, – сказала Нина и занялась пирогом.

– А уж потом мы с Федором познакомились, – продолжила Варя.

– А где?

– Да в том же магазине. Там хозяин рыбный отдел открыл, с другого входа, Федор к нему приехал договариваться. Тут меня и увидел. А как отец твой женился, так и я замуж вышла.

– Очень вкусный пирог! – сказала Нина, – я тоже печь немного умею, но у меня так вкусно не получается.

– А ты любишь готовить?

– Люблю! У меня тетя Лида, мы с ней всегда готовим. А вы и тетю Лиду знаете?

– Нет, о ней слышала только. А хочешь – мы с тобой пирог испечем?

– Хочу!

– Тогда допивай чай и пойдем.

На большой кухне Нина огляделась:

– Я такую печь и не видела никогда!

– Так ты в квартире живешь!

– А дом в Галиче? И в Городищне – это откуда дедушка был родом? Нет, я деревенские дома видела, но тут просто огромная печка!

– Туда много можно что поставить. Ну, давай пирог делать. Вот тесто у меня уж подошло, я с утра ставила, а рыбу разделаем. Умеешь?

– Нет… никогда не делала. Как?

– Ну вот смотри.

На небольшом столе в углу лежала огромная рыбина, жабры слабо шевелились. Нина боязливо подошла:

– Зубы какие…

– Это щука, с ней самый лучший пирог. Ну, смотри. Вот берем нож, взрезаем…

Нож вонзился в рыбье брюхо, хлынула какая-то жидкость – то ли кровь, то ли вода. Жабры стали шевелиться чаще.

Она что, живая? Нина с ужасом смотрела на нож в ловких руках Вари. Та доставала из живота рыбы и кидала на стол какие-то ошметки.

Нина почувствовала, что темнеет в глазах, а к горлу подступает тошнота. На ослабевших ногах она отошла от стола и прислонилась к стене.

– А ты что отошла? Ниночка!

Нина сползла по стенке.

Очнулась она в столовой, на диване. Варя обтирала ей лицо мокрым полотенцем, рядом стояла горничная, махала руками.

– Ниночка! Ну как ты? Очнулась?

Нина потрясла головой. В глазах снова потемнело.

– Где папа?

– Не знаю, Ниночка, гуляют где-то!

Нина отвернулась:

– Я посплю.

Варя укрыла ее одеялом, занавесила окна, села рядом, шепотом говоря горничной:

– Иди уж готовь – я рядом посижу.

Нина проснулась от прикосновения прохладной руки. Отец стоял на коленях около дивана:

– Маленькая моя, что ж такое?

Нина потянулась к нему:

– Она как будто живая была…

– Нет, Ниночка, не живая. У рыб просто долго жабры шевелятся, а так она не чувствовала ничего, что ты.

– Точно?

– Конечно, кто ж живую рыбу чистить будет…

– Я никогда рыбу готовить не буду. Ты, если рыбы захочешь, в ресторан иди.

– Как скажешь, Ниночка. Ты как? Домой поедем? Или погулять сходим, на обед останемся?

– Останемся, – решила Нина, – давай сейчас гулять пойдем?

– Давай. У них санки финские, я тебя покатаю.

Федор и Варя, встревоженные, стояли в дверях:

– Как ты, девочка? – спросил Федор.

– Хорошо, – улыбнулась Нина, – оказалось, что я неженка, рыбу боюсь чистить! А хвасталась – что сама готовлю!

– Ну хоть ладно, от сердца отлегло. Идите погуляйте, Арсений, покажи ей памятник, да сети, может…

На воздухе Нине сразу стало лучше. Она села на санки, и отец покатил ее по берегу.

– Вот памятник, Нина, смотри: Петр Первый велел поставить жителям Рыбацкого за то, что они в войне со шведами помогали. А вот там – не так и далеко – Ижорская битва была, но это раньше.

– Папа, почему у них детей нет?

– Не знаю, кто ж такое знает.

– Я ночью разговор слышала. Правда, почему они взять ребеночка не хотят? Тетя Варя меня доченькой зовет, а так была бы у нее своя.

– Ну, это им решать. Я тоже так считаю, что надо бы взять. Замерзла ты?

– Немного, давай на лед спустимся?

– Давай, только далеко не пойдем.

Они побродили по льду, немного поиграли в снежки, потом вернулись домой. Нина попробовала прокатить отца на санках, но уехали недолго – оказалось тяжело. Арсений Васильевич расстроился:

– А все Варька вчера – съешь еще кусочек да съешь… вот и наелся.

Домой вернулись к обеду. Варя скорее усадила Нину:

– Я тебе суп с грибами сварила – может, рыбного-то не захочешь?

Нина засмеялась:

– Я все попробую – все прошло уже, не бойтесь!

– И тебе, Арсений, и грибного, и рыбного…

– Ну уж нет! – решительно отказался отец, – я и так у тебя тут растолстел, вон, жилет не застегивается…

На второе была картошка с запеченным мясом, на десерт Варя принесла маленькие круглые пирожки с малиной. Арсений Васильевич присмирел и тихонько спросил Нину:

– А пуговицы чуть переставить можно?

Нина кивнула.

После обеда гости стали собираться домой. У крыльца уже стоял извозчик, Варя ставила в санки большую корзину с гостинцами. Федор протянул Нине большой сверток:

– А это тебе от нас – от рыбаков!

Нина развернула бумагу – и увидела огромную шоколадную рыбину.

– Вот это да! – воскликнула она, – это же сколько есть!

– Ты ешь скорее и приезжай снова – опять тебе такую из Невы выловим.

Нина засмеялась.

Снова мелькали деревянные домики Рыбацкого. Отец обнял Нину:

– Не мерзнешь?

– Нет. Почему мы раньше к ним не ездили? И они к нам?

– Да как-то не знаю, Ниночка. Давно не виделись, а тут случайно Федора в городе встретил, поговорили… ну вот и позвал.

– Еще поедем к ним?

– Поедем. Только ты уж в обморок больше не падай, я чуть с ума не сошел.

– Да это из-за рыбы все! Мы потом на трамвай?

– Нет уж, до дома на извозчике поедем.

Дома Нина устроила рыбу на холод, разобрала гостинцы. Она чувствовала себя усталой и разбитой.

– Папа, я что-то не очень, – сказала она, – я, пожалуй, спать пойду.

– Что такое, Ниночка, еще ж восьми нет! – перепугался отец, – дай-ка голову потрогаю, да не сбегать ли мне за доктором?

– Да не надо, папа!

Она ушла в свою комнату, стала переодеваться, остановилась, бросилась обратно:

– Папа! Нет, не входи. Мне завтра тетю Лиду надо.

– Хорошо, доченька, хочешь – сейчас вызовем?

– Нет. Спокойной ночи!

На следующий день Арсений Васильевич на извозчике ехал к сестре. Все мысли были заняты исключительно дочерью, и он, хоть и замечал скопление народу и общую взволнованность, внимание на это не обратил.

***

Улицы были полны народа – люди праздно бродили, что-то пели, переговаривались. У многих на груди висели красные банты.

– Свобода!

В гимназии тоже случилась революция – старшие собрали всех в актовом зале, парень из выпускного класса взобрался на сцену и сказал, что отныне – свобода, директора свергли, теперь самоуправление и демократия. Штемберг постоял в дверях, посмотрел на происходящее, потом повернулся и ушел. Старшие еще покричали и разошлись по домам. Около вокзала Володя немного потолкался в толпе, потом побежал домой.

Главное – что в гимназии тоже революция и свобода. Кончилась муштра, кончились несправедливые нападки преподавателей, инспектора и директора.

Счастливый Володя ворвался в дом. Сестра сидела в гостиной и читала. Володя бросился к ней, обнял и расцеловал:

– Элька, знаешь, что у нас было? Я тебе сейчас все расскажу! У нас директора свергли! А где мама? А папа еще не пришел? Мне столько надо рассказать, столько всего случилось!

Эля удивленно посмотрела на обычно сдержанного, замкнутого брата.

– Директора свергли? Что ты болтаешь?

– Я не болтаю, правда – свергли. У нас теперь будет самоуправление, никаких инспекторов, никого не будут оставлять после уроков без обеда! Все! Мы теперь свободные!

Эля вздохнула.

– Опять какая-то глупость, Володя. Вот погоди – придет папа, он с тобой поговорит.

Радость Володи угасла. Отец к дисциплине относился очень строго и, казалось, только приветствовал, когда строптивого сына оставляли в школе после уроков или задавали переписать тетрадь. Он всегда пресекал Володины жалобы на учителей:

– Если ты умнее – встань на их место. А пока ты гимназист, недоучка, мальчишка. Поэтому изволь слушать и делать, что тебе говорят.

Но, может быть, и папа теперь поймет? Ведь революция! Свобода!

Вернулась мама, и Володя бросился рассказывать, что произошло в гимназии. Мама выслушала и кивнула:

– Да, интересно.

Настроение мальчика снова поднялось. После обеда он ушел в свою комнату и принялся играть в свержение директора. За каждого участника сегодняшнего собрания он сказал речь, а потом, шаркая ногами, шел к дверям, изображая изгнанного Штемберга.

Заигравшись, он не расслышал звонка в передней. И только потом, когда хлопнула входная дверь, он понял, что вернулся отец.

Володя остановился у дверей и стал напряженно прислушиваться. В каком настроении пришел папа? В эти дни и без того нелегкий его характер совсем испортился, бывало так, что Володя, выскочив ему навстречу и увидев раздраженное, мрачное лицо, тихонько здоровался и быстро уходил к себе. Ничего хорошего от революции отец не ждал:

– И в чем же выражается эта свобода?

Отец прошел по коридору. Володя не узнавал его шаги. Обычно отец проходил бодро и энергично, что-то громко говоря по дороге. Теперь же он шел как старик, волоча ноги.

Подождав немного, Володя тихонько вышел в коридор. Остановившись около дверей в гостиную, он хотел было войти, но тут услышал дрожащий голос матери:

– И что же теперь будет?

Отец глухо ответил:

– Я не знаю, Соня.

Володя замер у дверей. Отец откашлялся и снова тихо заговорил:

– Вы не представляете… что они кричали. Что я кровопийца и палач. Что я заодно с теми, кто их мучил. Что теперь будет самоуправление и они прекрасно обойдутся без главного инженера. Нет, вы только подумайте – я их мучил! Когда я напомнил, что только благодаря мне не выгнали трех рабочих за пьянство, они… они кричали мне – заткнись, кровосос, убирайся, прошло твое время… Не вытолкали только потому, что я сам ушел.

Володя, потрясенный, застыл у дверей. Он толком ничего не понимал. Решившись, он тихонько вошел в гостиную.

– Здравствуй, папа.

Отец повернулся, невидяще посмотрел на сына и продолжил:

– И самое страшное, Соня, что это повсюду. Комитеты, самоуправления, депутаты, парламентарии…

– У Володи сегодня директора свергли в гимназии, – вставила Эля.

Отец криво усмехнулся.

– И кто гимназией будет управлять? Володя?

Володя вдруг почувствовал жгучую обиду. Зачем отец так говорит? И, толком не понимая, что он говорит, он выкрикнул:

– А может, и я! Потому что свобода! И революция! А если тебя выгнали с завода, то ты плохо… ты… с рабочими… ты за режим!

Отец резко встал и сделал шаг к сыну:

– Молчать!

Володя не понял, почему огнем вспыхнула правая щека. Поднеся руку к лицу, он недоумевающе посмотрел на отца.

– Пошел вон, – брезгливо бросил тот.

Володя бросился прочь.

Весь вечер Володя просидел в своей комнате. Из гостиной слышались голоса, но он не прислушивался.

Обида точила его, не давая успокоиться. Но к этой обиде примешивалось что-то еще, что Володя сам не мог себе объяснить. Каким уставшим, погасшим, непривычным был отец. Что там говорили рабочие – убирайся, прошло твое время? Папа – мучил рабочих? Да, он дома он требовательный, строгий, наверное, такой и на заводе, но он никого не мучает.

Вечером Володя подошел к отцовскому кабинету и постучал. Услышав глухое «да», он вошел и остановился на пороге.

– Спокойной ночи, папа.

– Спокойной ночи.

Мальчик повернулся, чтобы выйти, но остановился. Немыслимо было вот так уйти, оставив отца и не выяснив того, что так мучило.

Отец поднял голову.

– Ты что-то хотел?

Володя помолчал. Наконец он решился.

– Да. Папа… я хочу попросить у тебя прощения.

Яков Моисеевич удивленно поднял голову. Заставить сына извиняться было практически невозможно.

– За что?

– Я тебя обидел.

Инженер горько усмехнулся.

– Ну так революция же… свобода. Все говорят что хотят, делают, что хотят.

– Папа, не надо так, – попросил Володя, – я не понимаю. Правда не понимаю. Ты знаешь, директор… он же нас грыз! Если пуговица оторвалась – неделю остаешься час после уроков! Если опоздал хоть на минутку – в журнал записывают! А мы ведь тоже люди! Маленькие, но тоже люди, папа!

Альберг серьезно посмотрел на сына.

– Ну хорошо, а что теперь? Теперь ты будешь ходить без пуговиц и опаздывать на уроки? В этом твоя свобода?

Володя молчал. То, что казалось таким ясным на собрании, сейчас выглядело ерундой.

– Что вас не устраивало? – продолжал отец, – ты учишься в одной из лучших гимназий города. Тебе не нравится, как тебя учат? У тебя плохие педагоги? Чем провинился перед тобой директор? Тем, что требовал приходить вовремя и в подобающем виде? Ты за это требовал его свержения?

Отец встал и прошел по кабинету.

– Я тоже требовал дисциплины. Я требовал хорошей работы. Я отстранял от работы пьяных и бездельников. Штрафовал. И даже выгонял их. Да, да! Завод – это не игрушка. Без дисциплины, рабочей дисциплины – никуда! Иначе будут травмы, несчастные случаи, а и нет, так в любом случае упадет производительность труда и тогда у рабочих понизится заработная плата… то же самое в гимназии. Если ты опоздаешь на урок хоть на пять минут, то ты потеряешь то, что выучили в классе за эти минуты, да еще и навредишь своим товарищам тем, что отвлечешь их… Хотя зачем я все это говорю? Ты что, сам этого не понимаешь?

– Понимаю, – прошептал Володя.

– Ну вот. Понимаешь. Тогда о чем наш разговор?

Володя молчал.

– Послушай еще. Ты извинился, и я тебя прощаю. Но и я хочу попросить у тебя прощения, что тебя ударил. Я сорвался, прости. А ты же еще совсем маленький… Но я прошу тебя, Володя, очень прошу – думай. Пожалуйста, думай!

Володя подошел к отцу:

– Папа… а почему ты не сказал им этого на заводе? То, что сказал мне? Это же понятно, папа!

Инженер усмехнулся:

– Они не услышат. Ну все, иди спать, сынок.

Володя несмело подошел ближе. Отец встал и обнял его.

Прижимаясь к отцу, Володя тихо спросил:

– Что ты теперь будешь делать?

– Посмотрим. Иди спать.

В детской Володю ждала мама. Не дожидаясь ее вопросов, Володя быстро сказал:

– Я извинился. Я был неправ. И ты прости меня, мама.

Мама вытерла слезы:

– Я так боюсь, что теперь будет, Володенька.

Володя сел рядом:

– Не бойся, мамочка. Я всегда буду тебя защищать. От всех, от всего!

Мама улыбнулась:

– Спасибо, сыночек. Надеюсь, защищать меня не придется. Что там у вас в гимназии?

Володя задумался, потом заговорил:

– Знаешь, мамочка? Какая-то глупость. Правда, глупость. Папа все правильно сказал.

– Не обижаешься?

– Что стукнул меня? Нет, уже нет. Он просто устал. Мамочка, давай не будем говорить про гимназию? Давай про лето? Куда мы поедем, мамочка?

– Ох, Володя, не знаю! На дачу…

– А в Берлин?

– Это вряд ли.

– Ну вот, – расстроился Володя, – в том году не ездили, и в этом тоже! Когда же все это кончится!

Скоро пришло известие – царь отрекся от престола. Это обсуждали всюду – в гимназии, дома, в лавке Арсения Васильевича. Нина тоже переживала:

– Володя, а тебе жалко царя?

– Что?

– Ну, царя тебе жалко?

Володя неуверенно улыбнулся:

– Царя? Да нет…

– А мне жалко. Немного. Я раньше в журналах любила смотреть портреты. Особенно цесаревича… красивый, правда?

Володя удивленно покачал головой:

– Красивый? Да не знаю. Обычный… он болеет, ты знаешь?

– Да, папа рассказывал, у него какая-то страшная болезнь, что ему даже оцарапаться нельзя. Бедный… мне так его жалко!

Володя озадаченно смотрел на Нину. Жалко царя, цесаревича… о чем она говорит? Царя свергли, теперь Временное правительство, теперь… что теперь? Дома обо всем этом говорили много, иногда Володя прислушивался, но мало что понимал. После того разговора с отцом все стало еще непонятнее. Толпы народа на улицах, веселье Нильсона, мрачное молчание отца, беспокойство мамы…

Нина тем временем продолжала:

– Если он болеет… раньше он жил во дворце, а теперь где живет? Где они теперь? И как они будут жить?

– Не знаю. Как все, наверное. В квартире или в доме.

– А врач… когда он был царевичем, у него были лучшие врачи. А сейчас?

– Слушай, не хочу я про него думать! – вдруг вспылил Володя, – это все из-за царя – и война, и то, что народ бедно жил! Если бы царь был хороший, то революции бы не случилось, понятно! Ты что, за то, чтобы все было так, как прежде?

– Не кричи на меня!

– А ты глупости не говори!

– Знаешь что? Иди один гуляй и кораблики пускай. Вообще не хочу с тобой разговаривать, понял?

– Да пожалуйста!

Нина развернулась и побежала к дому. Володя пошел в другую сторону. Царя ей жалко!

Нина прибежала домой. Отец был в лавке.

– Ты что такая? – удивился он.

– С Володей поссорились, – угрюмо ответила Нина.

– Ну, помиритесь, – рассеянно ответил Арсений Васильевич, – помиритесь… ты домой сейчас?

Нина обиженно вышла. С этой дурацкой революцией все стали какие-то не такие!

Арсений Васильевич спохватился и побежал за дочкой:

– Ниночка! Ты только не обижайся – не до тебя сейчас.

– Как это не до меня?

– Ну вот так… не нравится мне время, все не нравится!

– А тебе царя жалко?

– Мне себя жалко, – сердито признался Арсений Васильевич, – только чайную завел, только тут торговля наладилась – и на тебе… а ты с Володей-то из-за чего поссорилась?

– Так вот из-за царя!

Арсений Васильевич с трудом удержался от смеха.

– Даже не из-за царя, а из-за цесаревича, – продолжила Нина, – мне его жалко… Он же просто мальчик! Ты знаешь – он всего на два года нас старше. Ему тринадцать лет, значит….

Она задумалась и села к столу.

– Знаешь, папа, о чем я думаю?

– О чем?

– Вот он же всегда думал и знал, что будет царем… а теперь он царем не будет. Думаем одно – а получается другое!

– Ну, так всегда, – пожал плечами Арсений Васильевич, – что будет – никто же не знает…

– Почему?

– Ну как почему? То война, то болезни. Я вот думал, что с мамой твоей всю жизнь жить буду, детей будет много, умрем в один день, как в сказке. И что вышло?

Нина кивнула головой:

– Да…

– Но это ничего, Ниночка. Если все наперед знать – так оно тоже…

– Папа, а ты счастливый?

– Да.

– А без мамы?

– Она же была у меня. И ты есть.

– Все равно мне царя жалко, – решительно сказала Нина.

– Ну жалко и жалко. А Володя что?

– Он сказал, что все из-за царя было. Если бы царь хороший был – то и революции бы не было!

– Господи, и он туда же, – нахмурился Арсений Васильевич, – болтайте-ка поменьше, а?

– Сейчас свобода и все можно!

Арсений Васильевич махнул рукой:

– Ладно.

Нина ушла к себе, вытащила из ящика стола журнал с портретом царской семьи и задумалась. Красивый все-таки мальчик этот цесаревич. Красивый!

***

С Володей Нина помирилась на следующий день – встретила его около гимназии:

– Пойдем кораблики пускать?

– Пойдем! – обрадовался он.

Они добежали до дома.

– Нина, я домой забегу на минутку, ранец брошу и у мамы отпрошусь?

– Давай скорее!

Володя убежал. Нина достала листок бумаги, стала складывать кораблик – в кармане уже четыре, но кораблей много не бывает, они размокают быстро. Володя, наверное, принесет тот, который вырезал в прошлый раз. Будет целый флот!

Мимо, задев ее и едва не сбив с ног, проскочил человек и скрылся в лавке. Нина удивленно наклонилась, чтобы поднять упавший листок. Куда это он так торопится?

Складывая кораблик, она придумывала, как к этому человеку неожиданно пришли гости – может быть, дама, и он побежал купить вкусненького к обеду. Или, может быть, жена поручила ему купить крупы – варить кашу. Или кончился сахар, а ему хочется пить чаю?

Из лавки вышел Арсений Васильевич, за ним бежал тот самый человек. Нина бросилась отцу навстречу, но резко остановилась.

– Папа, что? – прошептала она.

Отец заметил ее:

– Ниночка, маленькая, иди домой скорее.

– Что случилось?

– Домой иди!

– Я Володю…

– Нина!

Нина нахмурилась и побежала в лавку, оттуда прошла в квартиру, сняла пальто. Что случилось? На отце лица не было. Может быть, что-то с тетей Лидой? Кто этот человек?

Нина выглянула в окно. Володя стоял около лавки. Арсений Васильевич что-то сказал ему, Володя кивнул и ушел. Нина не выдержала, снова накинула пальто и выскочила в лавку. Она хотела выбежать на улицу, но увидела отца. Он стоял около кассы и поспешно выгребал оттуда деньги.

– Папа, что ты делаешь?

– Погоди, Ниночка, – отмахнулся он.

Из глубины лавки выскочил Николай:

– Арсений, что дальше делать?

– Да что делать? Ничего. Сволочи! Давай закроем, Николай, деньги возьми и домой иди. А я туда…

– Не надо, Арсений. Убьют…

Нина вскрикнула. Арсений Васильевич повернулся:

– Ниночка! Что ж ты не дома-то…

– Что случилось, папа? – крикнула она.

– Чайную разгромили, Семена избили.

– Кто?

– Да кто… Ниночка, тебя-то куда…

– Давай я к себе ее возьму? – предложил Николай.

– Давай… Нина, оденься побыстрей и иди с Николаем.

– Папа, я с тобой!

– Нет. Ниночка, послушай меня. Делай, что я говорю? Ладно? Не до тебя сейчас. Собери быстро что там тебе надо, и уходите.

Нина сидела на диване в квартире Николая Семеновича. На ковре играл его пятилетний сын, тоже Коля. Нина немного поиграла с ним, потом села на диван и задумалась. Из кухни слышались голоса. Нина прислушалась:

– И нечего было девчонку сюда тащить! – говорила жена Николая Семеновича.

– Что значит – нечего? – негромко возражал Николай Семенович, – одну ее оставить?

– И оставить! Коля, ты вот что – деньги он тебе все отдал? Он ведь не считал поди, так ты отложи себе сколько там…

– Ты что говоришь, Даша! – повысил голос Николай Семенович.

– Что я говорю? А то и говорю – отложи! Ты сколько на него работал? Ведь не выходил из лавки этой чертовой, еще и на Охте когда служил… а он знай себе жилеты меняет да девчонку наряжает! Сколько он тебе платил? Всяко мог бы и больше!

– Перестань, Даша!

– Не перестану! Прошло его время! И правильно, что чайную разгромили! Эксплоататор!

Нина решительно толкнула дверь. Дарья повернулась:

– Ты что вышла? Где тебе сидеть сказали?

Нина, не обращая на нее внимания, пристально смотрела на Николая Семеновича. Он, не выдержав ее взгляда, опустил глаза. Нина спокойно вышла в прихожую, взяла пальто, оделась. Николай Семенович выскочил за ней:

– Нина, куда ты?

Нина повернулась:

– Я пойду домой. Всего доброго.

Он схватил ее за руку. Нина нахмурилась:

– Отпустите.

Дарья выскочила следом:

– Иди, жалуйся папеньке! Если его не пристукнули еще!

Николай Семенович отпустил ее руку и повернулся к жене. Нина спустилась по лестнице. Сверху слышалась перебранка супругов.

Нина добралась до дома и вспомнила, что ключа нет. Ну ничего, не холодно, можно дождаться папу на улице. Может быть, зря она ушла? Надо было дождаться отца там, рассказать ему все? Теперь деньги, наверное, пропали. Папа говорил что-то о том, что у них есть деньги в банке, но можно ли их получить?

– Гуляешь, Нина?

Она очнулась:

– Здравствуйте, Яков Моисеевич!

Альберг улыбнулся:

– Здравствуй. А Володя где, дома?

– Не знаю. Я папу жду.

– А где он? И магазин закрыт? Все хорошо у вас?

Нина поколебалась, потом решилась:

– Кажется, нет. К папе пришел человек, сказал, что чайную нашу разгромили. Папа ушел смотреть, а у меня нет ключа, потому что…