Пятнадцатилетний капитан

Схватив его за руки, солдаты молча и довольно вежливо увели его на прежнее место, в то время как другие, по вторичному приказанию того же мавра, грубо оттащили черных спутников юноши в противоположную сторону. Дик Сэнд понял, что относительно него заранее было сделано распоряжение: во-первых, не допускать его сообщаться с остальными пленниками, а во-вторых – щадить его жизнь во всяком случае. Кто же, кроме Гарриса и Негоро, мог сделать такое распоряжение? И, главное, с какой целью было оно сделано? Ответ на этот вопрос немало беспокоил юношу.

Через полчаса после происшествия раздались резкие звуки особого инструмента, вроде валторны, сделанного из рогов антилопы, называемой неграми куду. Это был сигнал к выступлению. Солдаты, носильщики и невольники поднялись и засуетились. Ночной отдых кончился. Надо было продолжать путь.

Начались сборы. Носильщики и невольники разобрали, забрасывая на плечи или ставя на голову, вьюки, мешки, громадные выдолбленные тыквы, служащие как бы корзинами для переноса менее громоздких тяжестей. Один из мавров выступил вперед и развернул яркое пестрое знамя, сопровождавшее каждый караван. За ним длинной вереницей выстроились носильщики, каждый на заранее назначенном месте. Вторично раздались звуки рожков, и караван тронулся в путь под аккомпанемент громкой заунывной песни. Это пели невольники ту песнь слез и отчаяния, которая раздается изо дня в день на всех дорогах Африки.

Вот краткий пересказ этой песни надежды, злобы и отчаяния:

«Мы – пленники, мы – вещь в руках ваших. Но ненадолго… Смерть разбивает все оковы… Ведите нас к берегам моря, пустыней и лесами… Пусть дорога тянется дни и месяцы! Обратный путь будет быстрее… Обратный путь сделаем мы на крыльях смерти, на крыльях мести… Живые – мы ваша собственность… Но мертвые рабы не принадлежат никакому владельцу. Они свободны вернуться на родину… Свободны отомстить и убить своих мучителей!»

Глава восьмая

Из записной книжки Дика Сэнда

Несмотря на то что гроза и ливень прекратились на рассвете, небо все еще было покрыто тучами. Дождливый сезон продолжается в этих странах по нескольку недель, причем редкие сутки проходят без дождя. Обыкновенно ливень начинается к вечеру и продолжается бо́льшую часть ночи. Понятно, страдания несчастных невольников, не защищенных даже клочьями одежды, усиливались при подобной погоде.

Караваны рабовладельцев сохраняют всегда одинаковый порядок. Впереди два или три десятка черных солдат, столько же составляют арьергард. Остальные солдаты охватывают двойной цепью всю длину каравана, делая невозможной всякую попытку к бегству. Такой же порядок был принят и в том караване, в который случай завел наших путешественников. Несчастные невольники, составлявшие его, шли уныло, понуря головы и едва передвигая усталые, окровавленные ноги, израненные колючими растениями и острыми камнями. Особенно страдали женщины; среди них было немало матерей с грудными или малолетними детьми, которых они старались нести, чтобы избавить от толчков и ударов плети, щедро сыпавшихся из рук жестоких носильщиков. Молодой сын Тома, Бат, оказавшийся, по счастливой случайности, скованным в пару со своим отцом, шел первым вслед за солдатами авангарда. Заботливо выбирал он каждое место, на которое ставил ногу, чтобы не заставить отца ступить на острый камень или на колючую траву. Ловкому и сильному юноше, понятно, легче было выносить тяжесть ярма и затруднения пути, чем старику сырость и зной, голод и жажду, которые действовали на него угнетающим образом. Но все же тяжелее всего любящему сердцу отца было видеть, как удары бича, щедро сыпавшиеся на плечи всех невольников, не щадили и его заботливо воспитанного сына, рождение которого свободным гражданином так безгранично обрадовало освобожденного невольника двадцать девять лет тому назад. Теперь несчастный старик вновь чувствовал на своих плечах отвратительное ярмо. Под гнетом такого же ярма свалилась его мать, шедшая в ужасном караване, подобном тому, в котором Том очутился после сорока пяти лет, прожитых на свободе. Мучительные мысли терзали старика, несмотря на слова утешения, которые пытался говорить ему сын, не терявший надежды на освобождение и переносивший свое положение с энергией, свойственной молодой силе. Правда, не многие из этих ласковых слов доносились до Тома, так как Бат не мог даже повернуть головы в сторону своего отца. Но зато он не мог видеть толчков, получаемых стариком, чему отец внутренне радовался, сдерживая невольный стон, чтобы не вызывать взрыва негодования пылкого юноши, которое могло плохо окончиться в ужасной обстановке невольничьего каравана. О побеге, понятно, никто из негров не мог даже и думать. Тяжелое ярмо, связывающее всех мужчин, мешало им не только двигаться, но и разговаривать. Жестокие надсмотрщики могли быть совершенно спокойны даже без тройного ряда солдат, служащих охраной каравану. Несчастное человеческое стадо было слишком истомлено и запугано, чтобы думать о побеге и возмущении.

Только во время остановок, когда невольникам позволялось выбирать места для отдыха и разговаривать друг с другом, старик Том мог урывками объяснить своим товарищам, каким образом они очутились в Африке. Сколько проклятий посыпалось на голову изменника Негоро, когда молодые люди узнали печальную истину! Но проклятиями положения не изменишь, и Том мог посоветовать только одно – скрывать свое негодование и ожидать удобного случая, когда можно будет просить защиты какого-нибудь европейца, встретить которого в Касанже было все-таки возможно. О том, что их вели именно туда, Том догадался почти так же скоро, как и Дик Сэнд, из разговоров некоторых невольников, наречие которых старик смутно припоминал, как слышанное в далекие дни детства.

Старая нянька маленького Джека не была скова-на. Ее возраст и слабость достаточно ручались за то, что она не попробует убежать. На женщин вообще редко надевали ярмо, считая большинство достаточно связанным присутствием сопровождавших их детей. Бедной Нан отвели место возле одной из молодых матерей, кормившей грудью полугодовалого мальчика. Ее другой ребенок, хорошенькая четырехлетняя девочка, пробовала идти рядом с матерью своими крошечными окровавленными ножками.

Добрая Нан не могла видеть страданий ребенка, которого мать тщетно пыталась нести единственной свободной рукой. Нан предложила свою помощь и взяла девочку на руки. Даже и эта маленькая ноша была тяжела для слабых старых рук. Но верная нянька думала о своем любимце Джеке и о его молодой матери, выросшей на ее руках, и тяжесть чужого ребенка казалась ей легче.

Дик Сэнд был помещен посредине каравана, возле Ибн-Гамиса, главного начальника экспедиции. Ибн-Гамис нередко подъезжал к молодому человеку, тщательно наблюдая за его поведением. Очевидно, мавру даны были строгие указания не допускать общения пленных ни с кем из их товарищей. Дику удавалось только издали видеть фигуры своих друзей, да и то только лишь тогда, когда каравану приходилось поворачивать или подыматься в гору, причем кто-либо из надсмотрщиков поспешно подбегал к черным товарищам Дика и шел рядом с ними, закрывая их от глаз юноши, или Ибн-Гамис сам подъезжал к нему, крича что-либо непонятное и грозно размахивая бичом, на что Дик отвечал только презрительным пожатием плеч.

Местность, где проходил караван, была вся сплошь покрыта лесом, в котором деревья не достигали величественных размеров, обыкновенных в Центральной Африке. Они не сплетались в непроходимые чащи, как в других местах, по двум причинам. Во-первых, многочисленные гусеницы разнообразнейших сортов мешали правильному развитию молодых побегов и заражали различными болезнями листья, а во-вторых, слоны вытаптывали более мелкие поросли, не позволяя им достичь нормальной высоты. Таким образом, дороги в этой чаще леса не представляли особенных затруднений. По ним было бы даже легко ходить, если бы местами путь не затрудняли громадные кустарники дикого хлопчатника, из которого туземцы выделывают те полосатые материи – белые с черным, которые служат одеждой народам всей Центральной Африки. Кроме того, в некоторых местах леса находились влажные пространства, сплошь заросшие высоким бамбуком, в котором совершенно исчезал караван. Подобные места напоминали индийские джунгли. Только слоны да жирафы могли подымать свои головы выше этих тростников и трав, стебли которых нередко были толщиной в два и три пальца. Проводникам нужно было необычайное знание местности, чтобы не сбиться с пути в этих вечно одинаковых лабиринтах зелени, где не было даже признака какой-либо тропинки.

Ежедневно караван выступал в путь с рассветом и шел, не останавливаясь, до полудня, часа первого отдыха. Обедали где-либо на берегу ручья, под тенью деревьев, возле быстро зажженных костров. Наскоро распаковывались мешки с маниоковой мукой, составляющей главную пищу невольников. Ее раздавали крайне скупо, всего по нескольку горстей на человека. Если черным солдатам удавалось по дороге ограбить какое-нибудь селение или раздобыть крупную дичь, вроде жирафа или гиппопотама, то к скудной порции муки прибавлялся клочок мяса или две-три большие сладкие картофелины, именуемые пататами. Невольники обязаны сами приготовлять свой обед, но большинство их настолько утомлялось, что нуждалось только в отдыхе. Женщины буквально падали от усталости, засыпая мертвым сном в тени первого попавшегося куста. Когда час отдыха проходил и караван вновь отправлялся в путь, нередко заснувшие таким образом невольницы не в состоянии бывали подняться на ноги. В первые десять дней пути на глазах Дика Сэнда свалились от истощения больше двадцати невольников обоего пола и разного возраста. Убедившись в том, что никто из них не в состоянии следовать за караваном, надсмотрщики спокойно убивали их двумя ударами топора и оставляли мертвые тела в пищу диким зверям, всегда в изобилии следовавшим за всеми невольничьими караванами в ожидании привычной лакомой добычи. Четвероногие хищники каждую ночь тревожили сон несчастных путников, приближаясь порой настолько, что солдаты принуждены были окружать весь лагерь непрерывной цепью гигантских горящих костров. В такие долгие бессонные ночи, под звук гневных голосов диких лесных зверей, Дик Сэнд с ужасом думал о том, в каком положении должен был очутиться Геркулес, один на один с кровожадными хозяевами лесных дебрей. Как легко могли эти дерзкие хищники помешать верному другу явиться на выручку своим товарищам!

В наших руках записная книжка юноши, из которой мы приводим некоторые записи, сделанные им украдкой во время ужасного пути, совершенного в двадцать пять переходов. Каждый из этих переходов состоял из десяти миль, как это принято всеми невольничьими караванами. Соответственно этому, расстояние от берега Кванзы до Касанже можно было считать в двести пятьдесят миль.

Вот что записал Дик Сэнд за промежуток от 25 мая до 24 июня:

«Прошли мимо негритянского селения, окруженного стеной из тростника гораздо выше человеческого роста. Кругом прекрасно возделанные поля маиса, бобов, сорго и патат. Наши солдаты ворвались в селение. Жители поспешили разбежаться. Однако двух подростков все-таки успели захватить и приобщить к каравану. Часть мужчин пробовала защищаться. Убито больше пятнадцати человек, между ними есть женщины и дети.

На другой день переходили широкую, быструю и многоводную реку по непрочному мосту, наскоро сложенному из неотесанных бревен, на манер плота, удерживаемого у обоих берегов толстыми лианами. Солдаты, сидя в лодках, сдерживали эти первобытные канаты, мешая течению снести этот странный мост. Проход по колеблющимся скользким бревнам, ежеминутно заливаемым водой, крайне опасен. С одной из негритянок сделалось головокружение, и она свалилась в воду, увлекая за собой соседку, несшую на руках двухлетнего ребенка. Ближайший солдат спокойно перерубил веревку, привязывавшую обеих несчастных к остальным невольницам, и даже не попробовал протянуть руку помощи тонущим. Обе исчезли в воде с отчаянным криком. Через минуту на поверхности реки появилось красное пятно, и из воды высунулась отвратительная черная голова крокодила.

28 мая. Проходили через лесок необычайно красных деревьев, называемых железными. С утра льет дождь. Земля размокла настолько, что липкая и глубокая грязь невероятно затрудняет дорогу. Нашел наконец бедную старуху Нан, в самой середине каравана, среди группы связанных женщин. Она с трудом тащится с маленьким негритенком на руках. Ее соседка по цепи, молодая красивая негритянка, с младенцем у обнаженной груди, сильно хромает. Ее плечо все в крови, вероятно, от удара плети. Бедная Нан! Каково ее старым ногам совершать эти ужасные переходы! Особенно теперь, когда после дождя дорога утомляет даже мои молодые сильные ноги. Вечером разбили лагерь раньше обыкновенного, под защитой густой листвы величественного баобаба. Как прекрасно это громадное дерево, покрытое массой белых душистых цветов! Как бы я любовался им при других обстоятельствах! Ночью опять мешало уснуть рычание львов и леопардов. Оно раздавалось так близко, что страшно было сомкнуть глаза. Ближайший караульщик принужден был выстрелить в пантеру, прокравшуюся между двумя кострами, шагов на сто, к спящим женщинам. Раненое животное скрылось в чаще с диким визгом. Удвоили число костров, которых боятся самые жадные хищники. Бедный Геркулес, что он делает в этих ужасных лесах?

29 и 30 мая. Начинаются холода так называемой африканской зимы. Сезон дождей кончается, однако низменности все еще затоплены. Дует сильный северо-западный ветер, благодаря которому заразительные лихорадки усиливаются.

Не могу найти ни малейшего следа ни миссис Уэлдон, ни мистера Бенедикта. Куда же могли увезти их, если не в Касанже? Если же они следовали той же дорогой, как и мы, то отчего нигде нет их следов? Жив ли еще несчастный ребенок? Мог ли он, такой слабенький, выдержать все эти ужасы?

От 1 до 6 июня. Третий переход по наводненной низменности, еще не успевшей просохнуть. Несчастные, на три четверти обнаженные невольники страшно страдают от пиявок, впивающихся в их истерзанное тело. Из-под воды подымаются стебли лотоса и папируса, кусты бамбука и хлопчатника. Под водой виднеются какие-то мне неизвестные ярко-зеленые растения с громадными круглыми листьями вроде капустных. Они ужасно скользки и причиняют массу затруднений. Поверх них кишат небольшие рыбки, называемые силири. Туземцы ловят их во время наводнений прямо руками и продают для пищи караванам целыми мешками. Вечером не нашли сухого места для ночевки. Повсюду вода выше колен. Пришлось идти дальше, несмотря на темноту и усталость. Сколько несчастных останутся на дороге во время этого ужасного ночного перехода! Жалеть ли о них? Они будут свободны. Их страдания окончатся. Не лучше ли и мне освободиться, подобно им? Стоит только не подняться, поскользнувшись на одном из зеленых листьев, в более глубоком месте. В темноте надсмотрщики не заметят или не найдут упавшего. Две минуты под водой – и конец страданиям. И можно будет отдохнуть от всей этой муки… Нет, надо отогнать от себя эту соблазнительную мысль. Бедная миссис Уэлдон! Бедный малютка Джек, вы оба еще нуждаетесь во мне. Я должен жить. Должен перенести все страдания, пока остается хоть капля надежды найти их, помочь им, спасти их. Ужасные крики вывели меня из мрачной задумчивости. Что там случилось? Несколько солдат поспешили зажечь большие ветви какого-то смолистого дерева, по счастью попавшегося на дороге. При красном свете импровизированных факелов можно было разобрать, в чем дело. На караван, идущий по колени в воде, напали, пользуясь темнотой ночи, несколько десятков крокодилов. Несколько женщин и детей оказались буквально вырванными из общей цепи. Ужасный хвост одного из чудовищ чуть не свалил меня в воду. Я едва успел отскочить в сторону и подняться на руках, схватившись за толстую ветку какого-то дерева. Шедший позади меня юноша был выхвачен крокодилом из ярма с такой силой, что толстый, в два пальца, железный прут его ошейника оказался сломанным. Несчастный негр исчез в темноте со страшными криками. Стоны раздавались со всех сторон. Караван в ужасе бегом пробежал через это зловещее место.

Завтра утром узнаем, сколько жертв унесено крокодилами в подводные пещеры. Эти чудовища никогда не пожирают живых. Они сначала топят их и потом уже приносят трупы в свои логова и там ждут, пока тела начнут разлагаться. Так, по крайней мере, уверяет Ливингстон.

7 и 8 июня. Сегодня считали жертв нападения крокодилов. Погибло двадцать два человека. Как узнать, уцелели ли мои товарищи? Целый день я искал возможности разглядеть их знакомые фигуры. Но только в полдень, во время обеденного отдыха, удалось мне разглядеть дорогие мне лица. Как общее несчастье сближает людей! Теперь я чувствую, что люблю этих случайно найденных негров, как близких кровных родных. Бывало, я огорчался своим сиротством. Теперь могу ему порадоваться. По крайней мере, никто не страдает за меня, не терзается моими мучениями. Не знаю, должен ли я радоваться тому, что мои бедные товарищи спаслись от смерти вчера ночью? Быть может, они были бы счастливее, освободившись от бесконечных мучений невольничества, ожидающих их в будущем? И все же я радуюсь, видя их. Не эгоизм ли это? Мне кажется, что я не совсем одинок на свете. Притом зачем отчаиваться? Надежда никогда не должна умирать в сердце. Надежда на что? На освобождение, конечно. Но откуда же может явиться это освобождение?..

Не могу найти бедной старухи Нан. Неужели она погибла вчера? Быть может, ее просто скрывает от меня группа женщин, которые облепили костры, стараясь согреть иззябшие тела и просушить промокшие тряпки, служащие им одеждой…

Вот, кажется, конец затопленной низменности. Мы останавливаемся на сухом месте после двадцати четырех часов, проведенных по пояс в воде, за исключением короткой остановки на случайно попавшемся холмике, выступающем из воды в виде крошечного островка. Небо прояснилось. Солнце ярко светит. Промокшие платья высыхают в два или три часа. Наконец-то можно прилечь на теплую сухую землю, не опасаясь ни пиявок, ни тех отвратительных червей, которые залезают в уши, в нос и в рот. Вспомнить гадко! Здесь назначена более продолжительная остановка. Все отдыхают и готовят горячую пищу. Жалкая пища. Несколько горстей маниоковой муки, из которой делается нечто вроде клейкой замазки или крахмала, да полугнилые лепешки из маисовой муки. Но все это теплое и сухое, после ужасных дней, проведенных в постоянной мокроте и сырости, является благодеянием. Запах болотной гнили уже не порождает тошноты, как бывало в последние дни. Ужасно одно только отсутствие чистой воды. Дожди испортили все источники и родники. Вода грязная, мутная, полная насекомых. Она, наверно, разносит заразу и усиливает лихорадки. А не пить – невозможно. Еще новая причина смертности! Сколько несчастных, спящих вблизи меня, не смогут проснуться завтра утром?

Неужели миссис Уэлдон везли в Касанже этой же дорогой? Неужели ей приходилось переносить все то, что переносили мы? Нет, нет, этого не могло быть. Наверное, они ехали другой дорогой. Да они и не могли бы выдержать утомления и трудностей этого чудовищного путешествия. Бедный маленький Джек, едва начавший оправляться после жестокой лихорадки, не мог бы пережить ужасную сырость, более убийственную, чем многие яды…

В караване сильно развивается оспа. Ее здесь называют «ндуэ». Все зараженные не смогут встать завтра. Неужели их покинут, как покинули уже стольких, прикончив холодным оружием, как смертельно больных животных?..

9 июня. С восходом солнца караван снова двинулся в путь. Отсталых не было, потому что бич надсмотрщика бесцеремонно поднимал на ноги тех, кто едва мог двигаться от усталости или болезни. Невольники – это ценность, и агенты не отстанут от них, пока у них хватит силы идти.

Оглядывая окружающую меня толпу живых скелетов, лишившихся голоса и не способных даже жаловаться на свое положение, я заметил старую Нан. На нее положительно невозможно было смотреть без жалости! Она шла теперь одна, и это было менее тяжело для нее. Но цепь, соединявшая ее раньше с ее умершей товаркой, продолжала охватывать ее талию, и она должна была перебросить свободный конец ее через плечо. Прибавив шагу, я без труда догнал ее и, подойдя к ней, назвал ее по имени. Старая служанка долго смотрела на меня тусклым взглядом, видимо не узнавая. Наконец она прошептала:

– Это вы, мистер Дик! Я чуть не умерла… Умереть и ничего больше не видеть – вот все, чего я желаю…

Я постарался, как мог, ободрить старуху словами утешения, опуская в то же время глаза и стараясь не глядеть на ее бескровное, изможденное лицо. Я хотел поддержать старую Нан, жалея о том, что не был скован с нею и не мог принять на себя часть тяжести цепи, которую ей теперь приходилось нести одной. Но в это время сильная рука оттолкнула меня, и несчастная Нан, пораженная ударом бича, была отброшена в толпу невольников. Возмущенный, я хотел броситься на обидчика, но начальник каравана успел схватить меня за руку и продолжал держать до тех пор, пока почти весь караван не прошел мимо нас. Потом, отпуская мою руку, он произнес:

– Негоро!

«Негоро! – подумал я. – Значит, причина того, что этот мавр обращается со мною иначе, чем с моими товарищами, – приказ Негоро. Какая же участь меня ждет?»

10 июня. Сегодня проходили мимо двух пылающих селений. Поля опустошены. Деревья, не ставшие еще жертвами огня, увешаны трупами. Живых – никого. Это следы набега охотников за невольниками.

Настал вечер. Караван расположился на ночевку под большими деревьями, среди высокой густой травы, росшей на опушке леса.

Накануне несколько невольников сделали попытку бежать. Их поймали и обращаются с ними теперь беспримерно жестоко.

После этого случая бдительность надсмотрщиков и солдат удвоилась. Настала ночь. Воздух оглашается рычаньем львов и воем гиен. Откуда-то издалека доносятся характерные звуки – подобие храпа, – издаваемые гиппопотамами: должно быть, там есть река или озеро.

Несмотря на страшную усталость, я не могу заснуть! Мне слышится в окружающей траве какой-то шорох. Не дикий ли это зверь? Осмелится ли он подойти к нашему бивуаку? Я прислушиваюсь. Ничего! Впрочем, нет… в траве кто-то есть. Я безоружен, но все-таки буду защищаться. Я позову на помощь! Моя жизнь еще нужна миссис Уэлдон и моим товарищам. Я напрягаю зрение и всматриваюсь в окружающую меня непроницаемую тьму. В папирусе появляются две светящиеся точки – глаза гиены или леопарда! Они исчезают… снова появляются… Шорох в траве усилился. Наконец… животное бросается ко мне! Я хочу крикнуть, поднять тревогу… К счастью, я не сделал этого… Я не верю своим глазам!.. Это Динго! Около меня верный Динго! Как он меня нашел? Инстинкт? Но можно ли объяснить инстинктом подобную верность?

Он лижет мои руки… Милая собака, теперь мой единственный друг! Им, значит, не удалось тебя убить… Я отвечаю на его ласки, он меня понимает. Он хотел бы лаять, я его успокаиваю – не надо, чтобы его слышали. Пусть он следует за караваном и тогда, может быть… Да что это? Он трется о мои руки своей шеей, именно шеей, точно желая сказать: «Да догадайся же, поищи!» Я ощупываю его шею и нахожу за ошейником, с выгравированными на нем буквами С В, кусок тростника. Вытащив из-за ошейника, я разложил его и нашел в нем записку. Динго особенно радостно лижет мне руки; он понял, что его поручение исполнено, и спешит оставить меня. Я хотел удержать его, но он уже бесшумно исчез в траве.

Эта записка, которую я еще не могу читать, положительно жжет мне руки. Кто ее написал? Миссис Уэлдон? Геркулес?!

Как и где верное животное, давно считавшееся нами мертвым, встретилось с той или другим? Что скажет мне эта записка? План ли это бегства или просто весть о тех, кто мне дорог? Как бы то ни было, этот случай очень утешил меня и облегчил мои страдания. Но как томительно длинна эта ночь! Я не мог сомкнуть глаз, нетерпеливо дожидаясь малейшего луча света, чтобы скорее прочесть записку. Рев зверей продолжался. Мой бедный Динго, удастся ли тебе спастись от них?

Наконец настало утро. Мне удалось улучить минуту, когда за мной не смотрели, и я прочитал записку. Она написана была рукой Геркулеса, карандашом на клочке бумаги.

Вот ее содержание:

«Миссис Уэлдон с Джеком отправлены в китаиде. Негоро и Гаррис их сопровождают. Они, вместе с кузеном Бенедиктом, опередили караван на три или четыре перехода. Сообщаться с ними я еще не мог. Динго я нашел раненным пулей, но уже поправившимся. Мужайтесь, мистер Дик! Я думаю только о вас всех и бежал для того, чтобы иметь возможность вам помочь.

Геркулес».

Какая радость! Значит, миссис Уэлдон и ее мальчик живы, и им не приходится страдать так, как нам, от этих ужасных переходов! Китаида – это род крытого паланкина, носимого на плечах двумя невольниками. Но что хотят сделать с ними Гаррис и Негоро? Эти негодяи направляют их, по-видимому, в Касанже. В таком случае мне, быть может, удастся их найти.