Девочка с бездомными глазами

– Раньше в дом залезали?

Маринин помотал головой.

– Ты, кстати, по своим пошерсти, молоденькая, вроде.

И ему показался таким гадким этот неуместный игривый тон, хотя в нём не было и намёка на игривость.

– Пойдём, – послышался отдалённый голос Высочина, и Маринин пошёл послушно и как-то безжизненно.

Оказавшись на улице, он зашёл за дом, вроде как по нужде, а сам быстро пробрался к дальней калитке и, открыв её тихо и аккуратно, скрылся в лесу и постепенно наплывающем тумане.

Глава двадцать пятая

Он быстро шёл по тропинке, определяя по памяти, где растёт дерево, а где нет. В голове было шумно, больно и по-дурацки непривычно. Одновременно он думал о Наде, о том, что она убита, о том, что этого не может быть, и о том, что это всё-таки произошло, о том, что в доме был пожар, что кто-то убил и поджёг Надю. Кто? Зачем? Неужели, она привела кого-то в дом? Он не верил в это. Как её опознать? Кто будет хоронить? Мать? Маловероятно. Решил, что он это и сделает, вроде как, она пострадала в его доме, и это ни у кого не вызовет подозрений. Оставалось только опознать, чтобы похоронить, как полагается, а не так, без роду, без племени.

– Бессмысленно. Всё бессмысленно. Ведь ребёнок, девочка совсем, чтобы она там не думала. Ну, убил, но поджигать-то зачем? Зачем? Чтобы не опознали? Чтобы только труха от неё осталась. Сука, как же так? Найду, убью!

– Надя, Надя, как же ты так? Что же случилось?

– Нельзя было её в доме оставлять! Не хотела, ну, и по хрену! Надо было за шкварку и в машину! Отвёз бы в центр или домой, живая бы была.

– Да, ещё так. Господи, Надя, кто же это тебя так?

Оказавшись на берегу, он быстро разделся догола, и, вспомнив, как Надя, спрятавшись в тумане, намекала о своей красивой наготе, по колено забежал в воду и сразу, не нырнул, а упал, и быстро погрёб.

Он лёг на сырой берег, и ему померещилась Надя. Нет, не померещилась, просто теперь не было смысла себя сдерживать, и он мог себе позволить подумать о ней. И она, как в ту ночь, сидела на нём сверху, и, прогнув спину, целовала его губы, а он не сопротивлялся. И ему было просто хорошо.

Всё испортил знакомый, но такой неуместный и противоестественный в этой утренней белой и полумёртвой обстановке, звук. Маринин дотянулся до брюк, подтащил к себе, и, взяв телефон, лежавший сверху, всё-таки сел, хотя и не хотел.

– Почему не звонишь? Я чокнусь скоро! Что там? – раздался, как всегда, встревоженный голос.

– Там…, там труп, – еле выговорил он, не зная, как сказать, чтобы себя не выдать.

– Труп…?!

– Да….

– Ты говорил, дом сгорел!

– Да, её убили и потом подожгли….

– Кого?!

– Неизвестно…. Надо опознать, но документов при ней не нашли, и….

– Матвей, это та девушка, с рынка. Помнишь, ведро с малиной?

Удивительно, но Маринин обрадовался. Во-первых, потому, что Катя назвала её девушкой, а не девкой, как в прошлый раз, а во-вторых, появился шанс быстро установить её личность.

– Катюша, ты гений! – подумал Маринин, и вяло вздохнул, – да, наверное, ты права….

Когда он вернулся, уже почти рассвело. На одежде проступали мокрые пятна, и он откровенно подмёрзший, заглянул в дом взять ветровку, но к своему удивлению её не нашёл.

Высочин со товарищи продолжали обследовать дом, который для них был просто очередным местом преступления. Лавочка под берёзами тоже была занята, и неприкаянный хозяин отошёл в сторону и сел на пустующую собачью будку.

– Графские развалины, – пошутил он про себя, вспомнив собаку, которую пришлось отдать дядь Андрею, когда умерла мама. – А где кот? Убежал, наверное. Надо поискать.

Второй раз в жизни, Маринин чувствовал себя здесь лишним. Впервые он испытал это, когда умерла мать, и двор наполнился родственниками и соседями. Вроде бы все они собрались по одной безрадостной причине, но при этом не считали зазорным разговаривать и даже болтать на самые разные темы. Но завидев его, мгновенно корчили скорбные физиономии, как бы оправдываясь, что это всего лишь случайность.

Обезглавленный дом почему-то опять напомнил Борьку. Мама, Катя, Рита, Высочин…. Ему меньше всего хотелось думать о Наде, и он в голову, как в печку, подбрасывал новые и новые темы и воспоминания, но Надя, будто их поглощала, и он опять недоумевал, как такое могло произойти здесь, в его доме, и кто это сделал?

– Убил. А может, убили? Может, их было несколько?

Он обернулся на свист – дядь Андрей. Его не пропускал во двор полицейский, и когда Маринин посмотрел на него, махнул рукой и что-то сказал.

Глава двадцать шестая

Интерьер дома дядь Андрея был не менее забавным, чем фасад, но это уже дело рук и вкуса супруги. Стены украшали розовые обои с широкими вертикальными полосами и огромными тёмно-розовыми цветами, похожими на пионы. Окна и дверные косяки были выкрашены в жёлтый цвет, и на них также висели жёлтые шторы с узором из скрученных цветов. На полу лежали коврики и дорожки, некоторые, связанные хозяйкой. Старая, но простая и добротная мебель, печка в углу….

Сидели на кухне. Тёть Пана суетно накрывала на стол, то и дело, посматривала на Маринина, вздыхала, и видимо, хотела что-то узнать, расспросить, посочувствовать, но знала, что деду (так она называла этого старого козла последние лет двадцать) это не понравится.

– Иди. Развздыхалась…. Вся напасть от баб. Я бы всех в пропасть! – завёлся ни с того ни с сего дядь Андрей, впрочем, Маринин этого не заметил.

– Не надорвись! – воинственно ответила супруга и скрылась в соседней комнате, зацепив штору.

– Раскудахталась! Много воли вам дали! – почти прокричал он ей вдогонку, но скорее для себя, чем для неё.

– Хвать страдать, поклюй.

– Не буду. Спасибо.

– Ну, за покойную, всё равно надо, – дядь Андрей взял бутылку из-под красного вина и разлил в гранёные рюмки прозрачную жидкость с резким запахом.

Маринин поёжившись, взял рюмку, выпил.

– Вот, а теперь закуси. Жить будешь.

Маринин посмотрел на деда с благодарностью, за то, что он с ним возится.

– Да, девку жалко, маленькая видимо совсем.

Маринин вопросительно посмотрел на него.

– Ваши же и говорили.

– Понятно.

Дядь Андрей пополнил рюмки. Выпили.

– И ведь не видно не слышно, что кто-то в доме-то! Вот, поди, теперь, узнай, что да как?

– Меня не было две недели. Чуть больше. Работы много, – как-то сразу оправдался Маринин.

– Я тебе, что хотел сказать, – дед подался вперёд, секретно прикрывая рукой рот, и недоверчиво глянув на занавеску между комнатой и кухней, – Артёмка отошёл малость, и я так понял, что он вчера Гарика видал.

– Какого Гарика? – непонимающе и даже сердито буркнул Маринин.

– Да, пастух мой, который Вербу загубил и убёг. Я думаю, может это он, это самое…. Потому как, у нас смраду нет, – уверенно и гордо заключил дядь Андрей.

– Оказывается, так просто. Наверняка, он знал, что дом пустовал, залез, а там Надя! – осенило Маринина.

– Вы думаете, это он дом поджог?

– Понимаешь, он пришёл вчера и весь вечер гыгычет, гыгычет, я его понимаю через раз, но слышу, он про Гарика говорит, это я уже знаю. Придолбал, прямо! Я на него прямо гаркнул, чтоб не кликал говнюка этого. Только знаешь что….

Ошарашенный Маринин смотрел пытливо, собираясь спросить, но дед его остановил.

– Погоди, Матвейка, – дядь Андрей положил руку на руку Маринина. – Артёмку допрашивать не дам, он и так слабенький. Вот, я тебе сказал, как было, а ты уж думай, что с этим делать.

Маринин хоть и старался не показать, обиженно сложил руки на груди. Потом подался вперёд, и, уперев локоть в стол, надавил пальцами на болезненные глаза. Видимо, немного полегчало и он, не спрашивая дядь Андрея, будет–не будет, налил себе полную рюмку и тут же выпил.

Глава двадцать седьмая

Маринин пытался работать.

Собственно, можно было и не пытаться, потому что все только и говорили о том, что у главного по малолеткам дачу сожгли и кого-то ещё. За эти два дня он так устал от вопросительных, сочувствующих, негодующих и подозревающих взглядов, и что бы ни с кем не встречаться, пришёл на работу на два часа раньше. Это уберегло его от общения с ещё одной сочувствующе негодующей дамой – Катей, которая, как всегда, оказалась права. И всё это случилось, потому, что он её не послушал и не продал дом.

– Да, зря. Надя была бы жива. А если бы и нет, – он вспомнил про её тёмную прядь – признак короткой жизни – то, по крайней мере, не в доме, а где-нибудь…, – но он не мог подобрать подходящего места, где бы могла спокойно и тихо умереть Надя.

Мысль о том, что эта некогда красивая девочка теперь находилась в морге, на какой-нибудь полке или каталке, накрытая простынёй, которой уже накрывали кого-то, и то, что Высочин с патологоанатомом будут считать количество ссадин и ушибов, характер и размер ожогов на её замученном теле, терзала его. И понимая, что надо стараться об этом не думать, упорно, раз за разом, домысливал «как дело было». Когда она его заметила? Что он ей сказал, а она? Долго ли он её мучил? И зачем???

– Плакала, конечно, просила, чтобы не трогал её. Такого ужаса натерпелась, Господи! Зачем я её оставил в доме? Зачем вообще привёз туда? Надо было проехать мимо! Ну, или сказал бы, что дом не мой. Нет, всё выложил!

Он осунулся и пребывал в состоянии, граничащим с безразличием и злобой, болью, обидой, непониманием и желанием просто что-нибудь уничтожить – разбить, сломать, растоптать.

Ему впервые в жизни казалось, что он по-настоящему страдает. Он сотни раз видел, как страдают люди вокруг. И он, то сочувствовал, то ненавидел их, считая, что они сами загнали себя в эти страдания. И особенно невыносимо было то, что нельзя было ни с кем поделиться своей болью, словно, он задерживал дыхание, которое ему было так необходимо. И невыносимая головная боль, но не та, которую он не раз испытывал за свою жизнь, а та, которая возникла именно из страдания и невозможности выдохнуть и вдохнуть снова. Страх овладел им, когда он понял, что эта боль, эта тяжелая голова, теперь навсегда, а голова была настолько тяжела, что если бы он по привычке кивнул, то она бы перевесила, и он со всего маху, уткнулся лбом в стол.

В общем, будь он женщиной, уже бы глаза выплакал, но мужчины не плачут.

Рите кто-то сообщил о случившемся, и она позвонила, чтобы пожалеть. Пожалела и уверила, что скоро выйдет. Почему угодила в больницу, однако, так и не сказала, по-прежнему отказываясь от его проведываний.

– Матвей Александрович, я не знаю, что ещё сделать?! Не знаю! Помогите, Христом Богом прошу! – заплаканная женщина лет сорока тёрла бумажным платком красный нос и глаза. – Он ведь там умрёт, понимаете? Его там убьют! – и она заголосила, прикрывая рот платком.

Чуть успокоившись, она достала из пачки бумажный платок, а мокрый комочек убрала в карман скромного клетчатого жакета. – Я всё понимаю, он гад, скотина, и если бы, не дай Бог, с моей дочерью такое произошло, то я бы сама лично его прибила! Но у него жизнь такая, судьба тяжёлая, Вы, же знаете. Ему так досталось, вот он творит, сам не зная что!

Маринин слушал её и не слышал. Он понимающе кивал, примерно так, как теперь ему самому кивали многочисленные сочувствующие, но помогать племяннику этой женщины он не мог и не хотел.

– Егор виноват, – и он повторил почти слово в слово, что три недели назад сказал в кабинете директора Социально-реабилитационного центра. – Я ни чем не могу Вам помочь.

– Но ведь неизвестно, что произошло на самом деле! Сейчас девки, знаете какие? Сами прыгают. У меня вот соседка….

– Людмила Сергеевна,….

– Да, извините, – тётка вытерла платком нос, немного помолчала. – Просто я хотела сказать, что не всё так однозначно. Егор утверждает одно, а она совершенно другое. Всё ведь со слов этой девочки….

– Эта девочка с семи лет заикается, а с недавних пор не говорит вовсе. Хотите, попробовать её разговорить?

Тётка ошарашено повращала глазами, и повержено опустила голову.

– Обратитесь к Уполномоченному по правам ребёнка, – Маринин протянул визитку.

Женщина смиренно взяла «клочок надежды» и привстала, собираясь уйти, как вдруг в кабинет ворвался Высочин. Его массивный ровный нос, казалось, зло заострился, обезобразив красивое, почти делоновское лицо. Посетительница удивлённо посмотрела на Маринина и снова на Высочина. Майор, заметив это, поостыл, и тихо поздоровавшись с ней, отошёл к окну. Посетительница в ответ кивнула, потом Маринину, отчего казалось, что она раскланивается, и вышла.

Маринин знал причину Высочинского негодования, но ждал, когда он сам об этом скажет, тем более ему это, видимо, было необходимо.

– Зачем из меня дурака лепишь?

Маринин прекрасно понимал, что поступил, мягко говоря, некрасиво, но извиняться не собирался – этого требовала ситуация.

– Ты же знаешь, что дед его не видел, не видел! А видел, и видел ли вообще, какой-то полусумасшедший подросток-переросток! Ему, ты считаешь, можно верить? – Высочин старательно делал вид, что наблюдает за чем-то важным, и для удобства слегка наклонил голову.

– Я верю.

– А я нет! Мне что теперь за этим фантомом гоняться?

– У тебя ведь всё равно ничего нет.

– Нет, но и это как-то жиденько. А ты не думал, что это он её и убил? – Высочин посмотрел на Маринина, выражение лица, которого, было столь же нелепым, как и только что, выдвинутая версия. – Или пацан? Или вместе? – и выпустивший пар майор сел напротив.

– Вадик, ты что?! Да, я его…, – хотел сказать, что знает как себя, но сообразил, что, в данной ситуации, это не аргумент, да и версия Высочина тоже имела право на существование.

– Вот, ты хоть раз в жизни свинью убивал?

– Свиней не убивают, их закалывают и режут, – ответил Маринин, и в голове опять мелькнул Борька.

– Суть понятна. Ты нет, и я нет, а он с пятнадцати лет курей рубил, в шестнадцать уже с батей свиней резал…, – Высочин повторял рассказ дядь Андрея, достоверно передавая его мимику и жестикуляцию.

– Шустрик, однако! Уже выспросил всё, – заметил про себя Маринин.

– Но свиней колоть и… девочку…. Извини, это не одно, и тоже.

– Для него, может быть, и одно и тоже? Сначала куры, потом свиньи, коровы, так и до человеческих детёнышей добрался.

– Ну, ты и циник, – процедил Маринин.

Высочин осознавал, что, действительно, переборщил, и, теоретически мог признать, но на практике ему это давалось с трудом. Вместо этого, он вытащил из кармана брюк телефон, «полистал», повертел в руках и убрал.

– Ладно, фоторобот мы составим, раз уже начали, может, и, пригодится.

Маринин глухо кашлянул, и, не поднимая головы, изучал какие-то документы. Высочин встал и оперся рукой на спинку стула.

– Дела подготовили?

– Я занесу.

– Ладно, – и довольный тем, что кое-что всё-таки прояснилось, сунул правую руку в карман, и, нащупав в нём телефон, направился к двери, вдруг остановился.

– Маргарет наша скоро выйдет?

– Скоро, – скупо ответил Маринин.

– Привет передавай и скажи, что с неё простава, за больничный.

– Скажу.

Высочин вышел из кабинета, прекрасно зная, что Саныч отходчивый, поэтому заморачиваться по этому поводу не было смысла.

Глава двадцать восьмая

Официально, личность погибшей ещё была не установлена, но Маринин знал, что это дело времени, причём ближайшего. Его беспокоил Высочин. Вадим – умный, цепкий, и тот факт, что в свои тридцать три он уже был майором, говорил о том, что он занимается своим делом. И он вряд ли…, нет, точно, не поверит, что убитая Белоусова Надежда Николаевна оказалась в доме Маринина случайно.

Маринин положил стопку личных дел, которые были нужны Высочину для расследования другого преступления, и сел напротив.

– Мои любимые уголовнички! – Высочин открыл верхнюю папку, пробежался глазами по листку, закрыл и отодвинул стопку в сторону. – Будем взаимно вежливы! – и протянул лист бумаги с распечатанным фотороботом. – Что смогли. Но дед утверждает, что похож, сучонок! – и он снова спародировал дядь Андрея.

Маринин никак не отреагировал на неуместные кривляния Высочина, а уставился на фоторобот.

– Не узнаёшь?

– Даже близко, – Маринин категорично помотал головой и положил листок перед собой на стол. – Вадик, – несмело начал он, – есть информация, но немного ненадёжная….

Высочин вопросительно указал в него пальцем, мол, по твоему делу? Маринин кивнул и рассказал историю про малину, рынок и некую девушку.

– Ага, я понял. Слушай, ну, вполне, это может быть и она. Поэтому, давай тащи Катарину, составим ещё один фоторобот – надо же отчего-то оттолкнуться. Или пошукай по своим сначала?

– Давай, сначала ты.

– Давайте, Вадим Сергеич, работайте! – ворчал Высочин. – Ладно, блин. Составим, и вдруг ты её сразу узнаешь? Память не пропьёшь.

– Скорее, ты её узнаешь. Она ведь тебе понравилась, – подумал Маринин и вспомнил, как сам с трудом узнал в красивой девушке, ту самую Надю, которая, ещё совсем недавно плакала у него в кабинете.

А на предположение Высочина неуверенно пожал плечами.

Глава двадцать девятая

Смешливая Катя обожала Высочина не только за чувство юмора и мужскую обходительность, но и за возможность пофлиртовать в присутствии мужа.

В этот раз, смеясь и прикалываясь, они составляли фоторобот, и майор смешил её, нарочно увеличивая в размерах глаза, рот, уши, так что получался экспонат кунсткамеры, но, ни как, ни молоденькая девушка.

– Узнаёшь? – снова спросил Высочин в упор глядя на Маринина, въедливо изучавшего распечатанный фоторобот, который, кстати, получился лучше, чем он ожидал.

– Нет, – он твёрдо решил не опознавать Надю сразу, чтобы не вызвать подозрений. – Не знаю, поищем.

Вечером на парковке Высочин догнал Маринина.

– Есть разговор.

– Говори, – спокойно сказал Маринин, но интуитивно понял, что это касается Нади.

– Давай, в машину.

Пикнула автосигнализация, и они оказались в салоне.

– Саныч, говори, как было.

– Ты о чём?

– Саныч,…. Ты узнал её. Как не узнать, если ты изначально знал, что это она? А вот я её узнал!

Маринин помолчал, пытаясь скрыть чувство уязвлённости и какого-то внутреннего оскорбления, будто бы не он обманул Высочина, а наоборот.

– Ты думаешь, я её убил?

– Нет, конечно. Ты бы просто закопал её в огороде – никто бы не хватился.

Маринин ухмыльнулся, легонько покивал.

– Я вообще её не трогал.

Последовал недоверчивый Высочинский смешок.

– Вадик, ей даже шестнадцати не было, понимаешь?

– Ну, и что?

– Как это что?! Я же тебе говорю…! – вскричал Маринин.

– Представь, она жила бы у меня. Ты ко мне, а я: «Саныч, зуб даю, ничего не было». Поверил бы?

Маринин сосредоточенно покручивал руль, как бы раскачивая его, прекрасно понимая, что Высочин прав.

– Ладно, Саныч, не ёрзай. Вопрос в следующем – надо ли устанавливать её личность, потому что вопросов к тебе может много возникнуть, и по следствию, и вообще.

– Какие вопросы? Жила себе девочка, любила погулять, месяцами не жила дома. На учёте у меня она не состояла. Знакомы были, да. Ну, и что? На доме, извини, не написано, что он мой.

– Что ты мне раньше не сказал, что такой наивный?

Недовольно помолчали, глядя в разные стороны.

– Но смотри, что бы лишнего, ни всплыло.

– Лишнего не было!

– Не было, так не было. Но я тебя предупредил.

– Спасибо, – отвернувшись, бросил Маринин.

– Ладно, личность установим, сообщим родителям, пусть хоронят.

– Ага, похоронят, как же. Я буду.

– Саныч, ты меня прямо бесишь! Я тебе только что сказал….

Помолчали.

– Как она у тебя в доме оказалась?

– Так получилось.

– Понятно, – вздохнул Высочин. – Только знаешь, не лезь.

– А я разве лезу?

– Ты меня понял. Упыря этого мы найдём, рано или поздно. Понял?

– Понял, – немного помолчав, подтвердил Маринин.

– Ладно…, – он стал открывать дверцу и увидел через лобовое стекло Аньку, стоящую в метрах десяти от машины. – А вот и Трубадурочка!

Маринин посмотрел вперёд и содрогнулся – на Аньке была надета Надина бейсболка. Он присмотрелся и понял, что показалось.

– Может, заказать ей что-нибудь лирическое, за душу берущее, чтобы… эх! Ладно, давай, – и он протянул руку Маринину, – я тебя прикрою, напарник! – игриво, как герой боевика, попрощался Высочин и, выскользнув из авто, встал так, чтобы Аньке не было видно машины. Она сделала шаг в сторону, он тоже, она – обратно, и он.

– Чё надо?

– Нравишься ты мне.

Седан Маринина сдал назад и влился в общий поток. Анька тоскливо следила за машиной, пока она не скрылась из виду, и резко повернулась к Высочину.

– Правда, что Матвею Александровичу дачу спалили?

– Правда. Кстати, он сказал, что это ты.

– Гонишь, что ли? – усмехнулась Анька, и пошла за ним следом, до самой машины. – Он не мог так сказать? Это не правда.

– Надоела, вот и решил от тебя избавиться.

– Пошёл ты! – Анька повернула обратно.

– Слышь, давай подвезу, а ты набрынчишь что-нибудь из «Бременских музыкантов»? – видя, что она без гитары, сказал Высочин.

Анька, не оборачиваясь, показала ему fuck, высоко подняв руку.

Глава тридцатая

На этот раз, заранее предупредив Катю, Маринин поехал в деревню, которая, наверняка, кишела слухами, не сильно отличающимися от Высочинских домыслов.

После разговора с Вадиком он был одинаково взбешён и растерян. Мысли отталкивались друг от дружки, и упорно наталкивались на одну.

– Он мне не верит! Если Вадик не верит, то, что говорить про остальных? Да, я бы и сам не поверил.

И всё же стало легче. Это был как раз, тот выдох, который был ему так необходим.

Так как «парадный» вход был опечатан, Маринин вошёл во двор с дальней калитки, которую господа-сыщики не обнаружили. Не спеша прошёлся по вновь отросшей траве, казалось, так давно скошенной, и только сейчас увидел прополотую картофельную грядку. Пожелтевшая и засохшая ботва, замучено склонившая макушки к земле, уже начала уступать никогда не проигрывающим сочно-зелёным сорнякам. Боль опять почему-то пронзила живот, отчего возникло желание перехватить его руками и сжать.

Что-то тёплое и мягкое коснулось его ноги.

– О, живой? – добродушно обратился он к коту и, наклонившись, почесал его макушку, и тут же выпрямился, поняв, как неудачно скаламбурил.

Всё было опечатано – баня, гараж, дом – всё. Маринин испытывал не только беспощадное чувство вины, но и чувство позора. Ему было не по себе, оттого что здесь побывало так много людей, которые всё обсмотрели, обсудили, запротоколировали. Натоптали. И сам дом, который всегда был для него самым надёжным и крепким, в раз оказался трусливым и жалким, не сумевшим защитить одну-единственную девочку.

Катя, разбуженная приходом мужа, вошла в кухню.

На столе красовалась закупоренная бутылка водки, а Маринин погрузился в открытый холодильник.

– Не спишь? – мягко спросил он и захлопнул дверцу локтём, держа в руках цветастую кастрюлю, которую тут же перехватила у него Катя.

– Давай, я.

Маринин сел за стол, посмотрел на бутылку и вспомнил, что не взял рюмку. Встал, открыл шкаф со стеклянными дверцами, достал одну, дунул в неё на случай пыли, снова сел, уставившись на бутылку, словно ждал, что она заговорит.

– Салат сделать?

– Не надо, – он обхватил руками голову, давя запястьями на виски.

Катя пару раз грюкнула посудой, и, поставив тарелку в микроволновку, обняла мужа, уткнувшись подбородком ему в голову.

– Как ты?

Маринин покивал.

– Не переживай. Ты не виноват, что так получилось.

Маринин снова покивал, но уже слабо, для вида, чтобы Кате было приятно.

– Не виноват, разумеется. Сам её в дом привёз, позволил остаться, потом разрешил, и наконец, просто бросил….

Щёлкнула микроволновка.

Он посмотрел на тарелку борща и подумал, что хочет только выпить.

– Иди, ложись, я скоро.

Катя помотала головой и подпёрла голову рукой.

– Я всё думаю об этой девочке. До сих пор не могу понять, как такое могло произойти….

Она всё говорила и говорила, а он изредка кивал, тоже думая об этой девочке.

Поначалу всё было почти хорошо. Он сильно прижал к себе жену и быстро уснул.

Через минут двадцать проснулся, откинулся на спину и вытянул руку из-под Катиной головы, сел, закурил. Сделав пару затяжек, словно только заметив, присутствие жены, быстро подошёл к окну, и, отодвинув штору сбоку, скрылся за ней.

– Духота, проклятая!

Ещё только войдя в спальню, он подумал, что чересчур душно, но увидев открытое окно, решил, что это действие водки и усталости.

Мысли о доме и Наде уже не были такими мучительными, как в первые дни. Он с ними свыкся. Прокрутив их и опять и снова, будто заучивая наизусть, почему-то вспомнил, как ребенком спускался в подпол, поторопился и упал с лестницы, ударившись спиной о ступеньку, и как после очередного тайфуна в подполе плавали банки с компотом и помидорами, и как потом вычерпывали воду, и как долго он просыхал.