Девочка с бездомными глазами

– Ты один?

– Ну, а с кем ещё?

– А то ты не знаешь?

– Нет.

– Да-да, – она помолчала, видимо совладав с собой, и спросила, – в доме всё нормально?

– Да, всё отлично!

– Хорошо. Пока.

– Пока, Катюша.

– Матвей!

– Что?

– В постели не кури.

– А-а, ладно. Без проблем.

– Надеюсь. Всё, пока.

– Пока.

Телефон выпал из ослабшей руки на кровать, и он, не сопротивляясь желанию поспать, уткнулся головой в одеяло.

– Матвей Александрович….

Донеслось как из тумана, и, подняв голову, он увидел окно. Перевернулся на спину и сел.

– Иду.

И он действительно пошёл, но не с первой попытки, и неуверенно и витиевато.

После ужина, за которым Маринин снова выпил, а Надя по большей части молчала и по необходимости односложно отвечала на его вопросы и рассуждения, она вышла на улицу, а он отправился спать.

Глава двадцатая

Оклемался Маринин только к вечеру субботы.

Найдя на кухне, чем подкрепиться и опохмелится, и не найдя Нади, снова пошёл спать, но не уснул, а принялся ждать – хотелось поговорить и просто на неё посмотреть. Всё-таки задремал, и вдруг проснувшись, громко позвал.

– Надя! Надь! Иди сюда!

Она заглянула в комнату.

– Проходи. Не бойся, я не буйный.

Надя села в кресло по диагонали от Маринина, который почти лежал на кровати, облокотившись на подушки и вытянув ноги.

– Что делала?

– Ничего. На лавочке сидела.

– Почему меня не позвала? – обиделся Маринин.

– Вы же спали.

– Спал, да…. Я вообще сова, поздно ложусь.

– И я, – улыбнулась Надя.

– Ну и что мы будем делать? Угукать или мышей ловить?

Надя легко рассмеялась. Она была по-прежнему в сарафане и босая, и сидела немного скручено, уперев локти в правый подлокотник.

– Ты, кстати, мышей боишься?

– Не знаю, нет, наверное.

– Молодец! А кого боишься?

– Пьяных мужиков! – хотелось ответить.

– Собак, пауков, змей…? – допытывался он.

– Всех боюсь.

– А змей?

– Ачтоздесьестьзмеи?

– Конечно.

– ИВыихвидели?

– Ияих, ионименя.

Надяполупалаглазами.

– Я их подкармливаю, иногда. Очень любят сладкое, особенно печенье, "Земляничное".

– Ой, Вы меня специально пугаете…, – улыбнувшись, Надя отмахнулась, деловито закинула ногу на ногу. – Типа, я не знаю, что змеи едят мышей, лягушек, воробьёв....

– Откуда ты знаешь?

– В школе учусь.

– А! А кто первый в космос полетел? – он силился «съесть» улыбку, но она пролезала наружу.

– Маринин Матвей Александрович, – спокойно ответила Надя, глядя на него.

– Ответ не верный. Во времена Сталина, тебя бы за такое.... Кстати, ты знаешь, кто такой Сталин?

– Дядька с усами и трубкой. Но он умер раньше, чем человек в космос полетел.

– Не получилось тебя запутать! – он вроде как недовольно прицыкнул, и помолчал немного. – А я вот как раз в детстве сов-то и боялся.

– Кого?

– Ну, сов. Совы, вот, как мы с тобой. Совы.

Надя понимающе улыбнулась.

– Короче, был случай, такой, своеобразный, – начал Маринин, и «своеобразно» крутанул пальцами руки. – Короче, – он слегка поправил свою позу, сев ровнее, – мне лет десять было. Иду в баню, открываю дверь, а там сидит нечто, сидит и на меня таращится. Я дверь захлопнул и как дал дёру! – Маринин искренне рассмеялся, и голос, прерываемый сентиментальными всплесками, был заразительно неровен.

История показалась Наде такой жизненной и откровенной, что она даже простила Матвею Александровичу его хмельное состояние.

– Это была сова?

– Сова! – и он выпучил глаза, охотно изображая птицу, словно сдавал вступительные экзамены в театральный институт. – Батя её вытащил, за лапы взял, и вытащил. Они же днём плохо видят, щурятся, – и он прищурился, – но испугался я тогда до одури. Надо мной потом все ржали, придурки, – с давно прощённой, но не забытой обидой, сказал Матвей Александрович, глядя на жёлтую серединку одеяльного цветка.

– Ой, вообще, столько забавного было! Вот, например, у меня отец был, очень строгий…, – начал Матвей Александрович, но вдруг замолчал и, уставившись всё в туже серединку цветка, задумался. Он вдруг подумал, что Наде будет, не совсем интересно, вернее, совсем, не интересно, слушать про его отца.

– Без объяснений мог в лоб зарядить. Но когда он уезжал в командировку или уходил на охоту, недели на две, у нас был настоящий праздник! Мама разрешала делать всё! Буквально всё! Сама садилась в кресло, – и он посмотрел на Надю, – другое было, не это, щёлкала семечки и плевала шкарлупки прямо на пол, и говорила: «Маринин уехал! Маринин уехал!».

– Как же мы его боялись и ненавидели. Я точно, и иногда хотел, чтобы он просто сдох. Ушёл на свою охоту и замёрз, или чтобы его медведь задрал. И откуда во мне столько кровожадности? – и он улыбнулся краешком рта. – Как же он нас лупил! Не трогал только сестёр. А как я удирал, когда он узнал, что я курю! Как раз я только в школу пошёл, и, знал же, что попадёт…, надо было в лес бежать, а я не чердак, идиот! Но я удрал! Бедная мама! – и удивительно отчётливо перед ним возникло побелевшее лицо матери, и он, ещё мальчик, сиганувший с чердака прямо на помидорную грядку, и злое лицо отца, высунувшегося в открытую маленькую дверку.

Всё это время Надя изучала чередование орнамента на паласе и потрескавшуюся местами стену, и терпеливо поглядывала на Матвея Александровича, не решаясь что-то сказать. И он, опомнившись, посмотрел на неё, и вспомнил, как она выпрыгнула из машины.

– Отчаяние. Отсюда и отсутствие страха, – неожиданно для себя и он нашёл между ними сходство.

– Знаешь, нас в детстве заставляли на огороде работать, – оживился Маринин. – Отец нас не спрашивал, хочу, не хочу, пинка и в огород. Меня поначалу не трогали, я младший, а потом, как подрос, понятное дело, тоже запрягли. Мама меня больше всех жалела, и сказала по секрету, что её бабушка, однажды, работая в огороде, потеряла золотое кольцо. А я так любил все такие истории! Поиски сокровищ – это же так… круто! И вот я с тех пор, как бешеный всё копал, полол – с огорода не вылезал. Это я уже потом понял, что никакого кольца не было. Откуда у крестьянки золотое кольцо?! Но легенда что надо! – искренне смеялся Маринин.

– Вас развели! – смеялась и Надя.

– Развели – это точно!

– А братья или сёстры у Вас есть? – невинно интересовалась Надя, прекрасно изучившая состав семьи Матвея Александровича по фотографиям и открыткам, которые хранились в секретере в общей комнате.

– Было два брата, уже умерли, один – умер, а другой пропал без вести, и две сестры, они уехали, и живут далеко.

– А они не приедут? Вдруг так…?

– Нет, им здесь не интересно.

– Почему?

– Потому что им нравится жить в мегаполисе.

– А Вам нет?

– Упаси Боже! Я бы с удовольствием жил здесь. Вот выйду на пенсию, и сразу перееду сюда.

– Это же ещё не скоро…!

– Скоро, Надя, скоро. Я уже старый пень и сыплюсь по-тихонечку.

– Ну, вот Вам сколько? Не шестьдесят же?

– Мне уже сто шестьдесят! Вот ты ещё ни дня не работала, а я уже почти пенсионер – забавно!

– С чего вы взяли, что я не работала? – пробубнила Надя.

– А ты работала? А! На рынке малину продавала! Точно!

– Я и арбузами торговала, и вообще фруктами, и на кладбище работала.

– Где?

– Ну, знаете, перед родительским днём не все хотят убирать, так нам платили, и мы чистили, красили, – пояснила Надя удивлённому Матвею Александровичу.

– Нам – это кому?

– Вы их не знаете.

– Да?!

– Ну, если и знаете, какая разница? Мы же не воровали.

– Да, кто против?! Работайте на здоровье. Вот, умру, будешь ко мне приходить, убирать, красить….

Надя сердито глянула исподлобья.

– Не страшно на кладбище?

– Так, иногда. Зато там есть такие красивые памятники! Вот, умерла девушка, она была стюардесса и разбилась в катастрофе. Представляете?

Маринин кивнул.

– Так у неё был памятник такой большой, она была нарисована в такой шапочке маленькой и с шарфиком, – и Надя завязала на своей длинной шее невидимый платок, – форма у них такая. И в небе облака и птицы летают. Такая красивая! Я тоже себе такой хочу, – мечтательно закончила Надя.

– Надя, что за глупости? Какой памятник? Тебе ещё жить да жить, и не говори мне про свою прядь цветную, – и он заранее отмахнулся, а Надя уже спешила к нему, раздвинув волосы на голове.

– Вот, смотрите, это правда – я умру молодой!

Маринин закрылся от неё руками.

– Ты мне лучше скажи, кто тебе такую чушь втюхал? Вот, кого уж развели, так это тебя!

– Это такая старая примета, – Надя обижено пригладила волосы.

– Ты ещё просто ребёнок, понимаешь, у тебя переходный возраст, ты ещё растёшь, меняешься, и цвет волос тоже, видимо, поменялся. И всё! Старая примета. Вот я старый…, хоть и не старый, – и он, толи нарочно, толи нет, сильно закашлялся, и почти скрючившись, сначала закрыл рот ладонями, а потом, уткнулся лицом в собственное плечо.

Надя набычено молчала, глядя в пол. В отличие от Маринина её совершенно не смущала разница в возрасте, но дико раздражало его отношение к ней, как к ребёнку. Она считала себя ровней ему, не по биологическому возрасту, а, так сказать, по возрасту души, и находила между ними много общего. Например, ей нравилась его машина, его работа, и она хотела бы работать вместе с ним, ей нравился этот дом, и жить в нём, она любила купаться и, в конце концов, она тоже сова!

Наступила пауза. Маринин без особого интереса с минуту пялился в экран.

– Смотреть будешь? – он указал пультом на телевизор, и тут же бросил его на одеяло. – Я на улицу пойду, подышу, – и, сел, свесив ноги. – Ой, что-то помутнело всё, – Маринин потёр глаза запястьями, – старость – не радость! – радостно заключил он, и резво встав с кровати, вышел из комнаты. Он был уверен, что Надя поплетётся следом, и не ошибся.

Они сели на лавочку.

– Дождь будет, – авторитетно заявил на удивление трезвеющий Матвей Александрович, посмотрев в темнеющее небо, и на конце сигареты появился огонёк.

– По радио передавали.

Маринин покивал головой, потом повернулся к Наде, и, улыбнувшись, подмигнул ей.

– Хорошо здесь, да?

Надя умиротворённо агакнула. Он заметил прополотую клумбу. Удивился и поблагодарил.

– А ты что, не куришь? – снова затянулся Маринин.

Надя отрицательно помотала головой.

– Не куришь? Молодец. Или денег нет?

Надя снова помотала головой, а Матвей Александрович одобрительно улыбнулся.

– Правильно, не кури, не надо. Это я уже без пяти минут старик, а ты ещё ребёнок, а детям….

– Я давно не ребёнок! – она вскочила, и если было бы чем ударить, точно бы ударила, а так, просто обиделась и побежала в дом.

Проследив за ней глазами до самых дверей, Маринин снова затянулся.

– Жеребёнок.

Глава двадцать первая

Маринин, или предчувствовал, что ночка будет весёленькой, или просто поленился раздеваться, и лёг спать в одежде. Утолив никотиновый голод, затушил окурок в пепельнице, которая от ввинчивающих движений, мягко вдавливалась в рёбра. Закрыв глаза, подумал, что надо поставить её на тумбочку, и лечь на бок, но опять поленился.

Вдруг трухануло, и сквозь дремоту он почувствовал, как груди стало легко, а в области паха наоборот, тяжёло и, одновременно, приятно.

– Господи, Надя!

– Господи, голая!

Успел сообразить Маринин, и в следующую секунду, она уже нависла над ним, рвущими «укусами» хватаясь за губы, а распущенные волосы безобидно кололи ему лицо.

Маринин перевернулся, и Надя, оказавшись под ним, обхватила его руками и ногами, и повисла как добыча первобытного человека. Маринин пытался устоять на упёртых в кровать руках, но Надя с гладиаторской силой тянула его к себе, и целовала отчаянно и агрессивно. Сам не понимая, поддаётся или подыгрывает, он обхватил её руками за выгнутую голую спину и прижал к себе. Надя тут же дала слабину, и он развёл её цепкие руки, и, оттолкнувшись, сел. Надя как бойцовая собака снова кинулась на него. Но Маринин с силой оттолкнул её, так что, она упала на спину, и ноги, согнутые в коленях, слегка приподнялись, а волосы, словно верёвка, дёрнули её голову назад.

Маринин вышел из комнаты, подняв с пола пачку сигарет. Надя следила за ним глазами, и казалось, даже не дышала. Зато Маринин дышал за двоих.

Высунув из бочки мокрую голову и протерев рукой лицо, вдохнул, и повторил процедуру. Сев на лавочку, закурил, но вода с волос капнула на сигарету. Тихо ругнулся, швырнул потухшую сигарету, и снова закурил. Думать не думалось, но сердце стучало как усердный дятел, пытающийся пробиться из груди наружу. Он посмотрел на тёмные окна дома.

– Чёрт дёрнул меня с тобой связаться! – опять подумал Маринин.

Когда он снова вошёл в комнату, вроде как за телефоном, Надя лежала к нему спиной, завернувшись в одеяло, как кокон. Он знал, что она не спит, но вышел тихо, и лёг спать в своей детской комнате, но, конечно, тоже не спал.

Сквозь тонкие гибкие прутья и широкие, как блюдца, листья сирени, Надя наблюдала за Матвеем Александровичем.

Он был и в форме и по форме, и это было ужасно.

– Значит, уедет, – поняла Надя.

Маринин ходил по двору и, обойдя дом несколько раз, то пропадал в тумане, то снова появлялся, и периодически останавливался и обращался к прячущейся Наде, уверенный, что она где-то рядом, и если бы он захотел, нашёл, но ему хотелось, чтобы она сдалась сама.

– Надя, я уезжаю, ты остаёшься здесь. Выходи.

После беспокойной ночи, он щурил глаза, и откровенно хотел спать, но никакая усталость не могла заставить его не думать о случившемся несколько часов назад. Это был настоящий эмоциональный винегрет, навязчивый и вкусный, и вроде бы уже наелся, отодвинь таз и успокойся, но жадная рука снова загребала ложкой новую порцию удовольствия.

Наконец Надя вышла из укрытия, и остановилась в шагах пяти, глядя на рукава джинсовки, старательно натягиваемые на запястья. Маринин понимал, что она переживает, и ему было искренне жаль, и сам он ощущал вину, но в воспитательных целях проявил твёрдость.

– Живи здесь, раз так хочешь. Я уезжаю, и приеду, как и договаривались, двадцать пятого августа.

Надя словно только и ждала, когда он договорит, чтобы посмотреть на него в упор, с непоколебимой правотой и с ясно читаемой готовностью, в случае чего, подраться за свои убеждения. Но не пришлось – Маринин смотрел спокойно и мягко, словно, её поступок не был не поступком, не проступком – просто слегка нашалила, с кем не бывает, да в таком возрасте. Вроде как, и не удивила, и не огорчила. И этот всё понимающий и всепрощающий взгляд был обиднее всего.

И он ушёл, как всегда, не оборачиваясь, а Надя стояла и тихо плакала, не решаясь, кинутся за ним, остановить, попросить прощения и упросить, чтобы он не уезжал.

Когда закрылась калитка, она повернулась и медленно пошла за дом, бесцельно, по привычке, сорвала листок сирени и почти сразу его выбросила.

Глава двадцать вторая

Со следующей недели у Маринина должен был начаться отпуск, но в понедельник Рита отпросилась на пару часов, чтобы сходить на приём к врачу, а в среду, увильнув от объяснений, сообщила, что её кладут в больницу.

Две последующие недели Маринин практически жил на работе. Очень жалел, что штатным расписанием не предусмотрен ещё один заместитель, запасной. Поначалу, из-за того, что отпуск откладывается, сильно расстроился, но когда зарядил дождь, а он, как известно, недели на две, пусть и с перерывами, успокоился – как раз к выходу Риты, а значит, и к его отпуску, будет солнце.

Вечерами, когда он оставался один, и никто не заглядывал в кабинет и телефон не трезвонил, он думал о Наде. Не то, чтобы он думал о ней только в определённые часы, просто в рабочее время с удовольствием отвлекался.

– Девочка проявила инициативу, что такого? Можно подумать не догадывался, что это может произойти? – то и дело, он мысленно возвращался к тому, что случилось в спальне. По сути, ничего и не случилось, но ему и этого, в каком-то смысле, хватило. Приятное волнение, которое он испытывал, вспоминая Надю, было чрезмерно назойливо, и он не сразу, но всё же, тормозил свои фантазии.

– Нельзя, нельзя, нельзя! – твердил он сам себе, и не переставал удивляться тому, как, собственно, он устоял, постепенно придя к мысли, что ничего страшного бы и не произошло, если бы он этого не сделал.

Глава двадцать третья

Проснулся от телефонной вибрации. Не зная точного времени, нутром почуял, что для будильника рановато, и, не желая открывать глаза, на ощупь лапнул телефон с прикроватной тумбочки.

– Маринин, – прошептал он пересохшим голосом и слегка сглотнул, надеясь «выжать» хоть немного влаги.

– Это я, – неожиданно раздался в трубке голос Высочина.

Маринин приветливо промычал в ответ.

– Саныч, дом по адресу деревня Белое Поречье, улица Кирова, дом 33, твой?

– Мой, – Маринин приподнялся, опершись на локоть.

– Если кратко, сгорел твой дом. И…, ещё тут сюрприз нарисовался. Короче, двигай.

До того, как Высочин закончил предложение, Маринин уже влез в джинсы, плечом прижимая телефон к уху .

– Матвей, что случилось? – внезапно раздался голос Кати, видимо, тоже разбуженной телефоном. В ответ он, молча, помотал головой.

– Что? – требовала ответа резко севшая Катя.

– Вадик звонил…, – и седеющая голова нырнула в футболку, и через секунду вынырнула.

Он выбежал из комнаты, и тут же вернулся, столкнувшись в дверях с Катей, и не увидев телефона ни на тумбочке ни на кровати, вспомнил, что он у него в руке, и снова выбежал.

– Матвей! – Катя догнала его в прихожей. – Что случилось?!

– Дом сгорел…, – нервная усмешка мелькнула на растерянном лице. – Ложись спать.

Через какие-то секунды он уже был на улице и только возле машины понял, что забыл ключи.

– Сука!

Он рванул домой, и столкнулся в подъезде с Катей.

– Совсем сгорел? – она протянула ему ключи.

Маринин так же ненормально улыбнулся, пожал плечами и почти выхватив ключи, успел поймать подъездную дверь, пока она ещё не хлопнула.

Катя, поправив ворот халата, слышала, как взвизгнула машина, и, забежав в квартиру, принялась звонить Высочину.

Глава двадцать четвёртая

– Не может быть. Просто не может. Это чушь, это дурость, это…, я не знаю что такое! Нет, такого не может быть, в принципе!

Маринин старательно убеждал себя, словно уговаривал, не верить. У него совершенно не вязалось – дом, пожар, а Надя?

– Это её имел в виду Высочин, говоря о сюрпризе? Что же она там натворила? Ну, приеду, получит, коза! И не мог же дом сгореть полностью, Надя бы…, – от ужаса он даже ахнул вслух. – Как она могла почувствовать дым, если спала? Нет, Высочин бы сказал, а так нет. Что тогда? Может, она специально дом подожгла? Назло. Почему нет? Нет, Надя не могла. А самому ему что гореть? Из-за чего…?

В этот момент с ним поравнялась встречная пожарная машина, следом ещё одна, по очереди, ослепив его фарами. Не заметно для себя Маринин ослабил педаль газа, скорость стала падать, и было ощущение, что падает она синхронно внутричерепному давлению, от чего сознание немного поплыло.

Увидев эти огромные машины, он вдруг осознал – пожар – не выдумка Высочина.

– Что же они там так усердно тушили?

Маринин вдохнул, но по ощущениям это больше походило на заглатывание камней, больно провалившихся в желудок, и сил хватило лишь на такой же болезненный выдох.

Возле дома, предположительно, собрались делегаты от каждого двора – Маринину пришлось оставить машину метров за пятьдесят до забора. Отдалённо это напоминало сцену из американского фильма, в которой друзья главного героя, устраивают ему вечеринку-сюрприз. И он, ничего не подозревающий, входит, включается свет, и со всех сторон слышатся радостные возгласы и поздравления, с той лишь разницей, что Маринину никто не обрадовался, как впрочем, и он. Обменявшись с сердобольными зеваками кивками, под активное перешёптывание и выдвигаемые и пересказываемые друг другу версии, он направился к распахнутым воротам. Протиснувшись между заведёнными машинами с включенными фарами, первое, что он увидел, то, что дом, как будто испарялся – от него шёл пар, и крыша уже «испарилась» и часть кухонной стены тоже. Сам дом казался замученным, будто он спал, но кто-то старательно его будил, своими шагами, разговорами, хватанием за дверную ручку.

– Свет отключили из-за пожара, – решил Маринин, увидев в кухонном окне дёргающееся пятно фонарика.

Поздоровался с ребятами из отдела, которые посочувствовали взглядами и подбадривающими похлопываниями по плечу. И как только он отошёл, продолжили прерванный им разговор.

– О, привет…! Быстро ты, – Высочин курил, зажав подмышкой какие-то бумаги. Пойдём, – и он поманил его за собой в дом, будто Маринин не знал, куда идти.

– Осторожно, пол мокрый. До утра тут зависнем. Пожарники, – он недовольно рыкнул, – нога, сука…, – переругался с ним в пух и прах! Я говорю, тушите, где горит, нет, весь дом залили!

Запах жжёных волос резанул Маринина. Этот запах, почему-то, напомнил те далёкие и неприятные сюжеты деревенской жизни, которые навсегда вросли в его память. Ему было лет шесть, когда он, заскочив в летнюю кухню, увидел в тазу отрезанную голову кабана, которого почему-то очень любил. Борька улыбался, непонятной маленькому Матвею, улыбкой, и даже, казалось, что он смеётся, только беззвучно, потому что его рот был приоткрыт, а уши смешно стояли торчком. Потрясённый мальчик убежал в лес, и, найдя какой-то укромный уголок, спрятался, и вдоволь наплакавшись, уснул. Тогда тоже переполошилась вся деревня – шутка ли, ребёнок пропал.

– Наверное, в лесу затаилась, как всегда, – решил Маринин пытливо всматриваясь в темноту, и не находя Нади. – Скоро все разъедутся, пойду искать.

Высочин, светя фонариком, повёл его в спальню, в которой Маринин не был с той самой ночи. Внезапно майор остановился и обернулся.

– Ты, кстати, не понял, почему я здесь?

– Из-за пожара, – честно ответил Маринин. – Поджог, ведь.

– Поджог, то поджог, но тут ещё кое-что, – Высочин вздохнул и пошёл дальше.

Маринин не сразу понял, что это, когда увидел на кровати свёрнутое одеяло, то самое, с большим цветком, но теперь оно было ещё и с оплавленными по краям дырами. Высочин дал фонарь Маринину, а сам аккуратно развернул одеяло, но оно оказалось спаяно с почерневшей простынею. Высочин отошёл в сторону, и, взяв фонарик, посветил им на кровать.

– Узнаёшь? – кивнул Маринину.

Маринин подошёл к кровати и присмотрелся. Он увидел что-то чёрное, не полностью, местами, и по очертаниям похожее на тело человека. Потом он не раз думал о том, что, Слава Богу, толком её не разглядел.

– Это не Надя, – сам себя уверил Маринин.

– Ну, знаешь её?

– Я? Нет, – ответил твёрдо и шмыгнул носом.

– Точно?

Маринин крутанул головой в его сторону, и хотя почти ничего не было видно, Высочин догадался о его реакции.

– Ладно, не дёргайся. Если кратко и навскидку…, – и он снова поманил за собой ослабшего Маринина. – Убил он её здесь, – Высочин посвятил фонариком на расплывшееся пятно на полу в детской комнате, – кровь, видишь?

Маринин кивнул в чуть рассеивающуюся темноту.

– Вот, и я не вижу. Глубокое мерси товарищам с брандспойтами – ни хрена не осталось…! Потом придурок перетащил её сюда. Зачем, не понятно. Замотал и поджог. Пиротехник. И потом, чтоб наверняка, поджог чердак. Сверху у него получилось лучше, а тут не задалось. Толи одеяло было сырое, дождяра-то какой был, то ли, что, но собственно она тлела, а не горела.

Высочин замолчал на мгновение.

– Саныч?

– А…, – вяло откликнулся Маринин.

– Ты как? – Высочин подошёл ближе. Маринин стоял у стены, прислонившись спиной и слегка присев.

– Нормально.

– Соседка услышала, как что-то бахает. Стала грешить на приезжих, мол, рожи бандитские, типа, они стреляют. Вышла на улицу…, заметь, на улице стреляют, а она пошла, проверить, – он усмехнулся, – а тут дымок. Ну, а дальше чистая математика – 01, 02, 03. Так, что можешь сознательной даме презент в знак благодарности преподнести.

Маринин кивнул, не понимая, как можно сразу начать говорить о соседке, когда там, в спальне, лежит… Надя.

– Мне, кстати, Кэтрин звонила, на нерве, боялась, что ты не доедешь, влетишь куда-нибудь. Про это, – имея в виду труп, – я не говорил.

Маринин снова покивал, словно обещая, позвонить жене и успокоить, потом кивнул на спальню.

– А кто это…, там?

– Ну, если ты не знаешь, то я подавно. Документов при ней не найдено, лицо, волосы, вообще, голова, пострадали больше всего. Пальчики возьмём, может, пригодятся.

– Не пригодятся, – подумал Маринин.