Домой

– Но он действительно перебил взрослого человека!

– Он спросил свою бабушку, какой был вагон.

– Он мог подождать, когда она закончит!

– Наша бабушка никогда не закончит, Яков, она будет говорить, пока ее не зароют в землю. Что же, мальчику ждать ее похорон?

Отец негромко рассмеялся.

– Что за история с железной дорогой?

Отец замялся:

– Ну… Я не знал, что Соня послала его меня встречать. Выхожу с поезда – вижу: висит на решетке, один. В прошлом году ему было запрещено подходить к железной дороге. Схватил его за шиворот, сдернул с решетки. Он, видите ли, обиделся! Вот и вся история. Что ты молчишь?

Они ушли. Володя перевел дыхание. Слава богу, если бы заметили, получилось бы, что он подслушивал. Он перебрался через забор и вошел через калитку. Мама сидела в гамаке:

– Где ты был, Володя?

– Гулял. Я тут, недалеко. Бабушка с дедушкой отдыхают?

– Дедушка с папой гуляют по саду, бабушка с девочками. Ты рад, что бабушка с дедушкой приехали?

– Конечно! Они долго у нас будут?

– Неделю или две.

– Как хорошо! – обрадовался Володя, – а ты рада, мамочка?

– Рада, сынок. А вот и папа с дедушкой.

Володя обернулся. Дед строго посмотрел на него:

– Ты целыми днями болтаешься без дела?

– Да нет, папа, он читает много и по дому помогает – тут вот шпингалет на окне починил, – сказал отец.

Дед покачал головой:

– Смотри у меня.

И ушел в дом. Отец подмигнул:

– Попало?

Володя кивнул:

– Попало. Пойду читать теперь.

– Что ты читаешь?

– Майн Рида. «Всадника без головы».

– Нравится?

– Да, конечно. В Америку очень хочется. Тебе хочется?

– Ну, я же был.

– Был?

– Конечно. Ты малыш был совсем, я ездил оборудование смотреть. Помнишь паровозик, у тебя был? Это я тебе оттуда привез.

– А я и не знал, – удивился Володя, – а расскажи? Про Америку?

– Пойдем к морю с тобой? Там погуляем, поговорим. А бабушка с дедушкой отдохнут как раз до ужина.

– Пойдем! – обрадовался Володя.

Отец рассказывал про огромный пароход, который вез его в Америку, про город Чикаго – с высокими домами, огромными фабриками и заводами. Рассказывал о том, как там отличался английский язык, но слава богу, нашлись люди, которые говорили по-немецки, а то бы пришлось тяжело. О том, как его отвезли на берег огромного озера.

Они вернулись, когда уже темнело. На веранде уже зажгли лампу. Володя с отцом поднялись по ступеням.

– И где вас носило? – спросил дедушка.

Он сидел во главе стола. Бабушка смирно сидела рядом. Увидев сына и внука, она вскочила:

– Пришли! Сонечка, они у нас голодные! Скорее на стол ставь.

– Нечего! – отрезал дед, – опоздали – без ужина.

– И что ты говоришь, Моисей! – рассердилась бабушка, – пусть мальчики едят когда хотят.

Она собрала им ужин в пустой столовой, только им двоим. И сама кружилась рядом, бегала в кухню, приносила то хлеб, то компот, то что-то вкусненькое.

– Кушай, Володенька, кушай, мальчик. Яков, и ты ешь.

Вошел дед, посмотрел строго:

– Сплошное баловство, Зоя.

– И что ты говоришь, Моисей? Сказать по-твоему, так мальчик должен остаться голодным оттого, что заигрался на улице?

– А второй мальчик тоже заигрался?

– Ступай на веранду, Моисей. Ты мешаешь мне кормить детей…

Дед с бабушкой уехали через две недели. То время, что они были в гостях, показались Володе самыми прекрасными за лето.

Они уехали, и лето шло своим чередом. Отец приезжал со службы то довольный, то встревоженный, иногда они о чем-то подолгу шептались с мамой, но Володя ничего не замечал. От Нины пришло письмо, которое занимало теперь все его мысли.

Володя, здравствуй!

Я так тебе ничего и не писала, потому что случилось очень много событий. Разных. Я не знаю, с чего начать, я уже испортила три листа бумаги! Я буду писать все подряд, ты поймешь.

Ты знаешь, что мы на даче. Тут хорошо: есть и море, и парк. Иногда мы с тетей Лидой берем извозчика и едем в большой парк, туда, где царский дворец. Не могу понять, что там теперь – кажется, пусто, а тут получилось, что нас туда не пустили.

Мы вернулись домой, а там папа. Очень встревоженный. Он сначала не хотел рассказывать при мне, а потом рассказал. Случилась ужасная история.

У моей мамы в Галиче была подруга, она из богатой семьи, у них было имение недалеко от Галича. Она была очень деятельной, устроила в деревне библиотеку, преподавала в деревенской школе. И вот ее убили – какие-то бандиты. То есть не бандиты, а крестьяне… в это невозможно поверить, потому что она столько для них делала! Вроде как они сказали ей убираться из усадьбы, а она отказалась… и они ее убили.

Папа сначала сказал, что нам надо немедленно собираться в город, потому что он боится нас тут оставлять. Но тетя Лида ему возразила, сказала, что мне надо побыть на воздухе, набраться сил и здоровья, потому что наступают тяжелые времена.

Папа уступил, но сказал, что если будут какие-то волнения в нашей деревне, то он нас сразу заберет.

Я не очень верю в тяжелые времена, и иногда я даже думаю, что, может быть, те люди, которые написали папе про мамину подругу – ошиблись… Но ты, на всякий случай, тоже набирайся сил и здоровья.

У тебя там нет никаких волнений? Пожалуйста, будь осторожен!

Мне совсем не хочется в гимназию, совсем не хочется учиться. А в город хочется, потому что я без тебя очень скучаю и очень хочу тебя увидеть.

Папа и тетя Лида передают тебе приветы.

До свидания!

Нина.

Отец, хоть и нервничал, все-таки оставил их с тетей Лидой на даче до самого конца лета. Домой Нина вернулась перед самым началом учебы. Город ей не понравился – очереди, суета, грязно, какие-то растянутые плакаты, какое-то собрание…

Вечером Нина разбирала дачные вещи в своей комнате. Тетка с отцом о чем-то тихо разговаривали. Нина прислушалась.

– Не знаю, Лида, как и быть. Может, выедете с Ниной хоть в Ревель?

– Кому мы там нужны, Арсений, подумай сам… Разве только еще сестер-братьев найдем…

– Каких сестер-братьев? – выглянула Нина.

Тетя Лида шумно вздохнула:

– Доболтались. Иди-ка спать, Нина, нам с тобой завтра к учебе все покупать.

– Это секрет?

– Да нечего рассказывать, Ниночка. Мы просто… Мы с Лидой – приемные дети.

– Как это?

– Ну, маме нашей было уже много лет, да у нее и в первом браке детей не было, видимо, не могла детей иметь. А детей хотели, ну и взяли нас с Лидой.

Нина удивленно покачала головой:

– Ничего себе… а вы с тетей Лидой – родные?

– Да.

– А ваши настоящие родители?

– Наши настоящие родители – это мама и папа. А те, кто родили… они… я про них мало что знаю. Лида их вроде помнит немного, я-то нет.

– А кто они были?

– Бедные, пьющие. Самое дно… Мы о том и говорили, что у них, может, не только мы с Лидой были.

– А сколько тебе было, когда…

– Когда родители нас взяли? Мне около года, Лиде три, получается.

– А… – Нина запуталась, – а как они вас отдали?

– Да я же говорю – они пьющие были. И мы им были не нужны.

– А вы с тетей Лидой сразу знали, что вы – что не родные?

– Мы знали, что мы приемные. Но знали, что родные.

– А ты их больше не видел?

– Нет, Нина. Он пропал куда-то, а она умерла, мне лет семь было, наверное. Отец с мамой нам могилу показали, они за ней ухаживали. Благодарны ей были, что нас родила.

– Жалко, что я дедушку и бабушку не видела, – вздохнула Нина.

– А мне как жалко, маленькая! Ты же у них единственная внучка. Они бы тебя как обожали. Ты у меня ведь к тому же и умница, и красавица.

– Красавица, – вздохнула Нина, – я бы знаешь как хотела? Чтобы у меня волосы темные были, а глаза голубые – как у Володи. Папа, а он приехал?

– Нет, наверное. Иначе зашел бы?

– Да…

Нина встала, прошлась по комнате.

– Я теперь все про бабушку с дедушкой думать буду.

Арсений Васильевич улыбнулся:

– Ты маленькая была, Лида говорит – как Ниночка на нашу маму похожа! Я пригляделся – и правда, улыбаешься так же, хмуришься так же… Вот как так бывает?

Нина улыбнулась в ответ:

– А ты на кого похож?

– Говорили, на маму.

На следующий день с дачи вернулся Володя. Едва заскочив домой, он прибежал в лавку. Нины не было дома. Арсений Васильевич обрадовался:

– Мальчик мой! Ну как ты?

– Все хорошо… Арсений Васильевич, знаете, к нам бабушка с дедушкой приезжали!

– Да что ты!

– Да, на две недели! Так хорошо… а Нина когда придет?

– Они поехали все для гимназии купить.

– А куда они поехали? – спросил Володя и покраснел, – мой папа вчера хотел нам купить, а ничего нету нигде.

– Тебе что надо – напиши список? Я закажу вам.

– Правда можно?

– Что же нет?

Дверь открылась, нагруженная свертками вошла Нина.

– Володя! – закричала она, и свертки посыпались на пол, – ты приехал уже!

Сзади шла, тоже нагруженная, тетя Лида.

– Здравствуй, Володенька! Ох, Арсений, вроде все теперь есть к учебе. Ты занят? Пойду чаю нам сделаю. Обед-то есть?

– Есть, Нина утром готовила немного.

– Ну так давайте и поедим. Володенька, ты же с нами? Поможешь мне, пока Нина свои вещи разберет?

– Конечно!

После обеда Нина скорее вскочила:

– Папа, тетя Лида, мы с Володей гулять пойдем. Уберете тут?

– Конечно, деточка, все сделаю, – кивнул Арсений Васильевич, – только… вы по нашей улице и вот по Клинскому, а дальше никуда не надо.

Нина пообещала, и они с Володей вышли на улицу.

– Пойдем на Клинский? – сказала Нина, – там на скамейку сядем, и ты мне будешь рассказывать. Или нет – давай сейчас уже? Володя, я так по тебе скучала!

Он хотел было сказать, что тоже, но смутился.

– Ты не скучал? – улыбнулась Нина.

– Скучал, ты же сама знаешь. Только когда бабушка и дедушка приехали – тогда нет. Хотя… я про тебя дедушке и бабушке рассказал – и снова стал скучать. Слушай, ты знаешь, что бабушка сказала про тебя? Она сказала – пусть эта Ниночка всегда будет здорова и довольна…

– Спасибо, – улыбнулась Нина, – спасибо!

– А еще – знаешь? Мы с папой.. ну как сказать? Поссорились в самом начале лета. Да ничего там особенного, но я обиделся. А когда дедушка приехал, он с папой поговорил, наверное, или не знаю… Но мы потом с папой все лето и гулять ходили, и он мне про Америку рассказывал, и мы с ним такой прекрасный корабль вырезали из дерева! И опыты ставили по физике, и купались! Он так плавает хорошо. Я тоже. А ты купалась? Погоди, Нина! Я тебе расскажу лучше, как мы с папой сами электричество проводили. Вот послушай…

Нина слушала, не вникая в слова. Что они там делали с электричеством… какая разница, какой прекрасный день, какое теплое светит солнышко, и скоро гимназия – учиться не хочется, но подруги, и пойдут дожди, и как хорошо будет возвращаться домой после уроков – бежать в теплый дом, садиться в кресло, разговаривать с папой…

Все будет хорошо, думала она. Напрасно беспокоится папа, все пройдет. Царя нет, но это ничего, все равно – все будет хорошо.

***

Где-то за Фонтанкой слышались глухие выстрелы. Нина вздрогнула во сне, Арсений Васильевич, сидевший у ее кровати, погладил ее по голове. Опять стреляют, да что ж такое, каждый вечер, каждую ночь. Чем все это кончится… страшно за девочку, страшно за себя. И не уехать уже – поезда толком не ходят, простая дорога превратится бог знает во что, да и куда ехать?

Это чертово восстание! Как-то ведь прожили начало осени, ну да, митинги, товарищи, кто-то там приехал из Финляндии, было тревожно, Нину он теперь в гимназию провожал и встречал, но как-то жили! А потом – выстрелы, грохот, страшный залп, наутро было ничего не понять, а потом – пожалуйте – в газетах: все власть народу, революция и так далее.

И ничего еще бы, только потом явились товарищи – национализировать лавку, она теперь принадлежит народу. Арсений Васильевич согласился сразу – конечно, он сам планировал лавку именно народу и отдать, пожалуйста, дорогие товарищи… Только можно он ее передаст – кому передавать? Комитету? Хорошо, комитету – завтра? Наведет порядок, ревизию? Можно? Конечно, он за революцию и счастлив отдать лавку народу.

Всю ночь он распихивал припасы – все-таки хорошая квартира, вот кладовая – ведь и не видно, что там дверь, очень удобно. А если еще подвинуть шкаф, так тогда и эта комнатушка будет не видна, а сколько туда можно спрятать!

Наутро явились товарищи, застали бывшего хозяина с бумагами, в лавке порядок:

– Вот, товарищи. Все учтено, все расставил.

Бумаги смяли, выкинули на пол, бывшего хозяина выставили за дверь. Арсений Васильевич потоптался за порогом, потом вернулся – не возьмут ли товарищи его работать в этой самой лавке? Но тут не повезло, товарищи назвали его кровопийцей и вытолкали.

Вечером прибежала Лида, сказала, что пьяные охтяне днем влезли в мастерскую, повыкидывали швейные машинки, а один пьяный дурак, глумясь над перепуганными женщинами, такое вытворил с суровой ниткой, что жаль – не затянул потуже: сразу бы сдох, и туда бы ему, сволочи, и дорога.

– Таисию я, Арсений, к себе взяла – квартира-то у нее при мастерской, а там страшно. Так она, вот дура-то, прости господи, мне и говорит: надо нам теперь вместе держаться. Пусть и он сюда с Ниночкой переедет, будем семьей. У меня голова кругом идет, Арсений, и ты натворил, и переворот этот еще.

Планы Таисии Николаевны напугали Арсения Васильевича еще больше, чем переворот и конфискация лавки, но там все устроилось благополучно – через две недели вдова с сыном перебрались к тетке на Выборгскую сторону. Из мастерской удалось спасти отличную зингеровскую машинку и целый ящик ниток.

За окном протопали сапоги. В соседний дом, кажется. Аресты теперь проходили почти каждую ночь, каждую ночь слышались крики и ругань, каждое утро пустела какая-то квартира. Надо все-таки отвести Нину к Лиде – на всякий случай. Хотя Охта – такая окраина, нигде сейчас не безопасно.

На улице стихло. Может быть, просто так прошли товарищи… надо лечь спать, отдохнуть.

В дверь тихо постучали. Арсений Васильевич едва не подпрыгнул, но потом понял – чека стучит не так… но кто мог явиться ночью? Он подумал о Лиде и скорее пошел к дверям:

– Кто там?

– Это я…

– Кто это – я?

За дверью молчали.

– Говори кто, а то не открою!

– Я…

Арсений Васильевич узнал голос. Охнув, он отпер большой засов.

Володя стоял на пороге, в накинутой гимназической шинельке, без шапки. Он поднял голову, со страхом и отчаянием посмотрел на Арсения Васильевича. Смирнов скорее втащил его в переднюю:

– Что, Володенька? Что случилось, мальчик мой?

Володя тяжело глотнул. Он попытался было что-то сказать, но слова не шли, он весь дрожал и левой рукой вытирал уголок рта. Арсений Васильевич обнял его и прижал к себе.

– Тихо, тихо, малыш… успокойся, никому тебя не дам… что сделалось, кто обидел моего мальчика?

Володя отстранился от него. Он снова пытался что-то сказать, но губы не слушались, он все трогал уголок рта, и наконец выдавил:

– Папу…

– Что? – охнул Арсений Васильевич, – что, Володя?

– Папу… арестовали.

Вот оно что… что ж, этого следовало ожидать – богатый инженер, резкий, откровенный, сдерживаться не считал нужным, Володя ведь в него такой – не промолчит, не отсидится в уголке… что же теперь с ним будет, что будет с его семьей? Главное – мальчишку как жалко!

На пороге появилась заспанная Нина:

– Папа, что случилось? – Володя? Папа, что, уже утро? Что случилось, папа?

– Ниночка, Якова Моисеевича арестовали, – промямлил Арсений Васильевич.

Нина, ничего не говоря, смотрела на них расширившимися от страха глазами.

Володя поднял голову.

– Они его уводили, мама и сестры плакали… я хотел его спасти, я на них бросился… а солдат… он меня отшвырнул… на пол… я…я…

И он забормотал что-то бессвязное, беспомощное, дрожал и все вытирал уголок рта.

Нина подошла ближе:

– Погоди, папа.

Она осторожно отняла Володину руку от лица, притянула его голову к себе на плечо, и, осторожно покачиваясь, стала баюкать, что-то шепча на ухо.

– Папа, сходи к ним, – попросила она, не оборачиваясь.

Арсений Васильевич накинул пальто и поспешно вышел. Как на улице холодно! Дали они ему хоть одеться?

Совсем они были разные, и если бы не дружба их детей, никогда бы не познакомились. Смирнову казалось, что Яков Моисеевич поначалу не приветствовал то, что Володя так привязался к Нинке, но со временем оценил ее, Нина всем нравится. Последний год перед революцией Яков Моисеевич как-то зашел в магазин, поговорил со Смирновым, пожаловался, что сын, хоть и такой умница, бывает непослушным, строптивым, упрямым. Сказал, что дочери – это совсем другое, Арсений Васильевич грустно заметил, что ему не с чем сравнить, его сын умер в младенчестве. Потом в лавку забежали с хохотом Нина с Володей, Володя, увидев отца, смутился, покраснел, Нина тут же накрыла стол к чаю, и они все вместе уселись за стол. Володя немного стеснялся отца, но Нина весело расспрашивала Якова Моисеевича про железную дорогу, про паровозы, подливала ему чай, и вечер прошел очень весело и приятно. Потом Володя с отцом ушли, и в окно Арсений Васильевич увидел, как Володя на улице взял отца за руку, а тот обнял его за плечи.

Что же теперь будет?

Арсений Васильевич поднялся на второй этаж и осторожно постучал. Дверь приоткрылась, и на пороге появилась встрепанная Софья Моисеевна.

– Кто здесь? – спросила она растерянно, близоруко щурясь.

– Это я, Арсений Васильевич… войти позволите?

Она посторонилась, прошла в переднюю и растерянно села на стул. В гостиной плакали девочки.

Арсений Васильевич наклонился и взял Софью Моисеевну за руки:

– Володя у нас…

– Да… простите меня, я сама его к вам послала. Солдат… толкнул Якова, ударил, Володя бросился на него, тот отшвырнул его на пол… как котенка… много ли ему надо … он хотел было встать, но солдат толкнул его… ногой… и Якова увели. Я боюсь, если они вернутся, Володя может натворить дел… не знаю, что будет теперь с нами!

– Послушайте, дорогая… давайте верить, что все наладится… бывают ошибки, может быть, он завтра будет дома… Прошу вас, постарайтесь успокоиться. Слышите, девочки плачут. Может быть, пойдемте к нам?

Софья Моисеевна глубоко вздохнула:

– Нет, Арсений Васильевич, я останусь дома. Спасибо вам! Если позволите, пусть Володя побудет у вас. Присмотрите за ним! Я боюсь, что они вернутся, и он натворит глупостей.

– Конечно, Софья Моисеевна. Присмотрю. Я зайду к вам завтра. А пока запирайтесь как следует.

Он послушал, как задвигается тяжелый засов, и скорее побежал к себе.

Нина открыла ему дверь.

– Ну как он? – шепотом спросил Арсений Васильевич.

– Заснул вроде, – так же шепотом ответила Нина, – но спит плохо, вздрагивает, стонет. У него синяк на руке жуткий, папа, и за бок он все хватается. Его сильно ударили, наверное. Как проснется – посмотри, может, врача надо?

Арсений Васильевич кивнул и подошел к дивану. Володя спал, свернувшись, подтянув колени к животу. Нина накрыла его клетчатым пледом, Арсений Васильевич осторожно провел рукой по темным влажным волосам. Володя вздрогнул, но не проснулся.

Они просидели около него всю ночь. Иногда Володя стонал, метался, открывал глаза, пытался встать, но Нина ласково уговаривала его, что-то шептала, он опускался на подушку и засыпал снова. Утром она заснула на кресле рядом с ним, Арсений Васильевич укрыл ее своей курткой, а сам остался сидеть на стуле, присматривая за обоими.

Володя проснулся и сел на кровати:

– Я заснул! А мама… мне надо идти, скорее! – забормотал он.

Арсений Васильевич удержал его за руку:

– Мама знает, что ты у нас. Не спеши. Пойдем с тобой чайку попьем, поговорим.

Володя встал, но тут же сел обратно и сморщился. Арсений Васильевич помог ему подняться:

– Что тут у тебя? Дай посмотрю.

Он поднял Володину рубашку и ужаснулся: левый бок был совершенно черный.

– Мальчик мой, как же так… вот сволочи, ребенка.. ребенка-то за что…

Володя смущенно затолкал рубашку обратно в брюки.

– Пройдет…

– Врача бы надо, Володя. Сильно болит?

– Не очень, когда двигаюсь только… да пройдет, Арсений Васильевич. Папу они сильнее ударили.

И Володя заплакал. Арсений Васильевич обнял его, зашептал что-то ласковое и успокаивающее. Володя всхлипывал все тише, потом успокоился. Арсений Васильевич налил ему чаю:

– Выпей. И хлеб вот – поешь.

– Нине осталось? – спросил Володя, жадно глядя на хлеб.

– Осталось, ешь. Еда есть пока.

Поев, Володя поднялся:

– Я пойду, Арсений Васильевич. Спасибо вам. Простите меня, пожалуйста!

– Да что ты, мальчик… Погоди, Володя. Послушай меня. Ты дома – единственный мужчина теперь, пока отца не отпустят. Давай без глупостей, ладно? Маму и сестренок береги, поддерживай. Никуда не ввязывайся, понял?

– Хорошо, – угрюмо кивнул Володя.

Дойдя до дверей, он вернулся:

– Вы говорите – пока отца не отпустят… а вдруг его… ну.. нет уже?

Арсений Васильевич рассердился:

– Ну вот что ты за человек? Мы о чем говорили? Ты сейчас с такими разговорами и домой пойдешь? К матери с сестрами? А?

– Нет! Я только вас спросил… я дома так не буду. Я понял все, Арсений Васильевич! Я буду стараться, правда!

– Ну вот и хорошо. Будем надеяться, обойдется. Иди домой, сынок, вечером зайду к вам. Или ты зайдешь – как получится. Ну, беги!

Володя кивнул и вышел. Арсений Васильевич заглянул к Нине – она по-прежнему спала в кресле.

– Как город изменился… – грустно заметила Нина.

Володя угрюмо кивнул. За последние две недели он как будто стал старше и серьезнее. Нина понимала – тревога за отца, страх за мать и сестер не дает ему покоя. Она и сама теперь все время боялась – если увели Якова Моисеевича, то ее и отец не от чего не застрахован. Арсений Васильевич утешал ее:

– Ты сравнила! Он инженер, а я кто? Никто. И лавку я отдал – сам, добровольно, вон и бумага имеется, да не одна. И еще мандат достал – что благонадежный, важным человеком подписана, немалых денег стоила!

Но Нина видела, что и ему тревожно.

Арсений Васильевич послал их немного погулять, велев далеко не отходить и, если что, сразу бежать домой.

Они дошли по Можайской до Загородного – к церкви. Володя прислонился к ограде, и Нина посмотрела на него с тревогой – бок у него болит по-прежнему, наверное, но разве он скажет, упрямец… и к врачу не захотел идти, сказал – само пройдет. Она подошла к нему ближе:

– Не холодно тебе?

– Ну что ты все – холодно, холодно! – с раздражением бросил он, – не холодно мне, хорошо все.

Нина не обиделась. Бедный мальчик… Софья Моисеевна совсем сбилась с ног, ходит по тюрьмам, пытается узнать, где муж. Эля сидит с Анютой, Володя совсем неприкаянный. Софья Моисеевна начала менять вещи, Арсений Васильевич предложил было свою помощь, но она отказалась.

Володя вздохнул:

– Не сердись на меня.

– Не сержусь.

– Я все время думаю – жив ли папа? – спросил он дрожащим голосом, – ведь если нет…

Нина сжала его руку:

– Володенька, надо надеяться.

– А если нет? – повторил он упрямо.

Помолчав немного, он продолжил:

– Я все время о нем думаю – хочу только хорошее помнить, а не получается. Вчера мама про Оллила сказала, а я сразу вспомнил, как он меня на даче как-то ремнем отстегал – не очень больно, но стыдно, противно… я на всю жизнь запомнил. Это за мячик, помнишь, я тебе писал? Как я его тогда ненавидел, ты бы знала! Мечтал, чтобы он умер, пропал, чтобы не было его нигде. И другое помню – как я маму после обеда не поблагодарил, а он мне за это запретил на елку идти. Как в темной комнате запер, а я темноты тогда боялся. Мне за эти мысли так стыдно сейчас, он мучается там, я его люблю, люблю, понимаешь? Но почему он со мной так? Разве со мной по-другому – нельзя было? И мне… тяжело о нем думать.

Нина не знала, что сказать. Впервые Володя заговорил с ней о таком личном. Она знала, что их отношения с отцом далеки от идеальных, знала, что Володя отца немного боится, но знала и то, как он восхищается им и гордится – таким умным, элегантным, образованным.

Володя повернулся к ней:

– У тебя ведь с папой – не было такого?

Нина пожала плечами:

– Не было, конечно. Нет, и я могла дел натворить – как-то коробку конфет большую распотрошила и половину съела, а коробку надо было уже по адресу отсылать. Папа недоволен был, конечно. Сказал, что мне уже пора соображать, что теперь ему надо как-то оправдываться перед заказчиком… неловко вышло. А еще я как-то раз с подругами гулять ушла и заблудилась, домой нас городовой привел. Папа тогда сказал, что я могу гулять теперь только от Горушки и до дачи со львами, раз дорогу не могу запомнить и время на часах узнавать не могу.