Крытые машины неторопливо тянулись по Полтавскому Шляху. Нас сопровождали менты с мигалками, проблесковыми маячками и сиренами. Торжественный прощальный эскорт родного города. Собственно, никуда и ехать не надо было, только перебраться в соседнюю область: Лозовая, Барвенково, Изюм, а там, в двух шагах Красный Лиман.

Не успели оглянуться, как оказались на месте. Облупленная казарма была похожа на тюрьму. КПП со звездами на скрипучих выдвижных воротах, бравурная музыка из железных репродукторов, нары в три этажа, но светлые просторные классы из белого силикатного кирпича.

– Прибыли! – тоскливо объявил кто-то и ухмыльнулся.

– А встречают с музыкой! – добавил другой.

– Может, так и проводят?! – невесело и глупо пошутил первый.

«Дурак! Хотя это уже будет не важно» – подумал я. – Прошел слух, что солдаты срочной службы не будут участвовать в силовых акциях. Их задача – весь период охранять, ходить в караулы.

– Хорошо бы так, но уж очень сомнительно, – недоверчиво поморщился Димка Гаврилов. Он прежде работал фрезеровщиком во 2-м цехе.

– А почему нет, – вступил в разговор Новиков, красавчик из ОТК. – Это тоже служба. Дело ответственное, без этого никуда.

– Ага! Держи карман шире! – возразил Гаврилов и недобро посмотрел на Новикова. Он наверно не очень почитал смазливых мальчиков, но на войне все равны. С Новиковым я сталкивался и раньше. Мне он нравился, без выкрутасов. Ему такая внешность досталась от природы, и он не был в этом виноват. Хотя пирсинг на языке это уже было перебор.

– Не мешает?

– Ну что ты к нему привязался, – хмурился он. – Я вообще хотел язык разрезать, да мать пожалел.

– Ну ты даешь!

– Да, я уже понимаю. Нашло. Бывает. Вообще на гражданке я жил отлично, только денег никогда не хватало. Особняка не имел, камин отсутствовал, в Париже не был, зато на здоровье не жаловался, радовался, что, мама жива и что жизнь была прекрасна.

Первая ночь на новом месте прошла нормально, если не считать, что обрушились нары второго этажа и слегка повредили тех, кто спал на первом. Удалось временно устроиться на полу на продавленных матрасах. Надо было привыкать к трудностям, толи еще будет.

Занятия проходили в бывшей ленинской комнате. Утраченный иконостас членов политбюро выдавали светлые квадраты на противоположной стене. Сиротливо торчали латунные гильзы пустых флагштоков. До новых знамен руки у новой власти еще не дошли, но это никого не смущало. Два дня, «воспитатели» с эстонским акцентом Армас и Отто, грели мозг. Холеные, но тупые как все эстонцы, только гонору хоть отбавляй.

– Когда эстонцы учили украинцев? Кто это придумал? – тихо возмущался Гаврилов.

Я разводил руками:

– Спроси, что полегче и я отвечу!

В основном эстонцы изощрялись про Рашку, такую злостную и коварную. Юго-восток раскалывает Великую Украину, войска Рашки заняли нашу землю, а «сепара»тистов там всего ничего. Мирных жителей почти нет, а те, что есть, помогают русским. Агрессоры, нарушители и прочая байда.

– У них можно подумать в голове летает голубь мира с пальмовой веткой в клюве! – недовольно шептал Гаврилов.

Все речи были, конечно, на ломанном русском и в час по чайной ложке.

– Пашаалуста, зат-т-т-умайтесь, ком-мму выгоден ф-фнутренний конф-фф-ликт на Украине?

– И, правда, кому? Рафинадные вы наши?! – шутили пацаны, смотря на их блестящие сытые лица и холодные глаза из-под очков. «Эстония красивая страна, – подумал я – Никогда не был. Неплохо бы заглянуть в нее после войны. Таллинн. Башни, флаги, чистый воздух и море. Теперь все делилось на до, и после войны. Останусь жив обязательно съезжу. Тут не далеко».

В курилке мы ржали, трепали анекдоты про доблестных эстонцев:

– Эстонцы заявили об увеличении армии в полтора раза, – усмехался Новиков. – Но возникла проблема, – она теперь не помещается в лифте.

Почти не смешно.

– Эстонцам рассказали анекдот про то, какие они тормоза, – заявил Гаврилов. – Они обиделись. Надулись. Правда, на следующий день.

Уже лучше. Наши лица светлели. Мы знакомились. Перекидывались на первый взгляд ничего не значащими фразами. Говорить о фронтовом братстве было, конечно, рано, но ребята присматривалась, друг к другу. Там впереди была война. Кто друг? На кого можно опереться?! Лучше если ты не один. Ведь это фронт, там всякое случается. Так на ощупь мы трогали друг друга. Хотели выжить. Не знали к чему готовиться!

Обидно. Что за призыв! Июнь! Благодатная пора. Почему не осень?! Мы до отупения ходили строем по плацу и пели гимн Великой Украины. Потом неделя на комплектование и отправка. Все быстро, скоропостижно. Даже из автоматов на стрельбище толком пострелять не дали.

– Не х*й патроны переводить! На «сепара»х потренируйтесь, – напутствовали преподаватели с толстыми мордами и наушниками на голове, из «западенцев».

– Сидят жопой в тепле, пока рагули нэньку защищать должны! – горячился в курилке Нестор Захарук родом из Черновцов. – Неплохо бы их всех гамузом собрать, да туда! Почему не воюют, инструкторы… мать их? Не покажут пример?! Их, ссыкло хохляцкое, нэнька борщом кормила, а они хер на нее кладут! Нашли в нас заступников!!

«Нестор Нестор. Большой, но наивный. Так было всегда!»

Отправили не всех, – нас троих, заводчан: Пашу Новикова, Димку Гаврилова и меня отобрали отдельно. Полковник Шпичук – толстый постоянно потеющий мужчина – лично ходил, опрашивал, кто что умеет. Ему мы понравились.

– Чрезвычайная ситуация! Чрезвычайная ситуация! – через слово с трудом повторял Шпичук, ломая язык, и сморкался в несвежий платок размером в простыню. – Надо помочь в ликвидации последствий паводка.

Мы упросили его присоединить к нам еще Моню Лопушинского – нормировщика с 14-го цеха, бывшего одессита. Так создалась наша маленькая группа.

– Было у мамы два сына, – самокритично говорил Лопушинский и улыбался обеззараживающей доброй улыбкой, – один умный, а второй – Моня! Это я.

Человек, который может так пошутить над собой, вызывал невольное уважение.

Утром, вчетвером, на черной Волге, которая была нагрета как душегубка, мы отправились в дачный кооператив «Синие дали». Багажник доверху набили консервами и сухпайками со склада. Полковник командовал погрузкой и махал пухлой ручкой:

– Еще! Еще хлопцы!

– Господи! Да рессоры выдержат ли?! – сомневались мы.

– Они привычные. Им не впервой, – успокаивал полковник и протирал лысину грязным платком.

– Я вас умоляю, – «трендел» Моня, – он таки, правда, самый настоящий полковник? А я бы ему больше майора не дал. Хотя такой амбал, мог бы и поработать.

– Он не амбал. Просто у него живот на шестом месяце, – заметил я. – А это легкий труд по КЗоТу.

– «Кзоту-моту»?! Не делайте мне беременную голову. Зачем я с вами согласился.

– Все ******расы, – я отпустил непечатное словечко, – а один ты Д’Артаньян?!

– Разве я говорю, нет?!

– Да. Только поздновато родился, – усмехнулся я.

***

Дорога петляла. Лещина, калина, боярышник перемежались с ольхой и вербой. Вода только сошла, а местами еще стояла в низинах. Местные называли эти дачи «Прокурорскими». Это больше соответствовало действительности. Контингент был соответствующий старорежимный с семидесятых, с апломбом. Как туда затесался полковник, оставалось только гадать.

Северский Донец в этом месте отрезал часть берега, образуя небольшой остров и протоку, заросшую серебристым тополем. Кооператив располагался на самом острове. В результате разлива вода прорвала нижнюю дамбу, размыла мост и пошла в обратном направлении, затопляя дома, дороги, остатки горелого осинового леса, но пик половодья уже прошел.

– Эх! Разве это волны? – высокопарно восклицал Моня, показывая на снующие буксиры и подтопленные берега. – Вот до войны были волны! … Разве это река? Вот до войны была река – «брульянт» чистой воды. А теперь в нем плавает не меньше говна, чем в канализации.

По сути, он был прав. Очистные в связи с войной, работали кое-как.

Дача Шпичука была построена с размахом, но по совковым стандартам. Мансардная шиферная крыша повергала в уныние. Бросалось в глаза, что кирпичную кладку вели не квалифицированные каменщики, а, скорее всего такие же, как мы специалисты в погонах. Пляшущие кирпичи, по низу, пришли в негодность, а отмостка отстала от стен.

– Так себе «халабуда»! – «заценил» Моня, скривив на бок рот. – Фазенда трудящихся времен окончательного построения социализма.

– Не парься, – усмехнулся я, – мы тут ненадолго.

– И здрасьте вам! – поднял палец Моня. – Куда рыпаться?!! Зачем спешить?!

Моня был прав. Ведь где-то там шла война. Спать нам отвели на полу, на втором этаже. Мы подстилали солдатские ватники, которых тут было запасено на три войны, и готовили еду на летней кухне. Сухие пайки не отличались разнообразием: печеночный паштет, с привычным сине-зеленым налетом, перловая каша с «говядиной», сухие галеты, 2 грамма отвратительного кофе, «цукор и волога серветка», а на обед «Завтрак туриста», самая вкусная часть сухого пайка.

– Ничего не умеем делать нормально, все завозим, даже отвертки и штопаные презервативы, а питаемся из гуманитарной помощи или вот этими помоями, – недовольно бухтел Гаврилов, брезгливо тыкая вилкой в серую желеобразную массу.

– Пижоним?! – язвил Новиков. – Может вам кофе в постель?

– Лучше в чашку, – нашелся с ответом Диман.

– А я бы навернул форшмак, – мечтательно закатил глаза Моня. – Сельдь, хлеб, яйца, лук, яблоко, сливочное масло и все через мясорубку! А в столовом уксусе!!

– Прекрати издеваться! – бросил я ему.

– Да! – не унимался он. – Скажу вам! Фирменная одесская холодная закуска: две селедки, ломтик черного хлеба, два крутых яйца, одно яблоко сорта «Антоновка», сто граммов сливочного масла, одна столовая ложка растительного масла, одна луковица…

– Сейчас получишь! Представитель избранного народа!! – тоже не выдержал Гаврилов и показал ему увесистый кулак.

– Уже молчу. Молчу. Помечтать не дадут, – притих Моня, и глаза его обиженно потухли. Мыслями он был далеко. Наверно дома на Рымарской. Это была одна из самых таинственных улиц города, под которой находились подземные туннели – мечта экстремалов и диггеров. Я был у Мони в доме, но лишь у подъезда. Приглашать в квартиру меня как-то не решились. Может у евреев, это вообще не было принято.

Десять дней мы работали как проклятые: рыли канавы, откачивали дренажными насосами воду, ремонтировали полотно дороги. Старенькие Мазы, обдавая копотью изношенных моторов, сыпали гранитные камни, которые везли с Михайловского карьера, бульдозер Т-150 разравнивал, вдавливал их в мягкий грунт, а мы убирали их в сторону. Да, особенно большие глыбы, которые невозможно было утопить гусеницами приходилось кантовать руками. Даже восьмитонная махина трактора не справлялась, … но не солдаты.

Моня, несмотря, на то, что был невелик ростом, старался больше всех и командовал нами, когда мы выворачивали камни в раскачку из мокрого грунта.

– Ать! Два! Взяли! Работайте хорошо, и будете иметь бледный вид и розовые щечки. Ать два! Взяли! Да, они наняли кучу больных!! Я промолчу за больного на всю голову Данилу, и этого Гаврилова – явную находку для дурдома.

– Ты не командуй, а тяни! – зло таращил глаза Гаврилов, они у него вылезали из орбит от натуги.

– Я вас умоляю! Как можно так себя не щадить. Эти ребята дружно хотят попасть в Валиховский переулок, где займут мраморные диваны временного проката, и уж там будут вести себя гораздо скромнее.

– И что у вас там за ванны в долбанном переулке?

– Да морг в Одессе, что ж еще.

– Умник! Иди сам там место занимай. Нам еще рано.

На восстановленном мосту я почти неделю, варил перила, делал железные съезды, и получалось неплохо, так как работа была привычная. В инициативном порядке сделал поверху ажурные завитушки и украсил балясины простыми волютами. Фотки своего творения посылал домой. Но пересылать по Интернету «быстрому» как мысль пьяного эстонца было очень затруднительно.

– Таки да! Ты хочешь сделать радость нашему полковнику, – вещал Моня, – так, чтобы изумление застыло на его морде, между бровями и позвоночником?!

– Да пошел он! – смущаясь, скромничал я. – Просто украшения. Мне не трудно, а людям останется.

Вечером, с приезжавшим полковником, постоянно шушукался председатель кооператива. Они отходили к дикорастущим яблоням, подальше от наших глаз, но по обрывкам долетавших фраз было понятно, что разговор крутился вокруг объемов и денег.

– Нет! И как вам это нравится?! – вздыхал Лопушок. – И этот цирк-шапито полковник осмеливается называть помощью кооперативу?!

– А что! Нормально Моня. Шлифует уши, – соглашался Димка Гаврилов и неприязненно смотрел в сторону спорщиков.

Как-то закончив работу, я решил сварить из остатков пластин небольшой плоский топорик, тут же наточил его на «Болгарке», получилось неплохо. Главное его преимущество было, что он был легкий, незаметный и его можно было скрытно носить на ремне. «Авось пригодится, – подумал я. – Лучше бы я его не варил или выбросил там!». Этот топорик впоследствии сыграл очень неблаговидную роль в нашей военной судьбе.

К концу нашей командировки, на дачу с инспекцией, приехала жена полковника.

– Вот это самовар у нее! – задавленно прижимая губы ладонью, воскликнул Моня, глядя ей в след чуть ниже спины. – На троих рос – одной достался. … Н-да! Как-то Изабеллу Абрамовну спросили, шо вам больше подходит для здоровья: горячий чай или горячий мужчина? «А мене абы хорошо пропотеть» – ответствовала она. И, по сути, она была права.

За женой полковника было интересно наблюдать: ела она, вернее уплетала подобающе своей тучной комплекции, сметая все со стола как пылесос.

– Такая «жлобина»! – шептал опасливо Моня, округляя глаза. – Жрет все из ложком, из ножом, из вилком, будто у нее вместо пальцев повырастали гангрены!!

Женщина с принципами – она заставила нас тщательно отдраить летнюю кухню, а плиту, на которой готовили, пришлось мыть дважды. Мы очистили десятилетние слои кухонного жира заодно с заводскими этикетками. Шпичук с ней был ягненочком и называл ее Цветик.

– Угу, как ты не понимаешь Цветик?! … Да! Конечно Цветик! … Уже бегу моя радость!!

– Прыг скок! – хотелось напутствовать вслед.

Но мы молчали. На даче Шпичука нам все нравилось. Было смешно лицезреть этот «Цветик», в полтора центнера весом, с розовым бантом, с прижатым к необъятной груди немецким шпицем. Держала она полковника крепко.

– Я имею кое-что сказать! … – делился разведсведениями Моня, – по секрету сообщила соседка Шпичука. Вполне цивильная женщина – эта Цветик еще та самодура. Полковник весит за сто кило без верхней одежды и нижнего давления. Но если эта мадам выходит из себя, он летает по даче не хуже «Боинга».

– Физика! – с улыбкой соглашался Димка. – Закон массы. 150 на 100!

– Просто на каждого «звездуна» при погонах, обязательно есть своя «звездиха», – серьезно умозаключал Лопушок.

Подходы были разные, но суть не менялась.

Наше возвращение на «пересылку» прошло в аналогичном порядке. Ту половину консервов, что мы не смогли одолеть, полковник оставил на даче, а нам купил черствый пирог с брусникой, в качестве подарка. Вообще, в начале командировки, за отменную работу, он обещал двухкилограммовый торт, но не срослось. Пирог был такой сухой, что только солдатские зубы могли его разгрызть, но мы и этому были рады, – с чаем, он улетел на ура.

– Нет-таки не правильная у него фамилия – точно «переодетый», – философствовал Моня, собирая последние крошки пирога, – не Шпичук он на самом деле, а Шпильберман. Это я вам говорю!! А я толк знаю!

Моня «своих» узнавал безошибочно, это вызывало улыбку.

– Шпильберман – Доберман! – с сожалением вздыхал Новиков, взбалтывая остатки жидкого чая. – Главное подальше от войны. День может не год – но жизнь бережет! – философски заключал он. – Я бы еще здесь поработал.

– Пару недель можно, – согласился я.

– А я бы даже пару месяцев, не отказался, а там глядишь, и война кончится, – мечтательно добавил Пашка.

– Может, она уже кончилась, просто нам не сообщили, – очень оптимистично высказался я.

Но это было, конечно, большим преувеличением.

***

К нашему возращению, новобранцев, с которыми мы призывались, уже не было. Нас встретили другие пацаны. Они рассказали, что «наши» умудрились, уже побывать в боях и неудачно. Трое убитых и пятеро раненых. В это верилось с трудом. Одного «шибзика» и балагура по прозвищу Хоттабыч, я неплохо знал по заводу; он работал наладчиком ЧПУ, двух других вспомнил с трудом.

Сразу примерил ситуацию на нас. Настроение упало ниже плинтуса.

– Блин!!! Все только начинается?! – невесело констатировал Гаврилов.

– Кто следующий? – спросил Новиков.

Но в ответ была тишина. Лучше было постучать по дереву.

Отчаянно захотелось напиться, но забор с проволочным окаймлением и охрана, были на страже. Кто-то из нас посетовал на это. Неожиданно один из новеньких – Валек Рыжков – видя, как мы страдаем, извлек из потайного карманчика тонкую 200 гр. фляжку.

– Пронес через все кордоны! Жена-медсестра. Чистый медицинский, 96 градусов! Нинка как картинка, снарядила, – торжественно объявил он, вручая нам огненную жидкость.

– Нине наш пламенный! – тут же воскликнул я, не вполне веря свалившейся удаче.

– Бл*дь! Друг! Как зашибись, что на свете есть друзья и они не жмоты!! – поддерживая меня, разразился в хвалебном спиче Пашка Новиков.

Эмоции зашкаливали. Пашка был самый модный из нас. Волосы местами белые, мелированные, язык, проколотый, с пирсингом, ногти ухожены – любимец девушек и заварушек. Он жил по-королевски на Мороховецкой набережной у магазина «Кристалл» в великолепной «сталинке» с трехметровыми потолками и лепниной. Его амурные похождения можно было слушать бесконечно. Особенно про некоторых дамочек, которые проявляли стойкость, достойную Брестской крепости. Он уже начал иметь прекрасную половину города Харькова по второму разу и вот теперь попал под призыв. Ему было трудней, чем нам. Война и девушки находились на разных полюсах.

– Наливай, – нетерпеливо бросил Моня, разрубая рукой воздух и блестя глазами. – Жить надо так, щёбы не было больно, а помереть по глупости мы всегда успеем.

– О-о-о!!! – подхватил без слов Димка Гаврилов, наш «маленький» гигант. Он промочил ноги, откачивая воду из канав и погребов, и постоянно подкашливал. Ему налили больше всех, растерли остатками грудь и спину, замотали в хрустящий полиэтилен на ночь. Зато утром его было не узнать.

– Ну, как?

– Нормально. Как на собаке. Дома бы еще три дня валялся.

– Не говори.

Мы закурили Winston. Я угощал из домашних запасов. Тогда они еще были. Димка поведал немного о своих предках:

– Один мой дед, по отцу репрессированный, прошел ужасы Соловецких лагерей и Гулага, второй – штрафник, был ранен на Невском пятачке, подлечился, прорывал блокаду Ленинграда, дошел до Праги, его имя даже ошибочно высечено на мемориальном комплексе в Латвии как погибшего, но он выжил. Батя обеспечивал операции в Корее, служил в Египте, Африке. Там тогда шла война, о которой сильно не распространялись. Лечился долго в Крыму, потом мы поселились на Украине. Служили и воевали почти все мои предки: даже бабушка была военный водитель. У нее, правда, только юбилейные медали и отмороженные на всю жизнь ноги. Тогда автомобили были без дверок, ограничивались брезентовыми шторками, и отопления не было.

– Раньше Харьков было прекрасное место для жизни, – заявил я.

– Раньше да! – процедил Диман и сплюнул, – поэтому и остались. Маманька хотела в Ленинград. Был выбор.

– Я бы пожил в Ленинграде!

– Я тоже! Раньше бы знать! И никуда бы не надо было топать!

Через три дня и нас погнали на Восток. В команде было 25 человек, земляки с Харькова, часть с Изюма – сельские, кто отвертеться не смог. Вечером мы прибыли в лагерь недалеко от Ямполовки.

Ямполь захватили 19 июня в результате 14-часового боя. Три блокпоста «сепаров» были уничтожены. Тогда же под контроль ВСУ перешел и Северск. Правительственные войска наступали методично и сокращали жизненное пространство непризнанных республик. Это не был порыв, просто удушение. Тем не менее, успехи были на лицо. Но до сих пор рядом что-то грохотало, бабахало, бубухало.

– Да тут, похоже, у чертей пункт массовой мобилизации – шутил Гаврилов. – Степь да степь кругом, а мы на Городище.

– Ад пуст. Все черти здесь! – бросил я.

– Мы не упоротые, но, скорее всего, передавят колорадов – видите сколько сил собирают, – предположил Новиков. – Только нас сколько прибыло!

– Это бабушка надвое сказала, – возразил Диман. – Боюсь, что мы и нашу сучью страну за собой утянем.

Такие разговоры были не по мне. Призвали служить – надо, по любому. Родина у всех одна, – ну такая она непричесанная… И чтобы не слушать я ушел.

Нас построили, посчитали и отвели в однослойные легкие палатки ПЛС. Они представляли собой большие четырехугольные тенты, натянутые на бетонное основание; вход закрывался подзором. Лежанки были устелены не струганными досками, а дорожки между ними засыпаны Янцовским отсевом. По центру, в обрамлении палаток располагалось деревянное административное здание, кирпичная «оружейка» и открытая столовая под легким навесом, а по периметру деревянные грибки для часовых.

Не успели мы устроиться, как без приглашения, к нам явились гости, человек 20-ть в красивой форме с красно-черными нашивками Правого сектора. При себе у них был полный комплект: «броники», пистолеты, беспалые перчатки с черепами. Они, отрывая клеванты, беспардонно врывались в палатки и действовали нагло, бесцеремонно, отбирали всё ценное.

Мы попробовали дать отпор, но нам решили серьезно вломить – поучить… и пошел «махоч». Мы держались дружно, но к «правосекам» прибыла подмога. Оказалось, это был «комендантский взвод» и силы были неравные.

– Нацгвардия еб*чия, – возмущался Гаврилов, поочередно прикладывая алюминиевые ложки к распухшему глазу, – разожрались на казенке, рожи хрен «обс*решь»!!

Ему досталось больше всех из-за роста и очевидной слоновости.

– Обчистили, – подвел итог Новиков, – и «накандыляли», … хорошо хоть инвалидами не сделали!

– А у меня – объявил я тоскливо, – ушел мой любимый нож Bear Grylls, мультитул с пассатижами и блок Winstonа.

Лопушок аккуратно поворачивал направо-налево нос пальцами и кряхтел. Наконец он выдавил:

– А мне кажется, нос сломали. Таки да… хрустит что-то, а крови… не видно. Странно…?

– Может его вытянуть или слегка ударить, с другой стороны, чтобы сросся нормально, – неуверенно предложил я.

– Таки зачем?! … Моня был немножко похож на умного, но не до такой степени, чтобы дамочки им восхищалась, – самокритично заявил он. – А сейчас будет совсем абзац с кривым шнобелем. Да был бы жив!! Вот нарвались на комплименты!

Мы притухли, мамки далеко, мирная жизнь кончилась, – нос, это наверно цветочки.

Когда пацаны разошлись из курилки я, оставшись один, позвонил домой, стараясь быть бодрым:

– Привет мама! Как вы там? … Понятно. Нас еще не привезли. … Я же тебе говорил, на даче у полковника. … Варить металл моя профессия. Восстанавливаем мост, купаюсь, рыбалка. … Нет! Ко мне нельзя. … Просто нельзя, нас скоро перебрасывают на новое место. … Я все помню, не беспокойся, горло берегу, буду звонить.

– Маманя, папаня, дед – беспокоятся, – поведал я вышедшему из палатки Новикову. – Вот звоню, раз обещал. – Я мечтательно прикрыл глаза. – Сейчас бы на Bluebirdе прокатиться с ветерком по Харькову. Подсадить девчонок. Хорошеньких, … да хоть и страшненьких. Пылится родненький, поди, куры несутся под капотом.

– Да уж! – согласился Пашка, и в глазах его появилась тоска. – Как они там без меня?! Тут уже так запарился. Для чего живу. Углекислый газ вырабатываю, чтобы растениям было лучше.

***

Наутро майор представил нашего непосредственного командира – старшего лейтенанта в очках и двух сержантов. Майор был возрастной и запойного вида. Он старался ни во что не вмешиваться и со всеми ладить. Безобразия, которые творились во вверенной ему части, его не интересовали. Не успел он уйти, как пришел капитан с маленькими глазками и противной ухмылкой, очевидно из тыловиков – паскуда та еще! Выбрал бойцов, у которых обмундирование было получше, и увел куда-то. Мы в этот набор не попали – успели хорошо пропотеть на даче у полковника. Вернул ребят через час, в каком-то рванье, не по росту, некоторые комплекты были в плохо застиранной крови, явно с убитых или из госпиталей. Тихо привел, … даже стеснительно и сразу виновато ушел. Есть такие стыдливые грабители или киллеры, … которые, прежде чем убить извиняются: «Ничего личного браток, прости – просто такая работа!» Пиф-паф и в дамки! У этого капитана тоже была работа на себя, небольшой бизнес, который приносил устойчивый доход.

<1 2 3 4 5 6 >

На страницу:

Перейти

3 из 6