Девочка с бездомными глазами

Но Катя, приравнившая развод к смертной казни, и с удовольствием поддержавшая, если бы понадобилось, запрет на расторжение брака, организовав сбор подписей, не унималась и звонила мужу каждый день. Причины были разные. То, дочери нужны деньги, то приезжай, забери письмо из Пенсионного фонда, то собрание жильцов с руководством Управляющей компании. Высочину тоже доставалось, но реже, через день.

Глава тридцать шестая

– Выцепили Чирика, – отрапортовал начинающий коченеть Карасик, поджидавший Маринина у подъезда. Он также зыркал любопытными глазами, но уже из-под отворота вязаной шапочки с изображением зелёного листочка растения, запрещённого к выращиванию. Он докурил, мастерски брызнул слюной на тротуар и зубами почесал обветренные губы.

– Зачем ты здесь? Господи, зачем? – мысленно жалил Маринин. – Так всё было хорошо, зачем пришёл? Зачем мне этот Чирик?!

И вышедший следом из подъезда майор, немного сонный, но довольный, и всё по вине новой любви в белых кудрях и невероятных ботфортах, остался здесь вместе с Карасиком, а Маринин снова «отправился» к Наде. Она словно ожила и больно упрекала. И было за что. За то, что ни разу за прошедшие почти три месяца с момента похорон, он не сходил на кладбище, хотя собирался. За то, что не отправил ни одного запроса – ни в психиатрическую лечебницу, ни в техникум, ни в отдел, занимающийся переселением граждан из ветхого жилья, хотя тоже собирался. И за то, что так быстро решил от неё «избавиться».

Опять его мысли напоминали мозаику в неумелых детских руках. И он, ища нужную, хватался то за одну деталь, то за другую, и хотя они были частями одного целого, упрямо не стыковались – то угловая, то – середина.

Всё же, он с вежливой благодарностью пожал щуплую ручку юного информатора и уехал. И по дороге в отдел, покурив и чуть успокоившись, он подумал, что растерявшись и одновременно разозлившись на Карасика за его удивительную исполнительность, не сообразил спросить, как собственно он его самого выцепил, ведь о том, что Маринин гостит у Высочина, почти никто не знал. И объяснил себе это, одним словом.

– Пацаны.

Ещё покурив и выпив кофе, решил, дождаться вечера, и идти на разведку – убедиться, действительно ли, это Чирик, и что Чирик – это Гарик, и только потом звать Вадика.

И хотя Маринин до конца не понимал, что делать с Гариком (не убивать же, тем более, самому), почему-то был уверен, что Вадик что-нибудь придумает. Например, повесит на него пару нераскрытых преступлений, да тот же вскрытый гараж.

– Надо спросить, нашёл кого? – подумал Маринин, вдруг вспомнив разговор с Высочиным.

И тут же он убеждал себя, что не надо впутывать друга, и подставлять его и ребят, которые ради него самого и развалили дело, но и позволить этому уроду спокойно жить, да просто жить, он не мог.

Менее чем через час, чёрный седан выехал с парковки.

Глава тридцать седьмая

Этот район Маринин помнил как шумный и по-хорошему беспокойный. Памятен он был для него и тем, что ещё до знакомства с Катей, встречался с девушкой, которая жила на соседней улице. Теперь же остался один не расселённый барак, остальные были разобраны, особо хозяйственной частью населения. Освободившаяся земля быстро заросла травой, кое-где образовались заболоченные канавки с камышом, и о том, что здесь когда-то кипела простая рабочая жизнь, можно было только догадываться.

По объездной дороге, проходившей через район, по-прежнему ездили большегрузы, поэтому её периодически ремонтировали. Несколько лет назад, почему-то, начали укладывать асфальт с двух концов, и в итоге, остался примерно километровый участок классически-разбитой дороги. Почти посередине этого участка, на повороте, стоял расселённый, но ещё не разобранный деревянный четырёх квартирный барак. Именно в нём, если верить Карасику, обитал Чирик.

Седан съехал с драного асфальта, аккуратно перекатившись с намытого дождями земляного бордюра, и медленно проехав вдоль барака, не притормаживая, развернулся, сделав маленькую петлю, и выехал на дорогу.

Маринин не то что бы труханул, но как-то неприятно разволновался. По дороге сюда, он был полон нетерпеливой решимости, и торопился, и злился на чересчур медлительных автолюбителей, а потом….

Форма. Она стала оправданием его нерешительности. По сути, Маринин был прав, ведь даже если бы он, встретившись с Гариком, сказал, что разыскивает кого-то из малолетних хулиганов, всё равно мог его спугнуть.

Вероятность этой встречи, и пусть только теоретическая, сильно его потрясла. И все разбуженные воспоминания, тяжёлые и нежеланные, самостоятельно ворошились в его голове, и он уже даже не пытался сопротивляться и переключаться на другие. Но он вдруг так заторопился, ужасно боясь не успеть выполнить что-то обещанное.

По сравнению с утром, день обещал быть тёплым, насколько это возможно в середине ноября. Маринин расстегнул куртку и, сняв шарф, бросил его на сидение. Пикнула сигнализация и он, выйдя на единственную и потому центральную асфальтированную дорогу кладбища, пошёл быстро и уверенно.

Голые стволы деревьев лениво покачивали ветками, будто непропорционально длинными руками с растопыренными пальцами, а некоторые нечищеные от опавшей листвы могилы были похожи на специально собранные, но не убранные, кучки, которых полно вдоль дорог в дни общегородских субботников. Откуда-то пахнуло жжёной листвой, и он с облегчением подумал, что это не одеяло и не Надя, но тут, же дёрнул головой, чуть морщась, словно увидел что-то неприятное. Странно, но теперь Надя ассоциировалась у него с запахом горелого. И если её голос со временем забывался, то назойливый запах наоборот, усиливался.

Маринин стал вспоминать, что последнее Надя сказала, и, откручивая назад события и разговоры, перескакивал с одного на другое, выхватывая самые запомнившиеся, и не раз уже «просмотренные».

Перед глазами, как после поднятия занавеса, оказалась сцена их разговора.

– Я давно не ребёнок!

– Да. Давно не ребёнок, а кто ты, Господи? – мысленно спрашивал он Надю.

Из-за поворота показался юркий грузовик мемориальщиков, громыхнувший на выбоине брошенными в кузов отработавшими лопатами, и комочки земли, подпрыгнули вверх. Через стекло мелькнули смеющиеся лица двух пассажиров и мордатого водителя, который, казалось, не держит руль, а тихо и незаметно, улыбаясь только для отвода глаз, сжимает его толстыми руками.

– Женечка, – подумал Маринин, увидев свой многолетний ориентир – маленький памятник, памятничек, девочке, умершей в двухмесячном возрасте. Пройдя Женечку и ещё три оградки, остановился, и вдруг понял, что пришёл к маме. Дикий стыд, паршивый-препаршивый, пронизал его всего. Ведь он даже не подумал, что надо зайти к матери, не говоря уже о цветах, а ноги, что называется, сами его привели. Просто забыл. Как когда-то, учась в седьмом классе, он забыл поздравить маму с днём рождения. Ложился спать – помнил, проснулся и забыл. И вспомнив только в школе, с трудом дождался окончания уроков, и, придя домой, не знал с чего начать, с извинений или поздравлений.

Он постоял ещё немного, открыл калитку, которая не то что открывалась, а распахивалась, вошёл в оградку, глянул на могилу отца, старшего брата, и снова на мамину. Чуть улыбнулся. И подумав, что пора идти к Наде, внезапно осознал, что не помнит, где она похоронена.

– Как так? Нет, подожди…, – он закрыл на мгновенье глаза, и сильно потерев рукой лоб, стал вертеть головой во все стороны, пытаясь «высмотреть» Надю.

– Это было далеко.

И быстро вернувшись на дорогу, пошёл вперёд, мысленно пытаясь «выжать» изо дня похорон хоть что-нибудь, что подскажет ему верное направление. Вспомнил, что Надю похоронили рядом с бабушкой и дедушкой, и, несмотря на то, что фамильных захоронений много на любом кладбище, старался не отчаиваться.

– Почему же ты здесь за ней не присмотрела? – снова мысленно упрекнул он мать Нади, которая на похоронах сказала, что они, имея в виду своих родителей, за ней там присмотрят.

В глазах плыло и рябило от бесконечных верхушек памятников и разношёрстных оградок, как вдруг из бокового проулка навстречу вышел мужик. Он был примерно одного с ним роста, но плотнее. Одет, как добрая половина мужского населения – поношенная дублёнка, спортивное трико, ботинки. Он шел, ссутулившись, руки в карманы.

Поравнявшись с Марининым мельком глянул, как обычно смотрят на незнакомого человека, быстро перевёл взгляд вперёд, выдохнул тёплый воздух, и спрятал прыщавый подбородок в вязаный ворот, торчащий из-под дублёнки. Маринин напротив, смотрел на него до тех пор, пока они не разошлись, и когда вывернутая шея достигла предела, остановился и обернулся. Видимо, мужик боковым зрением увидел это или просто обернулся, как делают это многие, и, увидев остолбеневшего Маринина, не то, что бы ускорил шаг, но как-то по-другому стал двигаться. Маринин резко, рывком, сорвался с места, и будто хотел окликнуть, и почти побежал, а когда мужик снова обернулся и дал дёру, Маринин бросился за ним.

Бежали не долго. Мужик свернул, и несколько раз юркнув между оградок, скрылся в металлическо-мраморном лабиринте.

– Гарик!

Маринин был уверен, что это он. И всё, как ему казалось, совпало – и рост, и возраст, и угреватое лицо. Как говорил Высочин, вылитая «фоторожа». Но о том, что опять-таки не он сам, а его форма, форма сотрудника полиции, могла спугнуть, пока только подозреваемого, Маринин совершенно не думал.

С одной стороны, он считал, что так не может быть. Не было его, не было, и вдруг, появился, а с другой стороны, это всё и объясняло. Его, действительно, не было в городе, может, ещё кого-нибудь убил, и вернулся. И что значит, не может быть? Он что из другой галактики прибыл? Он родился в этом городе, по Ленинской прохаживался, и видимо, его мать, как и мать Маринина, похоронена на этом же кладбище.

Или всё случайно, или ничего не случайно.

Не случайно, что Маринин не стал терять время в бараке, а приехал сюда, в противном случае, они бы просто разминулись. Но тогда получалось, что и с Надей они встретились не случайно. Неужели только для того, чтобы она умерла?

Маринина удивляла и быстрота смены событий. Если учесть, что жизнь состоит из повседневных, привычных, непримечательных, и ярких, запоминающихся, решающих и влияющих на дальнейшее развитие событий, то у него было ощущение, что все они сжались в один день.

Окрестив себя беспомощным ничтожеством, позорно упустившим убийцу, Маринин побрёл к выходу, решив, что могилу Нади всё равно не найдёт, и, идти к ней, словно с пустыми руками, не хотел.

Глава тридцать восьмая

Чтобы не спугнуть Гарика, он снова сделал небольшой крюк, развернулся и заглушил мотор недалеко от барака, в аллейке.

Были поздние (почти восемь вечера) и немного промозглые сумерки. Маринин просидел в машине минут пятнадцать. Он сидел спокойно, не стучал пальцами и не притопывал ногой, просто курил. Он снова был в форме – решил, что так даже лучше, мол, пусть знает, с кем связался.

– Никого нет, – понял он, глядя на «молчащие» четыре кирпичные трубы, значит, печи не топились. И это, по мнению Маринина, было только на руку – никто не помешает спокойно изучить обстановку. Посидел ещё контрольные пол сигареты и, не заметив никаких телодвижений около барака, решил, что пора.

Поставив телефон на вибрацию, положил его в карман куртки, пощёлкал фонариком «вкл-выкл», и, пощупав через кобуру пистолет, по привычке включил сигнализацию, и тут же себя ругнул за то, что излишне шумит.

Квартиры располагались по две с каждой стороны, этакий таун-хаус советских времён. Начать решил с квартиры на входной двери которой не наблюдалось навесного замка. Впрочем, это не означало, что он вовсе отсутствовал.

Преодолев невысокий поредевший заборчик и неплотно закрытую калитку, подошёл к двери, которая в этом полумраке казалась почти белой, дёрнул – закрыта. Посветил в разбитое окно с болтающейся, некогда прозрачной, клеёнкой.

– Не видно.

Подошёл к другой двери. Она тоже оказалась закрыта. Вместо третьей двери был только проём. Маринин обернулся, посветив фонарём по кущям. Блеснули кошачьи глаза.

– Кот, тварь…! Напугал.

Почти с любопытством он оглядел брошенную квартиру. В углу кухни красовалась наполовину разобранная печь, посреди на полу валялся старый умывальник без раковины.

– На металл пошёл, – предположил Маринин и, зайдя в комнату, чуть не полетел вниз, успев схватиться за дверной косяк. Фонарь осветил вакантное место пола – немного мусора и пара поломанных досок. Он спрыгнул на землю и прошёл в комнату. Никого.

Соседняя квартира также оказалась закрытой, а у него не было с собой ничего, чем можно было бы сорвать замок. Разве что, автоинструменты. Он не стал пороть горячку, и решил, что приедет сюда ещё раз, вооружившись фомкой и Высочиным, которого всё-таки надеялся приболтать.

Ночью позвонил Вадик.

– Ты где?

– В деревне, – Маринин, в трико и свитере, лежал на кровати в углу и курил, как всегда поставив пепельницу на грудь. Кот дремал рядом.

Если находиться в доме Маринин мог, то в детской и спальне, где убили и нашли Надю, нет. Пришлось обживать дальнюю комнату, через окно которой Надя залезала в дом. Сейчас эта комната, да и весь дом, мало чем напоминали прежний. Большую часть мебели, активно залитую при тушении, пришлось выбросить, а что сгорело, то сгорело. На окнах не было гардин, следовательно, ни тюля, ни штор. Ровные белые стены и окна. На глянцевом полу, покрытом линолеумом, отражались застывшие ветки вишни, подсвеченные растущей луной.

– А что так вдруг?

– Что вдруг? Неделю не был.

Помолчали немного. «Тема Нади» была закрыта, и всё, что перекликалось с ней, по неписаному правилу тоже закрывалось.

– А я вот думаю, пожрать пельменей или нет?

– Пожри.

– Варить надо.

– Свари, – Маринин пустил клуб дыма.

– Понимаешь, Саныч, я вот без тебя, ни спать, ни жрать не могу. Может, это любовь?

– Она самая. А тебя что не покормили? – зевнул Маринин.

– Да, так всё…. Рыба, брокколи, и сама как брокколи.

– Но ноги-то ничего?

– Ноги ничего. Короче, Саныч, давай, двигай.

– С хрена ли? Сам двигай.

– Вот, злой, ты человек, Саныч. Неотзывчивый. Гори в аду! – и повесил трубку.

Высочин умел поднять настроение. И ситуацию с Гариком мог разрулить, если бы захотел. Но Маринин был уверен, что не захочет, и его самого поставит на контроль. Поэтому, действовать всё-таки придётся самому.

Утром он специально поехал на работу по объездной дороге. И увидев почти прозрачный дымок в одной из труб, принадлежащей закрытой вечером квартире, решил, что Гарик живёт именно в ней. И вполне возможно, поздно приходит, значит, необходимо приехать ночью.

Глава тридцать девятая

Было подозрительно тепло, стало быть, надвигался снег.

Он также припарковался в аллейке, и также поставив телефон на вибрацию, положил его в карман куртки, и, взяв фонарик и пистолет, опять (хотя мысленно твердил себе обратное) включил сигнализацию.

– Придурок…! – тихо процедил он сквозь сжатые зубы.

Сказывалось волнение. Надвигающийся решающий момент.

Прежде чем двинуться к бараку, он постоял с полминуты, наслаждаясь тёплой темнотой, и вдохнув приятный осенний, всё-таки свежий, воздух, огляделся по сторонам.

Трудно объяснить, боялся он или нет. Боялся, но табельный пистолет приободрял его. Но тут же этот аргумент проигрывал в опыте, так сказать – Гарик уже убивал, и неизвестно сколько, а Маринин точно нисколько.

Он устал планировать и оставил попытки предугадать, как всё пройдёт. В какой-то момент, он даже допустил мысль о том, что Гарик может его убить. И почему-то эта мысль его не заставила отступить, а, наоборот, в каком-то смысле подтолкнула. Было в этом что-то благородное, героическое.

– Всё равно никому не нужен. Дочь взрослая. Катя на развод собирается подавать или может уже подала. У Риты другие заботы....

Посветил фонарём на крышу – из крайней правой трубы, как и утром, шёл слабый дымок. Барак спал вечным обесточенным сном. Деревянная дверь, чем-то похожая на старую зелёную дверь в Марининском доме, была заперта.

– Стучать? Откроет и что? Сразу стрелять? А если это не он? А если не откроет? – растерянные мысли неуверенно вспыхивали и тут же гасли.

Он постоял немного, постучал и затих, прижавшись к стене. Через минуту он постучал снова. Постоял ещё минут пятнадцать.

– Нет, что ли?

Устало и разочарованно, словно, его подвели, пообещали, а сами не пришли, Маринин медленно побрёл к машине, на ходу достал пачку сигарет и зажигалку, обернулся, посветив фонариком по диаметру, достал сигарету.

– Ждать или не ждать?

Он почти докурил, когда завибрировал телефон в кармане. На дисплее высветилась перекошенная гримасой рожица Высочина.

– Так ты отвечаешь на моё гостеприимство? Свалить решил, а посуду не помыл?

– Сейчас буду, – слегка рассмеялся Маринин, и неудача показалась не такой уж и неудачной, и он окончательно решил, что всё-таки надо подключать Вадика.

– Ты где вообще?

– Да, я тут…, – он закашлялся, и, отведя в сторону руку с телефоном, уткнулся в плечо.

– Чахлик, живой там?

– Живой пока, – чуть сиплым голосом отозвался Маринин.

– У Ритки что ли?

– Да, какая Ритка?

– А что тогда без меня?

– Ты был занят.

– Она свалила – правило у неё такое, на ночь не оставаться. И ты, давай, двигай.

– Ватрушек мне напеки.

– А хрен в тесте?

Повеселевший Маринин отключил телефон, и, положив руки на крышу машины, сделал длинную затяжку.

– Рита, Рита, Маргарита, – мысленно пропел до сих пор сомневающийся Маринин, несмотря на сведения, добытые сестрой Высочина. Но опять-таки, ею добытые, но переданные через Вадика, который запросто мог их изменить на своё усмотрение.

Неприятный шорох, осторожный или случайный, заставил резко обернуться.

Он быстро осмотрелся, обводя вокруг себя фонарём «защитное поле», но ничего не разглядел. Постыдное ощущение страха, какой-то пугливости и беспомощности, вдруг сменилось злостью, и даже обидой за самого себя.

– А ну вас всех на хрен…! – он швырнул сигарету в темноту, и, нащупав ручку дверцы, охотно потянул её на себя.

Вдруг странная мысль всё прервала.

– Неужели так быстро?

Нашли его тоже быстро. Отличился участковый, живший на той самой соседней улице, и ходивший на работу через аллейку.

– Горло перерезали, – виновато и будто извиняясь, сообщил эксперт-криминалист, отвернувшись от когда-то смуглого лица.

– Вижу, – рыкнул Высочин и отошёл в сторону, дав указания объявить в розыск седан и проверить телефон Маринина, и, наорав на всех сразу, когда сообщили, что телефона нет. Подбирать синонимы в такие моменты он не умел, поэтому получилось грубо, но не обидно. Закурил.

– Сука, Саныч, сука! Дурак! Какой дурак! Какого х…, твою мать, ты сюда попёрся? Умник, сука! – мысленно ругал он уже закоченелое тело человека, которого считал своим другом.

Прибыло высокое начальство и замначальство. Посмотрели, поджав губки, раздали ЦУ. Участковый сообщил, что в бараке жил какой-то мужик, но тихий, проблем с ним не было – уходил куда-то, как кочевник, возвращался, но в остальном, всё спокойно. Жильца этого, естественно, не обнаружили, но участковый заверил, что данными на него располагает. Однако в дальнейшем это не подтвердилось.

Глава сороковая

Анька медленнее обычного, несмело и осторожно, словно боясь, что её прогонят, подошла к зданию полиции. Было построение личного состава, и на неё посмотрели. Она без малейшей эмоции отвернулась и вошла в здание.

В дежурной части находились трое. Они тихо разговаривали, а, увидев Аньку, почему-то замолчали. Она не смотрела на них вовсе, потому что из-за турникета увидела на столе у лестницы фотографию Маринина в деревянной раме и две розы в стеклянной вазе. Она постояла меньше минуты и вышла на улицу. Минуя относительно стройную шеренгу, она прошла вдоль стены и, перепрыгивая через небольшие ямки, спустилась на тротуар.

Она выглядела спокойной и даже равнодушной. Столкнувшись с женщиной, с которой не сразу получилось разойтись, слегка засмеялась. Прытко, словно спеша на важную встречу, перебежала дорогу, обгоняя на зебре пешеходов.

Возле Культпросветучилища стайками кучковались студенты. Анька кому-то махнула рукой, подбежала к компании из двух девушек и парня с гитарой, стрельнула сигаретку и, крутанувшись, почти покружившись, побежала к соседнему зданию, стоящему перпендикулярно учебному корпусу.

Она также резво заскочила на крыльцо, перескакивая через ступеньку, и вбежала в общежитие.

– Сигарету! – скомандовал голос горластой вахтёрши.

Анька высунулась на улицу и запулила сигарету в урну.

Предъявив вахтёрше пустые руки, опять, зачем-то, покружилась, и, взяв со стойки ключ с номерком комнаты, побежала вверх по лестнице, так же перескакивая ступеньку.

Быстро пробежав четыре этажа, расстегивая на ходу длинную молнию на пуховике, она открыла дверь в трёхместную комнату. Бросила ключ, пуховик и шапку на кровать, аккуратно застеленную голубым покрывалом, и через три шага она уже открыла створку пластикового окна, и, поставив колено на подоконник, и взявшись рукой за раму, подтянула себя вверх, и сделала то, чего никогда не могла понять.

– Твою же ж… мать! – Высочин помотал несвежей щетиной и посмотрел, на беспокойно столпившихся студентов и преподавателей, усталым и последние несколько дней вопросительным, воспалённым взглядом.

Анька застыла в ломаной позе между двух «спящих» клумб, по которым круглый год срезали путь студенты, натоптав народные тропы в направлении продуктового магазина и учебного корпуса.

– Труба-дурочка…, – с каким-то особенно-виноватым сожалением цокнул Высочин.

– А ты что, её знаешь? – лейтенантик потер подмёрзшее красное ухо.

– А ты, сука, не знаешь?! – рявкнул Высочин и, глядя себе под ноги, пошёл к общежитию.

– Ну, так-то, видел.

Конец