Пятнадцатилетний капитан

Сюда же доставлялась со всех пунктов Центральной Африки лучшая слоновая кость, прекрасно поддающаяся обработке и не теряющая цвета; здесь ее покупали агенты, специально приезжающие за ней из Хартума, Занзибара и Натала.

Каково должно быть число убиваемых слонов, если количество слоновой кости, ежегодно вывозимой на рынки Европы (главным образом Англии, где одни заводы Шеффилда потребляют на черенки ножей 170 000 килограммов слоновой кости ежегодно), доходило до 500 000 килограммов!

Шнырявшие в толпе маленькие туземцы с визгливыми криками предлагали желающим местные напитки: крепкий ликер «помбэ», легкое пиво из плодов банана «малофу» и особую смесь меда и воды с солодом.

Около полудня оживление на базаре дошло до высшей точки своего напряжения, шум принял оглушительные размеры: злоба продавцов, не имевших возможности сбыть свой товар, с одной стороны, и бешенство обманутых покупателей, с другой, зачастую подавали повод к дракам, принимавшим, из-за отсутствия каких-либо блюстителей порядка, характер общих свалок, сопровождавшихся неистовым воем и ревом толпы.

К этому времени Алвиш приказал вывести на площадь новую партию невольников, ту самую, которая была пригнана в Касанже два дня тому назад. Конечно, предоставив им отдых и выдержав их несколько времени на питательной пище в своих бараках, Алвиш мог придать им лучший вид и продать их по более высокой цене, но спрос с восточного берега был настолько велик, что промышленник решил сбыть их немедленно, приняв во внимание, что если при этих условиях цена на них будет и ниже, то и расходов по их дальнейшему содержанию не будет вовсе. Вместе с другими надсмотрщиками вывели на площадь закованных в цепи старого Тома и его товарищей. Взгляд этих несчастных выражал всю горечь и стыд подобного положения.

– Мистера Дика здесь нет, – первый заметил Бат, быстро оглядев всю площадь.

– Нет, – произнес Актеон, – его не будут продавать.

– Они убьют его, если только уже не убили, – ответил старый Том. – Что же касается нас, то нам остается одна надежда – чтобы нас продали всех вместе в одни руки. Если мы не будем разлучены, это будет единственным нашим утешением.

Бат зарыдал.

– Я прямо не могу себе представить тебя, мой бедный отец, работающим, как невольник, вдали от меня, – едва проговорил он сквозь рыдания.

– Нет-нет, нас не разлучат, – поспешил успокоить его Том, – и, может быть, нам удастся…

– Если бы Геркулес был здесь! – воскликнул Остин.

Между тем торг продолжался. Агенты Алвиша разбивали «товар» на группы, ничуть не смущаясь тем, что при этой сортировке дети разлучались с матерями, и водили эти группы от одних покупателей к другим.

Том и его товарищи, по счастью, попали в одну группу, и агент, ведший их таким же образом, громко выкрикивал их цену. Торговцы – арабы и метисы из центральных провинций – начали обступать и осматривать их. Они не находили в них существенных признаков африканского происхождения, успевших у этих американцев во втором поколении сгладиться, и эти негры, резко отличавшиеся от черных с берегов Замбези и Луалабы, интеллигентные и сильные, имели в их глазах большую ценность. Они ощупывали их и смотрели им зубы, как барышники на конской ярмарке. Для испытания их бега торговцы бросали на большое расстояние палку и заставляли негров бегать за ней. Это был обычный метод, и все невольники принуждены были подвергаться такому унизительному испытанию. Было бы ошибкой предположить, что рабство притупило в них чувство человеческого достоинства и они не сознавали всего позора подобного положения. Нет, все они, кроме детей, глубоко чувствовали всю горечь его, и если исполняли требования покупателей, то лишь потому, что знали, что и те не отнесутся к ним более милостиво, чем полупьяный Коимбра и агенты Алвиша. Приобретенных, то есть выменянных на слоновую кость, материю или раковины, невольников снова сортировали их новые владельцы, разлучая жен с мужьями, сестер с братьями и сыновей с матерями, и, не давая им даже проститься перед вечной разлукой, разводили по разным партиям.

Женщины подлежали отправке в мусульманские земли, мужчины – на рынки Маската, Мадагаскара и в испанские колонии.

Та же судьба должна была постигнуть Тома и его товарищей, и они мечтали теперь лишь о том, чтобы их не разлучили и отправили в испанские колонии: там было больше шансов на освобождение, чем здесь, где они, не зная языка, не могли даже рассказать никому, каким образом они попали в рабство.

Их группу с особенным азартом оспаривали друг у друга разные промышленники, набивая таким образом цену, что заставляло Алвиша хлопать в ладоши от удовольствия.

Наконец их участь была решена – они остались за богатым промышленником-арабом, предложившим за них высокую цену, и вскоре должны были быть отправлены на озеро Танганьика, а оттуда в Занзибар.

Им предстояло снова пройти около 1500 миль по самым нездоровым местностям Африки с постоянным риском стать случайной жертвой междоусобных войн враждующих племен. Будут ли они в силах выдержать этот путь? Не суждено ли и Тому погибнуть так же, как старой Нан? Их утешало лишь то, что они не были разлучены, и от этой мысли даже соединявшая их цепь казалась им легче.

Новый хозяин приказал отвести их в отдельный барак. Он, очевидно, берег товар, обещавший дать ему большой барыш. Том, Бат, Актеон и Остин покинули площадь и, конечно, не могли видеть сцены, закончившей «лакони» в Касанже.

Глава одиннадцатая

Пунш, предложенный королю Касанже

Около четырех часов дня в конце главной улицы послышался бой барабанов, звуки цимбал и других африканских инструментов. Возбуждение во всех концах площади еще продолжалось. Полдня криков и драк не уменьшали азарта разъяренных торговцев. Часть невольников еще не была продана, и промышленники оспаривали друг у друга оставшиеся партии «черного товара» с горячностью, о которой не может дать понятия даже лондонская биржа в самом разгаре своих операций. Но раздавшийся вдруг разноголосый концерт сразу приостановил все сделки, и крикуны принуждены были дать отдых своему горлу – концерт этот предвещал появление короля Касанже, пожелавшего почтить «лакони» своим присутствием.

Многочисленная свита из женщин, солдат и невольников сопровождала его. Алвиш и другие промышленники встретили его с преувеличенными изъявлениями почтения, что очень льстило самолюбию этого спившегося царька, похожего на старую обезьяну. Мвани-Лунга, принесенный в старом паланкине, был высажен из него десятком рук на середину площади. Этому королю было пятьдесят лет, но на вид ему можно было бы дать все восемьдесят. На голове его было подобие тиары, отделанной выкрашенными в красную краску когтями леопарда и пучками белой шерсти. Это была корона властителей Касанже. Его одежду составляли две кожаные юбки, вышитые раковинами и заскорузлые больше, чем рабочий передник кузнеца. Его грудь была покрыта сложной татуировкой, свидетельствовавшей о древности его рода, терявшегося, если верить его словам, во тьме веков. Руки были обильно украшены медными, с инкрустацией, браслетами; на ногах были высокие сапоги с желтыми отворотами (как носят грумы и выездные лакеи), подаренные ему Алвишем двадцать лет тому назад. В руках он держал признаки своего царского достоинства: в левой – толстую палку с посеребренным набалдашником, в правой – хлопушку для мух с украшенной раковинами рукояткой. Великолепие его довершалось конфискованными у Бата очками кузена Бенедикта, увенчивавшими нос монарха, и лупой ученого-энтомолога, висевшей у него на груди. Над его головой был распростерт старый, обильно покрытый заплатами зонтик. Таков был грозный монарх, один вид которого заставлял трепетать его подданных. Он верил сам в свое божественное происхождение и заставлял верить других. Впрочем, сомневающихся в этом среди его подданных и не было, так как если бы таковые нашлись, то им пришлось бы отправиться на тот свет, чтобы лично убедиться в этом. В качестве существа божественного происхождения, он уверял всех, что человеческие отправления ему вовсе не нужны и что если он ест, то не ради поддержания своей жизни, а лишь потому, что это доставляет ему удовольствие. Еще большее удовольствие доставляло ему употребление спиртных напитков, и потому ежедневно, с утра до вечера, он накачивался крепким пивом, ликером «помбэ» и другими напитками; они в изобилии доставлялись ему Алвишем и уничтожались им в таком количестве, что его министры – неизлечимые алкоголики – могли показаться трезвенниками в сравнении с ним.

Не чуждо было Мвани-Лунге и увлечение прекрасным полом – его гарем был полон женами разных возрастов.

Некоторые из жен сопровождали его и теперь, на «лакони».

Первая из них, называемая королевой, по имени Мвана, царской крови, как и все другие, была мегера лет сорока. Одежду ее составляла короткая травяная юбка, вышитая раковинами. Громадная прическа увенчивала ее маленькую, крайне безобразную голову; шея и руки были украшены ожерельем и браслетами. За ней следовали другие, более молодые и красивые супруги короля, готовые в каждую данную минуту, по знаку своего повелителя, исполнять свои обязанности, заключавшиеся, если можно так выразиться, в превращении себя в мебель. Когда король желает сесть – две из них, склоняясь к земле, образуют из своих спин сиденье стула; тела других служат скамейкой для ног монарха. Кроме жен, свиту короля составляли: губернаторы «килоло», то есть округов или областей, воины, придворные колдуны «мганги» и музыканты. При первом взгляде на всех их бросалось в глаза, что у каждого из них было какое-нибудь увечье: у одного не хватало уха, у другого глаза, у третьего руки и т. д. Это был результат того, что в Касанже было только два наказания: увечье или смертная казнь, и выбор наказания находился в полной зависимости от каприза короля. За каждый проступок совершивший его подвергался какой-нибудь ампутации, и худшей из них считается обрезание ушей, так как подвергшийся такой каре лишается возможности носить серьги.

Губернаторы округов были одеты в красные жилеты, заменявшие им мундиры; их головы были покрыты особой формы головными уборами из шкуры зебры. В руках их были длинные палки из тростника, концы которых были вымазаны каким-то составом, имеющим, по уверению туземцев, магические свойства.

Воины-телохранители были вооружены обвитыми шнурами и украшенными бахромой луками, ножами, отточенными в виде змеиного жала, длинными копьями и щитами из пальмового дерева, разрисованными причудливыми арабесками. Обмундирование воинов ничего не стоило королю, так как оно ограничивалось… собственно их кожей.

Присутствие в королевской свите колдунов «имигангов», считавшихся в то же время и лекарями, объяснялось тем, что король, такой же невежественный, как и его дикие подданные, глубоко верил в чудотворную силу их чар, гаданий, талисманов, магических глиняных фигурок, изображающих фантастических зверей, испещренных красными и белыми крапинками, и деревянных болванчиков в виде фигур мужчин и женщин.

Несмотря, однако, на такую веру короля в волшебство, сами волшебники были изувечены не меньше других придворных, – это были, очевидно, следы расплаты короля за неудачное лечение. Сопровождавшие королевский кортеж музыканты производили невероятный шум своими трещотками, барабанами, тимпанами «маримеба» и другими местными инструментами, звук которых оглушительно действовал на всякого, не обладающего африканскими ушами.

Над этой толпой развевалось несколько знамен и значков и блестели на солнце поднятые на длинных копьях побледневшие черепа вождей соседних племен, побежденных Мвани-Лунгой.

Когда король вышел из палатки, со всех сторон раздались дикие восклицания, почти заглушившие даже треск ружейных выстрелов, производимых солдатами каравана Алвиша в знак приветствия короля.

Алвиш, приблизясь к Мвани-Лунге, преподнес ему свой подарок – большой пакет свежего табака, именуемого на местном языке успокаивающей травой. Это оказалось очень кстати, так как король, прибывший на базар в крайне озлобленном состоянии, нуждался именно в успокоении.

Одновременно с Алвишем могущественного властелина Касанже приветствовали Коимбра, Ибн-Гамис и другие промышленники. Арабы кричали «мархаба!» (что означает «привет»), другие хлопали в ладоши, отвешивали низкие поклоны и расточали обезьянообразному владыке знаки полного раболепства.

Надсмотрщики, натерев свои лица порошком киновари, который они носят в особых мешочках, распростерлись ниц.

Мвани-Лунга, еле удостаивая взглядом всех окружающих, шатаясь из стороны в сторону, точно на палубе корабля во время качки, прогуливался по площади, обводя мутным взором партии невольников и вселяя этим ужас в сердца как промышленников, так и самих невольников: если первые опасались со стороны короля поползновений безвозмездно увести к себе любую партию, то вторых ничуть не прельщала перспектива стать рабами самого изверга-короля.

Алвиш и Негоро сопровождали короля в этой прогулке по рынку, ведя с ним на местном наречии беседу такого характера:

– Приветствую короля Лунгу на рынке Касанже! – высокопарно произнес Алвиш.

– У меня жажда, – промычал король в ответ.

– Король получит свою часть со всех сделок, состоявшихся на сегодняшнем «лакони», – продолжал Алвиш.

– Пить! – повторил король тем же тоном.

– Мой друг Негоро после долгого отсутствия счастлив снова видеть короля Касанже.

– Пить! – снова промычал король.

– Подать сюда «помбэ» и меду! – приказал Алвиш с видом человека, знающего вкусы короля.

– Нет, нет! – отмахнулся король. – Огненной воды моего друга Алвиша. За каждую каплю ее я дам…

– Каплю крови белого человека, – ввернул Негоро, делая Алвишу знак, тотчас же им понятый.

От этих слов Негоро зверские инстинкты короля проснулись, даже мутные глаза несколько оживились.

– Белого человека? Умертвить белого человека? – спросил он.

– Один из агентов Алвиша был убит этим белым человеком, – пояснил Негоро.

– Да, мой агент Гаррис, – подтвердил Алвиш, – и нужно, чтобы его смерть была отомщена!

– Послать этого белого человека к королю асасов Масаиго, – обрадовался король. – Асасы съедят его живьем; они еще не успели забыть вкуса человеческого мяса!

Действительно, король Масаиго был вождем племени людоедов. В некоторых провинциях Центральной Африки людоедство существовало в свое время, что подтверждается Ливингстоном в его записках. На берегах Луалабы негры племени мани не только поедали убитых на поле битвы врагов, но и специально покупали для этой цели невольников, находя, что человеческое мясо солоновато на вкус и не требует лишних припасов. По свидетельству Камерона, они в течение нескольких дней вымачивали человеческое мясо в проточной воде. Стэнли нашел у жителей Укузу признаки людоедства, видимо еще очень распространенного в Центральной Африке.

Но как ни жестока была казнь, предложенная королем для Дика Сэнда, – Негоро не мог удовлетвориться ею и ни за что не хотел выпустить свою жертву из рук.

– Он убил нашего друга Гарриса здесь… – начал он.

– И должен здесь же и умереть! – закончил за него Алвиш.

– Где ты пожелаешь, мой друг Алвиш, – согласился король, – но я требую – каплю огненной воды за каждую каплю его крови.

– Хорошо, – ответил промышленник. – Огненной воды! И ты увидишь сегодня, что она достойна этого имени. Мы ее заставим пылать, эту воду! Жозе Антониу Алвиш сегодня предложит пунш королю Мвани-Лунге.

Король восторженно хлопнул своими ладонями по ладоням Алвиша. Он был вне себя от восхищения, и его жены и придворные разделяли его восторг. Они никогда не видали, как пылает огненная вода, и предвкушали удовольствие пить ее в таком виде.

Настал вечер, как всегда в жарких странах, почти без сумерек. За ним быстро следовала темная ночь – самое подходящее время для пылания алкоголя. Это была блестящая идея Алвиша – предложить королю пунш и ознакомить его с новым видом употребления алкоголя, так как Мвани-Лунга начинал уже находить, что огненная вода недостаточно оправдывает свое название. Может быть, пылающая и горячая, она произведет более сильное впечатление на его притупленные вкусовые нервы.

Программа вечера была такова: сперва пунш, после него казнь Дика Сэнда.

Юноша, заключенный в своем темном чулане-карцере, должен был выйти из него не иначе, как на смерть.

Оставшиеся непроданными невольники были заперты в бараки, и на обширной «читоке» не оставалось никого, кроме короля с его свитой, промышленников, солдат и надсмотрщиков, готовых также принять участие в пире, если только после короля и его придворных останется хоть сколько-нибудь пунша.

Жозе Антониу Алвиш, сообразуясь с советами Негоро, приступил к приготовлениям. Была принесена и поставлена посреди площади огромная медная чаша вместимостью в двести литров. В нее было вылито несколько бочонков невысокого качества спирта. Алвиш не пожалел ни корицы, ни других острых приправ, которые могли способствовать улучшению вкуса этого пунша для невзыскательных туземцев.

Мвани-Лунга, шатаясь, подошел к чаше и остановился перед ней с таким видом, точно хотел в нее броситься. Алвиш сунул ему в руку горящий пальник.

– Зажигай! – крикнул он с хитрой гримасой.

Король прикоснулся пальником к поверхности жидкости, и над краями чаши взвилось и заколыхалось громадное синеватое пламя. Эффект был поразительный!

Чтобы еще больше увеличить едкость вкуса пунша, Алвиш подбросил в чашу несколько горстей морской соли.

Лица окружающих приняли при этом фантастическом освещении синеватый оттенок. Негры, заранее опьянев от восторга, с неистовыми криками и сильной жестикуляцией окружили короля и чашу, образовав около них пляшущий хоровод.

Алвиш, вооруженный длиннейшей металлической ложкой, помешивал пылающую жидкость. Мвани-Лунга, подойдя к нему, вырвал у него из рук ложку и, зачерпнув ею насколько возможно больше горящего пунша, поднес к своим губам. В ту же минуту его нечеловеческий крик огласил воздух. Насквозь пропитанное спиртом тело короля сразу вспыхнуло, как баклажка с керосином.

При виде этого ужасного зрелища пляска тотчас же прекратилась. Один из министров бросился к королю, чтобы спасти его, но, будучи сам не менее пропитан спиртом, вспыхнул, едва успев прикоснуться к своему повелителю.

В этом отношении никто из придворных не был гарантирован от подобной же опасности.

Алвиш и Негоро стояли, не зная, как помочь его величеству. Женщины бросились врассыпную, их примеру последовал Коимбра, прекрасно зная, что опасность воспламенения по той же причине может угрожать и ему. Король и его министр продолжали корчиться на земле в ужасных муках. Несколько минут спустя обоих не стало. Но трупы их продолжали гореть, и вскоре на том месте, где они лежали, не осталось ничего, кроме золы, кусков спинного хребта и пальцев рук и ног, которые никогда не сгорают в таких случаях, покрываясь лишь отвратительно пахнущим потом.

Глава двенадцатая

Похороны короля

На другой день, 29 мая, город Касанже принял совершенно непривычный и несвойственный ему вид. Перепуганные туземцы прятались по своим хижинам. Они никогда не видали, чтобы не только король, хваставший своим божественным происхождением, но даже простой министр умирал такой страшной смертью. Они знали, что превращение человеческого тела в пепел происходит очень медленно. Между тем король и его министр сгорели поразительно быстро. Это казалось и должно было казаться им необъяснимым явлением.

Алвиш также не выходил из дома, опасаясь за свою жизнь, так как не был уверен, что обвинение в смерти короля не падет на него. Выручил его Негоро, пустив по городу слух, что смерть короля была сверхъестественной и что великий Маниту посылал такую смерть только немногим избранным. Суеверие туземцев позволило придать этому слуху серьезное значение, и огонь, пожравший короля и его министра, был признан священным. Оставалось лишь почтить умершего короля похоронами, достойными человека, сопричисленного к сонму богов.

Эти похороны со всем церемониалом, принятым у африканских племен, дали Негоро возможность привести в исполнение свой замысел относительно Дика Сэнда.

Сколько крови должно было пролиться на этих похоронах, трудно было бы поверить, если бы многие путешественники по Центральной Африке, в том числе и Камерон, не давали описания подобных случаев.

Ближайшей наследницей престола короля Касанже была королева Мвана. Приступая немедленно к церемонии похорон, она как бы принимала на себя исполнение обязанностей правительницы, предупреждая этим всякие попытки различных претендентов на престол Мвани-Лунги – в том числе и молодого короля соседнего племени Укузу – захватить бразды правления в свои руки.

В то же время, становясь правительницей, Мвана получала возможность избежать жестокой участи, ожидавшей других жен короля, и избавлялась от своих молодых соперниц, часто бывших причиной терзавших ее мук ревности.

По ее указу народу было объявлено особыми вестниками, шествие которых по городу сопровождалось звуками рожков и «маримеб», что похороны короля с обычным церемониалом состоятся на другой день вечером.

Воцарение Мваны не встретило никакого протеста ни при дворе, ни в народе. Ничего не имели против него и Алвиш и другие промышленники, знавшие, что путем лести и подарков им легко удастся вполне подчинить королеву своему влиянию.

Таким образом, переход власти из одних рук в другие состоялся без затруднений; ужас царил только в гареме умершего короля, и, по правде говоря, не без оснований.

Приготовления к похоронам начались в тот же день. В конце главной улицы Касанже протекал глубокий и бурный приток Кванго. Дело приготовления заключалось в том, чтобы временно отвести поток в сторону и осушить в одном месте его русло; на этом месте должна была быть устроена могила короля и совершен обряд похорон, после чего поток мог снова течь в своих прежних берегах. С этой целью туземцы деятельно приступили к сооружению плотины.

Негоро решил присоединить Дика Сэнда к тем несчастным, которые должны были быть принесены в жертву на могиле короля.

Помня разыгравшуюся на его глазах сцену убийства Гарриса Диком Сэндом, трус Негоро, конечно, не осмелился бы и подойти к Дику, если бы тот был на свободе. Но теперь он знал, что юноша совершенно безопасен для него. Принадлежа к числу тех негодяев, которые не удовлетворяются одним сознанием мучений своих врагов и считают наслаждением лично любоваться их муками, он решился около полудня войти в барак. Там, под надзором не спускавшего с него глаз надсмотрщика, лежал Дик, связанный по рукам и ногам въевшимися ему в тело веревками. Почти лишенный пищи, ослабевший от голода и мук, он едва мог двигаться и с нетерпением ожидал смерти, какова бы она ни была, как избавления от страданий.

При виде Негоро все существо юноши содрогнулось. Он сделал быстрое движение, точно желая порвать веревки, мешавшие ему броситься на португальца, но они были настолько крепки, что разорвать их было бы не по силам даже Геркулесу.

Опомнившись, он понял, что борьба между ними должна принять теперь другую форму. Молча вперил он презрительный взор в лицо Негоро, решив не удостаивать его ответом, что бы тот ни сказал.

– Я счел своим долгом, – начал Негоро, – прийти приветствовать в последний раз своего молодого капитана и выразить ему сожаление, что он не командует здесь, как командовал на борту «Пилигрима».

Видя, что Дик не отвечает, он продолжал:

– Что ж, капитан, неужели вы не узнаете своего повара? Он пришел за вашими приказаниями и кстати спросить вас – что́ прикажете вам подать к завтраку?

С этими словами он грубо толкнул ногой распростертого на земляном полу юношу.

– Еще один вопрос, капитан. Не можете ли вы мне объяснить, каким образом вы, желая пристать к американскому берегу, попали в Анголу?

Дик Сэнд и раньше был почти убежден, что Негоро испортил компас на «Пилигриме», последние же слова португальца окончательно убедили его в правильности этого предположения.

– Признайтесь, капитан, – снова начал Негоро, – для вас было большим счастьем, что на борту «Пилигрима» случайно оказался моряк, настоящий моряк. Где бы мы очутились без него, боже мой! Но вместо того, чтобы погибнуть на каких-нибудь рифах, куда бы вас неминуемо забросила буря, вы прибыли благодаря ему в дружественный порт. Если вы обязаны кому-либо своим пребыванием сейчас в безопасном убежище, то именно ему, человеку, презираемому вами.

Кажущееся спокойствие Негоро было результатом огромных усилий. Он настолько приблизил свое лицо, принявшее вдруг выражение страшной жестокости, к лицу Дика, что казалось, будто он хотел уничтожить юношу одним взглядом. Негодяй был не в силах дольше сдерживать свою злобу.