Гибель Лодэтского Дьявола. Первый том

Место справа от хозяина дома всегда доставалось почетному гостю, слева – хозяйке дома; стул напротив Огю занимала Диана Монаро, воспитательница Енриити, – привлекательная блондинка из северной Санделии тридцати семи лет. Воспитатели получали жалование, но они не считались прислугой: к ним относились скорее как к членам семьи. Их статус означал образованного, культурного и нравственного человека, а для женщины не было почетнее должности в Меридее. С Ортлибом Совиннаком Диана жила около двадцати одного года; их единственному сыну, Идеру Монаро, занимавшему за столом соседний с Огю стул, недавно исполнилось двадцать.

Огю Шотно хорошо помнил, как менялась Диана Монаро на протяжении последних двадцати лет. Сначала она была божественна: благородно и вызывающе красива. Когда она где-либо появлялась, мужчины смотрели лишь на нее, а ее холодные, серые глаза безучастно скользили по их восхищенным лицам. Затем она стала неотразима. Даже во времена Альбальда Бесстрашного Диана одевалась так, что закрытость ее платья дурманила разум. При всем том и Ортлиб Совиннак на ней не женился, и она, хотя бы из приличия, не обзавелась «маскарадным супругом», – продолжала появляться как спутница градоначальника на приемах в ратуше и даже на семейных торжествах в домах патрициев. Свет Элладанна поначалу возмущался, затем привык. Диану не могли назвать содержанкой или развратницей, ведь она сама зарабатывала себе на жизнь, годами хранила верность одному мужчине, да и Ортлиб Совиннак не имел других известных свету любовниц. В обществе они вели себя сдержано и называли друг друга друзьями.

За последние пару лет Диана Монаро стала просто привлекательна. Мужчины еще посматривали на нее, да более не оглядывались ей вслед. Она осталась такой же тонкой, какой была в шестнадцать, белизна и гладкость ее лица по-прежнему радовали взор, вот только превосходство в серых глазах сменилось напускной надменностью – раньше она будто парила на недосягаемой высоте, а нынче хромала на обе ноги, но изо всех сил старалась это скрыть, распушая крылья. Год назад Диана начала слегка подкрашивать лицо. Огю стал замечать и изменение в ее манерах: разговаривая с Ортлибом Совиннаком, она всё чаще прикрывала ладонью шею, нервно теребила глухой воротник и отводила взгляд.

Идер Монаро взял от отца лишь темный цвет волос и глаз – миндалевидных глаз; от матери унаследовал хладнокровие и благородство облика. Одинаковыми у них с Дианой были и прямые носы, и презрительные усмешки на разных по форме губах – на полных, чувственных у матери и небольших, аккуратных у сына. Стрижку Идер предпочитал короткую, вопреки новой моде на локоны. Его удлиненное лицо с крупным, тяжелым подбородком и резкими скулами нуждалось в бритве не чаще трех раз за триаду, волосы на груди не росли вовсе. Фигура этого молодого человека вызывала восхищение у дам и зависть у мужчин: статный, выше среднего роста, с широкими плечами и длинными ногами, какими он бесшумно ступал, словно кошка. И всё же его сторонились. Про него говорили, что он бесчувственен, – эту пугающую особенность подметили еще с его детства, когда ребенком Идер с любопытством наблюдал за предсмертными страданиями животных. У него никогда не было возлюбленной, что тоже стало бы поводом для сплетен, однако женского тела он не чурался, предпочитая покупать ласки у девок, а не искать невесту. Он не просто любил свою мать – он ее боготворил, но вел себя с ней скованно, будто стеснялся проявлять нежность; с сестрой общался равнодушно – Енриити отвечала тем же. Из-за незаконного рождения Идер не смог бы найти приличную должность, поэтому работал на своего отца: служил посыльным градоначальника, не первым и не главным помощником, но исполнял самые важные поручения. Ортлиб Совиннак всецело доверял только ему одному.

Шахматные битвы обычно случались в Малиновой гостиной, в присутствии Дианы. В этот день градоначальник пригласил приятеля в свой кабинет, и Огю сделал радостный для себя вывод – Гиор Себесро успел рассказать о побывке Иама Махнгафасса. Однако партия подходила к середине, а градоначальник не проронил даже слова о том, что волновало Огю.

– Несколько дней назад моя бесценная супруга Марлена с нашей сестрой… – не выдержал управитель замка, – моей сестрой по брату жены… посетили суконную палату Гиора Себесро. Суконщика заботит то, почему его брат… и мой новый двэн… не может получить дозволение на нотариальное дело. Всё, чего он хочет, – вразумительный ответ от тебя.

– Скажу тебе то же, что и ему: Элладанну не нужен такой нотариус, как господин Ботно, – хмуро ответил градоначальник. – Это всё, что нужно знать.

– Девчонка, – оскалился Огю. – Это с ней связано, я это чувствую.

– Не твоего ума дело! – рявкнул градоначальник. – И она не девчонка! Она – мона Махнгафасс. Ее супруг по закону твой брат!

– Не пыли, Ортлиб, – миролюбиво пропел Огю. – Я только что сам ее сестрой называл…

Несколько ходов они сделали молча – лишь слышался тихий стук передвигаемых фигурок – деревянных, искусно раскрашенных, изображавших два привычных для меридейцев войска: туры, конники, рыцари, короли и пехотинцы, вот только полководцев заменили бородатые мудрецы – со свитком в руке и тростью. Огю, решая пожертвовать последней пешкой, подумал, что шахматная игра очень похожа на жизнь: никто не жалеет пехотинца.

– Супруг моны Махнгафасс вскоре прибудет в Элладанн? – мрачно спросил Ортлиб Совиннак, срезая эту пешку.

– Да, скоро: к празднеству Перерождения Земли, – мастерски изображал безразличие Огю. – Иам с самим Лодэтским Дьяволом столкнулся… И жив остался! Вроде как даже ранил этого Раннора, за что на две триады получил побывку… – прервал рассказ управитель замка, притворяясь, что обдумывает ход, но подмечая помрачневшее лицо градоначальника и его сузившиеся близорукие глазки-щелки. – Сколько разговоров у меня теперь с супругой… Мона Махнгафасс, как мне показалось, узнав о побывке мужа, сперва не обрадовалась… А затем ее настрой переменился. Марлена говорит – это влияние брата Амадея. Уж не знаю, что Святой напроповедовал, да мону Махнгафасс не узнать! В ее зеленых очах сплошная надежда. Марлена думает, что нашу «еще такую девочку» пугало материнство, но ныне чадо Иама Мах…

Вдруг Ортлиб Совиннак резко приподнял доску и сбросил все фигуры со стола на пол.

– Ты чего?! – испугавшись, вскрикнул Огю.

– Ничего! Юлишь… Притворяешься! Противно… – недовольно проворчал градоначальник.

– Я?! Я? Притворяюсь?! – фальшиво вскипел Огю. – Я лишь рассказываю то, что в моем доме творится.

– Замолчиии! – простонал Совиннак, поднимаясь из-за игрового столика. – Сил моих нет никаких! Убью тотчас, если еще хоть раз покривишь душой! Хватит надо мной издеваться! Лучше прямо скажи, что я дурак, что на Бога надеялся! Кому как не мне знать, что на этом свете люди вершат справедливость! По его высшей воле, конечно…

Совиннак, быстро протопав до шкафа и обратно, вернулся с двумя посеребренными чарками и куренным вином в бутыли. Огю тяжко вздохнул и, не вставая со стула, принялся сгребать своими длинными руками шахматные фигурки с пола. Градоначальник в это время молча разливал крепкую выпивку. Не говоря ни слова, мужчины осушили чарки.

– Иди, Шотно, – устало произнес Совиннак и поставил чарку на пустую шахматную доску. – На сегодня всё – игра окончена… Ты победил.

Огю боязливо поднялся и осторожно направился к выходу, ступая промеж пехотинцев, похожих на павших в битве воинов. Ортлиб Совиннак сидел, нависая над пустой доской, вывернув левую руку и упирая ее в колено, будто продолжал обдумывать ход.

– Никому ни слова, – услышал Огю у двери.

Он обернулся, посмотрел на грузную спину градоначальника, какая без шеи сразу переходила в голову, а та в черную бархатную току. Огю улыбнулся. Если бы он увидел себя в зеркале, то сам испугался бы своей улыбки – она была столь же мерзкой и довольной, как у ярмарочного Злыдня.

– Никому ни слова, – повторил он слова градоначальника. – Мне с женой раздор не нужен. Потом, Ортлиб, я помогу тебе с де… С моной Махнгафасс.

– Болтаешь много, – зло процедил градоначальник, не меняя положения и не поворачиваясь к приятелю. – Никогда не нуждался в твоей помощи и потом не буду… Уходи теперь, превелико прошу… – совершенно другим, усталым голосом заговорил он. – Не держи обиды… Я бываю резок с тобой, но знай, я крайне ценю наше общение… крайне… Встретимся на днях… И, уходя, пожалуйста, позови ко мне Идера.

Чрезвычайно довольный собой Огю Шотно возвращался на двуколке домой. Один лишь маленький червячок точил его разум, попискивая, что если Ортлиб Совиннак узнает о его письме барону Тернтивонту и о хлопотах с побывкой для Иама, то тогда…

«Страшно даже представить, что тогда… Да ну, – отмахнулся Огю Шотно. – Когда узнает, благодарен мне будет, и всё!»

Но червячок ему перечил и нашептывал, что лучше бы градоначальник никогда не узнал о просьбе управителя замка к полководцу Лиисема.

________________

Тем же вечером, пока Огю Шотно обедал в доме градоначальника, Маргарита получила свои новые платья из суконной палаты Гиора Себесро. И не только: Марлена зашла к ней с двумя свертками и круглой картонной коробкой, в какой находились кремовые, песочные и желейные пирожные, – всего тридцать шесть штук.

– Теперь я точно уверена, что Гиору Себесро было не жалко сладостей, – смеялась Марлена, глядя на раздосадованное лицо незадачливой мстительницы.

– Да, – печально согласилась с ней Маргарита. – Похоже, оступился Филипп на меридианском.

На следующий день Маргарита надела платье цвета бурой осенней листвы и отправилась с коробкой в гости к Нинно: тридцать пятого дня Трезвения, в день венеры, Беати исполнялось пятнадцать. Ее подарок случился кстати, несмотря на то, что Ульви заставила стряпней весь стол, – Филипп пришел в неописуемое счастье, заполучив столько «ах-пирожных». Сама Маргарита больше не могла видеть эти сласти. Старалась она не смотреть и на Нинно рядом с Ульви. Любая нежность кузнеца к жене, причиняла Маргарите боль. Когда же она рассказывала о скорой побывке Иама, Нинно слушал ее с непроницаемым лицом.

Глава XII

Три предложения руки и сердца

Родство могло быть по роду, по сердцу, по договору и по крови. Первое даровал Бог, второе – духовный закон через клятву на святыне или в храме, третье – мирской закон, четвертое – воинский. Супруги являлись некровными родственниками, каких объединяли дети, имя и клятва верности.

О вдовстве даме стоило задумываться с началом замужества, а еще лучше до него, закрепляя в родственной грамоте свои имущественные права. Грубо говоря, наследство главы семьи делилось по закону так: две трети – старшему сыну, треть – вдове; забота о других наследниках, младших сыновьях или дочках, падала на вдову или старшего сына. То есть без брачной, родственной или духовной грамоты (завещания супруга) женщина получала треть состояния мужа, но не в случае бездетности – тогда закон разводил вдову с семьей супруга, и свою треть она, как правило, была вынуждена запрашивать через суд. Причиной невыплаты «вдовей трети» могла также стать неверность жены своему мужу или невступление супружества в силу, ведь нередко выгодные союзы заключались заранее: девочка могла выйти замуж и в семь лет, после своего взросления, но до «возраста невесты» продолжала жить в родительском доме. В Орензе и юноши, и девушки получали право на полноценное супружество с четырнадцати лет, в других королевствах этот возраст мог быть меньше или больше. Всего мужчинам разрешалось венчаться до четырех раз, женщинам число супружеств духовенство не ограничивало, так как они не имели полноты прав и были зависимы. Даже родовое имя, делавшее меридейца человеком для закона, женщины имели условно: отец мог забрать его, изгнав дочь, опозорившую род, из семьи, супруг с согласия Экклесии, взамен смертной казни за прелюбодеяние или детоубийство, отправлял жену в монастырь и становился холостяком.

К вдовам отношение складывалось неоднозначное: с одной стороны, это было почетное положение; с другой стороны, такая дама, имея родовое имя, более не нуждалась в покровительстве мужчин – могла вести дело, подавать в суд, подписывать бумаги и сама искать себе мужа, из-за чего о столь свободных дамах ходили суждения как о лицемерных блудницах, похотливых и ненасытных развратницах. Складывались эти домыслы не на пустом месте: довольно «перезревшие» вдовы не стеснялись требовать через суд, чтобы на них женился юноша, проведший ночь в их доме, – на потеху зрителей они красочно описывали перед судьей все совершенные над их вдовьим телом действа. Иные красивые вдовы становились содержанками или даже своднями – обустраивали дома свиданий под прикрытием дела, например, вышивальной мастерской. Таким образом, бесспорно уважали только прозябавших в бедности, скромных и благочестивых особ, покидавших дом ради посещения храма, да тех, кто уходил в монастырь, или, на худой конец, носил вдовье покрывало – неприглядный темно-серый платок из грубого сукна, уродующий и старящий даже молоденькую девушку.

Маргарита, спешно выданная замуж, о своем будущем не задумывалась, да и вся собственность ее супруга ограничивалась деревенским домом, купленным Огю Шотно и «пока не возвратившим ни медяка из одолженных щедрот». Иам, работая свинопасом, получал к Сатурналию кабанчика – продажи мяса хватало на подати, на муку и на «разок гульнуть в городе». Больше ничего о своем имуществе Маргарита не знала и, проводя дни рядом с Марленой, не интересовалась тем, на что будет жить, когда ее беззаботное существование в доме управителя замка закончится. Гибели нелюбимому мужу она, как благонравная меридианка, никогда не желала и тем более не могла ее вообразить за пару дней до его возвращения.

________________

Страшную весть в дом Шотно принесло второе появление Раоля Роннака. Сорок второго дня Трезвения, в день юпитера, ровно через две восьмиды со дня своей свадьбы, Маргарита открыла дверь черноусому пехотинцу и по его окаменевшему лицу поняла, что случилась непоправимая беда. Завершался третий час пополудни – в доме управителя замка близилось обеденное время. Огю Шотно, изменив традиции, не собирался вечером к градоначальнику, так что Марлена стряпала в кухне. Маргарита слышала, как там звенит посуда, в то время пока Раоль тихо и отрывисто говорил:

– Иам, ваш муж… Эээ… он здесь, рядом, на повозке, за Первыми воротами – не пропускают дальше… Нууу… Эээ… Не живой. Убили его… Извините… Больше трех дней прошло – с вечера медианы…

Маргарита, осознав услышанное, не знала, что отвечать и что делать. И главное: как сказать Марлене.

– Идите в Долю, южную часть замка, – спокойным и чужим голосом сказала Маргарита. – Это по дороге в сторону Южной крепости. Найдите Огю Шотно… Повозку с Иамом подгоните к дому… Шотно даст разрешение… Возвращайтесь потом – Марлена захочет знать, как это случилось.

Закрыв за Раолем дверь, Маргарита пошла в кухню. Марлена в поварском переднике стояла у высокой каменной печи, в какой на верхней полке пекли хлеба, а снизу готовили на огне или углях.

– Кто это был? – весело спросила она сестру, поливая тушку петуха апельсиновой наливкой и накрывая сковороду крышкой.

Маргарита молча подошла ближе.

– Что такое? Кто это был? – безмятежно улыбалась Марлена, опуская сковороду на подставку над огнем.

Вместо ответа Маргарита крепко ее обняла.

– Я так люблю тебя, Марлена…

И тут из глаз Маргариты покатились слезы.

– Да что же приключилось? – не понимала девушка-ангел. – Что ты натворила? Иам? – тихо и другим тоном спросила она.

– Да, – утирая слезы, прошептала Маргарита. – Раоль Роннак только что сказал… что он мертв.

Неожиданно Марлена рассмеялась.

– Да это же шутка, глупенькая. Иам просто хочет похохотать над нами. Будь уверена: он заявится через минуту как ни в чем не бывало. Он часто нас разыгрывает, хотя я ему множество раз говорила, что это не смешно… Вот что, – посмотрела она на Маргариту. – Умойся и прихорошись, надень платье винного цвета. Или цвета осенней листвы – оно, кажется, наряднее вышло. Как знаешь… Ты должна встретить супруга красивой. Иди же! – ласково потребовала Марлена.

Наверху Маргарита надела платье винного цвета. С белым нагрудником это убранство получилось благопристойно закрытым, зато приталенное и подогнанное по фигуре, оно обострило хрупкость девичьего стана. Другой, коричнево-красный наряд, то ли из-за нижней синей юбки, то ли из-за кружевного воротника, то ли из-за синего пояса, какой Гиор Себесро добавил от себя, действительно, вышел более праздничным. Но Маргарита посчитала, что правильнее выбрать подарок от семьи мужа, а не от тех людей, о которых даже вспоминать не хотелось. Волосы она закрыла белым платком, повязав его на привычный целомудренный манер, только на этот раз не спрятав подбородок.

В ожидании Маргарита присела на кровать, думая о том, что сказать Иаму при встрече и какие слова подобрать для неудобного разговора ночью. Она начала усиленно вспоминать всё, что ей понравилось в муже за короткое знакомство: его привлекательную внешность, силу его рук, добрую улыбку.

«Он не взял последние восемь регнов, – вздохнула она, – хотя сам остался без средств. Пришел на венчание и не опозорил меня… Мог бы понадеяться на связи сестры и Огю Шотно, сбежать и бросить меня у Мамаши Агны – та наверняка принудила бы меня отрабатывать долг. А он так не поступил. Но ведь он боялся, что Агна расскажет про его возраст и что его тогда погонят из войска…»

Еще и дурацкая кираса, утраченное колечко с ирисами да проигрыш Иамом всех его денег накануне свадьбы, что мог стать единственной причиной появления протрезвевшего жениха у храма, упорно всплывали в ее памяти, не желая забываться, и портили светлый образ голубоглазого Иама Махнгафасса, прекрасного, как ангел-воин с фрески храма Пресвятой Меридианской Праматери.

За окном раздался шум подъехавшей телеги. Окна спальни Маргариты выходили на кладбище, а не на дорогу, поэтому она поспешила вниз.

Марлена тоже услышала повозку. Спускавшаяся по лестнице Маргарита только и видела край юбки, мелькнувший в двери парадного входа – сестра бежала встречать младшего братишку. Маргарита подошла к оконцу. В ромбовидную дверную прорезь она видела, как Огю Шотно в сдвинутом назад тюрбане бросился к супруге – страдальческое лицо Огю нервно дергалось. Он обнял Марлену, не пропуская ее к телеге, что-то говорил ей, затем освободил ее из своих объятий. Раоль стоял, склонив голову и теребя усы. Маргарита видела, как ее сестра медленно сняла покров с чего-то длинного на повозке – и показался белый саван. Столпившиеся люди мешали разглядеть больше, но по движениям было ясно, что Марлена убирает саван с лица покойника. И дальше раздался нечеловеческий крик: девушка-ангел, обнимая руками лицо брата, кричала как безумная – так громко, как могла. Маргарита открыла дверь и бросилась к ней, но в тот же момент Огю Шотно крепко схватил жену.

– Не мешшшайся, – прошипел он Маргарите. – Пусть несут его в дом и кладут на скамью в гостиной. О Марлене я позабочусь сам.

И он потащил упирающуюся жену в дом. Ее чепец упал на землю, ангельские волосы растрепались от борьбы с мужем, лицо Меридианской Праматери исказила невыразимая боль – ничего подобного еще не удалось создать краской ни одному художнику, хотя изображение подобной картины имелось в каждом храме: боль матери, потерявшей свое единственное дитя, свой смысл жизни, свою надежду…

Дверь за Огю и Марленой захлопнулась. В глубине дома, по мере их удаления, стихал дикий крик, переходивший в вой.

Маргарита подняла белый чепец и подошла к телеге. Ее глаза, хранившие бездонные соленые моря и так легко изливавшиеся слезами, едва увлажнись – и то из-за Марлены. Юная, принарядившаяся вдова взглянула на лицо Иама – ей показалось, что это не он лежит, а искусно выточенная из известняка статуя, какую не до конца докрасили. Его нездоровой, бескровной бледности было страшно касаться. Маргарита так и не решилась дотронуться до тела мужа. Она попросила Раоля закрыть саван и отнести Иама в дом.

А в доме аппетитно пахло печеной птицей – благополучно-мирный запах сытного обеда, на какой никто не приглашал такого гостя, как Смерть. Оставив тело Иама на скамье, Маргарита и Раоль Роннак прошли в кухню. Там девушка подняла крышку со сковороды и проверила прожарку мяса: эта забота наполнила смыслом следующую триаду часа, – что еще делать, Маргарита не представляла. Раоль сел за стол для готовки, сам налил себе чашку крепкой апельсиновой наливки и разом осушил ее.

– Как это случилось? – спросила Маргарита, опускаясь на табурет по другую сторону стола от Раоля. – Это он его убил? Лодэтский Дьявол?

– Нет, – помотал головой Раоль. – Иама убили, когда он уж домой собрался – последний вечер гулял в Нонанданне. Мы в пивной были… Иам по нужде за дом пошел… – налил себе Раоль новую чашку наливки. – Его нашли мертвым спустя минут девять… У него сзади на шее рана, около черепа, в выемке. Маленькая… Словно шилом кололи. «Санделианский поцелуй» называется… Черт его знает, кто убил: Иам со многими в городе поругался. Может, даже женщина убила… Да кто ж теперь знает…

Маргарита молчала. Раоль тем временем допил чашку наливки и продолжил рассказ:

– А тот бой… Иам – истинный герой! Был… Войско отправили Тронт освобождать, раз враг не нападает. Думали, сперва их лагеря́ в долине разобьем, а потом крепость осадим. Мы вышли вперед тремя баталиями – сто на сто копий по три раза – больше на той долине не помещалось. Наша тяжелая баталия первой выстроилась. Задача: принять атаку, после отступить. За нами – арбалетчики, рыцари и пехотное подкрепление. Если стрелять в нас будут – прикрываемся щитами, если тяжелая конница на нас пойдет – строим вал из щитов и копий, затем уступаем место арбалетчикам. Всё казалось просто… Вдруг, едва мы полдолины прошли и крепость вдали замаячила, такое началось – словами не описать. Я только и помню, как кузнечики трещат, ветерок в лицо дует, вроде даже птички поют – ничто беды не предвещает, а через миг как засвистело да загрохотало всё вокруг, будто сам Дьявол со своими демонами из Ада полез. Сверху, со склонов, огонь полетел, и покатились валуны. Ага, прикройся тут щитами! Трава загорелась – всё смешалось. Арбалетчики за спины рыцарей отступили, куда стрелять не знают. Тут враг, увидав разбитый строй, пошел конницей на нашу конницу. Тогда и появился Лодэтский Дьявол среди других рыцарей… Говорили, этот черный демон наших рыцарей на меч играючи поднимал, протыкал доспех насквозь… А на нас их пехота из лагере́й двинулась. Я лишь про свою баталию скажу: мы промеж их конницы и их пехоты угодили – хуже не придумаешь. И всё же нас много еще оставалось. Мы собрались вместе, построились как надо, приготовились к рукопашной, так нас из органов сперва, затем пулями, затем болтами, а затем всё повторяется, – ловко у них выходит – нас, как траву, косит, щиты ядрами срубает, от копья толку никакого. Они же быстро приближаются. Ротный крикнул отступать – мы все по стронам врассыпную. Поодиночке многих тотчас зарезали – лишь крики и слышны в дыму были. А нам с Иамом повезло скрыться… Да куда идти-то? Мглы от горящей травы столько нагнало, что ни черта не видать! Едва мы с Иамом обрадовались, что уцелели, крадемся куда-то, сами не знаем куда, прислушиваемся… А вокруг тела наших, в желтых тряпках, красных от крови. Кто-то валуном придавлен, кто-то без башки, кто-то с разорванной грудью… еще трепыхается, но ничего не соображает… Вдруг слышим лодэтскую речь. Лодэтчане без нарамников воюют, как варвары, кто-то даже с голой грудью идет в бой. И у них тоже ружья были, но в основном топоры, копья, палицы, мечи и цепи с гирями, – орудуют ими мастерски, добивают всех, кто живой. Никого не берут в плен и не щадят… Мы с Иамом завалили себя телами мертвых и обманули варваров – те прошли мимо нас. Потом кони по нам проехали, а мы так и лежали – и верно сделали… Слава Богу, сумерки настали и дым унялся. Огляделись мы с Иамом: везде покойники. Мы сняли нарамники, решили по склонам к нашим из долины выйти. Совсем недалеко отошли, на пригорок, – и тут Лодэтского Дьявола видим вдали, а с ним еще всадников двести. Все по сторонам разъехались, у всех факелы в руках. Хорошо их было видно: точки по долине мечутся, прочесывают, своих раненых ищут. А Лодэтский Дьявол на нас с Иамом идет. Один. Его жуткие черные доспехи ни с какими другими не перепутаешь. Так Иам схватил чье-то сломанное копье и говорит: «Может, сам погибну, но его с собой заберу!» И бросил дротик в него, а тот, защищаясь, руку поднял – так то сломанное копье ему в подмышку угодило… И, видать, глубоко – он сразу наутек: впотьмах подумал, что нас много, а не двое… Бежал, то есть скакал прочь со всей мочи, как заяц, этот Лодэтский Дьявол! Вот так Иам обратил вспять сию нечистую силу. Один пехотинец! Иаму вознаграждение дали за отличие в той битве – лишних шесть регнов… Погулять на них решили – и тут! Не задержись Иам на день из-за этой пьянки, то живехонек бы, небось, был. Уму непостижимо! Пережить ад и самого Лодэтского Дьявола, да погибнуть за пивной, пока нужду справляешь. В разум не входит…