Заговор жрецов

Рыдзевский вспомнил, что действительно не так давно Рачковский рассказывал что-то и даже упомянул о «пятой колонне» самураев, однако Рыдзевский не придал тогда особого значения этому разговору.

– Если я вас обидел, прошу прощения, – сказал Рыдзевский, чтобы сгладить возникшую неприятную ситуацию. – Я согласен, все эти студенческие волнения, стачки, забастовки, уличные беспорядки и манифестации стоят денег. Надо полагать, кто-то выходит на улицы по идейным соображениям, а кто-то получает за это деньги. И последние не менее опасны, нежели первые.

Плеве чуть заметно усмехнулся.

– Ну, вот видите. Вы меня правильно поняли, – примирительно проговорил он. – А насчет Столыпина, Константин Николаевич… Любая информация о любом подданном его величества нам не будет лишней… Теперь что касается финансирования смутьянов. Рачковский доложил, а немецкий министр иностранных дел Вильгельм фон Шен подтвердил, что в Польше и Финляндии свила себе гнездо японская разведка. Руководит ею полковник Акаси. Ближайшим помощником Акаси является финский революционер некий Кони Зиллиакус. На всякий случай вы это имя запомните. Дело в том, – продолжил Плеве, – что в июле этого года в Швейцарии планируется провести нелегальную встречу представителей всех оппозиционных движений России, в том числе и еврейской партии Бунда. Но куда более печальным фактом является то, что в этой встрече дали тайное согласие принять участие князь Павел Долгорукий-Рюрикович и граф Гейден, член императорского экономического общества и начальник военно-походной канцелярии его императорского величества…

Генерал Рыдзевский недоверчиво посмотрел на Плеве.

– Такого быть не может! Выдумка и больше ничего!..

– Вот вы и проверьте, Константин Николаевич, – посоветовал Плеве. – На то мы с вами и облечены доверием государя. – Плеве на минуту умолк и внимательно посмотрел на генерала Рыдзевского. – Константин Николаевич, а почему вы не верите? Рачковский получает информацию практически из первых рук. Одним из приближенных сподвижников к Зиллиакусу является наш старый и проверенный агент Азеф. Это благодаря ему нам стало известно, что Акаси и Зиллиакус закупают для наших революционеров взрывчатку в Гамбурге, браунинги в Соединенных Штатах, а револьверы в Англии. Вы же знаете – все подтвердилось. Поэтому не верить этой информации мы не можем.

Рыдзевский на мгновение задумался, затем спросил:

– Его величество знает о князе Долгоруком и графе Гейдене?

Плеве отрицательно качнул головой.

– Нет и ни в коем случае не должен знать. Пока. Император не сдержится и станет выяснять, что да почем и испортит нам все дело. Был бы у него характер пожестче… Нам нужны неопровержимые факты! Иначе нам головы не сносить. Да и дело предстоит хлопотное. Зиллиакус намерен перенести свою штаб-квартиру из Копенгагена в Лондон. Делает он это по требованию Акаси. Для них Лондон куда более безопасное место, чем Копенгаген, – Плеве протянул Рыдзевскому руку, чтобы попрощаться и тут же спросил: – Говорят, вчера его величество встречался с адмиралом Бирилевым. Вы, случайно, не знаете о чем шла речь?

Генерал Рыдзевский рассеянно кивнул головой.

– Его величество назначил вместо покойного адмирала Макарова Командующим Тихоокеанским флотом адмирала Скрыдлова, – ответил он.

– Удивительно! – воскликнул Плеве. – Кто бы мог подумать!.. А еще о чем?

– … Стессель назначен командующим Квантунского района, а заместитель Стесселя генерал Смирнов – комендантом Порт-Артура, – продолжил Рыдзевский.

Плеве притворно застонал.

– Да-а-а… Дела!.. – проговорил он. – Алексеев сидит в Мукдене и не высовывает оттуда своего носа. Куропаткин с 28 марта – в Ялу. И из железнодорожного вагона пытается командовать отступающей армией, а японцы в это время преспокойно продвигаются в глубь российской территории!.. Они уже в десяти верстах от Ляояна, главной нашей базы на Дальнем Востоке! А что делает Куропаткин? Он заявляет: «Или я разобью их, или умру!» Умрет – не велика потеря! Лучше бы начал воевать. А впрочем… – Плеве безнадежно махнул рукой.

– Всевышний воздаст каждому по заслугам, – генерал Рыдзевский поразился откровенности Плеве, которая была ему не свойственна.

– Это точно, Константин Николаевич, – согласился тот. – И, тем не менее, я уверен – чтобы ни случилось на Дальнем Востоке, все будет несравнимо с тем, что произойдет здесь! У России есть враг куда более опасный, чем Япония, – это грядущая революция. Хотим мы признавать это или не хотим – это уже не столь важно. Вспомните, как под напором революции рухнул французский трон! В Германии социалисты уже забирают в руки армию и аппарат управления! Сегодня и у его величества императора Николая II, и у кайзера Вильгельма должна быть одна забота: как уберечь от революции свои троны. Но, увы! Оба величества заняты другими делами. К великому сожалению, у нас остается только один способ защитить себя: утопить социалистические идеи в крови!

– Но это не возможно! – возразил Рыдзевский. – Если идти таким путем, можно спровоцировать революцию гораздо раньше, чем она, если можно так выразиться, созреет!

Плеве рассмеялся. Глядя прямо в лицо генералу Рыдзевскому, произнес назидательным тоном:

– Вы истинный вояка, Константин Николаевич. Но не политик. Я вам не открою большого секрета, если скажу, что в условиях войны и при наличии воли у царствующих особ, легко и просто избавить Россию или ту же Германию от любой революционной заразы! И очень многое будет зависеть от нас с вами. – Сказав это, Плеве слегка обнял Рыдзевского за плечи и отвел в сторонку от дверей, возле которых они стояли. – Я не могу понять его величество, – продолжил он, – почему он так упорно ищет союза с Францией вопреки желанию Германии? И его величество, и кайзер Вильгельм – кузены! Хотя бы это бралось во внимание! Я понимаю, будучи кронпринцем, Вильгельм не стыдился подать шинель Александру III. Почему тогда с нашим императором у кайзера другие отношения?..

Генерал Рыдзевский понимающе кивнул головой, но ничего не ответил. Из достоверных источников он знал, что Вильгельм не блистал умом, но и не был дураком. Он писал сонеты, рисовал картины акварелью и даже сочинил оперу. Но явным недостатком Вильгельма было его физическое уродство. Зато Вильгельм преуспел в другом. Сдавая экзамены в академию германского Генштаба, он защитил диссертацию, в которой изложил варианты фронтального наступления на просторах России с отторжением от нее западных губерний…

– Ну что. Нам пора и прощаться, – сказал Плеве. – И не забудьте, о чем я вас просил, – напомнил он.

4

…Настроение у Ламсдорфа было скверное. Вчера он дважды пытался через Фредерикса добиться аудиенции у его величества и дважды ему отказали со ссылкой на занятость императора.

Ламсдорф утром через силу заставил себя приехать в свое министерство, которое по-прежнему располагалось в правом крыле здания Главного штаба и выходило окнами на набережную Мойки. По мнению Ламсдорфа, было бы справедливей, если бы набережную назвали Помойкой.

Хотел снова созвониться с Фредериксом, но секретарь оповестил его о том, что в министерство приехал Плеве.

«С чего бы это?» – подумал про себя Ламсдорф и заторопился встречать неожиданного гостя.

Плеве, как всегда, был одет строго по-немецки.

Ламсдорф провел его в свой кабинет, предложил кресло и только после этого поинтересовался:

– Что вас, милостивый сударь, привело к нам?

– Желание поговорить и обменяться мнением, – ответил Плеве.

Ламсдорф заставил себя улыбнуться.

– Хорошее желание, – произнес он. – Я полагаю, у нас появились неприятности?

– Неприятности нас никогда не покидали. Однако это мелочи по сравнению с тем, на мой взгляд, что нас ожидает в скором времени.

Ламсдорф удивленно приподнял брови, а Плеве продолжил:

– После гибели адмирала Макарова ровно через три дня японцы повели наступление на суши. О делах наших на море можно теперь забыть. Русские всегда отличались героизмом одиночек, однако в массе своей они инертны. И ни Алексеев, ни Куропаткин, ни, тем более, вновь назначенный на Тихоокеанский флот адмирал Скрыдлов ничего уже не сделают. Россия эту войну проиграла еще до ее начала.

Ламсдорф вдруг почувствовал, что его начинает раздражать манера Плеве говорить так, как будто он единственный пророк в этом отечестве. Однако он не подал вида. Ему вдруг захотелось поскорее узнать, зачем все же приехал Плеве и что он старательно скрывает за кружевом слов о неминуемом поражении России на Дальнем Востоке.

Ламсдорф вспомнил, как однажды в гостях у графа Бенкендорфа Плеве рассказал о поведении птенца кукушки, который, вылупившись из яйца, первым делом старается столкнуть на землю другие яйца, чтобы пожирать все, что принесут родители в гнездо, одному.

Решив вести себя с Плеве осторожно, Ламсдорф сделал вид, что внимательно слушает его. Выждав, когда Плеве закончил говорить, спросил:

– Я полагаю, вы приехали ко мне не только за тем, чтобы сообщить эту пренеприятную весть?

– Я приехал потому, что при Дворе его величества перевелись люди, с которыми можно говорить о серьезных делах!

– Прошу прощения, – Ламсдорф прижал ладонь к сердцу. – Я очень ценю ваше доверие и разделяю ваше мнение по поводу того, что происходит вокруг. Я, как и вы, не понимаю, почему его величество вместо того, чтобы идти на союз с Германией, донкиходствует в пользу Франции. Сегодня в Европе доминируют две цивилизации – немецкая и русская. И многие уже понимают, что только их союз позволит сохранить эти цивилизации от революционных потрясений, – сказал Ламсдорф, решив не играть с Плеве в кошки-мышки. И тут же продолжил: – В прошлом году в Берлине я встречался с германским министром иностранных дел Вильгельмом фон Шеном. Замечательный и дальновидный человек! Он заверил меня, что Германия готова к созданию такого союза. Встречный шаг остается за Россией.

Ламсдорф заметил, как Плеве, услышав эти слова, оживился и заерзал в кресле.

– Надеюсь, его величество тоже понимает это? – спросил он.

Ламсдорф безнадежно махнул головой.

– Вы же знаете, мы связаны по рукам и ногам договорными обязательствами с Парижем… И государь не хочет ничего другого слышать… К тому же он очень настороженно относится к тройственному союзу Германии, Австрии и Венгрии.

– Да… да… да… Его величество Николай II – ни Павел I и ни Александр III. И это плохо, – заключил Плеве и внимательно посмотрел на Ламсдорфа, стараясь определить его реакцию на свои слова.

Однако лицо Ламсдорфа было непроницаемым. Его, видимо, уже занимали другие мысли. И Плеве не ошибся.

– Мы упускаем одно очень важное обстоятельство, – заговорил Ламсдорф, отойдя к окну и взирая на набережную Мойки. – Сегодня в Государственном Совете из 318 ее членов у 80 в жилах течет прусская, баварская и саксонская кровь! Я уже не говорю о департаментах, отделах, генералах и ее величестве Александре Федоровне… Император не может не учитывать это…

Высказав невольно то, о чем он часто думал и боялся произнести вслух, Ламсдорф вдруг испугался. А если Плеве донесет? И он решил сразу, после отъезда Плеве, поехать в Казанский собор и помолиться, чтобы не дай бог, этого не произошло…

Ламсдорф порой ненавидел себя за трусость больше, чем страну, в которой довелось ему жить. Каждый раз, проезжая мимо памятника Петру I, он со злорадством наблюдал, как голуби засиживают величественную голову Петра, некогда носившую императорскую корону. А когда однажды, будучи в Германии, Ламсдорфу попал в руки Готский альманах, называющий дом Романовых домом Гольштейн-Готторпов, хохотал от души.

Ламсдорф все чаще и чаще приходил к мысли о том, что наступает время защитить Романовых от Романовых, а самодержавие от Николая II…

Предшественник Ламсдорфа на посту министра иностранных дел Гирс как-то в пылу откровенности признался Ламсдорфу, что не за горами время, когда Европа должна будет взять на себя ответственность за спасение России от России… На практике это выглядело, по мнению Гирса, просто – Россия не должна противиться европейским домогательствам, в особенности германским, и покорно отойти на обочину европейской цивилизации. И он для этого делал все, что мог.

– …По поводу Госсовета я с вами согласен, – сказал Плеве после минутного раздумья. – Однако нам с вами необходимо убедить его величество в том, что любое противодействие интересам Германии может вызвать в самой Германии революционный взрыв. В этом Россия не может быть заинтересована. Ибо следующая революция грянет уже здесь, в России!

Ламсдорф кивнул головой. Сомнения по поводу неожиданного появления в его кабинете Плеве прошли разом. Осталось теперь подумать, как остаться на вершине, а не у основания новой политической пирамиды. И не остаться без головы…

– Что будем пить? Коньяк или шампанское? – спросил Ламсдорф, полагая, что разговор с Плеве подходит к концу.

– Чай, – усмехнувшись, ответил Плеве. – По утрам я пью только чай, – добавил он. – А впрочем, и чаю не надо. У меня сегодня два совещания, и, если удастся, надо встретиться с его величеством…

Когда Плеве уехал, Ламсдорф еще долго не мог решить: ехать ему в Казанский собор или не ехать. Наконец, решил ехать, памятуя русскую пословицу: чем черт не шутит, когда бог спит…

По дороге в собор Ламсдорф перебрал в памяти все нюансы разговора с Плеве. Большой опасности для Ламсдорфа этот разговор не представлял. На крайний случай в сейфе у Ламсдорфа хранился такой криминал на самого Плеве, о котором он и не подозревал.

В свое время по рекомендации Плеве Николай II назначил Главным государственным инспектором Шванебаха. Совершенно случайно Ламсдорф выяснил, что Шванебах передавал одно время секретную информацию через австрийского посла в России Эренталя кайзеру Вильгельму. «Если это всплывет, – размышлял по дороге Ламсдорф, а это теперь зависело только от него, – ни Шванебаху, ни Плеве Сибири не миновать…»

5

…Неспокойно было на душе и у Плеве. Вернувшись в свое ведомство, он занялся было делами, но ненадолго. Что-то заставило его все время тревожиться. Плеве старался понять, откуда идет это чувство? От встречи с Ламсдорфом? Нет… Они оба видели себя хранителями немецкой элиты на русской земле. И оба верили, что именно в этом заключается их предназначение. Немецкая раса как полноценная не должна исчезнуть или быть изгнанной из России. Они в этом были убеждены. Значит, ему бояться нечего… Благосклонность императрицы к нему и к Ламсдорфу была явной и гарантировала их неприкосновенности…

Пожалуй, самую большую опасность для них представлял сам Николай II. Плеве, как прилежный ученик, изучил даже самые потаенные места в родословной его величества, чтобы заранее знать, откуда может исходить для него, Плеве, угроза.

Присматриваясь к Николаю, Плеве замечал в нем странные, порой несовместимые черты в характере. С одной стороны, прятавшуюся в глубине души жесткость, с другой – способность обласкать даже того, кого он считал своим недругом, и смотреть на него почти влюбленными глазами.

Со временем Плеве понял: первое император унаследовал от отца, Александра III вместе с тягой к спиртному, второе – малый рост, скрытность, но способность смотреть на врага влюбчивыми глазами, от матери, датской принцессы Дагмары.

За этими размышлениями и застал Плеве Шванебах, который почти вломился в его кабинет и плюхнулся в кресло.

– Что за чертовщина эта нынешняя зима! – произнес он громко, смахивая со лба пот. – То холодно, то жарко!..

Все это Шванебах выпалил на страшно ломаном русском языке, отчего вызвал улыбку на лице Плеве.

– Я что-то сказал не так? – спросил Шванебах и выжидательно умолк.

– Все так, милостивый сударь, – успокоил его Плеве. – Вы живете в России полвека, а русский язык так и не выучили…

– К черту этот русский язык! – побагровел Шванебах. – Пусть на нем говорят русские!.. Я к вам, граф, по делу. Нужна помощь. Вы, вероятно, слышали, что адмирал Гейден предложил его императорскому величеству план реорганизации командования военно-морского флота, используя опыт Германии…

Плеве кивнул головой. А Шванебах продолжал с еще большим напором.

– …Его величество дал согласие на реорганизацию, однако не согласился с этим морской министр Бирилев. Вы знаете, что это за человек? Бездарность и еще раз бездарность!..

– Но… позвольте, – прервал Шванебаха Плеве, – если есть решение его величества, значит нам с вами не о чем волноваться. Так?

– Не так! – почти взревел Шванебах. – Бирилев добился выноса на обсуждение этой проблемы на Особое совещание…

– И его величество согласился? – поинтересовался Плеве. Ему даже показалось, что Шванебах что-то перепутал.

– Вы что не знаете своего государя? – вместо ответа задал вопрос Шванебах.

– Знаю. И все же я удивлен…

– Можете не удивляться! согласился! Но и это еще не беда. Беда в том, что Особое совещание не поддержит идею адмирала Гейдена, как чуждую русскому флоту! Я это уже знаю!

Плеве слегка пожал плечами. Горячность Шванебаха ему не понравилась, как и то, что Главный инспектор России явно занялся не своим делом.

– Я полагаю, последнее слово все же будет за его величеством, а не членами Особого совещания, – решил успокоить Шванебаха Плеве. И тут же поинтересовался. – Если не секрет, почему вы так печетесь о плане адмирала Гейдена?

– Потому, что он…

– Из Пруссии? – с легкой иронией в голосе перебил Плеве своего гостя.

Шванебах вскочил из кресла и заходил по кабинету.

– Какая разница!.. Из Баварии!.. Пруссии!.. Мы все кровно связаны с одной страной, имя которой Германия!..

Плеве встал из-за стола. Подошел к Шванебаху и взял его под руку.

– Не надо горячиться, друг мой, – посоветовал он. – И не надо без надобности так громко говорить о своей любви к Германии. Насколько я знаю, премьер Витте уже не раз напоминал его величеству об излишнем засилье в русском государстве лиц немецкого происхождения, назвав это германофобией…

Последнее слово Плеве подчеркнул особо.

Шванебах резким движением освободил руку.

– Кто такой Витте? Нищий, обрусевший немец! Неизвестно за что получивший титул дворянина! Плевать я хотел на Витте! Придет время, пусть не в этом, пусть в другом столетии, и наши внуки и правнуки спросят со всех, кто забыл о своем происхождении, за все!.. И тогда достаточно будет одного толчка, чтобы гены немецкой расы в России превратились в такую силу, которая погребет под собой всех, кто кровно с нами не связан!.. Если же говорить о русских, заселяющих этот огромный континент, то они больше всего на свете дорожат своим ленивым спокойствием, и нужны огромные усилия, чтобы они перестали предпочитать самое плохое, но уже привычное, неизвестному и рискованному будущему. Заметьте, это не мои слова. Это сказал один из русских террористов – Бакунин!

Плеве добродушно улыбнулся. А про себя подумал: «Да вы, милостивый сударь, отъявленный националист! Ну что ж… Это даже хорошо. Не всякий немец в России думает так».

Вслух же произнес:

– Действительно русских порой трудно понять. Я всегда с недоумением смотрю, когда во время поездки его величества по стране на железнодорожных и шоссейных магистралях объявляется военное положение, поднимаются по тревоге полки и приводятся в боевую готовность. А солдатам выдают боевые патроны! И они стреляют в крестьян, ненароком оказавшихся вблизи переездов, в плотогонов, если те не успели проплыть под мостом, по которому должен пройти царский состав. И даже в железнодорожных обходчиков…

– Мое ведомство и без этого предпринимало достаточно мер, чтобы исключить любую неожиданность. Ну хорошо… Давайте вернемся к вашей просьбе… Чем я могу помочь адмиралу Гейдену? – спросил Плеве.

Шванебах впервые за весь их разговор рассмеялся, обнажив крупные изрядно пожелтевшие зубы.

– Да у вас на каждого члена Особого совещания досье заведено! – воскликнул он. – Вы думаете, я не знаю, почему его императорское величество питал такую большую симпатию к вашему ведомству?

– Даже нежность, – съязвил Плеве.

– Может быть и нежность, – согласился Шванебах, не замечая иронии в голосе Плеве. – Мне же от вас нужна помощь именно в этом.

Плеве деланно вздохнул.

– Хорошо, мой друг, – согласился он. – Только услуга за услугу…

Шванебах в ответ бесцеремонно хлопнул Плеве по плечу.

– Любую вашу просьбу я выполню с удовольствием, – завершил он.

– Вы и Витте достаточно часто сопровождаете его императорское величество в поездках. Я был бы вам очень признателен, если бы вы запоминали, о чем Витте говорит с царем, как на это реагирует его величество, и сообщали об этом мне.

С лица Шванебаха улыбку сдуло, словно ветром.

– Помилуйте, граф, но я не осведомитель жандармского управления!

– Конечно, конечно! – воскликнул Плеве. – Но мы с вами должны, даже обязаны беспокоиться о безопасности его величества в первую очередь… Вот и все. Я именно это и имел в виду.

Шванебах хитро прищурил один глаз и погрозил Плеве указательным пальцем.

– Я согласен, – ответил он. – Услуга за услугу…

И снова рассмеялся.

– Я сказал что-то смешное? – спросил Плеве.

– Нет, нет!.. Просто я подумал – кто же на его величество может покуситься? Он не Александр III и тем более не Александр II…

Шванебах уехал явно довольный разговором, а у Плеве из головы не выходили последние слова Главного государственного контролера «…Он не Александр III и тем более не Александр II…»

Действительно сравнивать сына с отцом и тем более дедом было нельзя.

Плеве невольно вспомнил о страшном дне коронации Николая II в Москве и чудовищной трагедии на Ходынском поле. Москва была в трауре, однако по церемониалу в этот день должен был состояться бал у посла Франции Монтебелло, на который были приглашены император с императрицей.

Николаю II советовали не ехать на бал и просить французского посла отменить его, однако император без тени смущения попросил не придавать большого значения тому, что случилось на Ходынском поле, и поехал на бал.

В те минуты, когда у французского посла в банкетном зале расставлялись сто тысяч роз, специально доставленных из Франции, а слуги сервировали столы, сияющие серебром, привезенном из Версаля, на Ходынском поле солдаты убирали трупы…

Плеве, никогда не питавший к русским сколько-нибудь уважительного чувства, узнав об этом, просто не поверил. Через два дня от великого князя Сергея Александровича он узнал, что и бал у французского посла, и другие увеселительные мероприятия в Москве отменены не были.

Император всего лишь отстранил от должности московского обер-полицмейстера полковника Власовского за беспорядки в Москве и отбыл с супругой в Нижний Новгород открывать Всероссийскую ярмарку. Затем уехал в Вену, оттуда в Берлин в гости к кузену Вильгельму, где в Бреслау они вместе с Вильгельмом провели смотр и парад германских войск. Уже в конце августа царская чета посетила Копенгаген, побывав в гостях у деда со стороны матери, датского короля Христиана IX. А в начале сентября император с императрицей прибыли в Лондон в гости к королеве Виктории. Из Лондона их путь лежал в Шербург, где Николая II ждал французский президент. Три недели, проведенные во Франции, окончательно выветрили из памяти Николая II ходынскую трагедию. И только в середине октября Николай II с супругой прибыли в Петербург.

Спустя два месяца Плеве встретился с императором в Малахитовом зале Зимнего дворца, где царская семья наряжала новогоднюю елку.

Пожимая Плеве руку, Николай сказал: «Дай бог, чтобы и следующий, 1897 год, был таким же благополучным, как и этот».

6

Заканчивая свой рабочий день в 14 часов, Николай II по обыкновению открыл и просмотрел ящики стола. Все они были без документов. И только в самом нижнем из глубины ящика виднелся уголок какой-то бумаги. Николай достал ее больше из любопытства, чем из необходимости. Это было письмо графа Льва Толстого, переданное ему великим князем Николаем Михайловичем.

Николай сразу вспомнил его, скорее по странному обращению. Граф Толстой начинал письмо словами: «Любезный брат!..». Николая II тогда ошеломило такое обращение, однако письмо он прочитал до конца, хотя и не следовало бы.

Граф Толстой убеждал его в бессмыслии самодержавия и советовал передать все помещичьи земли крестьянам, уповая на то, что в противном случае в России случится взрыв народного негодования.

Когда он показал это письмо императрице Александре Федоровне, та удивленно вскинула вверх белесые брови и ахнула. Ей не верилось, что кумир многих придворных дам, граф Толстой, мог так поступить. Она была против отречения графа Толстого от церкви, однако Победоносцев уговорил императора проучить писателя, а заодно и приструнить тех, кто разделял его взгляды.

Теперь, вспоминая это, Николай II пришел к мысли, что он не ошибся, когда год назад взял под свое негласное покровительство «Союз русского народа», который газетчики почему-то называли «черной сотней».