Заговор жрецов

«Немецкое ядро» внешнеполитической службы фон Ламсдорфа, как окрестил прусаков Плеве, работало неплохо, но уже и недостаточно хорошо. До последнего времени им все же удавалось не допускать серьезных разногласий во внешней политики России с Германией.

Неприятным было то, что появилась серьезная трещина в династическом союзе с прусским двором. Кузен Николая II открыто встал на сторону Японии.

Попытка Плеве повлиять на Николая II через императрицу Александру Федоровну и провести встречу монархов ничего не дала. Николай II был настолько зол на своего прусского сородича, что даже не стал говорить с императрицей.

Надо было срочно что-то предпринимать.

…«Тайная вечеря» состоялась у Плеве дома в третье воскресенье мая.

Первым приехал Будберг, минута в минуту. Нейгардт немного опоздал. Извинился, ссылаясь на то, что его задержала супруга Столыпина, родная сестра Нейгардта, пребывающая ныне в Петербурге.

После приезда Нейгардта Плеве предложил для разговора пройти к нему в кабинет

Вслед за ним в кабинет вошла супруга Плеве, принесла чай с лимоном и сразу вышла.

– Хотите новость? – спросил Будберг и хитро прищурил один глаз.

– Новость? – переспросил Плеве, усаживаясь поудобнее в кожаное кресло. – Ну расскажите.

– Императрица Александра Федоровна беременна!.. Ждет мальчика!

Барон произнес эти слова почти торжественно и взглядом победителя обвел всех присутствующих в кабинете.

Нейгардт неожиданно хмыкнул. А Плеве сразу же напряг память, стараясь вспомнить, от кого он уже это слышал. Вспомнил! Об этом как-то упоминал великий князь Николай Николаевич…

– Ну что ж… Слава богу, – отозвался Плеве. – Российскому престолу нужен наследник…

– Но не такой как его величество, – буркнул Нейгардт. – На заседаниях Сената слово из нашего величества не выдавишь…

– Ну-у-у, Дмитрий Борисович, – возразил Будберг. – Вы не правы. Русская пословица гласит: кто молчит, тот жнет, а кто говорит, тот сеет.

Нейгардт вяло отмахнулся от него.

– Мне ваши русские пословицы не нужны. Настоящей самодержавности царю, к сожалению, не хватает. Толи дело был Павел! Он прямо говорил: «В России вельможа лишь тот, с кем я говорю, и лишь до тех пор, пока я с ним говорю!»

– Друзья мои! – остановил их Плеве, опасаясь, что гости могут перессориться с самого начала. – Не будем спорить. Время – лучший судья. Оно всех поставит на свои места. Я бы хотел вот о чем с вами посоветоваться… Не знаю, что вы думаете о войне с Японией, а мне кажется – ничего хорошего из нее для нас не выйдет. Значит, уже сегодня мы должны искать себе надежного союзника. И хотя его величество по-прежнему уповает на Париж…

– Париж!.. – прервал Плеве Будберг. – Однажды Александр II, царство ему небесное, во время поездки во Францию сказал: «Не поверите, какую муку я испытываю, когда на церемониях приходится выслушивать их «Марсельезу»! Лучше бы это был «Венский вальс».

– Браво, Александр Андреевич! – усмехнулся Нейгардт. – Но давайте лучше до конца выслушаем хозяина, а потом уже будем предаваться воспоминаниям.

Будберг низко склонил голову и приложил руку к сердцу.

– Прошу прощения, – сказал он, обращаясь к Плеве. – Буду нем как рыба.

– Ну, отчего же, – улыбнулся Плеве. – Мы не в Сенате… Кстати, Александр Андреевич, вы всегда сопровождали прародителя его величества в его поездках во Францию. Скажите, как могло случиться, что Александр III, недолюбливая Францию, выбрал для наследника российского престола в невесты принцессу Орлеанскую?

Будберг удивленно вскинул брови.

– Недолюбливал Францию? – переспросил он. – Для Александра III было две Франции. Одна – республиканская с ее «Марсельезой» и другая – монархическая. Принцесса Елена Орлеанская принадлежала к той Франции, которую Александр III боготворил. Что касается Алисы Гессенской, то она попалась на глаза молодого наследника Российского престола случайно. Я это хорошо знаю. В то время он был глуп и неразборчив, а его наставники, слава богу, опытные и дальновидные.

Плеве кивнул головой.

– Да… да… да… – проговорил он. – Вы правы, Александр Андреевич, у любого монарха должны быть дальновидные наставники. Монарх – это олицетворение власти, а власть – это наставники, – заключил он и улыбнулся, довольный своим умозаключением. – К великому сожалению, у нас сегодня рядом с его величеством почти нет дальновидных наставников.

Услышав это, барон Будберг недовольно раздул вислые щеки, однако Нейгардт умоляющим жестом остановил его. А Плеве продолжил:

– …Я полагаю, настало время убедить его величество в том, что оценка ценностей императором должна сводиться к отрицанию смысла и значения всего, кроме силы. Где сегодня формируется сила? В Германии! Если мы этого не сделаем, неизбежен серьезный конфликт в Европе, который породит не одну революцию.

На этот раз не сдержался Нейгардт. Безапелляционное заключение Плеве вызвало у него легкое раздражение.

– С вами, дорогой вы наш друг, можно соглашаться и не соглашаться, – сказал он. – Советников у его величества предостаточно. Вопрос в другом – слушает ли он их. К примеру, барон Будберг Александр Андреевич, – Нейгардт артистичным широким жестом указал на мрачного соседа. – Ни один внешнеполитический вопрос его величество не решает без учета его мнения…

Будберг побагровел, почувствовав в словах Нейгардта намек на неудачные попытки внешполитического ведомства избежать конфликта с Японией.

– Дмитрий Борисович, – сказал он, – император не супруга. Это ей вы можете высказывать свое мнение, и она воспримет его как ваше желание. И еще, чтобы влиять на его величество, надо уметь держать язык за зубами. Не вы ли, милостивый сударь, вместе с фон Ламсдорфом неоднократно, не таясь, заявляли, что упрочение русской государственности, проводимое его величеством, вызывает у вас раздражение, а сооружение Петром I Петербурга – насмешку!.. Вы полагаете, такие речи не доходят до слуха его величества?

Плеве досадливо поморщился и чертыхнулся про себя. Ему очень не хотелось быть сегодня мировым судьей, и он решил с этой минуты взять в свои руки ход беседы.

– Все, все, господа! – энергично запротестовал он. – Каждый из нас не безгрешен. И живем мы и мыслим, порой, по-разному, однако это не освобождает нас от исторической ответственности и за судьбу России, которая стала нам второй Родиной, и за судьбу той родины, откуда пришли наши отцы и деды. И пока добирались сюда по разбитым российским большакам их будущие невесты, жандармские чины и сановники – в их умах уже тогда зародилась мысль о величии немецкой расы, призванной богом навести порядок на этой огромной территории, заселенной унтерменшенами. – Плеве умолк на секунду, чтобы определить сколь велико внимание Нейтардта и Будберга к ходу его мысли. И, убедившись, что они его слушают, продолжил, прибавив голосу немного вдохновения и чуть-чуть пафоса. – Друзья мои! На протяжении почти двух веков, начиная от Фридриха II и до Вильгельма II, утверждалось мнение, что на русских просторах без участия немцев ничего хорошего не получится. Разве мы с вами не знаем: вся династия Романовых это исторический плод деятельности немецкой расы! Только немцам предназначено богом управлять на земле! И мы не можем позволить себе предать забвению это предначертание.

Плеве закончил говорить и внимательным взглядом окинул гостей. Тут же для себя отметил, что Будберг воспринял его слова как призыв к действию. Нейгардт же, развалившись в кресле, задумчиво щипал себя за ус и по его виду трудно было что-либо определить.

Первым заговорил Будберг.

– Я потрясен вашими словами, – произнес он с восторгом. – Вы справедливо напомнили нам то, о чем мы действительно не имеем права забывать. Общение русского и немецкого народов было длительным и полезным. Никто иной, как немецкие ремесленники дали жизнь Московской слободе, а немецкие химики для Ломоносова оснастили первую лабораторию российской академии на Васильевском острове. А посему никого не должно удивлять то, что выходцы из Германии занимают и должны занимать в России достойные места…

– Как эпохальное немецкое достижение, – усмехнувшись, заметил Нейгардт.

– Да бросьте вы шутить, Дмитрий Борисович! – возмутился Будберг. – Все движется к тому, что скоро дело обернется не шуткой!.. Вы не видите, какие безобразия творятся вокруг? Сегодня безродный предводитель погромщиков некий Дубровин заходит к царю, как к себе домой!.. И вы, любезный сударь, жмете этому Дубровину руку! А кто за этим Дубровиным стоит? Воры и убийцы!.. И не они спасут монархию! Они породят только беспорядки, страх и ненависть, коими и воспользуются социалисты и им подобные. Попомните мои слова!

Ни Плеве, ни Нейгардт не стали возражать Будбергу.

Плеве был доволен встречей. Он еще раз убедился, что не ошибся ни в Будберге, ни в Нейгарде.

…Уже прощаясь в гостиной, Нейгардт поинтересовался у Плеве:

– А какие новости с Дальнего Востока?

Плеве в ответ слегка пожал плечами.

– Никаких особенно… Куропаткин отступает. Наместник засыпает императора телеграммами, взывая о помощи. Стессель, по-видимому, оказался трусом и сетует на неподготовленность Порт-Артура к обороне… Кто еще там? Абазов? Это пустое место. Флот после гибели адмирала Макарова практически не действует…

10

За ужином Николай II сообщил Александре Федоровне:

– Сегодня приезжал ко мне князь Голицын. Говорит, что для отливки статуи прародителя необходимо ехать в Италию и приглашать итальянских мастеров. Я согласился. Пусть едет.

– А в России таковых нет? – поинтересовалась императрица.

– Не знаю, голубушка. Князя Голицына я назначил председателем комиссии по строительству памятника прародителю. Ему и решать, где брать мастеров-литейщиков.

Александра Федоровна знала, что еще в 1897 году супруг высказал мысль об увековечении памяти Александра III. Однако конкурс на лучший проект памятника был объявлен только через шесть лет – в 1903 году.

Проекты собрали скоро и выставили в Зимнем дворце.

Николай настоял, чтобы к осмотру проектов были допущены только члены царской фамилии, Витте и еще несколько сановников, коим император доверял.

По условию все проекты были без имен авторов. На каждой работе должен стоять знак, принадлежащий скульптору.

Николай и его мать императрица Мария Федоровна, не сговариваясь, выбрали один, объявив его лучшим.

Вскрыли пакет и прочли имя – Паоло Трубецкой. Сначала Трубецкого пригласили к Витте. Выяснилось, что автору 25 лет, родился он в Италии и был незаконнорожденным сыном обнищавшего в Риме молодого князя Трубецкого и итальянки. В Россию Паоло приехал недавно по приглашению Петра Николаевича Трубецкого, предводителя московского дворянства, который поселил юношу в своем доме и устроил преподавать в художественном училище.

Витте молодой человек показался необразованным и мало воспитанным, однако, с большим художественным талантом.

Когда Паоло Трубецкого представили Николаю и Александре Федоровне, он им очень понравился. Проект был утвержден. Для руководства строительством памятника Николай утвердил комиссию во главе с князем Голицыным, в которую сам вписал художника Бенуа и министра просвещения графа Толстого.

По приказу Николая II на Невском проспекте был оборудован специальный павильон для работы Паоло Трубецкого.

Александра Федоровна не раз и сама, и вместе с супругом посещала павильон.

Молодой скульптор работал энергично и увлеченно. И ей это очень нравилось.

Императрица Мария Федоровна тоже была довольна, хотя, как она призналась князю Голицыну, ничего в этом не понимала.

Однажды князь Голицын пожаловался Александре Федоровне, что Трубецкой слишком строптив и игнорирует мнение комиссии. Однако Александра Федоровна решила не говорить об этом императору. Памятуя, что не так давно она оказалась невольным свидетелем неприятного разговора между великим князем Владимиром Александровичем и Николаем II. Великий князь сказал, что Трубецкой лепит карикатуру на покойного брата. Николай II вдруг побледнел, круто развернулся и ушел, не сказав ни слова.

Александра Федоровна заметила по лицу Николая II, что супруг что-то не договаривает. И потому спросила:

– И в этом вся твоя печаль?

Николай II поднял на нее глаза.

– Я даже и предположить не мог, что мой морской министр окажется такой сволочью! – сказал Николай II. И пояснил. – Ты представляешь, что он сказал на днях? По его мнению, вместо памятника Александру III лучше бы построить пару броненосцев!

Александра Федоровна тихо встала из-за стола, подошла к Николаю и слегка прижалась к нему уже заметным животом.

– Не расстраивайся по пустякам, – посоветовала она. – Пусть говорят… У них у каждого свое на уме, – Александра Федоровна на миг умолкла и вдруг продолжила: – Ты знаешь, я его все время чувствую. Он будто торопится… Мне даже становится страшно…

Николай повернулся к супруге и поцеловал в живот.

– Это ему мой царский поцелуй.

На глазах Александры Федоровны навернулись слезы. Она была сентиментальна и не умела сдерживать свои эмоции. Ее эмоциональность в свое время и покорила сердце молодого наследника российского престола. Однако теперь она действительно временами испытывала чувство невиданного доселе страха. Мучительно думала – откуда он исходит. И, наконец, поняла. Это был ее последний шанс подарить Николаю сына, а России наследника династии Романовых.

Николай II нежно отстранил от себя супругу, встал и со вздохом произнес:

– У меня еще на сегодня гора дел… Ответить надо вот на телеграммы Стесселя и Куропаткина. И подготовиться к завтрашнему заседанию Государственного Совета… Ты знаешь… Смотрю я на них и не вижу ни одного умного… Возьми, к примеру, Бирилева. Кроме анекдотов и шуток – ничего от него не услышишь. А Сухомлинов? То же самое! Слава богу, избавился от Куропаткина… А Муравьев – министр юстиции, шут!.. Да! – вдруг воскликнул Николай. – Ты не забыла, завтра 18 мая – восемь лет со дня коронации!..

Николай II заметил, как в глазах Александры Федоровны мелькнул испуг, но она тут же усилием воли подавила его. Все восемь лет она пыталась забыть этот день и не могла…

Растерянность и испуг Александры Федоровны встревожили Николая.

– Ты что? Тебе плохо? – спросил он.

– Нет, нет, – торопливо ответила Александра Федоровна. – Все хорошо. Я не забыла, но, думаю, устраивать какие-либо торжества по этому поводу не стоит. Не время.

…Ночью Николаю приснился кошмарный сон: за ним по Невскому проспекту гналась окровавленная толпа. Он видел глаза обезумевших людей. Они были мертвые, ничего не выражающие и смотрели не на него, а куда-то дальше. Ему казалось, если он остановится, они пробегут мимо. Но он боялся остановиться и бежал изо всех сил, пока не упал…

В ужасе Николай II проснулся в холодном поту все еще не веря, что он живой, один в спальне и никого вокруг нет…

На следующий день он выглядел разбитым. За чаем Александра Федоровна некоторое время молча наблюдала за ним, потом спросила почему-то по-немецки.

– Ники, тебе нездоровится?

Николай поднял на нее усталые глаза.

– Не волнуйся. Просто разболелась голова… Ты знаешь… я вот о чем подумал… Еще в прошлом году я принял решение построит новую яхту. Не буду я строить новую яхту… Пусть «Штандарт» нам еще послужит…

– Не от этого ли головная боль? – добродушно улыбнулась Александра Федоровна.

– Может, и от этого, – уклонился от ответа Николай II. Немного подумал и продолжил. – Не поеду я сегодня на Госсовет. Обойдутся без меня. Поедем-ка лучше в Царское, – вдруг предложил он. – И воздуха там и света по более чем тут. А хочешь в Петергоф? Надоело мне здесь видеть одни и те же подобострастные рожи. Устал я от них.

– А девочки? – спросила она.

– Поедут с нами, – ответил Николай II. – Сделаем им майские каникулы.

Императрица в последнее время не раз видела Николая в кабинете его отца за столом, заваленного бумагами, в подавленном состоянии. Она предлагала поменять кабинет, однако он отказывался, ссылаясь на то, что многим привычнее видеть его в кабинете Александра III.

Особенно жалко ей было супруга, когда в кабинет вваливались дядьки – великие князья. Они садились где попало, вели себя разнузданно. И всегда чего-то требовали от него. И Николай II уступал им каждый раз до тех пор, пока однажды не вызвал к себе коменданта дворца генерал-адъютанта Черевина и приказал ему вывести из кабинета великих князей и пускать их, как и всех, заранее оповестив об их желании быть принятыми.

Этот порядок не распространялся только на двух лиц – святых отцов Серафима и Гермогена – бывших ротмистров кавалерии Преображенского полка, с которыми Николай II в юные годы вместе проходил службу.

Они были с ним рядом и в тот трагический день 20 октября 1894 года на террасе Ливадийского дворца, когда за два часа до своей смерти Александр III, сидя в кресле, вдруг потребовал от наследника немедля тут же подписать манифест к населению России о вступлении на престол…

Глава IV

1

Генерал Кондратенко встретил адмирала Витгефта на командном пункте на мысе Электрический. Адмирал сутулился и выглядел усталым.

Витгефт поделился с Кондратенко своими размышлениями по поводу гибели «Петропавловска». Он рассказал, что в ночь, которая предшествовала этой трагедии, с берега заметили в море какие-то суда. Доложили Макарову и спросили разрешение на открытие огня. Однако Макаров не разрешил. Он сказал, что это свои миноносцы, которые должны были вернуться с разведки. Однако миноносцы вернулись только под утро. Надо было отдать приказ протралить места, где были замечены корабли, но почему-то никто этого не сделал…

– …А у вас как дела, Роман Исидорович, – спросил тусклым голосом Витгефт.

– С переменным успехом, Вильгельм Карлович.

– Как же могло случиться, что сдали порт Бицзыво? – задал вопрос Витгефт. – Там же рядом генерал Фок стоял с четырьмя полками и артиллерией?

Кондратенко развел руки.

– Никто пока толком не знает, – ответил он. – В самом порту находилась небольшая команда пехоты. Когда японские корабли открыли огонь по Бицзыво, команда отошла, а генерал Фок не посчитал необходимым оказать поддержку, не имея на то приказа. Японцы, естественно, воспользовались этим и начали высадку войск.

– А вы здесь по какому делу? – в свою очередь поинтересовался Кондратенко.

– Стессель приказал прибыть сюда.

– Зачем?

Адмирал Витгефт тоскливым взглядом окинул бухту и только после этого ответил:

– Предлагает разоружить корабли эскадры, а матросов списать на берег…

Кондратенко недоверчиво посмотрел на Витгефта.

– Вы не шутите, Вильгельм Карлович? – спросил он.

– Нет, Роман Исидорович. Тут уже не до шуток, когда флотом командовать берется Стессель.

– Вы об этом доложили наместнику?

– Да…

– И что?

– Пока молчит.

– Да они с ума посходили! – не выдержал Кондратенко. – Это же будет означать гибель эскадры!..

Кондратенко знал, что порт-артурская эскадра действительно оказалась в сложных условиях. Об этом многие говорили в крепости. Однако и японский флот нес потери. 15 мая в двух милях от Порт-Артура подорвались на минах, поставленных минным заградителем «Амур» под командованием капитана второго ранга Иванова, два новейших японских броненосца. Третий броненосец погиб от сдетонировавших в его трюме снарядов.

На другой день столкнулись два японских крейсера «Касуга» и «Иосино». Крейсер «Иосино» затонул. «Касуга» же надолго вышел из строя.

Решение Стесселя разоружить эскадру, по убеждению Кондратенко, было безумием!..

– Хотите, я переговорю со Стесселем, – предложил Кондратенко. – Нельзя этого делать даже из политических соображений. Это посеет панику и в городе, и в крепости!

– Попробуйте, Роман Исидорович – согласился адмирал Витгефт. – Я свое мнение Стесселю уже высказал.

– А может отправить телеграмму его величеству императору Николаю II?

Адмирал Витгефт отрицательно качнул головой.

– Через голову Алексеева? Нет… Я этого не могу сделать, Роман Исидорович…

Стессель приехал на командный пункт минут через пятнадцать.

– Извините, Вильгельм Карлович, – обратился он к Витгефту. – С трудом вырвался из штаба… Там такое творится…

– Да на вас лица нет, Анатолий Михайлович, – заметил Кондратенко. – Что-нибудь стряслось?

– Стряслось, Роман Исидорович, стряслось! – ответил Стессель. – И очень хорошо, что вы тут оказались. Я только что получил сообщение: передовые части 2-й японской армии заняли высоты перед Киньчжоуской долиной и начали закрепляться… Что скажете на это?

– Это может означать только одно, – ответил Кондратенко. – Ждут подхода основных сил.

Стессель часто и коротко закивал головой.

– Вот-вот, Роман Исидорович! Я тоже так думаю. Сухопутный фронт для нас отныне становится главным. – Стессель перевел взгляд на адмирала Витгефта. – Вот видите… А вы доказываете, что на море эскадра еще нужна…

– Анатолий Михайлович, я и сейчас буду об этом говорить! – твердо произнес Витгефт. – Эскадру разоружать нельзя! Это преступление!..

Стессель побледнел, но тут же взял себя в руки.

– Вильгельм Карлович, вы говорите, однако не заговаривайтесь! – раздраженно сказал он. – У меня на руках приказ наместника его величества. Эскадру разоружить, а моряков списать на берег!..

Кондратенко заметил, как при этих словах Стесселя лицо адмирала Витгефта стало землянисто-серым. Он несколько мгновений смотрел в лицо Стесселя, затем сказал, на удивление, спокойно:

– Я этот приказ объявлять морякам не стану. Объявите его эскадре сами. Хотя… вам лучше там не появляться. После гибели адмирала Макарова моряки стали слишком раздражительными…

Сказав это, адмирал Витгефт резко повернулся и вышел из каземата, где они находились.

Стессель хотел было сказать что-то ему вслед, но Кондратенко остановил его.

– Анатолий Михайлович, – обратился он к Стесселю, – не надо. Постарайтесь войти в его положение. Сейчас не время для раздоров… А что касается разоружения эскадры, он прав. Нельзя преждевременно принимать такое решение. Вы знаете сами: у адмирала Того осталось всего 4 броненосца и значительно уменьшилось число броненосных крейсеров. Уже после гибели Макарова эскадра под командованием Витгефта провела две успешные вылазки к Японским берегам. То, что он не ввязывается в открытый бой с японским флотом, тоже правильно. Надо сберечь эскадру для обороны крепости с моря…

– Роман Исидорович, у меня приказ Алексеева!..

– Анатолий Михайлович, я больше чем уверен, что приказ не требует срочно разоружить эскадру, – примирительно сказал Кондратенко.

– Что это меняет, Роман Исидорович? Срочности требуют обстоятельства вам уже известные. Еще день, другой и главные силы армии генерала Ноги окажутся у нас под носом! Если мы не удержим Порт-Артур с суши, зачем нам тогда эскадра?

Возразить Стесселю Кондратенко не мог. Он тоже понимал, что сухопутная оборона Порт-Артура становится главной и ее надо усиливать. Однако и эскадра способна была сковывать японский флот и не давать ему возможности вести успешные атаки крепости с моря.

– Хорошо. Я согласен с вами, Анатолий Михайлович. Только у меня есть одно предложение.

У Стесселя отлегло от души. Кондратенко был самым авторитетным командиром в крепости, и не учитывать его мнение было нельзя.

– Я предлагаю разоружение кораблей начать с второстепенных и стоящих на ремонте, – продолжил Кондратенко.

Стессель слегка задумался. Потом махнул рукой.

– Пусть будет по-вашему, Роман Исидорович, – сказал он. – Если честно, мне тоже неприятно это делать. Но им там, – он указал вверх, – видней… Кстати, я сегодня телеграфировал наместнику, что Порт-Артур к осаде не готов. И без поддержки долго крепость не устоит.

Кондратенко промолчал. Он уже знал, что между наместником и Куропаткиным по поводу судьбы Порт-Артура произошла ссора. Наместник потребовал от Куропаткина наступать на юг на выручку Порт-Артура. Куропаткин же считал, что этого не следует делать, так как из Кореи во фланг русским войскам двигалась японская армия под командованием генерала Куроки. А между Ляодуном и Кореей у Дагушаня высаживалась еще одна японская армия.

Приказ наместника наступать на юг Куропаткин, на одном из совещаний командиров, назвал стратегической авантюрой.

Вскоре оба обратились к императору с просьбой рассудить их. В ответ из Петербурга на имя наместника пришел приказ: «Куропаткину продвинуться на юг малыми силами на 15—20 километров».

Скрепя сердце Куропаткин отдал приказ двигаться частью сил на юг…

2

К концу дня 25 мая Стесселю доложили, что основные силы 2-й японской армии прошли и заняли высоты перед Киньчжоуской долиной.

По данным разведки там сосредоточилось около трех дивизий сухопутных войск и одна артиллерийская бригада.