Братья Карамазовы. Том 2

– Но я не хочу. Я хочу с тобой, – возразил Родя.

– Этот вопрос уже решенный, так надо, а потом я за тобой приду. Договорились?

– Договорились, – тяжело вздохнув, ответил Родион.

– Теперь все, я пошла, – сказала Екатерина Ивановна, поцеловала сына в щеку и направилась в переднюю.

Воротившись домой, она была одета в шикарное платье, с новой прической, а на ее шее блистало колье, сережки и кольцо, что подарил ей Иван Федорович, а он все так же лежал на диване в легкой дремоте.

– Чего ты так разоделась? – спросил Иван Федорович.

– Это я для тебя, хочу нравиться тебе, – с улыбкой ответила Катерина Ивановна.

– Мы все равно расходимся, так что уходи. Мне надо отдохнуть.

– Иван, как расходимся? Ты больше не любишь меня? У нас же с тобой ребенок, и ему будет не хватать тебя. Ты подумал над этим?

– Я все обдумал и решил, что нам лучше расстаться.

– Иван, не бросай нас. Я же жить без тебя не могу, – чуть ли не плача, взмолилась Катерина Ивановна.

– Ничего, проживёшь. Я после праздников наш доходный дом продам, тебе останется три четверти денег. Да такая женщина одна не останется, быстро найдется жених, и ты про меня забудешь.

– Иван, я же без тебя заболею и умру.

– Не умрешь, выживешь. Тебе только кажется, а на самом деле время пройдёт; и плюс забота о Роде спасет тебя.

– Иван, молю тебя, – и Катерина Ивановна встала на колени, – не покидай нас, иначе я с собой что-нибудь сделаю, – заплакала она.

– Встань с колен, утри слезы, потому что мною все решено, и я своих решений не меняю.

– Зато мною ничего не решено! – продолжая стоять на коленях, сказала, уже рыдая, Катерина Ивановна. – Чем она краше меня?

– Кто?

– Другая женщина, с которой ты спутался. Что в ней такого особенного, чего нет во мне? Скажи мне, Иван. Я буду такая же, как она, и даже лучше.

– Какая женщина? Нет никакой женщины. Я просто ухожу.

– Ты врешь мне, скажи правду.

– Я больше тебя не люблю. Я бы хотел, чтобы ты оставила эти глупые догадки.

– Она моложе меня, вот поэтому ты уходишь?

– Не молода и не стара, потому что ее нет.

– А как же партия, которая хочет убить царя?

– Я царя убивать не хочу, запомни это раз и навсегда.

– Может, Иван, я тебе надоела? Так мы с Родей уедем куда-нибудь на какое-то время.

– Мне все и вся здесь надоело, потому и ухожу.

– Но ты вернёшься к нам?

– Никогда я не вернусь, я покидаю вас навсегда.

– Как это – навсегда?

– А так, навсегда и все.

– Я вызову, и за тобой приедут и увезут в больницу, ты просто болен, – вставая с колен, сказала Екатерина Ивановна.

– Я не болен. Мне нужно порошки пить, так что ты иди к себе.

– Иван, не уходи. Завтра доктор Николай Карлович придет, он и определит, здоров ты или нет. Я ему все расскажу.

– Да пусть проверяет, все это чепуха какая-то. Маша, поди сюда.

Служанка тотчас показалась на пороге кабинета.

– Маша, – обратился к ней Иван Федорович, – вот, возьми деньги и быстрей беги в «Гранд Отель Европа», там забронируешь на завтра двухместный номер люкс. Все поняла?

– А чего ж непонятного, барин, сейчас иду одеваться, – ответила Маша.

– Как на завтра, почему так скоро? Ты и доктора, дожидаться не будешь? – сказала удивленно Катерина Ивановна.

– Дождусь – и поеду, – ответил Иван Федорович. – А теперь иди к себе, мне отдохнуть надо.

– Номер двухместный, вторая кровать для нее?

– Ты, Катя, опять не угадала, просто он просторный. А теперь иди и думай что хочешь.

Катерина Ивановна, выдержав паузу, повернулась и ушла в спальню. Там она попыталась вязать, но слезы, катившиеся из глаз, помешали ей это сделать. Тогда, повалившись на бок, уткнулась в подушку. Только приход Маши оживил ее, она встала, утерла слезы и пошла в гостиную.

– Простите, барин, двухместные уже заняты. Я согласилась на одноместный, – войдя в кабинет Ивана Федоровича, объявила Маша.

– Ну, и этого довольно, – ответил он.

– Маша, обедать пора, накрывай на стол, – сказала Катерина Ивановна строгим голосом.

– А мне в кабинет принесешь, – сказал Иван Федорович, не вставая с дивана.

После обеда Иван Федорович заходил по кабинету, обдумывая свои действия, а Катерина Ивановна утерла слезы и села в кресло читать. Так они и просидели до самого вечера в разных комнатах. Она – в спальне, а он – в своем кабинете. Ночевали так же. Иван Федорович поднялся рано, в девять часов утра, и сразу кликнул Машу, чтобы та достала из кладовки два больших чемодана. В них он сам начал складывать свою одежду. За этим занятием его и застал пришедший Блюменштайн.

– Вот, посмотрите, Николай Карлович, он уходит навсегда от нас с Родей. Его необходимо положить в больницу.

– Что, так и сказал: «Навсегда»? – спросил доктор.

– Да, именно так и объявил.

– Иван Федорович, я бы не советовал вам сейчас покидать свой дом. Припадок может повториться, через три-четыре дня, – сказал Николай Карлович.

– Он еще и царя вздумал убить! – сказала Катерина Ивановна.

– А сам не хотел стать царем? Это уже похоже на SCHIZOPHRENIA10. Тем более вам надо сидеть дома.

– Его определенно нужно положить в больницу! – сказала Катерина Ивановна.

– Ни в какую больницу я не поеду! Или, силой потащите? – сказал строго Иван Федорович, продолжая собирать вещи и укладывать их в чемодан.

– Я не знаю, что делать, Николай Карлович.

– А ничего не надо делать, опустите его, он сам к вам придет. Только пить ему пока нельзя, а то последствия будут еще хуже. Да, кстати, я еще порошки принес. Вот, возьмите! – и он протянул руку с лекарствами Ивану Федоровичу. Тот взял и положил в карман пиджака.

– Не вернется, у него, наверно, женщина есть на стороне.

– Ну, разводы в наше время не редкость. Крепитесь, Катерина Ивановна, пойдите, сейчас дам вам успокоительное, – сказал господин Блюменштайн и достал из своего саквояжа маленький сверточек бумажки.

– Иван, я же без тебя умру!!! – уходя, истерично вскрикнула Катерина Ивановна, а слезы буквально лились из ее глаз. Иван же, не обращая внимания на расстроенную свою жену, продолжал складывать вещи в чемоданы.

– Успокойтесь, пойдемте я вас провожу, – беря ее под руку и уводя из кабинета.

Чемоданы были собраны, и Иван Федорович, а с женой он так и не попрощался, вместо этого он крикнул Машу, чтобы пришел дворник. Когда он явился, Иван Федорович дал ему целковый, приказал поймать извозчика, погрузить чемоданы на сани и отвезти их и его в «Гранд Отель Европа». Спустя час Иван Федорович уже был у дверей гостиницы. Когда все формальности были улажены, и он был со своей поклажей у себя в номере, он сел в кресло. «Надо идти к царице моего сердца и объявить ей об этом», – подумал Иван Федорович и, встав с места, запер номер, спустился на улицу, поймал извозчика и поехал к ней.

ВСТРЕЧА

Как всегда, за квартал до дома номер двадцать четыре Измайловской роты он слез и пошел пешком. Открыла ему снова она, но она была не одинока – на кухне сидел Андрей Желябов и что-то писал.

– Ты как говорила? «Уйдешь от жены – тогда и приходи». Вот, волю твою я исполнил. Я навсегда ушел от жены.

– А я знаю, что ты ушел от нее, мне записку прислали от твоей жены. Вот она, – и Перовская достала бумажку. Вот, ждет меня сегодня. Здорово твой братец постарался. Он очень опасен для нас, а ты за него поручился. Удивительно, как нас еще не арестовали.

– Пошли кого-нибудь, а сама не ходи.

– Нет уж, я пойду, хочу посмотреть на нее.

– Я пришел пригласить тебя на обед в честь моего переезда.

– Она не пойдет, в светлый час дня в городе слишком много шпионов, ее тут же схватят, а вечером темно будет, тогда и пойдет, – сказал Желябов.

– А ты что скажешь? – спросил Иван Федорович, обращаясь к Перовской.

– А я, как жена, должна делать, что мне велит мой муж, – ответила Перовская. – Ты не вовремя пришел, я пришлю тебе записку, когда можно будет, а сейчас иди. Кстати, где ты сейчас живешь?

– В «Гранде Отеле Европа».

– Завтра Новый год справлять будем, ты приходи в десять вечера в съемную квартиру купца Сничкина на третий этаж, номер восемь. Будем тебя принимать в Исполнительный комитет, получишь новый паспорт. Там и увидимся. Хорошо?

– Хорошо, – сказал Иван Федорович и повернулся, чтобы уйти.

– Жди, – бросила она ему на прощанье.

C тем и покинул Иван Фёдорович ее и пошел в уже привычный трактир. День на удивление пролетел быстро, и Катерина Ивановна отправилась на встречу с незнакомой ей женщиной. Придя в комнату для свиданий с нею на полчаса раньше, она села на стул, стоявший рядом со столом, и стала ждать. В назначенный час дверь комнаты приоткрылась и вошла Софья Перовская в сопровождении Желябова. Катерина Ивановна ждала кого угодно, только не такую маленькую девочку с мальчишечьим лицом, одетую в гимназическое платьишко с белым воротничком. Но в ту же секунду подавила в себе это удивление.

– Наш разговор не должен проходить в присутствии мужчин. Видите? Я одна пришла, – потребовала Катерина Ивановна.

– Андрей, выйди, – сказала Перовская.

Желябов нехотя вышел за дверь комнаты.

Как только они остались одни, Катерина Ивановна чуть не засмеялась, подумав о том, что зря она это все затеяла.

– Я, признаться, очень удивлена, увидев вас такую. Я-то, грешным делом, думала: придет дама невиданной красоты, во всем убранстве, некая светская львица, – с улыбкой сказала Катерина Ивановна, – А тут мне сначала подумалось: а не служанка ли вы? Но, увидев вашего сопровождающего, я убедилась, что это не так.

– Зато вы выглядите – хоть на бал вас веди. Запах ваших духов я еще в коридоре почувствовала, – без капли смущения ответила Перовская, садясь на стул напротив Катерины Ивановны.

– Я пригласила вас поговорить о своем муже – Иване Федоровиче Карамазове, – сказала Катерина Ивановна, предупреждая вопрос Перовской.

– А что о нем говорить? Вы вся такая эффектная, и остались без своего мужа, а вот меня, такую, казалось бы, простушку, любят двое мужчин. Видимо, ваша родословная подвела. Вы откуда приехали? Из провинции? Чьих родов будете? Неизвестно.

– Мой отец в войсках служил.

– А я дочь бывшего генерал-губернатора Петербурга. Вот так. Происхождение здесь играет не последнюю роль, его издалека видишь. Чем вы занимались, будучи в своем уездном городишке? Ничем. Так проживали благодаря кому?

Тетке из Москвы.

– Ну вот, настоящей работы не знали и образования путного никакого не имели. А он человек деятельный, вы же, видимо, как только вышли за него, так в тихое болото превратились. Ему просто скучно с вами стало, он человек идейный, а у вас никакой мыли нет, вот он и ушел от вас. А теперь пришли и требуете от меня отдать вам мужа. Да он со скуки с вами пропадет.

– Ушел-то он к вам? Или вы какую-то другую представляете?

– Да какая разница, к кому – ко мне или еще к кому-нибудь. Ему главное, чтобы интересно жить было, а не сидеть с пустой головой около вашей юбки.

– Но, если пришли вы, значит, он к вам ушел.

– Disons.

– Я не понимаю иностранного языка, потрудитесь перевести.

– Я сказала «допустим».

– Оставьте его, пожалуйста, он отец нашего семилетнего ребенка.

– Которого нелюбимая женщина родила. Он же женился на вас из-за чувства благодарности. Он мне рассказывал всю вашу историю.

– Ваши взаимоотношения тоже не крепки, у вас все построено на его страсти, и она скоро пройдет, и вы будете так же несчастны, как я сейчас, – парировала Екатерина Ивановна.

– Нет, все не так. Он служит очень серьезному делу, он идейный человек, я же вам говорю, но вы в силу своей необразованности допустить этого не можете.

– Убийство царя?

– А это уж, простите, дамочка, не вашего ума дело. Забудьте навсегда про это и никому не говорите, а то ваш ребенок останется сиротой. J’ai bien compris? Я понятно сказала? – и тут же перевела, вспомнив, что ее собеседница по-французски не понимает.

– Вы мне угрожаете?

– Нет, просто предостерегаю.

– Мне до этого нет дела, мне мой муж надобен.

– Да с чего вы взяли, что он ваш муж? Сходили в церковь, обряд совершили – и все, муж, что ли? Ни он, ни я в Бога не веруем, и все ваше венчание – полная profanation – профанация.

– Он больной человек, ему необходимо лечиться.

– И чем же?

– У него белая горячка, он два раза лежал в психиатрической больнице. Возможно, он не отдаёт себе отчета о своих действиях. За ним уход необходим.

– А может, вы все это наговариваете? Но мы понаблюдаем за ним. И запомните: к вам он больше не вернется, как бы там ни было.

– Почему вы так уверены?

– Потому что он никогда вас не любил. Да, думал, что полюбит, но не вышло. Бывает. А жил с вами из чувства благодарности. Вы, видимо, не можете ему дать того, что он получает от меня. И ребенок родился у вас не от любви, а потому что вы его захотели, а он исполнил ваше желание, надеясь через него полюбить вас, но не сложилось, потому он к нему и холоден остался. Не нужен он ему.

Катерина Ивановна едва сдерживала слезы, встала со стула и подошла к окну. На улице стояла тишина, лишь изредка падал снег.

– А знаете, я вам не верю. Он обязательно вернется к нам с Родей, как только поймет всю лживость вашего учения, которое вы проповедуете, и страсть его утихнет к вам. А я буду ждать и всегда – днем или ночью – приму его, и никаких обид с моей стороны не будет. Сколько потребуется, столько и буду ожидать, и жить этим буду. Погодите, наступит мой день, я больше, чем уверена.

– Какая же вы непонятливая. Не вернется он к вам никогда, можете вечно ждать его, только напрасно. Вы богатая женщина, найдите себе другого, им и утешитесь.

– Не надо мне другого, я его люблю. Мне он нужен.

– Тогда до конца жизни будете страдать.

– Ну и пусть, но надежду не потеряю. Я еще раз прошу вас: отступитесь от него.

– Да я его и не держу, он сам выбрал этот путь и не сойдет с него, даже если б я его прогнала, только я не сделаю этого, потому что у нас дело есть, и он уже участвует в нем. Как у вас все довольно просто: ушел, пришел. Нет, все гораздо серьезней, чем вы думаете. Если он взялся за это дело, то не отступит, потому что выхода из этого нет. Так что прощайте, думаю, я все вам объяснила. – Перовская встала и пошла к выходу.

– Я все равно его вытащу из вашего дела, и он вернется ко мне! – сказала Катерина Ивановна.

– Только попробуйте нам мешать – месть будет быстрая и жестокая, – сказала Перовская, открывая дверь комнаты.

ЗАКАТ ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА II

Выстрел за границей

Первой поездкой после принятия Высочайшего манифеста была Варшава. В начале мая из Москвы через Брест-Литовск его поезд прибыл на La Gare de Varsovie. В сопровождении министра, статс-секретаря Царства Польского Туркула, умершего по дороге, и министра иностранных дел князя А. М. Горчакова. Также в Варшаву прибыли высокопоставленные лица: Великая княгиня Ольга Николаевна с супругом, наследным принцем Виртембергским, и великий герцог Саксен-Веймарский. Еще приехали приветствовать Его Величество от имени короля прусского – генерал-адъютант граф Гребен и от императора австрийского – фельдмаршал-лейтенант князь Лихтенштейн. На известительную грамоту о воцарении: от королевы великобританской – лорд Грей и от короля бельгийцев – князь де Линь. Также съехались в большом количестве из Царства Польского губернские и уездные предводители дворянства, дворяне-помещики, придворные, кавалерственные и знатные дамы. Одиннадцатого мая при дворянских предводителях, сенаторах и высшем католическом духовенстве Александр II в здании Сейма произнес на французском языке знаменательную речь:

«Господа, я прибыл вам с забвением прошлого, одушевленный наилучшими намерениями для края. От вас зависит помочь мне в их осуществлении. Но прежде всего я должен вам сказать, что взаимное наше положение необходимо выяснить. Я заключаю вас в сердце своем, также как и финляндцев и прочих моих русских подданных; но хочу, чтобы сохранен был порядок, установленный моим отцом. Итак, господа, прежде всего оставьте мечтания (“Point de reveries!” – эти слова Государь повторил дважды). Тех, кто захотел бы оставаться при них, я сумею сдержать, сумею воспрепятствовать их мечтам выступить из пределов воображения. Счастье Польши зависит от полного слияния ее с народами моей Империи. То, что сделано моим отцом, хорошо сделано, и я поддержу его дело. В последнюю восточную войну ваши сражались наравне с прочими, и князь Михаил Горчаков, бывший тому свидетелем, воздает им справедливость, утверждая, что они мужественно пролили кровь свою в защиту отечества. Финляндия и Польша одинаково мне дороги, как и все прочие части моей Империи. Но вам нужно знать, для блага самих поляков, что Польша должна пребывать навсегда в соединении с великой семьей русских Императоров. Верьте, господа, что меня одушевляют лучшие намерения. Но ваше дело – облегчить мне мою задачу, и я снова повторяю: Господа, оставьте мечтания! оставьте мечтания! Что же касается до вас, господа сенаторы, то следуйте указаниям находящегося здесь наместника моего, князя Горчакова; а вы, господа епископы, не теряйте никогда из виду, что основание доброй нравственности есть религия и что на вашей обязанности лежит внушить полякам, что счастье их зависит единственно от полного их слияния со святой Русью».

В следующие дни последовали балы от наместника в замке, потом – от польского дворянства, от варшавского городского общества. Пятнадцатого мая государь решил лично выразить благодарность за теплый прием. «Я очень рад, господа, – сказал Александр II, – объявить вам, что мне было весьма приятно находиться в вашей среде. Вчерашний бал был прекрасен. Благодарю вас за него. Я уверен, что вам повторили слова, с которыми я обратился к представителям дворянства при их приеме пять дней тому назад. Будьте же, господа, действительно соединены с Россией и оставьте всякие мечты о независимости, которые нельзя им ни осуществиться, ни удержать. Сегодня повторяю вам опять: я убежден, что благо Польши, что спасение ее требует, чтобы она соединилась навсегда, полным слиянием, с славной семьей русских Императоров, чтобы она обратилась в неотъемлемую часть великой всероссийской семьи. Сохраняя Польше ее права учреждения в том виде, в каком ей даровал мой отец, я твердо решился делать добро и благоприятствовать процветанию края. Я хочу обеспечить ему все, что может быть ему полезно и что обещано или даровано моим отцом; я ничего не изменю. Сделанное моим отцом – хорошо сделано; царствование мое будет продолжением его царствования; но от вас зависит, господа, сделать эту мою задачу выполнимой; вы должны помочь мне в моем деле. На вас ляжет ответственность, если мои намерения встретят химерическое сопротивление. Чтобы доказать вам, что я помышляю об облегчениях, предупреждаю вас, что я только что подписал акт об амнистии; я дозволяю возвращение в Польшу всем эмигрантам, которые будут о том просить. Они могут быть уверены, что их оставят в покое. Им возвратят их прежние права и не будут производить над ними следствия. Я сделал лишь одно исключение, изъяв старых, неисправимых и тех, которые в последние годы не переставали составлять заговоры или сражаться против нас. Все возвратившиеся эмигранты могут даже, по истечении трех лет раскаяния и доброго поведения, стать полезными, возвратясь на государственную службу. Но прежде всего, господа, поступайте так, чтобы предположенное добро было возможно, и чтобы я не был вынужден обуздывать и наказывать. Ибо если, по несчастию, это станет необходимым, то на это хватит у меня решимости и силы: не вынуждайте же меня к тому никогда. Поняли ли вы меня? Лучше награждать, чем наказывать. Мне приятнее расточать похвалу, как я делаю это сегодня, возбуждать надежды и вызывать благодарность. Но знайте также, господа, и будьте в том уверены, что если окажется нужным, то я сумею обуздать и наказать, и вы увидите, что я накажу строго. Прощайте, господа».

На следующий день император отправился в Берлин. А через семь лет спустя после его визита случилось польское восстание. Прибывшие из эмиграции даже не думали оставлять свою идею о свободной Польше. И вот одиннадцатого января шесть тысяч повстанцев, разбитых на тридцать три отряда, начали борьбу. Пик восстания пришелся на весну – лето. Тогда Александр II сменил наместника, им стал Муравьев, бывший уже в отставке. Его любимая поговорка: «Я не тот, кого вешают, я тот, который сам вешает». Он при помощи расквартированной девяностотысячной армии довольно скоро подавил все выступления. В этой борьбе погибло около двух тысяч поляков, двенадцать с половиной тысяч семей были высланы вглубь империи, а дома их разрушены. Казнены сто двадцать восемь человек, а по всей Польше – четыреста человек. Семь тысяч поляков покинули свою родину. Кроме того, Польша больше не могла именоваться Царством. Так закончилась польская борьба за независимость. А Муравьев получил титул графа и снова был отправлен в отставку.

Спустя пять лет, в мае, после польского восстания, Александру II пришло лично от Наполеона III приглашение посетить «Всемирную выставку произведений земледелия, промышленности и художеств». Весь Двор был против, а с императрицей случилась истерика, когда государь объявил, что он непременно должен посетить ее. Дело в том, что Париж был настоящим гнездом польских эмигрантов, и все опасались за жизнь императора, но его это не останавливало. Там, где стоит Триумфальная арка, жила со своей невесткой бывшая фрейлина его жены, та, что покорила навсегда его сердце, Екатерина Долгорукая, и этого шанса увидеть ее он не мог упустить.

Кроме того, на выставку собирались все монархи, и выдался прекрасная случай пересмотреть Парижский мирный договор от 1856 года, чтобы Российская империя получила возможность иметь на Черном море свой флот.

Поезд с Александром II и его свитой прибыл двадцатого мая на Северный вокзал Парижа. Его встречал сам Наполеон III. Столица Франции встретила Александра II неприветливо: на всем пути кортежа стоял народ с плакатами «Да здравствует Польша!», а вечером в «Опере Комик» шел спектакль с не очень приличной историей о его прабабушки Екатерины II. Пришлось покинуть свои места со второго действия. Его разместили в Елисеевском дворце, в тех же апартаментах, в которых был в 1814 году его дед Александр I.

После возвращения со спектакля государь дождался полуночи и зашел к своему министру двора, который почти засыпал. Александр II испросил у него огромную сумму в сто тысяч франков для ночной прогулки. Тот был сильно удивлен, но денег дал, сообщив об этом начальнику тайной полиции Петру Шувалову, а тот его успокоил, сказав, что за самодержцем ведется слежка, да и французская полиция не дремала. Путь императора лежал, конечно, к его любимой женщине Екатерине, которая жила в скромной гостинице на улице Басс-дю-Рампар. Вернувшись лишь в три часа ночи, он принял решение: теперь она постоянно будет состоять в его свите. И каждый вечер нанятый фиакр привозил ее в Елисеевский дворец. Днем же его отвезли на выставку, и будучи заядлым лошадником, он осмотрел конюшню, где содержались русские лошади. Вечер же был организован в Версале, где был организован прием и торжественный ужин в его честь.

На следующий день Александр II прогуливался в саду Тюильри. К нему подвели цыганку Тамару, которая посмотрела ему прямо в глаза и взяла его руку. Увидев линии его ладони, сказала: «Семь смертей вижу я в твоей судьбе, государь, шесть раз твоя жизнь будет висеть на волоске, но не оборвется, в седьмой раз смерть тебя догонит. Бойся женщину с белыми волосами, с белым батистовым платком». Император покраснел, и лицо его стало выражать страх. Он вспомнил покушение на него Каракозова.

Предсказание цыганки начало сбываться, когда наступило двадцать пятое мая. В пятом часу, после военного смотра на ипподроме Лоншам, император с двумя его сыновьями – цесаревичами Владимиром Александровичем, Александром Александровичем (будущим Александром III) – и Наполеоном III ехали в одной коляске через Булонский лес. На всем их пути побочным скопились толпы народа. Экипаж двигался очень медленно, чтобы не придавить кого-нибудь. Когда они поднялись на Гранд Каскад, из общей массы людей со стороны Наполеона III выступил человек и поднял руку с двуствольным пистолетом. По ней ударил берейтор, раздался выстрел, и пуля попала в лошадь шталмейстера, следом второй, и пистолет буквально взорвался, повредив руку преступника. Покусившегося на жизнь высоких особ тут же схватили, и толпа в ярости чуть было не разорвала его на кусочки.

На следующий день в Елисеевский дворец к самодержцу приходили императрица Евгения и Наполеон III, умоляли Александра II не сокращать свой визит и рассказали, что стрелявший – двадцатилетний польский эмигрант, звали его Антон Березовский.

Как потом оказалось, он сын бедного преподавателя музыки, уроженец Волынской губернии, поляк по национальности, выходец из бедной шляхетской семьи. Эмигрировал во Францию, где работал в слесарной мастерской, затем поехал в Польшу, и участвовал в восстании, потом вернулся обратно в Париж. За день до покушения купил пистолет за девять франков. Суд над ним состоялся пятнадцатого июля, на нем Березовский сказал, что, убив царя, он надеялся освободить Польшу. Эта мысль зародилась давно, как стал он себя помнить. Единственное, о чем он сожалел, так это о том, что все это случилось на земле дружественной Франции. Был приговорен к каторге пожизненно, с отбыванием наказания в Новой Каледонии, но через сорок лет его амнистировали. После отбытия срока остался на острове, прожив до шестидесяти девяти лет, он скончался в городке Бурай.