Сказки бабушки Параски. Ярмарка в Крутоярах

Русское гостеприимство?

Что за вор без лихоимства?

Я под свой законный кров

Поселить могу воров,

Проходимцев, потаскушек,

Всяких хворых до макушек.

Аль обязан отчитаться,

С кем мне жить и с кем расстаться

Аль кого усыновить?

Что ты хочешь предъявить?

Можа у тебя пропажа?

Чё-то спёрли с экипажа?

После такой пламенной речи, Евпатий даже как-то растерялся.

Евпатий: Дед, они же из тюряги.

Кульбач: Ну, случились передряги!

Всякий может оступиться.

С приговором лишь тупица

Очень строг и очень скор.

Любопытная Кульбачиха тоже выскочила на крыльцо, чтобы послушать разговор деда с сынком соседей. Устроившиеся в сарае «разбойники», скорее всего тоже слышали разговор, но никак себя не проявляли.

Кульбачиха: Дед всегда наперекор!

В доме жить щас опасаюсь.

Кульбач: Опасайся! Я ж кусаюсь!

Видишь зуб торчит внизу?

Им тебя и загрызу.

Кульбачиха: Эй, прикрой, паршивец, рот.

Собираешь всякий сброд.

Кульбач: Во – блюстительша морали!

Эти трое, что украли

У того, кто сам украл…

Кульбачиха: Это тот тебе наврал?

Кто бы зряшно их сажал?

Кульбач: Умному бы возражал,

Но тебе, моя милашка,

Наперёд в расчёт поблажка.

Можешь, краля, прогуляться

И три дня не появляться.

Сам беднягу полечу.

Кульбачиха: И уйду, коль захочу!

Кульбач: У подружек квартируй,

Да сама не обворуй

Разнесчастных милых вдов.

Кульбачиха: Дурень ты на сто рядов!

Евпатий: Правда, зря их приютил.

Кульбач: Я тебя бы просветил

На вопрос гуманности.

Бабские туманности

Завелись в мозгах мужских?

Евпатий: Разговор средь городских…

Кульбач: Ну, конечно! Для сударок

Мой поступок – как подарок!

Сколь ещё приврёт Пра-Пра!

Кульбачиха: Их вон даже в нумера

Не пустили на порог!

Кульбач: Те уж отсидели срок!

Лишь, используя момент,

Прихватили инструмент.

Да, грешно, что прихватили!

Но ведь им не заплатили!

Князь же позже разбирался,

И ведь он не к ним придрался!

Управляющего – вон!

То от баб-паршивок, звон:

Кажного обвиноватят —

По макушку пуп отхватят!

Дак пред кем они в долгу?

Ты – как псина на стогу,

Злишься, тявкаешь, рыча.

Это гости Кульбача

И пока в моём дому.

Не позволю никому

Их клеймить и презирать.

Тут с иного форс содрать,

Он в душе побольше вор.

Что не крал до этих пор? —

Не было возможности!

Евпатий: Но зачем нам сложности?

Кульбач: Кажный умный щас блажит,

А как плохо где лежит,

Умыкнёт, не покраснев.

А тут – миром вмякли в гнев!

Евпатий: Мать в дому весь день таится,

На крыльцо ступить боится.

Кульбач: Силовна? Вот это да!

Для неё это – беда!

Под мою ответственность

Оставляй «наследственность».

Евпатий: Лучше б, дед, ты их турнул!

Кульбач: Лучше как? В тюрьму вернул?

Не пойму тебя, Евпатий?

Если нет в душе симпатий —

Для причины это мало,

Чтоб в людей топырить жало.

Нешто вам чё задолжали?

И они ведь не сбежали,

А отпущены властями.

Дак за что в них грязь горстями

Да с каменьями кидать?

Это Господу видать,

Кто виновен и наскоко.

А у вас подслепше око!

Евпатий: Дак другие их видали.

Лучше б от греха подале.

Кульбач: А ты Бог, чтоб всех судить,

Сортировку проводить?

Ты свой лес вон сортируй,

А с людьми не озоруй!

Хошь поспорить со Всевышним?

Этим делом никудышним

Не срамись и не греши.

Бабьи козни хороши!

Евпатий: Только ль бабы говорят!

Кульбач: С болтунами стройся в ряд.

Смысл у правды половинный.

И в тюрьме порой безвинный

Годы мается, сидит

И считается бандит:

На него указано,

Хоть и не доказано.

А в святой обители

Прячутся грабители.

Видел – допускаются!

Хорошо, коль каются,

Ну а если с тем, чтоб скрыться?

Эх, у кажного корытца

Кормятся и те, и эти —

Хоть виновный, хоть в ответе.

Расставшись с Евпатием, Кульбач с досадливым недоумением подумал, как порой легко и бездумно люди верят в разные гнусные наветы и невообразимую чушь, изобретаемую местным бабьём, не озаботившись хоть чуточку напрячь мозги. Почему-то хорошие действия или известия всегда подвергаются сомнению с подозрением скрытого умысла.

Кульбач: Если б кажный был герой,

А хотя бы и второй,

Жили б все среди геройства.

А как нет – одно расстройство.

* * *

Хочу прервать своё знакомство с Посадом и замечательными посадцами, ненадолго заглянув в дом Повели́хи, где как раз назревала небольшая перепалка между хозяйкой и старой служанкой Евдо́сией, а попросту До́сей.

Вдовушка Повели́сия, или Повелиха, как звали её на Посаде, тоже готовилась отправиться на ярмарку с продажей своих изделий. Занималась Повелиха ковроткачеством, и даже владела несколькими станками, за которыми трудились нанятые деревенские девицы.

Всё бы у неё шло хорошо да гладко, если бы вдовица не пристрастилась к выпивке. Так уж получилось, что местные вдовушки, снедаемые мечтами о новом замужестве, каждая по-своему переносила своё вдовствующее положение: Евлоха худела, Марефа толстела, Светлина превращалась в неприступную гордячку, а Повелисия впадала в запои.

Возрастом Повелиха уже перешагнула тридцатилетний порожек, но не достигла срока, пугающего всех без исключения женщин каркающим словом сорок.

Сегодняшний день Повелиха начала с того, что решила сдать в лавку на продажу один из ковров, надеясь выручить за него какие-то деньги, дабы иметь средства нанять возчика, который отвёз бы её с приготовленными к продаже коврами на ярмарку в Крутояры.

Однако, день с утра не задался. Когда она появилась в лавке Вилизара с местным дурачком Ирошкой, несшим за ней ковёр, перекинутый через плечо, лавочник заявил, что ему сейчас некогда заниматься такими делами, так как он спешит в дорогу. Вот в другой раз – будьте любезны, милости просим!

В лавке Юхтая Повелиху тоже ждало разочарование. Тот готов был взять ковёр к реализации, но платить сразу всю сумму не собирался, да и аванс предлагал такой мизерный, что ни о каком найме извоза даже думать было нечего.

Юхтай: Нету у меня деньжат!

Сам безденежьем зажат.

Все берут под запись в долг,

И таких должа́лых – полк!

Небольшой аванс всё ж дам.

Можа вскорости продам,

Сразу выплачу сполна.

Повелиха: Мне сейчас деньга нужна.

Думашь, чё я хлопочу?

Я ж на ярмарку хочу!

У меня изделий – воз!

Надобно нанять извоз.

Что ль Ироху запрягу?

Юхтай: Чем тебе я помогу?

Нет ни денег, ни лошадки,

И вообще делишки шатки.

Повелиха: О, расплакался, бедняга!

Тут-то в разговор и вклинился незнакомый мужичок по имени Вахре́м.

Вахрем: У меня для вас коняга,

Распрекрасная мадам!

Я недорого отдам.

Ещё возле лавки Вилизара шустрый изворотливый крестьянин Вахрем, с утра приехавший из ближайшего села Столбицы вместе с супругой, заприметил статную нарядную горожанку, которую сопровождал известный всей округе местный юродивый с ковром через плечо. Подслушав, какая проблема заставила столь шикарную даму мотаться из лавки в лавку, предлагая ковёр, Вахрем решил выручить сударыню и попутно избавиться от своих забот.

Дело в том, что он приехал на старо-престарой лошадёнке покупать другую, молодую и здоровую, о чём имел предварительный сговор с хозяином лошади. Приобретя новую тягловую силу, Вахрем проехал до мастерской по изготовлению конных экипажей с вывеской «Покерий и сыновья», где купил простую, но крепкую крестьянскую телегу и всю необходимую упряжь. Купленную лошадь ему там же мигом запрягли, подцепив новую телегу, и счастливый Вахрем важно уселся в неё, приказав жене следовать за ним в их прежней видавшей виды повозке.

Радуясь приобретению, Вахрем решил, что старую лошадёнку не стоит вести домой. Для крестьянской работы она уже не годилась, а просто так кормить и ждать, пока скотина избавит его от таких забот, было накладно. Убивать же свою «старушку» у крестьянина рука не подымалась, а смотреть, как она сама того гляди загнётся, тоже противилась душа. Вот горожанину, возможно, бы подошла такая лошадка, спокойная не столько норовом, сколько по старости, и послушная по той же причине, чтобы доехать до рынка и назад. Поэтому он и решил сбагрить её кому угодно за любую цену – сколько дадут. Но тут ему не повезло – никто не зарился на изморенную древность, как бы он не навяливал её, расхваливая на все лады. Решив отдать её почти что даром хозяину мясной лавки, Вахрем вместо благодарности услышал отповедь.

Ефтей: Лошадей своих полно.

Ты сведи вон на гумно,

Чтоб топтаться, не возить,

Не тяжёлое грузить.

Там она и околеет.

Бог беднягу пожалеет —

По предзимью подберёт.

Вахрем: Нонче точно не помрёт.

С утреца, считай, в походе!

А при добром обиходе…

Ефтей: Кто б за ней ухаживал,

Холил, обихаживал?

Среди здешней простоты

Не найдёшь безумцев ты.

Вахрем: Я ж отдам почти задаром.

Ефтей был не один, а в обществе всё того же приятеля Юстина – смешливого развесёлого мужичка, который из-за любого пустяка мог ржать до колик в животе, исходя слезой.

Юстин: Ей хоть зад смажь скипидаром,

Не начнёт она скакать.

Ефтей: Разве пузыри пускать,

Дух окрестный отравляя,

Да детишек забавляя.

После таких слов Юстин сложился пополам от смеха, что Ефтею пришлось силком загружать дружка в свою коляску. Тут-то Вахрем и заприметил Повелиху, и проследил за её передвижениями до лавки Юхтая, будто носом почуял выгоду. Повелиха оглянулась на незнакомого сельчанина, предложившего ей купить лошадь, и манерно поджала губы.

Повелиха: Всё равно платить мне нечем.

Вахрем: Всё устроим, обеспечим.

Щас лошадку предъявлю.

Повелиха вслед за незнакомцем вышла на крылечко лавки. Ироха с ковром плёлся следом.

Повелиха: Я за что её куплю?

Вахрем: Мне ль заботы не понять?

Можно ж на ковёр сменять!

Повелиха: Покажи свой экипаж!

Вахрем: Вот стоит. Ковёр покажь!

Повелиха: Полюбуйся, не растай!

Шерсть тут, шёлк – сплошной Китай!

Развёрнутый ковёр вверг Вахрема в неописуемый восторг, тогда как изморенной вид его лошадки и латанная-перелатанная телега вызвали у Повелихи брезгливое чувство отчуждения.

Повелиха: Ты, мужик, совсем дремуч?

Сам свою клячонку мучь!

Вахрем: Лес дремуч, не перелесок.

Кинешь чё-нибудь в довесок,

И телегу уступлю.

Повелиха: За ковёр я всё куплю:

И тебя, и эту старь.

До чего ж паршива тварь!

Вахрем: Да, лошадушка устала!

Столько нонче отпластала!

Ведь в дороге же с утра.

Повелиха: Да она ж совсем стара!

Как обсыпана мукой.

Возраст у неё какой?

Вахрем: Ни стара, ни молода.

Повелиха: Почему ж она седа?

Вахрем: Где ж седая? Вот те раз!

У неё такой окрас!

Окрас был больше похож на паршу.

Повелиха: Слышь, мужик, поближе подь-ка!

Как зовут конягу?

Вахрем: Мотька.

Если ласково – Матрёнка.

Есть коровушка Бурёнка,

А ещё свинья Хаврошка.

Повелиха: Как ты думаешь, Ирошка,

Брать худо́бину, не брать?

Вахрем: С возрастом не стану врать,

Но способная к движенью.

Повелиха: К моему ты положенью

Очень ловка примостился!

Вахрем: В нужном месте очутился.

Ну дак чё, берёте, нет?

Вы, я слышал, без монет.

Мне б ковёр вполне сгодился.

Повелиха: Им и князь бы погордился!

Вахрем: В Свистуновку сволоки!

Повелиха: Нет, таскаться не с руки.

Ты, давай, нас загрузи,

Да до дому довези.

Погляжу на что годна

Ваша Мотька.

Вахрем: Стать видна,

А в движеньи разглядишь.

Разбираешься ж, поди ж.

Пересадив свою молчаливую супругу в новую телегу, Вахрем приказал ей следовать за ними. В старую телегу он поместил Повелиху, Ирошку с ковром и уселся сам. Так как ехать было всего ничего, лошадка довольно бодро дотянула телегу со всей компанией до Повелихиного дома.

Вахрем: Добренькая госпожа!

Вот вам лошадь, вот вожжа,

К ним повозка есть в придачу,

Чтоб поехать на удачу.

Повелиха: Мне удача пригодится!

Вахрем: А зачем тогда рядиться?

Ну, добавь половичок!

Повелиха: Ох, и ушлый мужичок!

И ковра-то жирновато!

Мож поддать под зад ухвата?

Вахрем: Ладно, ладно, я шучу!

Щас ковёр свой прихвачу,

И прощай моя Матрёна!

Не расплакаться б, ядрёна…

Смахнув рукавом воображаемую слезу, подхватив ковёр и на прощанье чмокнув лошадь в морду, Вахрем поспешил к супруге, колом торчащей на новой телеге. Ирошка ввёл Повелихино приобретение во двор. На крылечко вышла старая служанка Дося.

Дося: Где лошадку ухватила?

Повелиха: Мужика вон обкрутила:

Коврик сбагрила ему.

Дося: Чё-то даже не пойму:

Лошадь выглядит неважно.

Подгибается вон ажно.

Повелиха: Хоть такой обзавелась!

Не рассматривай, не сглазь!

Эй, Ирох! Займись конём,

А потом с тобой гульнём.

Надо же обмыть покупку.

Дося, не криви тут губку!

Повелиха, довольная исходом дела, принялась командовать Ирошкой.

Повелиха: Привяжи-ка за крыльцо.

Там в телеге есть сенцо.

Да водицы прикорячь.

Дося: Лошадь надобно распрячь.

Повелиха: А кто станет запрягать?

Такой вопрос поставил Повелиху в тупик. Она растерялась. Приобретая «движимость», ковровщица не подумала, что за ней потребуется такой сложный уход. Это что же, ей придётся нанимать ещё и кучера?

Ирошка: Я согласен помогать.

Повелиха: Да? Тебя с собой беру!

Ирошка: Приходить что ль поутру?

Повелиха: Оставайся ночевать,

Не искать чтоб и не звать.

Ирошка занялся лошадью, а Повелиха с Досей вошли в дом.

Дося: Месяц в небе – не кокошник,

А Ирошка – не помощник.

Дак на кой такого брать?

Повелиха: Дося, нервы мне не трать!

Вот тебе какое дело?

Чем тебя это задело?

Тем, что малый дурачок?

Не гневи меня! Молчок!

Окрылённая и воодушевлённая удачной покупкой, Повелиха не желала ссориться с верной Евдосией. Она уже жила и грезила завтрашней поездкой, от которой ожидала хороших барышей и приятных впечатлений.

Глядя на возбуждённую хозяйку, зная её, как облупленную, Дося осторожненько приступила к деликатному разговору.

Дося: Нонче б хоть не выпивала!

Дел скопилось – до отвала.

И девиц разогнала!

Повелиха: Да какие там дела?

Нешто вечером возиться?

С утреца начну грузиться!

И не бойся, не напьюсь!

Дося: Отпускать тебя боюсь.

Повелиха: А то я б тебя спрошала!

Шла б к себе и не мешала!

Ишь, устроила муштру!

Ты допросишься: попру!

Дося: Ты и девок вон турнула.

Лучше б всё-таки вернула:

Щас бы что-нибудь ткалось

И спокойнее жилось.

Повелиха: Дося, мелешь ерунду!

Я других что ль не найду?

Невеликая потеря!

Та – тупица, та – тетеря,

Третья путала узор.

Сплошь огрехи – стыд, позор!

Столько ниток извела,

Не хватает даже зла!

Не ворчи, не поучай!

Приготовь закуску, чай.

Я – наряды подберу!

Завтра всем носы утру!

Повелиха переобулась в домашнюю обувь и застыла на месте, соображая, с чего начать подготовку к завтрашнему отъезду.

Дося: От питья всё ж воздержись.

Повелиха: Да отстань ты! Отвяжись!

Я трезвёхонька, гляди!

Прочь, не каркай, не гунди!

Хошь, чтоб я те побожилась?

Дося: Всё ж ты где-то приложилась.

Повелиха: Знаешь чё? Исчезни, Дося!

Ходишь по пятам, гундося!

Вот пристала, как смола!

Про свои страдай дела!

Я занудства не люблю!

Щас опоркой запулю!

Появившийся в дверях Ирошка, поймал летевший в Досю сапожок.

Однако, оставим Повелиху утрясать свои дела и вернёмся к разговору о посадцах вообще. Если уж говорить о проезжем люде, то есть тех счастливцах, которым довелось побывать в Посаде, то среди них находились такие, которые специально без всякой насущной надобности заворачивали в городок, желая погрузиться в неподражаемый местный колорит да послушать бесконечных разговоров.

А крестьяне из ближних деревень и сёл находили посадцев порой излишне грамотными и говорили, что те «слишком много о себе понимают». Ведь предупредительная вежливость здешних кустарей, ремесленников и лавочников, которые в каждом новом лице усматривали не просто собеседника, но потенциального покупателя или клиента, расценивалась как замаскированное превосходство и даже высокомерие.

Также встречались люди, недовольные посадскими говорунами и даже раздражённые на этих остряков. Видимо из тех, кто попался на ловкие язычки местных острословов и основательно побарахтался в их речах, бурлящих красочными эпитетами и хлёсткими поговорками.

– Очень прицеплючие!

На язык колючие.

Всё с подходцем, со смешком.

– Шутки ихние с душком!

То расспросом ковыряют,

Как на вшивость проверяют,

Хоть не спросят напрямки.

– Да, «городят теремки»

Способом многоэтажным,

Да с таким значеньем важным:

Не Посад, а пуп земли!

Будто всех, глянь, превзошли.

– Да уж точно – пуп земли,

А посадцы – короли!

– Здешни обитатели,

Горе-воспитатели,

Всюду нос свой всунут длинный

И считают за орлиный.

Вот вам случай в подтверждение: не далее, как неделю назад двое зажиточных крестьян, Савёл и Протас, продав на местном базаре что-то из домашней живности, зашли в лавку Вилизара и, благодаря усердию ловкого приказчика, накупили там кучу всякой всячины, то есть всего, на что упал восторженный взгляд, а после этого посетили цирюльню Мози Бромштея.

Сияющие от распирающей радости, довольные собой, покупками и преображённым лощёным видом, Савёл и Протас покинули гостеприимный Посад. Однако, отъехав на малое расстояние, оба призадумались, а потом начали сожалеть, что истратили кучу денег на всякую безделицу.

Савел: Тот на нас, видать, нагрелся!

Видит, глаз наш разгорелся

И давай всё предлагать.

Протас: Эх, кого теперь ругать,

Если сами простофили?

Нам немного потрафили,

А мы уши распустили.

Савел: Жалко, что заздря спустили

Столь деньжищ, да на безделку.

Протас: Видно, чёрт впихнул в проделку!

Савел: Без него не обошлось!

И ведь умных не нашлось,

Чтоб приезжим подсказать.

Протас: Эх, да чё себя терзать!

Не спустили ж в кабаке.

Столь всего лежит в лубке!

Савел: Да, лежит полным-полно,

Но обидно всё одно.

Сдуру хапнули безделки,

А теперь чеши сиделки

Аль макушки – всё одно

Для хозяйства не нужно.

Простофили! Ротозеи!

Протас: Я жене из бумазеи

Хоть юбчонку ухватил.

Савел: Я вообче всё здря спустил.

Всякие фонарики,

Попрыгушки-шарики.

Хоть детишек побалую.

Протас: А я дочушку малýю

Осчастливлю куколкой

Да копилкой-хрюколкой.

Савел: Прямча нас околдовали:

То и это насовали,

Навязали, сговорили,

Облапошили, обрили.

Не радовал крестьян и их «облагороженный» в цирюльне вид, где они были пострижены, завиты, выбриты до блеска, оставив на полу у слащавого цирюльника не только волосы с головы, но и окладистые бороды. Сам цирюльник тоже теперь не вызывал прежней симпатии. Как он их обхаживал!

Мозя: Щас займёмся и лицом.

С пальцем вам иль с огурцом?

Конечно, откуда было знать деревенским мужикам, что выражение «с пальцем или с огурцом» означало пожелание клиента, что пихать за щёку для округления при бритье. Услужливый еврей и постриг их, и побрил, и наодеколонил аж до чиха и рези в глазах. Воспоминания о посещении цирюльни теперь тоже были не столь радужными.

Протас: И насчёт наружности —

Лишние ненужности.

Энтот ихний брадобрей

Нас словил, как пескарей.

Оказывается, не столько накупленное бесполезное барахло вводило мужиков в уныние, сколько посещение парикмахерской. Приятели понимали, что новые причёски – худое приобретение, так как, к сожалению, не долговечно. Ведь волосы скоро отрастут, возвратив образу прежний вид, а вот денежки, увы, назад не воротятся.

Протас: Тот мошенник изловил!

Оболванил и завил,

Накрутив таких кудёр!

Нет, чтоб сразу наудёр!

Сели там, раззявив рот

И лишились вмиг бород.

Савел: Как курчат нас осмолили!

Диколоном сверх полили —

Хороши, как женихи,

Дурачины от сохи!

Протас: Да, два олуха небесных!

В городу искали честных,

Только в данной местности

Не способны к честности.

Денег нет, а впечатленье —

Выплата за исцеленье.

Сколь хитрюг тут обитает!

Савел: Зла на оных не хватает!

Как с деньгой ты, все тут вьются,

А теперь, поди, смеются.

Однако посадцы и не думали смеяться над незадачливыми селянами, а если и смеялись, то незлобиво. Ведь они также любили позубоскалить и друг над другом, причём с самым невинным видом и даже с некоторым сочувствием.

Доставалось и горожанам попавшим впросак или в какое-то щекотливое положение, причём частенько из-за болтливости собственных жён, и даже уже известным нам вдовушкам Марефе и Евлохе по причине их нестандартных фигур. Бедные вдовы за всю свою жизнь уже столько наслушались показного сочувствия и нелесных эпитетов, регулярно доходивших до них благодаря словоохотливости подруг, что уже и обижаться перестали на насмешки и сомнительные комплименты.

Дело в том, что Евлоха страдала излишней худобой, а Марефа – чрезмерной тучностью, и так как подруги были практически неразлучны, то контрастность телосложений особенно резко бросалась в глаза, о чём любили позубоскалить все местные мужчины, мысленно раздевая и сравнивая подруг. Что и говорить, полнота одной и худощавость другой являлась притчей во языцех на Посаде, породив массу шутливых поговорок: «Глянь, вдовица со вдовицей – как клубок с вязальной спицей!» или: «Во, мешалка и горшок, катышок и черешок!». Навязчивое сопереживание совсем не радовало бедных вдовушек, заставляя думать, что они не такие, как все, однако ломать многолетнюю дружбу подруги не собирались! Но больше от всеобщего «сочувствия» страдала всё-таки Евлоха ввиду того, что её чрезмерно хрупкая, почти невесомая худощавость расценивалась согражданами как некий физический недостаток сравнимый с уродством. Так, например, печник Кочуб, разговаривая со знакомым из Повельи, пытался сосватать ему Евлоху, однако, когда сват показал предлагаемую невесту, интереса у жениха не возникло, и во время последующей пирушки приятели основательно повеселились.