Страна расстрелянных подсолнухов

– Нас убьют – это расходный материал, а форму им жалко, – бросил один из обобранных горемык.

– Все новое наши командиры уже продали. Да и какая разница теперь, – обреченно обронил другой, закатывая длинные рукава.

– Войско и было неказистое – а тут полное ЧМО стало, – бросил Лопушинский морща лоб. – Кстати, знаете, как у нас в Одессе расшифровывается ЧМО? … «Человек морально опущенный».

Лопушинский у нас получил прозвище Лопушок, за маленький рост и покладистость.

– Хоть горшком называйте, только в печку не ставьте! – улыбаясь, безропотно соглашался он.

Накануне нам начали выдавать автоматы и патроны в цинках. К тесной оружейке прирос длинный хвост. Дошла очередь и до нас.

– Ну, дела! – тихо возмущался Димка Гаврилов, и глаза его наливались праведным гневом. – Приклад с первого раза не раскладывается. А сюда глянь – газовый поршень – слой хрома тоньше волоса. Треснутая рукоятка. Где они это оружие взяли? Как из него стрелять? А грязные?!

– Не задерживаем! – хмуро бросал прапорщик и смотрел бесцветными рыбьими глазами мимо нас, на следующих.

У меня и ребят оружие было немногим лучше. Мне попался АК-74М 1992 г. выпуска, без ремня, российского производства завода Ижмаш, на котором стоял год и боевое клеймо – «стрела в треугольнике». Пока разбирался, увидел, пацаны открыли цинки, матюгаются пуще прежнего – в три этажа кроют. Не знаю, где они хранили цинки и как, … но, когда мы их вскрыли, там были просто сухие как в накипи комки, а не патроны.

– П*дец, я первый раз такое вижу! Как набивать рожки этой х*йнёй, – вытянулось лицо у Новикова. – А если заклинит или ствол разобьет? Без рук останешься и с рожей «козлячей».

– Зато таки самый настоящий ветеран АТО станешь, и сразу спишут. Живым останешься, – заявил Моня и серьезно посмотрел на всех.

Никто не понял, шутил он как всегда или нет. Стали отбирать, протирать, патроны. Зелено-синие гильзы были в серых раковинах, а некоторые насквозь сгнили и как спички переламывались. А что делать? Других нет! Принялись выколупывать. Других не дадут а спрашивать себе дороже, а как там, в бою повернется, … припрет, из палки стрелять будешь.

Первые испытания

Нас подняли ни свет ни заря. Ночные тревоги в армии, это особый шик, как шампанское для любимой, это то, без чего просто скучно нашим командирам. Если есть возможность перевернуть все вверх дном, то почему от этого отказываться.

– Все овощи, хватит жопу мять!! – послышалась резкая команда среди ночи.

Распахнулись полы палатки, заскользили лучи фонариков «нацгвардов». Натыкаясь, друг на друга, заспанные, ничего не понимающие бойцы, пытались нашарить форму, ботинки.

– Они бы сперва засунули шнобель на часы, – ворчал Моня, – выяснили который час, прежде чем нас будить!

– Бегом свидомые! Плохо собираетесь, бегите ДЛНР удобрять. Это большая честь для вас!

– Ходу. Ходу. Мать вашу!! По полной выкладке, щенки харьковские, вперед прорыв затыкать! Ваши родственники совсем «охерели», позиции прорвали!!!

– Донецкая и Харьковская область граничат, но не родственники же? – огрызнулся Гаврилов.

Подъем среди ночи проходил тяжело. Солдатской выправки у нас, конечно, не было. Откуда ей было взяться, за неделю занятий, которых и занятиями назвать можно было с большой натяжкой, а «нацгварды» свирепствовали, подгоняли нерадивых тумаками и пинками. Всюду лилась широким потоком самая пошлая площадная брань:

– Скорей суки!! «Драконьте» свой рваный анус! А то пройдемся по нему большим деревянным дилдо!!!

– А ты-ы-ы… … щенок!!! – это получил волшебное ускорение Лопушок, метра на три отлетая от верзилы с огромными ботинками-берцами.

– Ой, чтобы они так жили, как хотят нам, – лепетал Моня, зажимая казенную часть руками. На лице его показались непрошенные слезы. – Одним бог дал крылья, а другим пендель и все летят, только ощущения разные.

– Смотрите, не обосритесь по дороге на передовую, трусливые твари!!! – неслось нам в след.

– Моя задница стала не тухес, а прямо-таки мечта проктолога, – причитал Лопушок. – Я же тюля, чересчур хрупкого телосложения, не представляющая какой-либо серьезной угрозы, а им бы все стебаться.

– Давай Моня, давай, – серьезно подгонял я его.

– Нас имеют за идиотов!

– Потом разберемся! А то еще получишь хорошую «мандюлю».

– Уже зажал очко и бегу, разве ты не видишь?!

Рота как могла, построилась. Спустя пятнадцать минут мы двинулись. Компас Адрианова, карта, фонарик, – нехитрый командирский набор. Кругом была непроглядная ночь, и глухая канонада звучала со всех сторон. Было не по себе. Ранцевая УКВ радиостанция Р-109М была с консервации и выдавала только треск. Связь отсутствовала – ее никто перед выходом не проверил. Но командиры вели уверенно, сержанты подбадривали, подгоняли отстающих.

Нами руководил старший лейтенант из запасников, с очень русской фамилией Петров. Он имел за плечами, в далеком прошлом, военную кафедру. У него была простая биография: сельхозинститут, молочный завод, зона АТО. Назвался груздем, полезай в кузов. По внешнему виду Петров уважения не внушал – замухрышка в очках, правда, голос у него оказался неожиданно низкий, густой!

Шли без привалов и перекуров.

– Скорей! Скорей! – гнали отстающих и добавляли непечатных выражений. Тут можно было много узнать о себе и своей половой принадлежности, если ты оказался в хвосте.

Старлей хотел выслужиться, а может, не имел опыта: совсем не давал отдыхать. Протопали километров восемь. Остановились, упарились, ночной ветерок приятно холодил лица. Все жадно курили и были напряжены.

– Не надо гнать волну, это еще не шторм! – со всезнающим видом, умозаключал Моня.

Старлей старательно, по карте, измерял пройденное расстояние курвиметром. Неказистое колесико с цифрами – незаменимый прибор среди штабных. Его изобрел еще Ломоносов, но он исправно продолжал мерить неправильные кривые.

– Ша! Тихо! – предупредительно приложив указательный палец к губам, прошептал Моня. – Такому поцу для солидности нужно песочные часы на руке носить. Он разрабатывает в Зеркальном зале Версаля… таки план, достойный кайзера Вильгельма!

Оказывается, мы запутались, пошли не по той дороге, и нужно было возвращаться.

– Кругом! Шагом марш! – дрогнув голосом, скомандовал Петров.

Хвост оказался впереди, и объяснений не последовало. Солдату много знать не положено, и ночная прогулка продолжалась. Мы шли в непроглядную темень, тревожное небо оказалось у нас за спиной.

– Рак костного мозга в блуждающем ребре, – раздалось из средины колонны.

Всем стало смешно. Петров сделал вид, что не услышал.

Когда прошли около километра в обратном направлении, заметили одинокую фигуру впереди и насторожились. Мы недавно здесь шли. Что бы это значило?

А случилась невероятная история, которая возможна только в армии! Оказывается это, был какой-то «дурик» из третьего взвода. Он умудрился потеряться, пока ходил по большому. Боец задержался в лесу, больше, чем следовало. Очевидно, в мирной жизни он, любил посидеть на унитазе с газеткой и потерял связь с действительностью. Облегченный, он вышел из зарослей, и пошел на радостях в обратную сторону, перепутав направление. И вот уже не до шуток: один-одинешенек, ночь, кто-то его настигает. «Свои не свои?!!» Автомат «герой» предупредительно запнул в кусты, очевидно, собрался сдаваться. Вот ему была радость, когда обнаружилось, что догнали его мы.

Сбивчивый рассказ бедолаги повеселил неизбалованную армейскую публику.

– Ша! … Вы вот это здесь рассказываете на полном серьезе?! – восклицал громко Моня, кося глазами от предвкушения. – Рассказываете, ничем не рискуя?!! Нет! Вы нам просто начинаете нравиться! Французские ароматы до сих пор, по-моему, местами задержались на вас!

Хохот пошел волнами! Чем только не наградили его местные острословы. Даже приклеили кличку «Суворов». Кажется, легче стало идти – смех в походе великое дело, а если бы не перепутались? От смешного, до трагического – один шаг.

Чуть забрезжил рассвет, когда добрались, до перекрестка, но он, как ни удивительно, не был обозначен на карте. Это говорило, что мы заблудились. Необходимо было понять, где мы находимся. Наскоро созвали Совет в Филях! Петров и два сержанта, спорили до хрипоты, но чем громче были их выражения, – тем, очевидно, меньше ясности.

– «Тудою… сюдою»! Два придурка в три ряда! Сами ни хрена не знают! – беззлобно ворчал Моня, – пытаясь выцедить из фляжки остатки воды.

– Старлей мало-мало знал, а за «молочные годы» и то забыл, что преподавали, – брякнул я.

– Не мудрено.

Решили ориентироваться не по карте, а по звукам боя. Часам к одиннадцати, наконец, вышли, к линии соприкосновения и встретили бойцов из соседней бригады. Оказывается, мы забрели не туда куда надо, сделали огромный ненужный крюк, а потом еще его увеличили. Дело приобретало скверный оборот!! Старлей побледнел, трухнул и давай орать, чтобы мы перешли на бег. «Куда там. … Но потрусили».

Бежали вдоль линии фронта, а вообще не столько бежали, сколько делали вид, потому что сил после марша, уже не осталось, но дело пахло керосином. Петров уже не орал, а просил, умолял добавить.

– Ребятушки! Ребятушки!

– Щас, только разбег возьму и с низкого старта, – подбадривал себя Моня, обливаясь потом и дико вращая глазами.

– Ребятушки уже как «козлятушки», – пыхтел я, – на последнем издыхании.

Появились отстающие. Старлей умчался назад, работал добрым словом и «трехэтажными». Голова колонны в его отсутствие перешла на шаг. Потные сержанты сновали, как загнанные мыши. Им приходилось еще бегать вдоль колонны, переходить с права на лево и обратно, а это была дополнительная нагрузка.

Выглянуло солнце, стало припекать. Почти у всех закончилась вода, во рту пересохло, а кто пил, отворачивался. Остальные жадно ловили взглядом счастливчика. Надо было делать привал, но старлей упорно гнал колонну, превратившуюся в неорганизованную толпу. Взводы окончательно перемешались. Наконец и он выдохся, свалился на траву и все как по команде за ним.

Один Моня не унывал, глядя в голубое бездонное небо:

– Я, как та лошадь на свадьбе: морда в цветах, а задница в мыле, – заявил он и вдруг на распев выдал озорной куплет, лежа на спине:

«Мой братан для марафету бабочку одел,

На резном ходу штиблеты – лорд их не имел.

Клифт парижский от Диора, вязаный картуз.

Ой, кому-то будет сорез, ой, бубновый туз!»

Он замолчал, и застрекотали кузнечики, а где-то далеко очень глухо бухало и стучало. Если удавалось прислонить ухо к земле, то звуки становились слышней. Трава была настояна на клевере, тысячелистнике и отдавала прелым, а по небу ползли легкие облака. Ветер был западный.

«Может, это облако пролетало над моим домом? – подумал я. – Двести километров и никакой войны!! Маманька придет с работы, пожарит котлеты, отварит рожки и можно взять в киоске у Сухой балки пива. Сколько хочешь «Янтарного светлого», «Веселого монаха»,» или Черниговского», а может «Монастырского», или «Славутича с двойным хмелем». Сейчас хотя бы баночку любого, холодненького!»! Только у нас в Червонозаводском, единица измерения пива – была ящик или упаковка. Это у нас на рынке можно было купить джинсы Dolce & Gabbana за 200 грн., а на сдачу тебе могли еще вручить носочки от Valentino или Versace. А про ослепительную красоту местных кареглазых девчонок… в белых блузках с большим вырезом и черных сарафанах, отороченных красной каймой – даже не стоит вспоминать. Эти клетчатые юбки, что были много выше колен! А какие соблазнительные ножки! Взгляд ел такую красавицу, начиная со строгого пробора на голове, чуть задерживался на пышущей здоровьем груди, не помещавшейся в блузке, и скользил до высоких каблуков и горящих туфель лодочкой. Да! Мечты. Где же вы наши девчонки, где мой отчий дом?!».

Минут через пять Петров, шатаясь, поднялся и вновь послал нас вперед.

– Откуда он силы находит задохлик?! – удивлялся Новиков, с трудом поднимаясь на ослабевших ногах.

– Дело серьезное! – хмурился Гаврилов, его тоже пошатывало. – Надо терпеть!

Мы бежали через силу. Старлея было жалко – «сельхозник» – разве он думал попасть на войну. Коровки-буренки. Он был спец по качеству молока и больше пробирки ничего не поднимал, но молоко стало не в моде – пошел другой тренд.

– Могут расстрелять, если «сепара» прорвались, – предположил я, переводя дух. – Виновного всегда найдут.

– А тут и искать не надо, – цедил Гаврилов, пытаясь сплюнуть, но слюны уже не было. – Никто не спросит, что за военная кафедра, чему там учили, и почему не было переподготовки?!

Старлей поплелся в хвост, мы сразу перешли на шаг.

– Если отобьются, то ничего, – размышлял я, вытирая лоб, – но на войне наказывают не тех и не за то. Блестящие кабинетные операции наших штабов проваливают трусы на передовой. Это давно известно! Командование на себя грехи не возьмет. Кто попался первый под руку – тот и виноват.

Мы опять перешли на легкую трусцу. Редкий дубовый лесок и кусты акации закончились. Впереди раскинулось обширное и ровное, как тарелка, поле, а линии фронта не было. Была граница соприкосновения с противником, но где она – никто не знал.

Двигаться в колонне становилось опасно. Старлей, забравшись на какую-то кочку, стал напряженно всматриваться в бинокль. Он протирал линзы собственных очков и мутные китайские окуляры Bassell, и опять до боли шарил по пустым посадкам, полям.

«Что таят эти мирные украинские перелески? Не спрятана ли где-нибудь вражеская батарея?» – думал каждый из нас.

– Хоть наденьте глаза на морду, хоть нет, – невесело лепетал Моня, размазывая грязь по лицу, – это же почти арена Киевского Динамо, тут как голому в баню. Там прячутся, эти сволочи, которые нас так любят. Хотят, чтобы дырок в наших телах было гораздо больше, и мы уже начинали тихо-мирно вонять.

– Не каркай, – прервал его Гаврилов.

Старлей последний раз тревожно посмотрел на нас, и прозвучала неуверенная команда:

– Рассредоточиться! Больше пяти не собираться! При обнаружении двигаться короткими перебежками!

Голос у него был хороший, низкий, мужской и наверно он стал бы настоящим командиром, но надо было ему пережить этот день. А там может и год будет по силам?! Кто знает, что будет через год? На такой срок никто загадывал.

Распределились мелкими группами, по три-пять человек. Мы как в тире! Нас видать отовсюду.

– Пирожочки, пирожочки из мясом! – бухтел Моня.

– Какие пирожки? – поинтересовался я, переводя дух.

– Это мы! Пирожочки: «Доживу ли до утра?» Да. Горяченькие! Налетай «сепара». Подешевело!

– Да прорвемся Моня! – скрепя сердцем, выдыхал я. – Должны. Всех не побьют.

Удивительно, но ни одного выстрела с той стороны не было! На войне иногда везет. Нам подфартило, никто не стрелял. Наконец, к полудню притопали наконец туда куда надо. Измотанные, но все же дотащились. Но там еще ночью без нас все решилось. «сепара» или проверяли бдительность или устраивали разведку боем. Не добившись успеха, они отступили. Вторую половину ночи все, кроме дозоров, спали, а мы шастали и давали двойного кругаля.

Старлею повезло: трибунал отменялся. Аннуляция приказа поступила через пятнадцать минут, после того как мы вышли из расположения, но мы об этом не знали. Если бы была исправна радиостанция, нас бы просто сразу вернули в назад.

А солнце палило нещадно. Мы сгрудились под тремя худосочными тополями, ища спасительную тень. Вниманием опять завладел Лопушок забравшись на снарядный ящик.

– Но… – он поднял палец, как всегда, делали старые одесситы, когда требовали внимания к информации, – я попытаюсь «Чуточку» рассказать о, увы, канувшем в лету славном старом городе, до того, как его заполонили «Рэднеки». Наш сапожник Изя, сей «Homo odessites» на Новом базаре, что трудился наверно со дня основания города, несмотря на всеобщее среднее образование, ежедневно в полдень вывешивал на двери своей мастерской табличку, где в слове из четырёх букв было три ошибки: «Апет». Но все понимали. Однако я дико извиняюсь, но Изя, по существу, был прав. Командиры! Война войной, а обед таки по расписанию?!

Мольба Мони повисла в воздухе. На нас не рассчитывали. Местное начальство было нами не обрадовано – мы раскрывали расположение передовой линии обороны.

– Лейтенант! Что за бардак вы тут устроили! – хрипел серый от пыли незнакомый майор. – Стройте людей и линяйте! Быстрей мать вашу, вояки хреновы!

Мы успели сделать запасы теплой воды из штабного бака и практически опустошили его. Они, очевидно, позднее вспомнили нас неласковым словом.

– Граждане командиры… и куда делся порядок?! Я же насчет обеда … – потерянным голосом продолжал вещать Моня, пытаясь достучаться до совести тех, от кого это зависело.

– Правильно!

– Верно! – раздавались одобрительные голоса.

– И шоб мы так стреляли, как вы нас кормили, – не унимался почувствовавший поддержку Лопушок.

И вдруг просвистели три шальных снаряда. Разрывы были не близкие, но они сорвали нас. Мы, как ветер, торопливо рванули обратно. Тут уже не до еды.

Пробежав небыстрым галопом с километр, мы свернули в лесок, и нестройная колонна окончательно распалась. Оказывается, ночью собираясь в спешке, некоторые в темноте не нашли носков; надели ботинки на голую ногу и сбили их до кровавых мозолей. Сержанты засновали от одного к другому и вперемежку с трёхэтажными показывали, как правильно обработать раны, завернуть бинтами ступни. Матерки в армии часто не для ругательств, а просто для связки слов – так удобней и доходчивей.

– Вот так «уё*ки»! И стрелять в вас не надо. Готовое уже удобрение. Мотайте шибче!

– Кому они уши шлифуют. «Кругом-бегом?» – возмущался Моня.

– А хоть бы и так – сооружал себе белые носки Новиков, – для этого бинты тоже сгодятся.

– Это скупая сержантская любовь… – философствовал Гаврилов. – Не обижайтесь.

Мы с ним были обуты по форме.

– Та шо Вы мине балакайте? Кто ж не знал, шо одевать надо! – возмущался Лопушок. – Знали. У мине один носок одет, успел. А второй в карман «заныкал», но потерял. Полосатенький, никто не находил?

Бойцы разбрелись по лесу, срезали подходящего размера ветки. Главное было найти ствол с полукруглым ответвлением, чтобы задействовать плечо. Соорудили подобие костыльков, забрали у инвалидов оружие, и пришлось идти с перерывами. Голодные и изможденные, мы добрались в расположение части поздним вечером, и вид у подразделения был ужасающий: люди валились с ног, не все смогли даже найти силы поесть. «нацгварды» смотрели на эту картину спокойно со скрытым злорадством, сплевывая через губу:

– Вояки хреновы! Ну да, лаптями торговать – образование нужно, а ноги в носки одеть – высшая математика! Не забудьте до сортира сбегать. Нам делать больше не хер, как за вами гавно убирать? Придурки!!

– Ё- маё!!! Ту Люсю!!! – громко шептал мне Паша Новиков. – Спрашивается, … Блин! Кто нас придурков пинками из палаток гнал!!?! Как всегда, мы и виноваты во всем.

Глаза мои невольно скользнули по шевелюре Новикова. Отпад! Мелированные волосы приобрели интересный цвет какао с молоком. Юдашкин бы точно позавидовал, если, конечно, особо не принюхивался.

– Нам будут морды бить, – бросил Гаврилов, – издеваться …, и они всерьез хотят, чтобы мы защищали эту Украину?!

– Причем здесь Украина и эта плесень?! – громко прервал я его и увидел, как лица пацанов дружно обернулись ко мне, но я продолжил:

– Что в советской армии не было беспредела старослужащих? Не было издевательств, побоев, самоубийств, самострелов? Эти комендантские роты, взводы новое изобретение?! Да-а, пристроились скоты, чтобы под пули не лезть. Пользуются моментом. Но если ты достаешь банку с вареньем из погреба, а в ней сверху плесень, ты же не будешь выбрасываешь ее. Собрал ложечкой аккуратно, и чистенькое стало. Ягодка к ягодке. Дедовщина была, есть и будет, но от этого никто Родину не предавал. Я думаю, это временное явление.

– Ой-ой-ой! Защитничек!! И флаг тебе в руки, – процедил Гаврилов. – Старайся. Пока тебе все зубы не выбили. А то медальку, какую вручат за доблесть, а ты не сможешь поблагодарить, не произнесешь священное: «Слава Украине!»

– Не стоит за меня волноваться, – хмуро возразил я. – Как-нибудь сам разберусь.

Ночь была тревожная неспокойная, артобстрел то приближался, то удалялся; земля подрагивала, но мы ничего не чувствовали: куда-то провалились. Перед рассветом к нам в расположение заехал большой зеленый грузовик. Он сминал траву в росе, и мокрые темные полосы полукругом вились за ним. Водитель выбрал для стоянки дальний уголок под липами. Это был защитного цвета кунг: каркасно-металлический фургон на базе КрАЗа, на крыше которого был установлен плоский бак с водой. Военная баня – счастье для солдата. Раздевалка, моечное отделение, парная. Она весело топилась печкой-буржуйкой, которая заканчивалась дымовой трубой. Внутри стены были отделаны, свежей вагонкой.

Нас запустили после «нацгвардов» и отведенных трех часов, подразделениям не хватило. Банщики, четыре срочника, ворчали, мы улыбались – баня это все! После бани и умирать не страшно!!

Я вышел в числе последних. Ребята уже кружком сидели на траве в тени лип. Тело дышало, все поры были открыты и души тоже. Вниманием, как всегда, владел неутомимый Моня. Голос его звучал уверенно звонко:

– … и в тот час, когда близнецы Дохманы, вместе с Плешивым Брауном, перлись в бордель-гостиницу Сашки Малявки на Мациевской, а Татарин Выча, посылал портового боцмана Вратаски, на государственном языке межнационального общения дальше Маяцкой стрелки – мама Лени с Канатной и биндюжники спокойно добрались до порта…

Слушатели были все во внимании. Его истории были бесконечны, как вода в ручье, зажигательны как огонь и приправлены перцем, как весь одесский юмор. Птицы щебетали по мирному, а канонада была почти не слышна. Жизнь налаживалась, ну или так казалось.

***

Следующий день ознаменовался радостным событием. К Сашке Басаргину из второго взвода – я его немного знал, он жил в Червонозаводском, на Гончарной – приехала невеста с подружкой.

Кто не был в армии, тот не поймет – даже объяснять не надо. Все бойцы роты, кто был не занят в карауле или хозяйственных работах, высыпали на аллеи между палаток.

– Господа! Имею слово сказать! – распалялся Моня, пожирая барышень глазами. – Это же не тюльки, это же прямо две дунайские селедки!!! Спрашивается вопрос к Сашко: когда успел?!

Девушек встречали как инопланетных существ. Казалось, лучше их не было на свете. Такие две Мэрилин Монро дефилировали по палаточному Бродвею и ловили наши восторженные взгляды. За ними, как гусь, шествовал майор и нес их поклажу: пару сумок и курточки.

– Старый, старый… а лицо как у мартовского кота! – припечатал кто-то с соседней палатки.

– Точно. Пенек трухлявый, а будто медом ему губы помазали.

В палатку они не пошли: где там разместиться, и запах там был соответствующий, носочно-ботиночный несмотря на проветривание, а сели на травку, на плацу. Вся рота стояла у своих палаток, почти по стойке смирно и смотрела на чудесное представление, а Сашка блестел золотой «фиксой» и сиял как начищенный медный пятак.

– Пока мы как «адиёты» обливаясь потом, отдыхали в Ямполовке, – с невозмутимым видом просвещал нас Моня, – у нас в лагере некоторые таки не тратили время даром. Нарушив наш боевой настрой и никого, не предупредив, Лександр Батькович пригласил двух роскошных фиф. Это вам не какие-то крашенные «подзаборницы». Кстати, справочка. Фифа – мадам, искренне считающая себя мисс Мира безо всяких там лишних конкурсов красоты. Но это даже не фифы!! Я дико извиняюсь! Это конечно фифочки, которые полностью разделяют эту точку зрения мадам, но еще до замужества.

– Хороши лярвы! – мечтательно согласился Новиков, закатывая глаза и взгляд его погрустнел.

– Щёбы я так жил! Аж страшно наверно рядом с ними идти по прошпекту! Это как дефилировать с кучей ассигнаций в картофельной сетке.

– Ну, кому-то же они достаются?! – вздохнул Гаврилов, смешно наморщив лоб.

– Фигня! – процедил, сплевывая Новиков. – Плавали, бывало! Хотя лучше лежать с прежней телкой, чем с новой болезнью.

Моня собрал глаза кучкой на переносицу, потрогал нос и улыбнулся:

– Разве я говорю нет?

Представление закончилось распитием бутылочки белого сухого Real Forte. Майор милостиво разрешил по такому случаю Басаргину и сам присоединился.

– Godbye! девчонки! Как мы тут скучаем без вас! – крикнул кто-то, когда они уходили.

Это было правдой. Этот кто-то сказал за всех нас.

***

В течение недели в лагере установилось относительное спокойствие, но «нацгвардов» это не устраивало. Каждый вечер они вколачивали нам, что мы на крючке у комендантского взвода, а его задача воспитывать нас всеми возможными методами. Самый иезуитский способ заключался в следующем: они любили неслышно красться по дорожкам среди палаток или тайно подобраться к курилке. Особенно их раздражало, если откуда-то звучал смех.