Братья Карамазовы. Том 2

По отношению к задержанному, содержащемуся в Петропавловской крепости, применялись пытки бессонницей и голодом, а также жесточайшие избиения. Его держали на хлебе и воде, допрашивали по двенадцать-пятнадцать часов в день. Ночью будили по три раза в час, заговаривая с ним на польском языке. Стража у его камеры менялась каждые два часа, к нему также приходил агент III отделения полиции священник протоирей Полисадов, который беседовал с ним по полтора-два часа, а затем писал все, о чем удалось ему узнать.

Из показаний Д. В. Каракозова Особой следственной комиссии шестнадцатого апреля:

– Когда и при каких обстоятельствах родилась у вас мысль покуситься на жизнь государя императора? Кто руководил вас совершить это преступление и какое для сего принимались средства?

– Эта мысль родилась во мне в то время, когда я узнал о существовании партии, желающей произвести переворот в пользу великого князя Константина Николаевича. Обстоятельством, предшествовавшим совершению этого умысла и бывшим одною из главных побудительных причин для совершения преступления, была моя болезнь, тяжело подействовавшая на мое нравственное состояние. Она повела сначала меня к мысли о самоубийстве, а потом, когда представилась цель не умереть даром, а принести этим пользу народу, придала мне энергии к совершению моего замысла. Что касается личностей, руководивших мною в совершении этого преступления и употребивших для этого какие-либо средства, то объявляю, что таких личностей не было: ни Кобылин, ни другие какие-либо личности не делали мне подобных предложений. Кобылин только сообщил мне о существовании этой партии и мысль, что эта партия опирается на такой авторитет и имеет в своих рядах многих влиятельных личностей из числа придворных. Что эта партия имеет прочную организацию в составляющих ее кружках, что партия эта желает блага рабочему народу, так что в смысле может называться народною партиею.

Эта мысль была главным руководителем в совершении моего преступления. С достижением политического переворота являлась возможность к улучшению материального благосостояния простого народа, его умственного развития, а через то – и самой главной моей цели – экономического переворота. О Константиновской партии я узнал во время моего знакомства с Кобылиным от него лично. Об этой партии я писал в письме, которое найдено при мне, моему брату Николаю Андреевичу Ишутину в Москву. Письмо не было отправлено, потому что я боялся, чтобы каким-либо образом не помешали мне в совершении моего замысла. Оставалось же это письмо при мне потому, что я находился в беспокойном состоянии духа, и письмо было писано перед совершением преступления. Буква «К» в письме означает именно ту партию, Константиновскую, о которой я сообщил брату. По приезде в Москву я сообщил об этом словесно, но брат высказал ту мысль, что это чистая нелепость, потому что ничего об этом нигде не слышно, и вообще высказал недоверие к существованию подобной партии.

Покушавшийся на Высочайшую жизнь императора Александра II в момент ареста имел при себе экземпляр сочиненной им прокламации: «Друзьям-рабочим! Грустно, тяжко мне стало, что погибает мой любимый народ, и вот я решил уничтожить царя-злодея. Умру с мыслью, что принес пользу дорогому моему другу – русскому мужику. Верую, что найдутся люди, которые пойдут по моему пути. Верую в имущественное равенство, которое и есть рай». Также при нем был обнаружен двуствольный револьвер, купленный за пятнадцать рублей в Москве, весом около полу килограмма и с длиной ствола девятнадцать сантиметров, пузырек с синильной кислотой, два грамма стрихнина в порошке и восемь порошков морфия, а также медицинский рецепт (преступник страдал колитом), с помощью которого и вышли на доктора, и тот в свою очередь указал на то, что преступник прибыл из Москвы. Имя его – Каракозов Дмитрий Владимирович, 1840 года рождения, из села Жмакино Саратовской губернии, из бедной дворянской семьи. Учился в Саратовской гимназии. В 1861 году поступил в Казанский университет и участвовал в студенческих волнениях, за что был исключен, а затем вновь принят. В октябре 1864 перевелся в Московский университет, но вскоре был исключен за неуплату. Вошел в студенческий кружок под названием «Организация», ядром которого стало экспрессивное объединение «Ад», созданное его двоюродным братом Николаем Андреевичем Ишутиным, 1840 года рождения, из города Сердобска Пензенской губернии. Сын потомственного почетного гражданина. Ишутин спустя два года после своего рождения остался сиротой, воспитывался у родственников – мелкопоместных дворян Каракозовых. В 1855 году окончил Чембарское уездное училище и поступил в Пензенскую гимназию, но ушел из седьмого класса, не окончив курса. В 1863 году приехал в Москву с намерением подготовиться и поступить в университет, но, усмотрев в дипломе «лазейку в мирную жизнь обывателя» и считая, что сознательный человек обязан все силы отдать революции, удовольствовался ненадолго положением вольнослушателя. Ишутин сумел объединить студенческую молодежь, которая под влиянием Н. Г. Чернышевского и Фурье надеялась перестроить общественный строй России на началах общинно-артельного социализма. Но вскоре эта идея всем наскучила и была заменена на другую – убить того, кто виноват во всех бедах России, – царя. Была организована касса взаимопомощи, переплетная и швейная мастерские, бесплатные библиотеки и школа, просуществовавшая почти год, в которой учились мальчики из беднейших семей. Мечта Ишутина была таковой: «Мы сделаем из этих малышей революционеров».

Самое интересное, что об организации знали в полиции, но относились к этому как к пустой болтовне молодежи. И вот жареный петух клюнул, и произошли массовые аресты: в Москве были посажены в камеру девяносто восемь человек, в Петербурге – сто тридцать девять. Под следствием в Москве умерло двое, в Петербурге – девять. Ишутина взяли под стражу девятого апреля. Вначале Каракозова хотели объявить сумасшедшим, ведь не может же русский человек в здравом уме стрелять в государя. Но царь отклонил это предложение. И тогда среди арестованных на месте покушения нашелся двадцатипятилетний подмастерье шапочных дел мастера Осип Иванович Комисаров родом из Костромской губернии, села Молвитино Буйского уезда, с родины народного героя Сусанина. Который показал, что-де спас императора. Вот что он рассказал: «Сам не знаю, но сердце мое как-то особенно забилось, когда я увидел этого человека, который постепенно пробивался сквозь толпу; я невольно следил за ним, но потом, однако, забыл его, когда подошел государь. Вдруг вижу, что он вынул и целит пистолет: мигом представилось мне, что, коли брошусь на него или толкну его руку в сторону, он убьет кого-либо другого или меня, и я невольно и с силой толкнул его руку кверху; затем ничего не помню, меня как самого отуманило, и, очнувшись, я вижу только, что меня целует какой-то генерал; повезли меня во дворец, но я был как бы в забытьи, и язык у меня вовсе отнялся; только часа через полтора я как-то опомнился и мог говорить».

Весть о спасении царя простым мужиком разлетелась по Петербургу в мгновение ока. Восторгу публики не было границ, все повторяли только две фамилии: Каракозов и Комиссаров. Во всех церквях города звучали торжественные молебны о здравии государя. На приеме в Зимнем дворце Александр II прикрепил ему на грудь Владимирский крест, а императрица собственноручно вдела его жене в уши золотые сережки. Также он был возведен в потомственное дворянство, и объявили ему о новой фамилии – Комиссаров-Костромской, а еще было пожаловано ему пятьдесят тысяч рублей. 8 мая этого же года Московская городская дума наградила Комиссарова высшим для города званием – «Почетный гражданин Москвы». Впоследствии он поселился в Полтавской губернии, пожалованной ему государем, там он и умер от алкоголизма в 1892 году.

Заседание верховного суда началось десятого августа под предводительством князя Петра Гагарина в Петропавловской крепости, где судили декабристов и петрашевцев.

Каракозов, совсем надломленный следствием и судом, дал все требовавшиеся от него показания. Сидя в Алексеевском равелине, он уже знал, что ему предстоит смерть (смертный приговор был оглашен 31 августа), и он написал прошение царю: «Прошу Вас прощения как христианин у христианина и как человек у человека». Александр II ему ответил: «Я прощаю вас как христианин христианина, но как государь простить не могу».

По этому делу были обвинены еще тридцать пять человек.

3 сентября в семь часов светлого солнечного утра Каракозова привезли на позорной колеснице, сидящего спиной к лошадям, на Смоленское поле на Васильевском острове к установленному заранее эшафоту. Казалось, он не умел ходить или был в столбняке. Его лицо было синее и мертвенное. Исполненное ужаса и немого отчаянья. Его медленно отковали. Он поклонился по-русски на все четыре стороны всему народу.

– И нас прости, Христа ради, – прокричал кто-то глухо, едва слышно.

– Матушка, царица небесная, – протянула нараспев какая-то дородная баба.

– Конечно, Бог будет судить, – донеслось из народа.

– О-ох! Батюшки! – провыла снова баба.

Толпа стала глухо гудеть, и послышались даже какие-то выкрики кликуш, затем палачи взяли его под руки на эшафот, к позорному столбу. Многотысячная толпа затихла, ожидая казни. И вот, когда господин секретарь Верховного суда зачитал смертный приговор, забили барабаны, гвардейцы сделали «на караул», все сняли шапки. Потом на эшафот зашел протоирей Палисадов в облачении и с крестом в руках, он приблизился к осужденному, сказал ему последнее напутственное слово, дал поцеловать крест, после чего удалился. Палачи надели на него саван, который закрыл совсем его голову. Затем его подвели к виселице, поставили на скамейку, надели веревку, и палач выбил у него из-под ног скамейку. Каракозов качался на веревке, его голова, перетянутая у шеи, казалась кукольной фигуркой. Скоро он начал конвульсивно сгибать ноги. Двадцать минут Каракозов висел, потом палачи спокойно положили его в гроб, стоявший подле виселицы. В пустынном и угрюмом месте – на острове Голодае – тайно похоронили его труп. Здесь же сорок лет назад предали земле тела пяти декабристов.

Ишутину, вначале приговоренному также к смерти, надели балахон, объявили о помиловании и заключили в Шлиссельбургскую тюрьму, где он умер в 1879 году в состоянии мрачного помешательства.

Князь Долгоруков подал в отставку восьмого апреля, заявив при этом: «Пусть вся Россия знает, что я уволен за неумение охранять моего государя». После его отставки высокий пост был пожалован П. А. Шувалову. Четвертого мая было принято решение о ликвидации должности генерал-губернатора Петербурга. Н. Л. Перова, Александра Суворова уволили из столичной полиции, на его место был назначен обер-полицмейстер Санкт-Петербурга Ф. Ф. Трепов. Также был уволен министр просвещения Александр Головин.

После этого Александр II свернул все реформы, и над страной опустился призрак Николаевской России. Его слова, сказанные им перед смертью: «Держи их всех», – зазвучали у императора в ушах.

Вот что написал сразу после покушения Александр Васильевич Никитенко – историк литературы, цензор, профессор Санкт-Петербургского университета, действительный член Академии наук: «Чем больше я вдумываюсь в это происшествие, тем мрачнее оно становится в моих глазах. Не есть ли оно роковое начало тех смятений, какие должна вытерпеть Россия, пока она не упрочит и не определит своего нравственного и политического существования? Неужели необходимо, чтобы двигатели ее будущности возникли из гнездилища всякого рода безобразных умствований, утопий, из воспаленных незрелых голов?»

Весной 1867 года в ограде Летнего сада была сооружена часовня во имя святого благоверного князя Александра Невского о чудесном избавлении императора Александра II от смерти, на фронте которой сделали надпись: «Не прикасайся к Помазаннику Моему». Ее снесли в 1930 году.

КОЛЯ КРАСОТКИН

Нотариальная контора, в которой служил Коля Красоткин, находилась на Никольской улице. Окончив гимназию, его мать отправила в Петербург, там он прилежно поступил в университет на юридический факультет. И все это время переписывался с Алексеем Федоровичем, даже шафером был у них на свадьбе с Lise. Получив диплом, Коля нашел в скромной нотариальной конторе место помощника нотариуса, и вот уже год как он служит нотариусом. Но контора сегодня, после Рождества, не работала, а он пришел туда, чтобы разобрать документы, ждущие своей очереди. Коля стал ужасным трудоголиком, он любил свою профессию и потому отдавался ей сполна, работая даже в выходные дни. Хозяин этого юридического заведения Натанзон не мог нарадоваться тому, что у него служит такой трудолюбивый работник, и потому часто оставлял контору на него. Коле уже исполнилось двадцать семь лет, и он мечтал, что скоро сам откроет свое дело.

Именно сюда, торопя извозчика, ехал на санях Алексей Фёдорович. Вчерашний вечер был ужасным: Lise устроила скандал по поводу того, что он задержался, а должен теперь был неотлучно находиться при ней. Она даже потребовала, чтобы он переехал в ее спальню. Алексей все исполнил, извинялся, долго успокаивая супругу, и сегодня ему стоило больших трудов выйти из дому.

Когда повозка подъехала к указанному месту, Алексей Федорович спешно вылез и подошел к порогу конторы. Он постучал, но ответа не последовало, и лишь когда он второй раз сильнее стукнул, то за дверью послышался звук задвижки, и она открылась.

– Алексей Федорович! – сказал открывший ему Коля Красоткин. – Здравствуйте. Вот уж не ждал. Да вы проходите, очевидно, заботы вас совсем одолели.

– Да, забот немало, у меня же жена нездоровая, нужен уход.

– Видно, какая-то нужда очень серьезная привела вас сюда.

– Да, у меня к вам срочное дело, – ответил Алексей Федорович и прошел вовнутрь помещения.

Они поднялись на второй этаж, где располагалась сама контора, Николай сел за свой стол, а Алексей Федорович – напротив его.

– Может, пришли в партию нашу вступить, надумали наконец-то? – сказал Николай.

– Нет, вы же знаете, я не социалист, я в Бога верую. У меня к вам одно поручение.

– Ну, можно и Бога не отрицать, и социалистом быть. Так какое поручение?

– Скажите, Николай, много ли в вашей организации женщин?

– Это секретные сведения.

– Мне очень нужно знать.

– Зачем?

– Мне нужно знать, кто является дамой сердца моего брата Ивана.

– А что, есть такие подозрения?

– Есть.

– И у кого?

– У жены брата моего, я вчера был у нее.

– И что она вам такого сказала, что вы приняли к сердцу правдивость ее доводов?

– Он с ней не живет как с женщиной уже две недели и дома бывает редко.

– И вы взялись выяснить это?

– Да.

– И вы думаете, Алексей Федорович, что она из наших? А сколько у меня хотя бы знакомых женщин, так, так же и у него, и они не состоят в нашей партии, а просто сочувствующие. И насколько верны ваши подозрения – это еще вопрос. Может, по салонам гуляет, там и обзавелся любовницей, а вы сразу на наших думаете.

– Я думаю, точны. Вы, сделайте милость, выясните этот вопрос.

– Я подозреваю, что вы еще кому-то рассказали о том, что ваш брат состоит в нашей партии.

– Я не мог не сказать, ведь гибнет один человек.

– Его жена? Я правильно угадал?

– Да, правильно, разрушается семья, и нужно ее спасти. У меня вот, – и Алексей Федорович достал бумажку, – у меня записка от нее к ней. Нужно передать.

– Вы зря принимаете в этом участие и взялись спасать то, что уже, наверное, не спасти. И еще выдали мой секрет, который я вам открыл. Вы даже не представляете себе опасность, которой себя и меня подвергаете.

– Это мой долг – спасти брата и его семью.

– Конечно, это великодушный поступок, но не мешало бы подумать о своей семье.

– Их Бог сбережёт.

– Вы же сами говорили только, что за ней уход надобен.

– Я и это теперь буду делать, и брата спасать, а еще у меня твердая надежда на Господа Иисуса и Деву Марию, что они мне помогут, еще и мать ее госпожа Хохлакова.

– Все это хорошо, конечно. Давайте свою записку, я должен знать, что она содержит, прежде чем начать действовать.

Алексей Федорович протянул послание, и тот, развернув, прочитал: «Жду вас каждую среду (29) в шесть вечера у Фридриксона в комнате № 7. Екатерина Карамазова».

– Вы представляете, прийти на эту встречу – это значит признать любовную связь. Никто не пойдет на это, Алексей Федорович.

– Но нужно найти какие-то пути, чтобы она пришла…

– Иначе что? Конец?

– Екатерина Ивановна не выдержит и погубит себя, а у них ребенок семи лет.

– Не знаю, как и быть, нужно мотив найти. Я, конечно, постараюсь, но ничего не обещаю. Вы же пока ничего не предпринимайте и держите язык за зубами, иначе все дело испортите! – строго сказал Николай.

– Так вы беретесь помочь мне?

– Я ничего вам, Алексей Федорович, не обещаю, но попытаюсь.

– Я очень на вас, Николай, надеюсь, а то мне и обратиться не к кому. Хоть в сыскное агентство иди, да и они так не помогут, как вы.

– Ну, ну, подождите меня хвалить, только надо сначала дело сделать, а там уж и благодарности источать в мой адрес.

– Все равно я вам благодарен, хоть взялись за это дело – и то уже меня радует.

– Давайте условимся так: если у меня ничего не получится, то я вас сам найду и скажу все, а если получится, то я не объявлюсь, у меня и так занятость большая, видите, сколько документов? – и он показал лежащие на его столе стопки бумаг. – Тем более нужно соблюдать большую осторожность, всюду шпионы Третьего отделения полиции по городу шныряют.

– Хорошо, на том и условимся! – согласился Алексей Федорович, встал со стула и протянул правую руку. Николай встал и пожал ее. – Тогда я пошел, унося с собой надежду.

– Если больше ничего не требуется, тогда идите. До свидания, Алексей Федорович. А вот в нашу партию вступить не хотите – это печально. Все грядет к обновлению нашей жизни, и надо быть не сторонним наблюдателем, а непосредственным участником.

– Я не могу этого сделать, потому что являюсь противником всякого обновления через кровь.

– Не будем развивать дальше дискуссию, а то поссоримся. Всего вам хорошего, Алексей Федорович! – сказал Николай.

Алексей Федорович повернулся и пошел к лестнице, ведущей к выходу. Оказавшись на улице, он довольно быстро поймал извозчика и поехал домой.

РАСТОРЖЕНИЕ СУПРУЖЕСТВА

Этим же утром проснулся и Иван Карамазов. Он с трудом сел на кровати и стал пристально смотреть в одну точку на полу. Ему значительно полегчало, озноб спал, и его больше не лихорадило. Было как-то неприятно тихо, и только слышно было, как Маша копошилась на кухне. Он чувствовал слабость во всем теле, и еще к тому же голова была словно деревянная, и страшная сухость во рту.

– Маша, Маша, – позвал Иван Федорович.

– Слушаю, барин. Да вы весь голый, – явившееся служанка и удивленно, с усмешкой произнесла.

– Это тебя не касается, и это неважно. Принеси кружку кваса, – приказал Иван и залез под одеяло.

Услышав голос Ивана Федоровича, Катерина Ивановна проснулась и тяжело встала, а Родя все так же тихо спал. Она сразу пошла в их спальню. Тем временем Маша принесла квасу. Выпив его, он увидел свою жену.

– Катя, а ты что так рано встала? Кстати, который час?

– Около десяти, – сказала служанка.

– Маша, ты иди к себе, нам с Иваном Федоровичем поговорить необходимо, – сказала Катерина Ивановна.

– О чем?

– Ты вчера серьезно говорил об расставании?

– Ой, Катенька, избавь меня от этих разговоров, я слишком скверно себя чувствую. Придет время – и мы поговорим с тобой. А сейчас мне необходимо лечь, отдохнуть и успокоится.

Да, у тебя все глаза красные от переживаний и бессонницы.

– Маша… – вновь позвал служанку Иван Федорович. И та сразу предстала на пороге. – Маша, застели мой диван в кабинете, я там намерен расположиться, – приказал Иван Федорович, надевая нижнее белье.

– Так, значит, это правда?

– Правда, неправда – оставим это на потом. Я не расположен ввиду моей болезни, Катерина Ивановна, вести полемику с вами.

– Так ты уходишь от нас? Скажи!

– Я же сказал, придет время – и все прояснится, – начал злиться Иван Федорович.

– Значит, это все правда, правда! Ты негодяй!!! – воскликнула и тут же расплакалась, Катерина Ивановна, убежав в детскую к Роде.

– Иван Федорович, все готово, – сказала, стоя на пороге, Маша.

Он посидел с минуту и, встав, тяжелой походкой пошел к себе в кабинет. Там, присев на застланный диван, крикнул снова Машу:

– Маша, неси сюда завтрак. Да и одежду, что на полу осталась, брось в стирку, – сказал Иван.

– Сейчас будет сделано, – ответила Маша и, захватив по пути пиджак, брюки, жилетку и носки, пошла на кухню.

А Катерина Ивановна, ни слова не говоря Ивану Федоровичу, разбудив сына, одела его во все самое теплое и, сама скоро собравшись, взяла Родю за руку, и они вместе вышли на улицу. Поймав извозчика, они поехали к крестной Роди – Клариссе Никаноровне Павлюченко.

Госпожа Павлюченко жила на Васильевском острове с отставным полковником кавалерии Павлом Степановичем в доходном доме купца первой гильдии Ермолаева.

Дверь открыла служанка.

– Я сейчас доложу, а вы пока раздевайтесь, – сказала она и скрылась за портьерой. Спустя минуту она вернулась вместе с Клариссой Никаноровной.

– Заходи, душа моя. Да на тебе лица нет, умер, что ли, кто?

– Нет.

– Слава богу. Ты сама-то здорова?

– Здорова почти.

– А мы тут с Павлом Степановичем завтракаем. Так что прошу к столу. Дома-то, небось, не кушали, а сразу сюда. Меланья, добавь приборы на стол, – пригласила их госпожа Павлюченко.

Катерина Ивановна и Родя разделись, прошли в залу и сели на приготовленные места.

– С добрым утром, Павел Степанович, – робко сказала Катерина Ивановна. Тот кивнул и сказал: «С добрым».

– Так, ешь пока, и ты, крестник, тоже, а потом будешь свою тревогу рассказывать, договорились? – сказала госпожа Павлюченко.

– Договорились, Кларисса Никаноровна! – так же робко сказала Катерина Ивановна и начала есть. Родя также не стал сидеть сиднем и принялся за гречневую кашу.

С завтраком покончили быстро, и Павел Степанович повел Родю смотреть коллекцию оловянных солдатиков, а Екатерина Ивановна пошла с Клариссой Никаноровной в ее комнату.

– Слушаю тебя, душа моя! – сказала госпожа Павлюченко. – Что привело тебя в мой дом в такую рань?

– Кларисса Никаноровна, Родю можно у вас на несколько дней оставить?

– Да оставляй. Ты говори, произошло что?

– Тогда я пошла, мне нельзя долго задерживаться, – сказала Катерина Ивановна и встала с кресла.

– Нет, душа моя, я тебя не отпущу, пока не расскажешь мне, что с тобой приключилось. Так что садись обратно и говори.

– От меня Иван уходит.

– Да что ты, как такое может быть?

– Сначала он со мной две недели не жил, а теперь совсем, сказал, уходит. Правда, он сказал, когда пьян был, потом его болезнь одолела. Я должна быть с ним.

– Ну, пьяный – не трезвый. Ты давно новые платья покупала себе?

– Давно, все как-то не получалось.

– Так ты ему просто надоела, у вас кризис семейной жизни случился, это, душа моя, не смертельно, все можно поправить.

– Да как поправишь-то, когда, между нами, все кончено?

– Это ты так думаешь, а на самом деле все можно исправить.

– Да как исправишь-то, чего уже нет? Он больше меня не любит и в Бога не верит.

– Вашим отношениям нужно придать свежее дыхание. Иди и купи себе ослепительное платье, потом в баню сходи, сделай новую прическу и явись перед ним.

– Он вчера еще украшения подарил мне.

– Вот надень их.

– Ничего не получится. У него другая женщина появилась. Он в партию какую-то вступил, которая государя императора хочет убить.

– Пустое это, сделай то, чего я говорю тебе, душа моя. Тебе просто нужно обновиться, и тогда все будет хорошо. А эту женщину, которой, может, и нет, он забудет. Ты же точно не знаешь, есть она у него или нет.

– Да, не знаю, но сердцем чувствую, что есть. Я Алешу Карамазова послала, чтобы он этот вопрос выяснил.

– Ну, выяснит, что, к примеру, есть такая, – что ты будешь делать?

– Да я написала уже записку, в которой хочу встретиться с ней, принудить ее, чтобы она отстала от Ивана.

– А если не бросит его? Что тогда?

– Еще не придумала, погляжу, как она поведет себя, тогда и решу.

– Бог в помощь тебе, душа моя.

– Пошла я, Кларисса Никаноровна, спасибо вам за все, – и Катерина Ивановна встала со своего места.

– Ну, иди, душа моя, о Родионе не беспокойся, позаботимся, – ответила госпожа Павлюченко и пошла ее провожать.

– Родя, – позвала Катерина Ивановна, войдя в залу. Ее сын тут же выбежал из соседней комнаты и приблизился к матери. – Мальчик мой, ты остаешься здесь у своей крестной на несколько дней. Ладно?