Братья Карамазовы. Том 2

В ресторане Иван Федорович долго не задержался. Закончив вечерний обед, он поднялся обратно в свой номер и лег на кровать, и мысли о бытии его сразу одолели. «Сегодня, – размышлял он, – я Карамазов, а завтра – господин Святозаров Николай Петрович из Тверской губернии. Ни брата, ни сестры, ни жены, ни сына у меня теперь нет, родители-мещане давно померли (это Софья Перовская придумала). Значит, сегодня последний мой день – день, который завершает мое детство и молодость, все это теперь растворится в утреннем тумане новой жизни».

Весь следующий день Иван Федорович был весь в бегах. Он переоформлял все имущество на жену Екатерину Ивановну. Пришлось идти за ней, нужно было не только ее присутствие, но и ее подпись. Она долго не хотела, плакала и все-таки пошла. Себе же он оставлял только деньги, и то трудность, когда пришлось с Карамазова на Святозарова перевести все, что были, деньги в Адмиралтейском банке, то и тут необходимо было присутствие получателя. Но как объяснить, что Святозаров и Карамазов – одно и то же лицо? Тогда пришла мысль перевести всю сумму на предъявителя. День спустя пришлось заняться поиском квартиры. Не скоро, но нашлась недалеко от Сенной площади. Однокомнатная, небольших размеров, очень уютненькое жилище.

В этот же день он в нее и въехал и послал к Софье Перовской дворового мальчишку с запиской, в которой указал адрес, где теперь будет жить. И стал ожидать ответ от нее. Но случилось непредвиденное – под вечер у него произошел припадок белой горячки.

Он встал с кровати и стал кружиться, подняв руки вверх, не в состоянии себя контролировать. Движения его были хаотичны, потом начал плясать, а в завершение того принялся топтать тараканов, которые ему привиделись. Ему почудилось, что они везде, и даже на нем. Тогда он разделся догола и хотел было лечь в кровать, но, сдернув одеяло, увидел на простыни множество червей. Уставший, весь в ознобе, Иван Федорович просто рухнул на пол, все тело его трясло, и так заснул. Проснулся через четыре часа, не помня себя, обнаружив, что он был не в силах говорить, а только мычать. Выпив порошки, оставленные доктором, Иван Федорович (еще лихорадило и болела голова) снова уснул.

Пробудился Иван Федорович от настойчивого стука во входную дверь. «Она зовет, поди, прислала кого-то», – подумал он и, встав с кровати, накинув халат, пошел открывать дверь. На пороге стоял Желябов.

– Здравствуйте! – сказал он. – Нужны деньги на зарплату членам Исполнительного комитета. – Он назвал сумму.

Ивана Федоровича всего передернуло.

– М-м, м-м, м-м, – промычал он и пошел в комнату за чековой книжкой. «А где она? Почему не пришла?» – подумалось ему.

– Она по другим делам ушла, – угадывая его мысли, ответил Желябов.

Доставая из кармана пиджака чековую книжку, он вспомнил, что она под старой фамилией и нужно идти в банк, снять наличные и оформить новый финансовый документ. Вернувшись в переднюю, он снова промычал и пошел обратно в комнату одеваться.

– Здоров ли ты? Так денег выдашь?! – в нетерпении крикнул ему вслед Желябов.

Одевшись в тройку, Иван Федорович вернулся в переднюю, снова промычал и надел свое черное шерстяное пальто и валенки. Взял за руку Желябова и вывел его из квартиры. На улице, поймав извозчика, Иван Федорович снова промычал и про жестикулировал ему, дав понять, чтоб он их вез в банк. Старик с трудом понял, куда нужно ехать, и сани тронулись в путь.

В Адмиралтейском банке долго не понимали, о чем просит их клиент, пока не дали ему ручку и бумагу. Когда все прояснилось, тогда и выполнили его желания. Как только Желябов получил деньги, он тут же ушел, не распрощавшись. Иван Федорович остался один. Он закончил дела с банком и пошел в ближайший трактир. Походы в рестораны были закончены, ныне он не господин Карамазов, а товарищ Святозаров, а значит, теперь нужно жить по-иному – на тридцать рублей в месяц. Пообедав, а в этот раз он не позволил себе пить, вернулся к себе в квартиру. Три дня он не мог ничего сказать, но потом начал выдавливать из себя отдельные слова. Болезнь его очень измучила, но никто к нему не пришел, а он ждал ее, очень ждал. Даже хотел снова писать записку, да как-то все откладывал на потом.

Она пришла на шестой день его ожидания. Все это время он ел, пил, гулял по Невскому.

– Еле вырвалась к тебе, столько хлопот с этой лавкой, все надо тайно делать, а как, когда столько земли из-под мостовой выкопали? Вот на ходу все изобретать приходилось. Ну, ты рад, что я пришла? – сказала Перовская с порога.

– Наконец-то, – и Иван Федорович крепко сжал ее в своих объятьях. – Царица мая преблагая, если б ты только знала, сколько я выстрадал в ожидании тебя!

– Все, все, я здесь, страдания закончились, – с улыбкой сказала Перовская, когда он ее отпустил, она стала спешно раздеваться. – Времени у нас мало, так что иди застилай свою кровать.

Выйдя из передней, она увидела, что Карамазов уже лежит под одеялом. Перовская подошла и сказала, чтоб он отвернулся, потому что стесняется. Он тут же выполнил ее просьбу, а она стала снимать сначала свитер, потом свое черное, с белым воротничком платьице. Как только Перовская присоединилась к Карамазову, то снова, без всяких прелюдий, началась безудержная лошадиные скачки. Он выплеснул на нее столько страсти, что она еле переводила дух. Но это длилось недолго, буквально через час она села на кровати и сказала: «Все, закончили на этом. Нужно и о деле поговорить», и, уже встав, начала одеваться.

– О каком деле? Если о деньгах, то я выдам. Сколько надо? Только, иди сюда, – сказал Иван Федорович.

– Нет, не о деньгах.

– А о чем тогда?

– О твоем братце.

– А чего о нем говорить, он Христа исповедует и чужд социальным идеям.

– В том-то и дело, что он не социалист и очень опасен для нас.

– Да чем, звезда моя? Он безобиден, ну, как ребенок.

– Да вот в том-то и дело, по наивности своей чуть ли всей столице не растрезвонил, что ты царя хочешь убить.

– Да кто ж ему поверит?

– В полиции поверят.

– А он в полицию не пойдет, это я точно знаю.

– Зато другие могут пойти, например, твоя жена, чтобы вернуть тебя к себе. Потому ты должен нам и себе помочь устранить его.

– Это ж единственная моя родня. Царица моя, помилуй.

– Нет у тебя больше родни, как на нелегальное положение перешел, а он угроза всему делу, так что помоги немного.

– Да как? Самому пойти и кончить брата?

– Я же сказала – помоги, а не сделай. Уберет его Тимоша, он этим у нас занимается. А ты записку только напиши, что, мол, ждешь его у Конюшенного моста для важного разговора. И все, mon ami.

– Да… я… как-то… он же брат мне… а я… вот так. – Тут Иван Федорович заходил по комнате, растирая руки.

– Да не нервничай, напиши записку, а там уж не твое дело будет.

– Не могу я сейчас вот так – раз – и все.

– А как?

– Ну, денек-другой посидеть надо, обдумать там, с духом собраться, что ли.

– Да некогда думать, дело нужно делать. Что, совесть замучила? Так ты про совесть-то забудь. Ты же знал, на что шел. Пощады не будет никому, иначе своего не добьемся. Ты понял меня?

– Мне бы выпить надо, а-то как-то руки треклятые не слушаются.

– Не нервничай, сядь, выпей воды. На вот, – и она тоже встала, налила из графина стакан воды и подала ему.

– Тебе легко говорить, – жадно выпивая содержимое стакана, сказал Иван Федорович, – а тут брат, одна почти кровь. Я тогда совсем один остаюсь.

– Не жалуйся и не ной, терпеть не могу, когда ноют мужики. У тебя я есть и целый Исполнительный комитет. Ты в организации, а не сам по себе. Пиши записку. Вот перо и бумага. – Она достала все из трельяжа. Иван Федорович, держа в руке пустой стакан, молча повиновался, сев за стол.

– Что писать-то? – Он оглянулся и посмотрел жалобным взглядом на нее.

– Так. Пиши: «Алексей, жду тебя у Конюшенного моста в четыре часа после полудня по очень важному делу», точка. Подпись – Иван Карамазов.

– И все? – И Иван Федорович взял перо и написал то, что она ему сказала.

– Сделал?

– Да. Вот, на, возьми, – и он отдал ей бумагу.

– Так, посмотрим, – и она глазами пробежала по написанному. – Все вроде верно. Так, дорогой, я пошла. – Одеваясь и убирая бумагу в карман, направилась в переднюю. Иван Федорович последовал за ней. – Ну, все. Ты, молодец! – сказала Перовская, когда оделась. Затем обняла его, поцеловала в щеку и хотела развернуться к двери, но Иван Федорович не отпускал ее.

– Постой, звезда моя, а когда снова увидимся? Опять через шесть дней?

– Да не знаю я, дел по горло, отпусти. Сам не приходи, жди меня, я приду, скоро приду, обещаю тебе, – вырвавшись из его объятий, сказала Перовская и скрылась за дверью. А Иван Федорович, закрыв за ней на замок, медленно пошел в комнату, сев на кровать, наклонился и обхватил голову обеими руками.

ПОКУШЕНИЕ

Новый год Алексей Федорович встречал в кругу своей семьи. Нарядили елку конфетами и маленькими ангелочками. Накрыли праздничный стол, и больше всех была радостна Lise, доктора в один голос заявили, что она действительно беременна, вот только все они качали головами, мол: «А как рожать-то будешь?» Но она не отчаивалась по этому поводу. «Там увидим, когда время подойдет, тогда и будем думать. Главное, сбылось чудо!» – говорила с улыбкой. А Алексей Федорович был тоже рад, только не совсем – его очень тяготила мысль о брате. Он все думал, молился, просил Христа о помощи и потому часто стал молчать, мысленно перебирая способы, как ему дальше действовать в деле спасения брата. Его сильно огорчило, когда от Екатерины Ивановны он узнал, что Иван ушел от нее и ребенка. Она сидела в гостиной за столом, на котором лежали их свадебные фотографии, и плакала, и просила его почаще бывать у них. Поэтому встречал он Новый год в радости, конечно, не мог же он огорчать Lise, но с горькой оскоминой на душе. А Lise продолжала изо дня в день рассуждать, как оно будет, когда ребеночек родится, какая жизнь наступит.

– А ты кого хочешь – мальчика или девочку? – спросила Lise.

– Мне все одно, лишь бы свет белый увидел, – ответил Алексей Федорович.

– А я мальчика хочу, вот. Наследника.

– Я же думаю о том, как его выносить и родить, а мальчик или девочка – это уж как Бог пошлет, то я и готов принять с радостью.

– Да не волнуйся ты так, Алексей Федорович, Бог дал, а Богородица поможет и выносить, и родить.

– Дай бы Бог, дай бы Бог, Lise.

– Ты имя малышу придумай, потому что я хочу, чтобы если девочка родится, то назвать Марией…

– Хорошо, но если мальчик народится, то Александром, как Александр Невский и Александр Пушкин, и наш император – тоже Александр, – перебил ее Алексей Федорович.

– Согласна. Затягивать с крестинами не будем, как только я оправлюсь от родов, так и проведем. В крестную мать позовем жену твоего брата Ивана, Екатерину Ивановну, а вот в крестные отцы позвать бы Ивана, так вот, видишь, он умом тронулся. Даже не знаю, кого и звать, – задумчиво сказала Lise.

– Позовем старца Никодима, лучшего человека на всей земле не сыщешь.

– Так он же старый, и выдержит ли весь обряд, и согласится ли?

– Я его очень попрошу. А если не его, то кого же? Я нашего первенца никому и доверить больше не могу.

– Вся беда, что мы мало общаемся с людьми, сколько живем, а никого толком не знаем, – сказала Lise.

– Думаю, тогда Николая Красоткина, он хороший, правда, социалистом тоже стал, но не так глубоко и веру, похоже, не потерял, как мой брат Иван, потому можно его позвать.

– Я его не знаю, но если ты его рекомендуешь, тогда давай так сделаем.

В дверь комнаты постучали, а потом она открылась, на пороге стояла госпожа Хохлакова.

– Вам записка, Алексей Федорович, только что принесли; маленькая такая, лет, наверное, десяти девочка. Я, естественно, ознакомилась с содержанием.

– Maman, давайте ее сюда, – потребовала Lise и протянула руку. Екатерина Осиповна подчинилась и отдала послание. – Так, сейчас поглядим, от кого…

– От брата Алексея Федоровича, Ивана, – вставила госпожа Хохлакова.

– Maman, я настоятельно прошу не перебивать меня, – сказала Lise и грозно посмотрела на Екатерину Осиповну. – Так, – сказала Lise и прочитала про себя, а потом посмотрела на Алексея Федоровича. – Твой брат Иван ждет тебя на Конюшенном мосту послезавтра, в четыре после полудня, – объявила Lise, как только закончила чтение, и отдала записку Алексею Федоровичу, – но ты туда не пойдешь, Алеша, или только в сопровождении меня.

– Но здесь он пишет о важном разговоре, – сказал Алексей Федорович, тоже прочитав послание.

– Ну и что?! Только со мной и все.

– Если я хочу спасти Ивана, я должен идти, а ты, жена моя возлюбленная, лучше останься дома, иначе ничего не получится.

– Я тебя одного не отпущу!

– Lise, в твоем положении тебе нельзя нервничать. Я твой муж, и ты должна мне подчиниться. Если я говорю, что пойду один, значит, так и будет. Ты должна понять меня, что это, может, единственный шанс спасти брата. И я так думаю, что у нас с ним состоится сокровенный разговор, а твое присутствие все нарушит, и встреча пройдет впустую.

– Либо я пойду с тобой, либо ты вообще туда не пойдешь, – заявила Lise.

– Lise, не ставь мне ультиматумы, прошу тебя. Ты можешь протестовать, но я туда пойду один, и давай закончим на этом, – сказал Алексей Федорович и пошел в свою бывшую комнату.

Но споры не закончились, они продолжались весь следующий день. Lise впала истерику, плакала, умоляла, но все было тщетно – Алексей Федорович был непреклонен, а когда пришло время идти на встречу, Lise, вся надутая, заявила: «Домой можешь не приходить, я тебя не жду и нисколько не волнуюсь».

– Я вернусь, Lise, к тебе, потому что очень люблю тебя и жить без тебя не могу. Да, и не обижайся на меня, пожалуйста. Прости меня, но мне правда нужно там быть одному. И не дуйся, тебе это не идет. Побереги нашего малыша, которого ты носишь под сердцем. Все, я ушел, – прощаясь, сказал Алексей Федорович и, поцеловав жену в губы, скрылся за дверью.

На Конюшенном мосту через канал Грибоедова он был уже без четверти четыре после полудня, стоя прямо посередине его, с нетерпением поджидая брата. Эта часть города не освещалась, а было уже достаточно темно, и люди были похожи на тени, спешившие по своим делам. И тщетно Алексей Федорович всматривался в прохожих, пытаясь в них угадать Ивана Федоровича, разглядеть лица было невозможно, лишь только когда человек подходил на несколько шагов, были видны его черты.

– Алексей Федорович, Алексей Федорович, уходите оттуда!.. – вдруг раздался знакомый ему крик, в потемках была видна фигура бегущего к нему человека. Но Алексей Федорович только пошел ему навстречу, желая выяснить, кто же это такой. Наконец расстояние сократилось, и он узнал в кричащем Николая Красоткина. – Уходите отсюда, – продолжал он, крича, махая руками, потом он повернулся, и Алексей Федорович услышал «Заткнись» и увидел, как к нему вплотную подошел какой-то прохожий, и Николай тут же упал на снег, а этот человек, молодой с виду, пошел дальше. Тогда Алексей Федорович уже побежал к лежащему Николаю Красоткину и вот, оказавшись рядом, увидел, что тот лежит на спине и держит руку у правого подреберья, а из-под нее текла кровь и залила уже весь снег около него. И тут Алексей Федорович ужаснулся от увиденного и закричал что было сил:

– Держи убийцу!!! Доктора скорей позовите! – Потом оглянулся вокруг и склонился к Николаю. – Потерпи, сейчас я тебе помогу. Доктора зовите, что стоите? – А вокруг стали собираться люди. – Доктор есть? Мой друг умирает.

– В печень попал… ваш брат… ко мне… в контору прибежал… весь бледный… трясется и говорит… кхе, кхе, и говорит: беги на… Конюшенный… мост… там Алешку убивать будут… предупреди…

– Молчи ради Бога, тебе разговаривать нельзя, – чуть ли не плача, умолял Алексей Федорович. – Да доктора же позовите!

– Священника надо, – кто-то сказал из толпы собравшихся.

– Извозчика, в больницу…

– Поздно везти-то, весь кровью истечет, пока привезут.

– А я… знаете… что вспоминаю… Алексей, кхе, кхе, – закашлялся Николай. – Похороны Илюшечки… вашу речь… что мы все тогда… соединились, вот я… хотел пострадать за всех… теперь иду… вот за Христом… и не забуду… никого. А еще, знаете, я хоть и социалист, но у нас социализма не построишь – вера во Христа крепка… надобно ее в народе сломать… тогда и строить, но тогда… кхе, кхе, это будут такие люди – почище сатаны.

– Коля, не умирай, я прошу тебя. Сейчас доктор будет – и сразу станет все хорошо. Ты только потерпи.

– Так, разойдись, разойдись, народ! Ну, чего сказал, расступись, дай пройти, – командовал жандарм и, протиснувшись к умирающему, заключил: – Значит, убийство. Кто свидетель? Убийцу опознать, кто сможет? – и свистнул в свисток. Тут же с соседних улиц стали подходить полицейские.

– Подождите, он еще не умер! Николай, только глаза не закрывай, слышишь меня? – стоя на коленях, со слезами умолял Алексей Федорович. Николай Красоткин еще силился что-то сказать и даже пытался приподнять голову, как спустя минуту его телом уже обладало трупное окоченение.

– Николай, Николай, – звал Алексей Фёдорович, не в силах поверить, что Николай Красоткин умер.

Скоро подъехал извозчик, и его положили на сани.

– В морг его. Вы, я вижу, знакомец его. Проедемте в участок, составим протокол, – сказал жандарм, помогая Алексею Федоровичу подняться с колен.

Подъехало еще несколько извозчиков, и на них посадили порядка десяти человек и также повезли в участок. Там в разговоре со следователем Алексей Федорович наотрез отказался давать какие-либо показания, заявив только то, что с ним он должен был встретиться по важному делу и все. Пробыв два с половиной часа в полицейском участке, он вышел весь опечаленный, и когда вернулся домой, то ни с кем, даже с Lise, не мог говорить. Шокированный и пораженный произошедшим, глубоко подавленный, он прошел в свою бывшую комнату, не раздеваясь и не снимая обуви, придвинул кровать к двери, чтобы не смогли открыть с той стороны, и прямо в пальто плюхнулся в нее.

Он не мог понять, как это произошло, ему ни разу в жизни не приходилось быть свидетелем убийства. Алексей Федорович понимал, что тогда на мосту был на волосок от смерти. У него крутилась в голове лишь мысль о том, как брат смог это допустить. Как после произошедшей трагедии с ним быть, если он предал его, хоть наполовину, но все едино, предал своего кровного брата. И главное, он не знал, как ему поступить. Ведь смерть Николая Красоткина на совести Ивана – она черным грехом покрыла его душу. Что же теперь: отречься от него? Или продолжать борьбу за его грешную душу, иначе сгорит она в адском огне навсегда и исчезнет бесследно?

ЗАКАТ ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА II

Неумеха

В конце семидесятых в Петербург из провинции начали стекаться молодые люди, так называемые революционеры-народники. Не был исключением и тридцатитрёхлетний бывший уездный учитель Соловьев Александр Константинович, он также приехал в столицу весной семьдесят девятого года с протестным настроением, желая совершить подвиг – убить царя и умереть. Он родился в Петербургской губернии в городке Луга, в семье бывшего лекаря Великой княгини Елены Павловны. На ее деньги он успешно закончил уездное училище, за что был зачислен на казенный счет в третью гимназию в Петербурге. В шестьдесят пятом году поступил на юридический факультет Петербургского университета, но вынужден был уйти со второго курса ввиду недостатка средств. Выдержав экзамен на учителя, стал преподавать историю и географию в Торопецком уездном училище. Был женат короткое время на урожденной Челищевой, есть ли дети, он не знал.

Приехав в столицу, он сразу разыскал через общих знакомых одного из главных лидеров «Земля и воля» Александра Михайлова и при встрече в трактире сообщил, что хочет вступить в партию и убить Александра II. «Смерть императора может сделать поворот в общественной жизни… То недовольство, которое теперь выражается глухим ропотом народа, вспыхнет в местностях, где оно наиболее остро чувствуется, и затем широко разольется повсеместно. Нужен лишь толчок, чтобы все поднялось». Дерзкое желание Соловьева понравилось Михайлову, и он помог будущему цареубийце. На созванном собрании его приняли в партию, затем пошли в лавку и выбрали оружие. Соловьев остановился на тяжелом длинноствольном американском пистолете «Медвежатник».

И началась слежка Соловьева за государем императором. В течение нескольких дней он выходил на угол Невского проспекта и Адмиралтейской площади. И вот что он выяснил: Александр II каждое утро почти в девять часов выходит на прогулку из правой парадной Зимнего дворца и идет вокруг здания Сельскохозяйственного музея и обратно, сзади, чуть поодаль его, шел начальник охраны Кох.

Второго апреля семьдесят девятого года Соловьев убедился, что утренние прогулки в девятом часу утра регулярны и пора действовать. Накануне переночевав у проститутки и надев чистую рубаху, он отправился совершать действо всей его жизни.

Государь уже прошел Певческий мост и оказался у Дворцовой площади. У арки Главного штаба, вокруг, как и всегда, теснился народ. Соловьев стоял в первых рядах, когда Александр II поравнялся с ним, тот снял картуз и поклонился. Император также ответил ему кивком головы и увидел у Соловьева дуло пистолета. Тот нажал на курок, произошел выстрел. Александр II инстинктивно уклонился и побежал к дворцу, за ним Соловьев, прицеливаясь на бегу и стреляя в царя. А тот зигзагами, как когда-то учили его в гвардии, бежал со всех ног. Соловьев, до этого момента никогда не стрелявший из пистолета, да еще и на бегу, точно прицеливаться из тяжелого револьвера – непосильная задача, потому все пули, а их было четыре, – пятый раз он выстрелил, уже падая от сабли, которой плашмя ударил его Кох, – просвистели мимо Александра II, и он остался жив и невредим. Тут же к нему подъехал на коляске бывший начальник Третьего отделения полиции Петр Шувалов и предложил сесть в экипаж и проехать ко дворцу. Тот так и сделал и, прибыв в Зимний, объявил: «Господь опять спас его», а императрица, узнав об очередном покушении, молвила: «Больше незачем жить, я чувствую, что это меня убивает. Сегодня убийца травил его как зайца. Это чудо, что он спасся». После этого она слегла в болезни.

Соловьев, упав на землю, проглотил орех с цианистым калием, но яд был старый и потому не подействовал, все же в канцелярии градоначальника ему сделали промывание желудка.

Следствие было недолгим. Верховный уголовный суд состоялся уже двадцать пятого мая, на нем он вступил с последним словом: «Идея покушения на жизнь Его Величества возникла у меня после знакомства с учением социалистов-революционеров ради того, чтобы меньшинство пользовалось плодами народа труда и всеми благами цивилизации, недоступными большинству». Через три дня его уже везли на «позорной колеснице» при множестве народа на Смоленское поле, где был заготовлен эшафот. Стоя на деревянном помосте с табличкой на шее, на которой было написано «Государственный преступник», к нему подошел священник, но он отклонил его жестом руки, сказав, что не верует. После чего зачитали приговор, надели белый балахон, палач открыл западню, и Соловьев распрощался с жизнью. Гроб с его телом отвезли на остров. Голодай, там и зарыли в неизвестном месте.

После этого покушения Зимний дворец перешел на «осадное положение», все члены царской семьи выходили только с охраной, естественно, и сам Александр II всегда был в окружении жандармов. Утренняя же прогулка теперь была навсегда отменена.

МУКИ ИСТЯЗАНИЯ ДУШИ

Иван Федорович поднимался по лестнице своего дома словно пьяный. Он был в забытьи, не помня, что его подвигло идти к Николаю Красоткину, как возвратился от него. И вот теперь, судорожно ища дверь в свою квартиру, повторяя одно и то же словно заклинание: «Я брата на смерть послал, я брата на смерть послал, я брата на смерть послал». Наконец увидев тёмно-зелёную облупленную дверь, он подошел и трясущимися руками вставил ключ в замок, повернул его два раза и ввалился в свое жилище, а там – прямо в пальто на кровать. Он лежал и, как раненый зверь, тяжело дышал, все повторяя: «Я брата на смерть послал…»

Пролежав так около часа, он встал и закрыл входную дверь, затем снова в комнату, кое-как разделся и улегся спать, но сон не шел к нему. Закрыв глаза, ему являлась картина, как его брат, которого он любил, Алешка, лежит на мосту весь в крови. В страхе он вскрикнул и открыл глаза, в голову лезли обрывки разных мыслей, а в груди сильно ломило. Так, широко раскрыв глаза, смотря в белый потолок, он пролежал довольно долгое время. Где-то в полночь его охватил сон, и он, повернувшись на правый бок, заснул. Но ненадолго – примерно через час Иван Федорович проснулся. Вокруг все было в темноте, только маленький лучик света от горящего на улице фонаря пробивался через окно в комнату, и он сумел заметить в левом углу от оконной рамы чью-то тень. «Фу ты, прочь пошла», – и тень растворилась. Потом ему на ум пришла мысль: «Он же здесь, предал смерти Алешку». И ему снова стало плохо, комната, казалось, была какая-то грязная, и тогда ему подумалось: «Бежать, бежать отсюда надо». Накинув на голое тело пальто, надел на босую ногу валенки, он спустился на улицу. Стояла кромешная тишина, город спал. Иван Федорович окинул взглядом всю округу и, не найдя ни души, подумал, что ему дальше делать, а мороз подталкивал его вернуться обратно, потому что было холодно, и он нехотя возвратился в свою квартиру. Снова лег в постель, знобило все тело и сон, окутавший его прерывался лихорадочными пробуждениями. На некоторое время он открывал глаза, удостоверившись, что лежит в своей постели, закрывал их и засыпал, чуть вздрагивая.